«Свидетельство. 10 страница

— Ну как? — обступают девочки. — Какие задают вопросы?

На улице окликает Иван Иванович:

— Добрый вечер, товарищи комсомольцы! Можно поздравить?

— Иван Иванович, подождите поздравлять — а вдруг не утвердят в райкоме!

В райком каждый секретарь школьного комитета приходит со своим выводком без пяти минут комсомольцев. В каждом выводке имеется кто-нибудь особо подкованный в политических вопросах.

Девочки и мальчики собираются кучками вокруг таких надежных советчиков и забрасывают их торопливыми вопросами.

— Верочка, Верочка, а что сейчас во Франции?

И спокойный ответ опытного политика:

— Во Франции ничего особенного!

Это — в коридоре.

А в кабинете секретаря райкома уже идет заседание. Дом старинный, с лепными потолками, с узкими, но высокими окнами, с высокими двустворчатыми дверями.

Прямо под окном, в саду, — еще не совсем облетевшее дерево с красивым названием: ясень.

У стола, покрытого темным сукном, стоит курносая девочка и смотрит исподлобья.

— Как учитесь?

— Я учусь хорошо. У меня только три тройки.

— По каким предметам?

— По русскому, по географии, по истории.

— Вот видите, — деликатно замечает один из членов бюро, — вы говорите, что учитесь хорошо, что у вас только три тройки. А мы считаем, что это не хорошо, что не должно быть троек совсем. Вы знаете, как учился Ленин?

Девочка, со вздохом:

— Очень хорошо учился!

— А что вы читали из художественной литературы?

Девочка задумывается. После долгого молчания:

— За последнее время?

— Да.

Молчание.

— Я очень мало читала.

— Вот, на мой взгляд, это причина вашего отставания по русскому языку.

— Почему отклонили тебя в первый раз? — спрашивает секретарь райкома.

— Потому, что я политику плохо знала. Меня спросили про Индию, а это мы в шестом классе проходили, я уже забыла.

За столом движение, члены бюро стараются сохранить серьезность.

— А теперь повторила про Индию? Какие газеты ты читаешь?

Про Индию теперь девочка знает хорошо и за газетами следит.

Наконец она слышит долгожданные слова:

— Принимаем тебя, Людмила, в комсомол. Поздравляем тебя. Но учти замечания членов бюро…

Просияв, девочка выпаливает: — Спасибо!

И кидается к двери. Толкает ее, но дверь не раскрывается.

— На себя, — говорит секретарь райкома. — К себе, к себе потяни!

Курносая девочка наконец справилась с дверью.

Ей на смену появляется другая, румяная, полная, с тугим стоячим воротничком. Говорит неожиданно громким голосом, слишком громким и отчетливым для такой небольшой комнаты. Говорит, как будто отвечает на экзамене или читает доклад огромной аудитории. Общественница, круглая отличница, и забавно, что она даже на вид такая кругленькая, аккуратная.

Ее отпускают очень быстро. Секретарь перебирает заявления, написанные на листках в клеточку или в линейку, вырванных из школьных тетрадей.

Одни пишут очень коротко:

«Прошу принять меня в ряды членов ВЛКСМ, так как я хочу быть в рядах передовой советской молодежи».

Другие заполняют всю страницу:

«Прошу принять меня, ученицу 5-го класса Светлану Соколову, в ряды ВЛКСМ. Обязуюсь быстро и точно выполнять задания комсомольской организации, доводя всякое дело до конца. Я хочу брать пример с героев-комсомольцев нашей страны: с Зои Космодемьянской, с героев-краснодонцев. Я хочу вместе со всем народом активно участвовать в построении коммунизма.

Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь для блага нашей великой и могучей Родины».

У двери стоит черненькая кудрявая девочка — такая маленькая по сравнению с высокой дверью, слишком маленькая для таких больших слов.

К Светлане Соколовой первый раз в жизни обращаются на «вы»:

— Садитесь.

Пока Валя Крапивина читает рекомендацию из детского дома, секретарь райкома внимательно разглядывает Светлану.

Когда сидит, она кажется еще меньше, еще более хрупкой, но что-то есть в глазах девочки убеждающее, что слова заявления, пускай даже не совсем ее собственные слова, — для нее не только слова.

«Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь…»

Если понадобится — отдаст!

Сидеть Светлане приходится недолго. Секретарь обращается к ней, и она встает, закладывая руки за спину, как на уроке.

— Вы в пятом классе? Сколько же вам лет?

— Четырнадцать.

— Уже было четырнадцать?

— Да, уже было. Еще зимой. В феврале пятнадцать будет.

Один из членов бюро, самый веселый и разговорчивый, спрашивает:

— Как вы учитесь?

— Довольно плохо… У меня три тройки. Годовых.

— А другие отметки?

— Четверки и пятерки.

— Ну, это еще не так плохо, если в основном четверки и пятерки. Вы, должно быть, пропустили много?

— Да, я не училась три года. Я в оккупации была.

Светлане кажется, что этими словами она как бы просит о снисхождении. Она быстро добавляет:

— В прошлом году я даже совсем хотела бросить учиться, два дня не ходила в школу…

— Это еще в четвертом классе, — поясняет Валя Крапивина. — Ее одна девочка обидела. Все тогда очень быстро наладилось.

— Ну, раз наладилось, так не будем вспоминать о прошлогодних огорчениях, — весело замечает разговорчивый товарищ. — Как у вас в этом году дела? В первой четверти?

— В начале занятий была двойка по немецкому языку. Только я уже исправила.

— Значит, двойка случайная была? Просто не выучили урок?

— Нет, не случайная: я не хотела учить. Две недели не учила совсем.

Светлана видит растерянность на лице Вали Крапивиной.

Ясно, что Валя не знала. В райкоме тоже никто не знает. Нужно все рассказать, все, как было. Она старается сделать это покороче и потолковее. Только ни то, ни другое не получается.

Секретарь прерывает ее:

— Я думаю, товарищи уже поняли, не стоит так подробно рассказывать.

Светлана отвечает простодушно:

— Как же не рассказывать! А может быть, вы меня не примете в комсомол, когда я все расскажу?

Тогда они терпеливо выслушивают всё.

Худой и бледный товарищ с глубоким шрамом на виске, в кителе без погон, который сидит рядом с секретарем, неожиданно спрашивает:

— А как у тебя со здоровьем?

Светлана растерянно пожимает плечами:

— А я не знаю!

Опять оживление за столом. Бледный товарищ со шрамом улыбается ласково и немного грустно… Как хорошо, когда на вопрос о здоровье можно ответить: «Я не знаю! »

Почему они сначала на «вы» обращались, а теперь на «ты»? Случайно оговорились или это уже товарищеское, комсомольское «ты»? Неужели сейчас, вот сию минуту?..

Да. Секретарь произносит с приветливой торжественностью:

— Принимаем тебя, Светлана, в комсомол. Поздравляем тебя, Светлана! Желаем тебе хорошо учиться!

Едва не забыла сказать:

— Спасибо! И еще:

— До свидания!

Теперь надо бы уходить поскорей, столько времени отняла у товарищей. Но дверь никак не отворяется.

— К себе! К себе! — торопливо говорит Валя. Светлана, ничего не понимая, стоит у двери. Еще раз толкнула. Заперли, должно быть. Или как-нибудь нужно особенно ручку нажать…

Шаги за спиной. Худой товарищ со шрамом, потянув дверь на себя, легко открывает ее, распахивает перед Светланой и крепко жмет девочке на прощание руку.

XXXV

Новогодние каникулы Светлана опять провела у Зинаиды Львовны. На елку к Зиминым ее не звали, да, по всей видимости, и не было у них елки.

Светлана несколько раз проходила с ребятами мимо Надиного дома. Никаких иголочек, никакой зелени за окнами, никакого праздничного блеска.

Первого января Надя зашла к Зинаиде Львовне поздравить с Новым годом. Она показалась Светлане очень серьезной и взрослой, даже усталой. Впрочем, не мудрено и устать — зачеты, экзамены.

— Вы письмо пишете? Косте? — спросила Надя. — Новогоднее, поздравительное? Дайте я припишу…

И приписала быстро-быстро несколько строк на оставшемся месте внизу страницы. Потом присела рядом с Зинаидой Львовной:

— Люблю этот диван…

И вдруг совсем по-домашнему поджала под себя ноги и привалилась щекой к плечу Зинаиды Львовны.

При первом знакомстве, год тому назад, Надя показалась Светлане очень умной, резковатой и гордой. На празднике в детском доме Надя была веселой и оживленной, самой яркой из всех своих подруг. В августе, когда приезжал Костя, необъяснимы были Надины жестокость и упрямство.

Сегодня Светлана видела Надю ласковой.

Ей бы лучше быть дочкой Зинаиды Львовны… Но что тогда делал бы Костя? Поменяться с Надей мамами — уж очень невыгодно для него. Нет уж, пускай так как есть.

Светлана усмехнулась своим нелепым мыслям. И вдруг ей показалось, что Надя собирается заплакать.

Скучно ей стало без Кости? Уж который год только письма друг другу пишут. Или досадно на себя, что испортила своими капризами и без того короткую встречу? Или уж очень обидно вспомнить, как вошел к ней тогда с повелительным видом Алеша Бочкарев? А теперь к экзаменам одна готовится. И некого ей посылать туда и сюда… Вот даже елку никто не принес. Должно быть, приятно, когда кто-нибудь с удовольствием исполняет каждую твою просьбу. Должно быть, без Алеши ей тоже скучно!

Светлана почувствовала себя лишней и хотела уйти в Костину комнату. Но Зинаида Львовна сказала: — Светланочка, куда же ты? Посиди с нами.

Светлана присела на диван с другой стороны.

Надя смахнула блестящую каплю с ресниц и стала искать шпильку, упавшую на диван. Тяжелая коса скользнула Зинаиде Львовне на колени. Зинаида Львовна погладила эту косу. А Светлане захотелось сказать Наде что-нибудь очень приятное, но не придумала, что сказать. И еще хотелось потрогать тяжелую каштановую косу: мягкая она или жесткая? Так и не решилась потрогать.

Утром Светлана пошла на станцию опустить письмо. На платформе стоял Алеша Бочкарев и читал газету. Светлана увидела его еще издали. Светлана прошла совсем близко, он ее не заметил. Опустив письмо в ящик, Светлана обернулась. Из дверей станции вышла Надя, пряча в сумочку билет. Алеша стоял к Наде спиной — может быть, шаги услышал?.. Он сразу оторвался от газеты, приподнял меховую шапку и сказал:

— Здравствуй!

— Здравствуй, — ответила Надя, кивнув ему на ходу. Она отошла налево, к самому краю платформы. А он стоял и складывал газету, как никто никогда газету не складывает — маленьким, плотным, неудобным квадратиком величиной в полконверта. Наконец, когда перегнуть газету еще раз стало уже невозможно, он сунул ее в карман и медленно пошел, с оттопыренным карманом, вдоль платформы — направо.

В поезд они сели через три вагона друг от друга. Светлана проводила глазами поезд и вернулась домой задумчивая.

Значит, здороваются все-таки. А ездят в разных вагонах. Но ведь они встречаются каждый день в институте. Как встречаются? Непосвященным, может быть, даже ничего и не заметно. Обмениваются такими хладнокровными фразами:

«Здравствуй, Алеша».

«Здравствуй, Надя».

«Как сдал сопротивление материалов? Опять отлично? Что ж, поздравляю».

Или просят друг у друга:

«Дай мне, пожалуйста, твой кронциркуль…» или что там у них? Термодинамику? Счетную линейку?

А выходя из института, садятся в разные трамваи.

Во всяком случае, если Надя сядет в моторный, Алеша — в прицеп…

Еще долго спустя, когда Светлана вспоминала дедушку Мороза, не принесшего Наде елку в новом, 1946 году, она видела перед собой спокойное лицо и беспокойные пальцы, складывающие газету так, как никто газету не складывает.

XXXVI

Снег шел лениво, но настойчиво, и дворники не успевали убирать его. Он был пухлый, легкий и хорошо склеивался.

Возвращаясь из школы, Светлана захватывала полную горсть и лепила на ходу разные смешные фигурки. Потом прилаживала их вдоль дорожки на сквере и у калиток домов в переулке, на видных местах, чтобы прохожие, которым самим некогда было лепить, могли все-таки получить удовольствие.

— Девочки, обязательно сегодня во дворе снежную бабу слепим!

— И гору! — в один голос поддержали Аня и Валя.

— Правильно. Для нас — большую, а для малышей — маленькую.

— Славик захочет с большой горы кататься, — сказала Аня.

— Да, пожалуй, — согласилась Светлана. — А Оля будет кататься с маленькой — она у нас трусиха. Смотрите-ка, девочки, — Светлана остановилась у ворот: — у нас в детском доме сегодня гость!

— Где? — спросили девочки, озираясь кругом.

— Я же говорю: в доме.

— Откуда ты знаешь? Не видно никого.

— Да уж знаю. Мужчина. Может быть, даже, военный. Во всяком случае — в сапогах.

— Ага! Ты по следам! — засмеялась Аня. А Валя прибавила:

— Это, должно быть, твой лейтенант.

— Нет, — сказала Светлана, — у Кости не такие большие сапоги. Это кто-то незнакомый. И пришел уже давно — не меньше часа тому назад.

— Откуда ты знаешь, что не меньше часа?

— Потому что наши девочки из школы вернулись час тому назад, а он раньше. Видишь — Олечкины ботики прямо по сапогам…

— Почему ты знаешь, что это именно Олины боты?

— Знаю! Ей вчера Юра пятки отремонтировал. У нее теперь совсем особенные следы!

Светлана взбежала на ступеньки — дверь сама открылась навстречу: должно быть, Тамара Владимировна увидела их из окна. Что-то случилось. Тамара Владимировна приложила палец к губам и показала на дверь кабинета:

— Раздевайтесь, девочки, поскорее и проходите в столовую.

Стол был уже накрыт к обеду, но никто не садился, Ребята стояли кучками и подавленно молчали. Светлана не увидела льняных Олиных косичек, всегда приметных издали.

Она подошла к второклассницам и спросила шепотом, подчиняясь общему настроению:

— А Оля где? Девочки, что тут у вас?

— К Оле отец приехал.

— Отец приехал? — радостно переспросила Светлана.

— Так ее папа жив?

— Да, жив, — резко ответил Юра. — Думали, что он погиб… Очень ранен был тяжело… Он танкист, в танке горел… Лицо у него обожжено. Теперь приехал, а Славка и Оля не узнали его… Они его боятся! Глупые они!.. Я бы…

Он отошел, сжав кулаки. Светлана, сама не зная зачем, шагнула к двери в коридор. Девочки остановили ее.

— Ты в нашу комнату сейчас не ходи. Туда Оля убежала, Наталья Николаевна там с ней.

— А Славик где?

— Он с няней.

— А… папа их?

— В кабинете Натальи Николаевны. Вожатая сказала:

— Так неудачно получилось! Он, как пришел, спросил Наталью Николаевну. А тут как раз девочки из школы вернулись, и Славка выбежал в переднюю — Олечку встречать. Девочки услышали, как он сказал; «Рогачев», и закричали: «Оля, Славик! Папа ваш приехал! » Они бросились к нему, а там, в передней, темно… Ну, и вот…

За дверью послышался детский плач. Светлана выскользнула в коридор. Няня держала Славика на руках. В дверях своей спальни стояла Оля с заплаканным лицом. Наталья Николаевна тоже вышла из спальни и говорила няне:

— Нет, нет, так нельзя. Уведите его.

Тамара Владимировна из передней махнула Светлане рукой:

— Уйди, Светланочка!

Наталья Николаевна тоже увидела Светлану и вдруг сказала:

— Нет, погоди.

Она смотрела на девочку, как бы оценивая ее силы. На вид совсем такая же, как ее подруги-пятиклассницы, но ведь ей уже пятнадцать лет…

— Олечка, побудь тут с няней.

Наталья Николаевна подошла к Светлане. Светлана рванулась к ней.

— Ты знаешь?

— Да.

Обеими руками Наталья Николаевна притянула к себе темную кудрявую голову:

— Светлана, они тебя так любят… Нужно что-то придумать. Он хотел уйти. Нельзя, чтобы он ушел так… Светлана, ты могла бы зайти сейчас к нему и поговорить?.. Голубчик мой, понимаешь, мне хочется, чтобы он почувствовал, что дети не боятся его. Ведь и у его ребят этот страх случайный. Ведь это пройдет. Только если ты сможешь… в первое мгновение… У него свежие шрамы — обожжено лицо.

Светлана шепнула: — Я смогу.

Они разговаривали совсем тихо, почти одними губами, чтобы не услышали ребята в дверях спальни и чтобы их отец не услышал из кабинета.

— Я смогу, — повторила Светлана, — только… что мне ему сказать?

— Что хочешь… Даже лучше что-нибудь совсем отвлекающее. Помнишь, ты все меня расспрашивала, кто их папа? Какое-то у тебя было дорожное знакомство… Помнишь, какой-то сержант рассказывал тебе про наш детский дом? Ты думала, что он был с их отцом на фронте…

— Да, да, помню. Хорошо, я пойду…

В кабинете скрипнул стул, послышались тяжелые шаги к двери и обратно. Потом опять стало очень тихо.

Светлана спросила:

— Мне… одной войти?

Только услышав шаги за дверью, она поняла, как было бы трудно войти одной.

— Голубчик ты мой, зачем же одной? Пойдем вместе. Отец Оли и Славика стоял у окна, положив руку на спинку кресла. Светлана охватила одним взглядом широкие плечи, гимнастерку без погон и волосы такого же необычного цвета, как у ребят. Они казались почти седыми.

Он не обернулся на их шаги, только сказал странно тихим и ровным голосом:

— Вы же сами видите, Наталья Николаевна, что мне лучше уйти.

— Товарищ Рогачев, — ответила Наталья Николаевна, — не уходите, я вас очень прошу. Тут у нас девочка одна… ей очень хочется с вами познакомиться.

— Девочка? Со мной познакомиться? — удивился он. — Давайте лучше не надо, Наталья Николаевна.

— Она здесь. Вот она. Светлана Соколова.

— Здесь? Ну, что же делать, будем знакомиться. Только не смотри ты на меня… Так поговорим.

Светлана подошла к нему и осторожно дотронулась до его руки:

— Здравствуйте.

— Что скажешь, Светлана?

— Знаете что? Я, должно быть, одного вашего товарища встречала… Был у вас такой знакомый на фронте, Василий Кузьмич, сержант? Он танкист тоже…

— Василий Кузьмич?.. Сержант?.. Топорков?

— Я не знаю его фамилии… Плотный такой, круглое лицо, а усы и брови с рыжинкой.

— Точно! Топорков и есть. Знаю его, конечно. Два года в одном танке воевали. Он водителем был, а я — башенным стрелком.

Светлана спросила:

— Он жив?

— Был живой год назад. Его потом от нас в ремонтную часть перевели. Он слесарь хороший. Да и человек тоже. Ты почему о нем спрашиваешь? Родственник он тебе?

— Нет, я случайно…

Светлана стала рассказывать, как встретилась с сержантом и как по его совету попала именно в этот детский дом.

Сначала Рогачев отвечал ей все тем же неестественно тихим и ровным голосом. Но девочка вспоминала живые подробности, словечки Василия Кузьмича, и ответы стали более живыми.

— Он все спал на верхней полке, а потом просыпался и сам себя спрашивал: «Сколько может человек спать?! »

— Да, да, — сказал Рогачев, даже как будто усмехнувшись. — Любил поспать Василий Кузьмич, только мало нам тогда приходилось этим делом заниматься!

Светлана сказала:

— Вы почему стоите? Вы сядьте.

Он повернул кресло так, чтобы сесть спиной к девочке. Светлана хотела придвинуть себе стул. Она чувствовала, что получается не то, о чем говорила Наталья Николаевна, и вопросительно оглянулась. Наталья Николаевна одобряюще кивнула ей с дивана.

Дверь в переднюю теперь почему-то была приоткрыта. Должно быть, ее открыла сама Наталья Николаевна. Может быть, она даже выходила из кабинета в переднюю?

Светлана раздумала придвигать стул и присела на ручку кресла, закинув руку на спинку.

Рогачев почувствовал маленькую руку за своей спиной, он хотел выпрямиться, но потом, наоборот, нагнулся, опираясь локтями о колена.

— А вы тоже были сержантом?

— Да.

— А мой папа служил в пограничных войсках, когда война началась. — Она помолчала. — Я… наверное знаю, что он погиб… А какое было бы счастье, если бы он вернулся вот так, неожиданно!

— Счастье?!

Резким движением он заставил ее обойти кресло и стать прямо перед ним.

— По-твоему, счастье вернуться таким, что родные дети шарахаются?

— Да, счастье! — крикнула Светлана. — Для меня это было бы счастьем! И для папы моего было бы счастьем увидеть меня!

За дверью, в полумраке передней, мелькнула светловолосая головенка и сейчас же испуганно отшатнулась.

Рогачев спросил:

— Ты правда думаешь так или тебя Наталья Николаевна — добрая душа — подослала мне в утешение?

— Пожалуйста, можете думать, что меня подослали вам неправду говорить, если вам не совестно!

— Ты что на меня кричишь?

Он взял Светлану за руки и вдруг засмеялся. Светлана увидела, что он еще молодой и, наверно, был совсем другим прежде — общительным, разговорчивым…

В передней Славкин голос сказал с радостным удивлением:

— Папа смеется!

Рогачев вздрогнул:

— Они здесь?

Светлана ответила шепотом:

— Оба в передней. Подошли и в дверь заглядывают.

Она опять присела на ручку кресла, но не боком, а лицом к отцу Славика и продолжала, доверчиво положив руку ему на плечо:

— Вы на них не обижайтесь. Они хорошие ребята и вас любят. Они так только, в первую минуту растерялись, не узнали вас. Они очень рады, что вы приехали. Они так горевали, когда от вас не было писем! Вы, может быть, думаете, что Славик пугливый? Нет, он очень храбрый. Знаете, его один раз спросили, кем он будет, когда вырастет…

— Кем же хочет быть Славка?

Светлана чувствовала, как трудно ему опять стало говорить, и ободряюще сжала его плечо:

— Славик сказал: «Я буду трижды Покрышкин! »

— Что ж, хорошо сказал! Знает, по кому равняться, хорошую себе выбрал профессию… Только не быть Славке летчиком, и героем ему не быть!

— Почему не быть? — обиженно прозвучало из передней.

— Да какой же из тебя летчик? Летчики ничего не боятся, а ты родного отца боишься! — Я не боюсь! Я только испугался!

— Точно! А по-твоему, Покрышкин испугался когда-нибудь, хоть раз в жизни?.. Ладно, что ж делать! Родные дети меня такого не хотят, возьму и усыновлю вот эту чужую девочку. Она меня жалеет и любит.

— Какая же это чужая девочка? — сказала Оля. — Ведь это наша Светлана!

— Так вы не возражаете? Можно Светлану усыновлять?

— Усыновляй, — сказал Славик.

— Мы ее любим, она хорошая, — прибавила Оля.

— Значит, мне Светлану усыновлять, а вам я совсем не нужен?

— Нужен! — ответил Славик. — Нас тоже усыновляй.

Ребята все еще стояли в передней, не переступая порога. Наталья Николаевна, молча сидевшая на диване, поманила их и показала на кресло у окна.

Оля и Славик вошли, осторожно ступая, и остановились, обогнув кресло справа и слева.

Отец услышал их легкие шаги и закрыл руками лицо.

Оля робко сказала:

— Папа! — и потянула к себе его руки.

Он поднял голову:

— Ребята! Неужели не узнаете меня совсем?

— Узнаем! — сказала Оля, прижимаясь щекой к его лбу.

Славик забрался к отцу на колени и провел ладонью по его щеке:

— Папа, тебе было очень больно?

— Больно, Славик, если вы разлюбили меня теперь. А это что за боль!..

— Мы не разлюбили!

Наталья Николаевна и Светлана переглянулись и вышли из кабинета.

XXXVII

Класс — это парты в три ряда. За каждой партой, локоть к локтю, сидят девочки — твои товарищи. Класс — это школьная доска, у которой стоишь отвечая. Класс — это учитель за столом. Учитель рассказывает — его слушают. Учитель спрашивает — ему отвечают.

И вдруг класс как будто повернулся на сто восемьдесят градусов. За партой сидят маленькие девочки и смотрят на тебя с ожиданием. А ты, большая, стоишь за столом учителя. Должно быть, так будет на первых уроках в школе. Маленькие первоклассницы будут робко смотреть на свою учительницу, а учительница, скрывая робость, будет смотреть на учениц.

Пока это еще не урок, это только первый отрядный сбор… Но все равно страшно!

К тому же перед Светланой не застенчивые малыши, а боевые четвероклассницы. Нет робости в их глазах — только любопытство и ожидание.

За несколько часов до сбора, на большой перемене, Светлана, бледная и расстроенная, прибежала в комитет комсомола:

— Девочки, а это ничего, что я только в седьмом классе? Честное слово, ничего?

— Светлана, ты опять? — строго сказала Алла, вставая из-за стола и подходя к подруге.

Нет, не к подруге! Никаких скидок на дружбу! В этой комнате Алла — секретарь комитета, а не подруга!

Алла говорила коротко, властно и безжалостно (принимая во внимание, что в комнате были и другие девочки, мало знакомые). Она сказала как раз то, что было нужно для пользы дела.

Светлана немножко обиделась, немножко успокоилась… Перед этим ей было холодно; после разговора с Аллой стало жарко. Утром, на первых уроках, от волнения при мысли о сборе Светлана не только сама не могла бы ответить — она даже не слушала, как отвечали другие.

А после большой перемены Светлану вдруг вызвал Иван Иванович. Она взяла себя в руки и сумела решить задачу. Еще один урок промелькнул с необычайной быстротой, и вот — сбор! Впрочем, этот первый сбор еще не ответственный. Вместе со Светланой в класс вошла Вера Грекова, десятиклассница, — она была вожатой в прошлом году.

В каждом классе есть девочки, которые кажутся взрослее своих подруг и по внешности и по манерам. Вера такая. Даже форменное коричневое платье сидит на ней как-то особенно изящно. Светлана, любуясь десятиклассницей, надеясь на нее, не могла не чувствовать себя рядом с ней жалкой пигалицей.

Вера представила:

— Вот, девочки, ваша новая вожатая, Светлана Соколова.

Глаза! Глаза! С каждой парты за каждым твоим движением следят любопытные блестящие глаза! И вдруг случилось непредвиденное. Девочка, сидевшая ближе всех, жалобно сказала:

— Верочка, не уходи от нас!

А вслед за ней и другие стали просить:

— Верочка, останься у нас, не уходи!

Они вскочили со своих мест, они облепили вожатую, они умоляли со слезами:

— Верочка, мы тебя, тебя хотим! Не уходи!

Светлана стояла, окаменев от унижения, не зная, куда девать руки и ноги, что делать со своим лицом.

Вошла учительница, восстановила порядок. Девочки снова вернулись за парты. Учительница села сзади, Светлана — в другом, дальнем углу. Здесь можно было немножко успокоиться, отдохнуть от взглядов, приложить холодные пальцы к горячим щекам и постараться наконец начать слушать, что говорит девочкам Вера.

Светлана сама просила дать ей именно этот класс, четвертый «Г». В нем прежде училась Оля Рогачева.

Вот уже больше года, как Оля и Славик уехали из детского дома и жили теперь с отцом.

Светлана бывала у них часто. Можно будет рассказывать Оле про ее подруг.

Четвертому «Г» не повезло: до ноября, а может быть, и до нового года будут заниматься во вторую смену. А все седьмые — в первую.

Приготовив уроки, Светлана опять бежала в школу, к своим маленьким друзьям, то есть будущим друзьям. Ведь дружба не приходит в один день. Довольно-таки сложное дело — приобрести сразу, так сказать, оптом, больше тридцати друзей. Во-первых, как можно их взять и полюбить всех, когда одни нравятся, а другие нет?

Светлана всегда была резка в своих симпатиях и антипатиях… Но разве могут быть несимпатичны дети? Да, могут! Светлана сама не ожидала, что так остро почувствует это и так быстро.

Класс был не сильный, успеваемость неважная, в особенности в первую четверть.

— Ну, как дела? — с тревогой спрашивала Светлана Машу Морозову, которую на первом сборе единогласно выбрали председателем совета отряда.

Вот Маша — прелесть. Девочка с картинки, идеал школьницы. Тетради, книги без единого пятнышка. Черные крылышки фартука стоят, как крылья бабочки. А глаза у Маши как прозрачные озера, в которых все видно, до самого дна. Маша обеспокоенно сообщала:

— У Королевой опять двойка!

— По какому предмету?

Если бы по одному предмету, было бы проще и понятнее, но Рита Королева умудрялась хватать двойки и по арифметике, и по русскому, и по географии.

Неспособная? Кто ее знает! Или просто ленится?

Белолицая, малоподвижная, слишком полная для девочки в одиннадцать лет, Рита всегда казалась или заспанной или невыспавшейся.

— Ты почему двойку получила? — спрашивала Светлана.

— Плохо отвечала.

— Почему плохо отвечала?

— Не выучила.

— Ты когда уроки учишь? С утра?

— Нет, утром я не успеваю.

— Как так — не успеваешь? Ты когда встаешь?

— Встаю в одиннадцать часов.

— Зачем же так поздно?

— Мне спать хочется.

— А ложишься когда?

— Часов в двенадцать.

— Ложись раньше. Разве можно в двенадцать!

— Так мне же нужно уроки учить!

Вот и разговаривай с ней о режиме дня! Все-таки поговорили. Обещала вставать в восемь, ложиться в десять, уроки готовить с утра.

Но двойки продолжаются.

— Рита, как режим дня?

— Соблюдаю!

— Светлана, — сказала Маша, — по-моему, она нас обманывает!

Как же быть? Показать, что не веришь ей, прийти проверять?

— Машенька, знаешь что? Ты зайди к ней завтра с утра. Ведь Рита в редколлегии. Поговори с ней об отрядной газете, может быть, вместе напишете заметку, вот вам и тема: «Домашние задания». А кстати посмотришь, как она готовит уроки.

На следующий день — Машин отчет:

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 101112 13 14 Следующая ⇒