«Свидетельство. 9 страница

Неизвестно, что думала Зинаида Львовна о появлении Нади и Алеши на станции в день отъезда Кости. Во всяком случае, она ни о чем не расспрашивала, и Светлане с ней было легко.

После завтрака они сидели в маленькой столовой — Светлана с книжкой на диване, Зинаида Львовна кроила что-то на обеденном столе.

Светлана посматривала на нее и вдруг сказала:

— Вы всегда что-нибудь делаете. И какая вы всегда бодрая! Даже в прошлом году вы были почти веселая.

Зинаида Львовна улыбнулась:

— А мне нельзя унывать. Мне унывать сын не позволяет.

— Как же он может не позволить на таком большом расстоянии?..

Зинаида Львовна отложила иголку и ножницы.

— Вот я тебе покажу одно его письмо, старое еще. Она вышла в свою комнату и очень быстро вернулась.

— Показалось ему что-то один раз… Кислых писем я никогда ему не писала, но что-то, по-видимому, уловил между строк. В первый раз — и в последний — он так о себе написал, про то, что ему приходилось на фронте… Все говорил, приеду — расскажу… Он тогда на курсах младших лейтенантов был, не в боях — считал, что мне уже не нужно о нем беспокоиться.

Светлана, тронутая оказанным доверием, развернула линованный треугольничек.

«Здравствуй, милая мама! Фронтовой привет!

Сейчас получил твое письмо от 20/ХI. Оно меня здорово огорчило — во-первых, то, что ты, по-видимому, была больна, хотя об этом и не говоришь, а во-вторых, твой неважный моральный дух.

Это, мама, хуже всего. Терять бодрость духа никак нельзя, да в особенности в такое время.

Мне знаешь, что приходилось переносить? Я попадал в такие переделки, что впору было застрелиться, но я никогда, даю тебе слово, никогда не унывал. Один раз, еще осенью, во время боя, ночью, комбат послал нас, троих автоматчиков, на поиски роты, которая действовала отдельно. Связь с ротой была нарушена, им нужно было отойти, иначе их бы отрезали.

Кругом на много километров были болота. Погода была отчаянная — ветер, дождь и прочее. Немец бросает ракеты и наугад строчит из пулемета.

Идем. Компаса нет. Вода по колено, в некоторых местах по горло проваливаемся. Шинели стали по пуду, идти невыносимо тяжело. Бросили их, пошли в гимнастерках. Холодно. Побросали всё, кроме автоматов и дисков. Идем долго, устали, как собаки. Потеряли направление и попали почти к немцам. Вдруг совсем рядом раздалась длинная пулеметная очередь, трассирующие разрывные пули зашлепали по воде, с треском разрываясь. Я нырнул в трясину с головой, захлебнулся, кое-как выбрался на кочку. Гляжу — тихо. Свистнул — нет ответа. Осмотрелся — оба мои товарища убиты. Ну, думаю, конец. А ведь если мне конец — не передам приказа, вся рота может погибнуть.

Опять стали стрелять, и кажется, что в какую сторону ни пойду — всюду немцы. И вода все глубже и глубже. Положение липовое, но я не падал духом, и это меня спасло. Сам не помню как, руками нащупал тропинку, нашел роту и до рассвета вывел ее из болот. Вообще с тех пор, как я попал на фронт, у меня вошло в привычку никогда не терять бодрость духа. Советую и прошу об этом и тебя…»

Светлана бережно сложила письмо опять треугольником. Так ясно видела все. Болото. Ночь. Темнота, прошитая трассирующими пулями. И Костя — один — ползет, руками нащупывая тропинку…

— Если он когда-нибудь начнет унывать, вы ему напомните про это письмо.

В передней послышались голоса. Пришли ребята и позвали Светлану гулять.

На обратном пути Светлана задумалась, не замечала, по какой дороге они идут. И вдруг — знакомый забор, поворот… Они должны будут пройти как раз мимо Надиного дома.

Нади не было ни на террасе, ни в саду. Александра Павловна стояла на крыльце, увидела Светлану издалека и очутилась около калитки как раз в тот момент, когда с ней поравнялись ребята. Ничего не оставалось, как подойти и поздороваться. Александра Павловна приглашала заходить, жалела, что в прошлый свой приезд Светлана пробыла у них так мало. «Немножко только разошлась с Алешей, на какие-нибудь полчаса. Могли бы все вместе в Москву тогда поехать, веселее было бы, ведь правда? »

Светлана, опасаясь расспросов, хотела сказать, что ее ждут ребята. Оглянулась и увидела, что никто не ждет, ребята уже разошлись по домам.

— Что же мы так стоим? — сказала Александра Павловна. — Зайди в сад, посидим в беседке. Это Надин любимый уголок.

На клумбах пышно доцветали яркие осенние астры. Светлана прошла мимо них и села на скамью перед круглым столом. Здесь, должно быть, особенно уютно летом, когда листья еще не начали облетать и беседка похожа на пушистый зеленый домик без окон. Оттуда ничего не видно — и тебя никто не увидит.

А сейчас домик стал наполовину золотой, наполовину прозрачный — в нем много-много окошечек самой причудливой формы.

Как хороша рябина осенью! Протянула над столом ветку, тяжелую от красных ягод. На самом кончике ветки колышется легкий, похожий на желтое перышко лист…

— Вы как сейчас, оврагом шли? Не встретили ее?

— Надю?

— Да. Она получила письмо от Кости.

— От какого числа? — с живостью спросила Светлана.

Александра Павловна поджала тонкие губы:

— Как я могу знать, от какого числа? Разве Надя показывает мне свои письма!

Светлана положила ногу на ногу, обхватила руками колени и вооружилась терпением.

— Его посылают учиться, — продолжала Александра Павловна, — в Военную академию или в институт какой-то военный, не то в Ленинград, не то еще куда-то. Он пишет: «Жаль, что не в Москве». Странно, что принимают в высшее учебное заведение без аттестата — ведь он не кончил десятого класса. Может быть, потому, что фронтовик?

— А где он сейчас?

— Не помню точно… Надя говорила — не то в Кировской, не то в Свердловской области. Они сейчас в лагерях, на отдыхе, его часть… как это?.. Расформировывается.

Светлана встала:

— Я, пожалуй, пойду Зинаиде Львовне расскажу.

— Она уже знает. Он ей тоже написал. И Надя, как получила письмо, сейчас же к ней побежала.

Эти слова были произнесены с обидой.

— Он откуда же приехал?

— Из Японии, то есть не из Японии, но все равно, он был на японском фронте… Светлана, ведь ты видела Алешу Бочкарева и Надю в тот день, когда Костя приезжал в Москву?

— Конечно, я видела Надю, — удивленно сказала Светлана. — Ведь я же к вам тогда заходила.

— Да, да, помню… Ты и на станцию поехала провожать?

— Да.

Ты не знаешь, что у них там произошло? Может быть, Костя что-нибудь сказал… Алеше или Наде? Он иногда такой несдержанный. Ведь Алеша совсем перестал к нам заходить — прямо как отрезало, — и с того самого дня.

На это ответить было легко — ничего неприятного Костя, конечно, не мог сказать ни Алеше, ни Наде. «А что Алеша перестал заходить — так правильно сделал! » — безжалостно подумала Светлана.

Впрочем, думать было почти некогда. Теперь вопросы следовали один за другим.

— Светлана, ведь ты тогда по просьбе Зинаиды Львовны к нам пошла? Почему Надя не поехала с тобой?

Светлана ответила с полной искренностью:

— Я не знаю, Александра Павловна, почему она не поехала!

— Откуда тогда Алеша взялся, понять не могу, — расстроенным голосом продолжала Александра Павловна. — Мы только что сели обедать, Надя сказала, что не будет есть пельмени, что они невкусные, а они, наоборот, очень удачные были и она всегда так любит… И вдруг Алеша входит, вид у него… — Александра Павловна запнулась, подыскивая нужное слово, — повелительный! Надя его сейчас же в свою комнату увела. Минуты не прошло, она уже с сумочкой в руках: «Мама, я в Москву уезжаю! » Алеша-то здесь при чем? Светлана, почему Надя поехала с ним провожать Костю?

— А Надя вам не говорила, почему они вместе поехали?

Опять обиженно подобрались тонкие губы:

— Да разве она расскажет? Всё тайны, тайны!

Светлана хотела ответить резко: «Почему же вы думаете, что я расскажу вам про Надю то, что она сама не хочет рассказать? »

И вдруг ей стало жалко Надину маму с поджатыми губами — пускай несимпатичная она, но что же делать? Беспокоится о дочке все-таки.

Надю тоже стало жалко за то, что у нее с мамой такие непростые отношения.

Вот Костю теперь нечего жалеть и не нужно за него беспокоиться. Он написал Наде, Надя напишет ему, Надя с его письмом побежала к Зинаиде Львовне, Алеша перестал заходить… В Костиных делах теперь была полная ясность. Зато в туманное одиночество ушел добрый дедушка Мороз в круглых очках… Как он хлопотал, чтобы всем было хорошо, чтобы все жили дружно и не ссорились! И вот теперь из-за него ссориться с Надиной мамой…

Ладно, дедушка Мороз! Никаких обидных слов не скажу Надиной маме!

И вместо заготовленной резкой фразы Светлана кротко пожала плечами. В сущности, этим жестом она выражала ту же самую мысль: не требуйте от меня, чтобы я выдавала чужие секреты! Но выражено это было в мягкой, деликатной форме.

XXXII

— Светлана, ты немецкий уже приготовила?

— Нет.

— Ведь у тебя уже была двойка третьего дня?

— Да.

— Может быть, помочь тебе? Что-нибудь непонятно? Давай вместе поучим слова.

Светлана перелистала несколько раз арифметический задачник. Задачи она уже решила.

— Тамара Владимировна, я вообще хотела просить… Пускай меня переведут в другую школу: я немецкий язык не буду учить.

Сказала негромко, но все ребята, готовившие уроки, подняли головы от учебников и стали прислушиваться. Даже те, которые не расслышали, о чем говорят, насторожились с тревожным любопытством.

Тамара Владимировна приложила палец к губам:

— Хорошо, мы подумаем об этом. А сейчас — что у тебя осталось? География? Учи географию. Не будем мешать ребятам заниматься.

Светлана поняла: Тамара Владимировна не хочет при ребятах… Все равно, как ни думать, когда ни говорить — ничего не изменится. Немецкий не буду учить, не могу, не хочу!

Еще летом, даже весной, появлялись уже беспокойные мысли. Как же это будет в пятом классе?.. Но всегда что-нибудь отвлекало, да и не хотелось расстраиваться заранее и расстраивать других.

Совсем незаметно подошла осень. И вот первые уроки немецкого языка. На первом же уроке самый звук этой речи так остро напомнил…

Бесцельно учить географию сейчас — слова не запоминаются, только глазами на них смотришь.

Тихим голоском сказала Аня:

— Тамара Владимировна, и меня тоже, пожалуйста, в другую школу переведите, потому что я тоже…

— И меня, — как эхо прибавила Валя.

В классной комнате уже никто не мог заниматься. Ребята ждали напряженно…

Неизвестно, что бы ответила Тамара Владимировна, — дверь растворилась. В комнату заглянула Оля Рогачева:

— Тамара Владимировна, вас к телефону!

Тамара Владимировна вышла, что-то шепнув по дороге Юре Самсонову.

Олечка постояла, раскачивая дверь:

— Что-то вы какие серьезные все?

Никто ей ничего не ответил. Ей скучно стало молчать, она убежала.

Витя спросил:

— Светлана, в какую же школу хочешь ты переходить?

— В такую, где французский или английский.

— Ты думаешь, что все французы, все англичане и американцы — наши друзья?

— Мой папа… — начал Юра.

И все посмотрели на него: ребята очень редко говорили о своих погибших родных.

— Мой папа воевал с англичанами и американцами в Архангельске в девятнадцатом году. Он говорил по-английски, это ему очень пригодилось… А помнишь, что рассказывал Костя Лебедев? Про капитана у них в полку, который в разведку ходил, и если нужно было «языка»… Помнишь, он очень хорошо говорил по-немецки…

Витя прибавил:

— А помнишь, как Долохов… В «Войне и мире», к французам?

Светлана выговорила хрипло:

— Я не капитан… и не солдат, и войны сейчас нет — мне не нужно!

Она сложила учебники и хотела выйти в сад. В передней около вешалки стоял маленький грустный мальчуган. Новенький. Его перевели осенью из дошкольного детского дома. Все никак не может привыкнуть и часто плачет по углам.

Вот и сейчас: Светлана вгляделась — глаза мокрые и красные…

— Саша, ты о чем?

Мальчик не ответил.

— Ты что, без ребят, без товарищей своих скучаешь?

— Нет. Ребята и здесь есть.

— Так о чем же ты?

Саша печально сказал.

— У меня там ежик был!..

— Не расстраивайся, не плачь! Достанем тебе ежика, будешь с ним играть!

Саша безутешно покачал головой:

— У вас будет из леса, а у меня ручной был.

Что сказать?

Как утешить?

Саше семь лет. Того, что было перед войной, он, конечно, уже не помнит… Его самое большое горе — это разлука с ежом.

Ну что же, и к ежику можно привязаться. Сердитые в лесу, если их приручить, они бывают милые и забавные.

Светлана отошла, не найдя слов для утешения, сама готовая заплакать. В саду к ней сейчас же подбежали Славик, Ирочка и вся остальная компания.

Потом няня увела малышей в дом.

Светлана присела на скамью. Смеркалось. Белые табаки на клумбе начинали нежно светиться в темноте.

— Светлана, ты здесь? Подошла Алла и села рядом.

— Ты почему без пальто? Смотри, какие руки холодные. — Алла была в пальто, накинутом на плечи. Его хватило на двоих. — Я бы из-за этого никогда не ушла из нашей школы!

Там, в классной комнате, Алла не сказала ни слова. Вообще она молчаливая и очень сдержанная. Но молчаливая не от застенчивости — просто не умеет болтать. Когда выступает на сборах, говорит коротко и всегда как-то очень принципиально. Даже самые яростные спорщики всегда с ней соглашаются. Редко приходится с ней говорить — Светлана в пятом классе, Алла в седьмом, — но, когда что-нибудь делаешь, хочется, чтобы это понравилось Алле.

— Я думала, ты с девочками подружилась.

— Я… подружилась!..

— Я бы от своих подруг… и от учителей тоже… ни за что не ушла бы! У вас в шестом по математике будет Иван Иванович. И другие учителя тоже очень хорошие! По русскому, по географии…

— Алла, ты думаешь, мне хочется уходить?

— И потом… тебе уже четырнадцать лет, тебе в комсомол вступать в этом году. В нашей школе тебя знают…

— Знают, что у меня три тройки… годовых! Алла, как же меня в комсомол?

— Тройки разные бывают. Я видела, как ты занималась зимой.

Видела? Странно… В прошлом году они даже в разных сменах были.

С крыльца позвала Наталья Николаевна:

— Светлана! Девочки подошли к ней.

— Светлана, зайди ко мне.

Светлана стала подниматься по ступенькам.

— Не в кабинет, пойдем ко мне в комнату.

Алла шепнула:

— Светлана, я тебя здесь подожду.

Большая, тихая комната. Очень много книг. Рояль…? Разве Наталья Николаевна играет?

Над роялем несколько портретов в одинаковых рамках… Лица знакомые, а кто — Светлана не могла вспомнить: музыканты, должно быть.

На стене, над письменным столом, — фотография: мужчина и два мальчика. Светлана знала, что муж Натальи Николаевны умер еще перед войной, а оба сына…

Наталья Николаевна сказала:

— Сядь, девочка. Светлана, перевести тебя в другую школу очень просто.

Светлана прошептала, вцепившись в ручки кресла:

— Вы не думайте, что мне это так просто!

— Голубчик, я не говорю — просто для тебя. Я говорю, что это очень просто устроить. Но мне хочется убедить тебя, что ты неправа. Светлана, помнишь, в прошлое воскресенье Елена Михайловна играла и тебе очень понравилось… Помнишь, ты сказала: «По клавишам вода бежит». Помнишь, как называлась эта вещь?

Светлана неуверенно и удивленно спросила:

— «Прекрасная мельничиха»?

— Да. А ты знаешь, кто ее написал?

— Нет, я не помню.

— Ее написал Шуберт, немецкий композитор. Вот его портрет висит, рядом с Чайковским.

Светлана положила руку на черную зеркальную поверхность рояля:

— Я не знала, что вы играете…

— Мальчики учились… Мой старший сын хорошо играл.

Наталья Николаевна неожиданно встала и подошла к книжному шкафу:

— Хочешь, почитаем стихи?

Светлана так удивилась, что не сразу могла начать слушать.

…Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

Маленькое стихотворение, всего восемь строчек, а как много в нем сказано и как все-все видишь!.. Светлана прошептала:

— Я помню, это у Лермонтова, в собрании сочинений.

— А видишь, что тут сверху написано? «Из Гёте». Ты еще что-нибудь Гёте читала?

— Ведь это он «Фауста» написал? — спросила Светлана. — Только я не читала.

— А «Лесной царь» в переводе Жуковского знаешь?

— «Лесной царь» знаю.

— А вот еще другого немецкого поэта Лермонтов переводил. Видишь: «Из Гейне».

На Севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна…

Хорошие стихи, правда?

— Правда.

— А ты знаешь, что, когда Гитлер пришел к власти, книги Гейне сжигали на кострах?

Светлана спросила:

— Почему?

— Ты еще очень мало знаешь, девочка! Бывают книги-враги и бывают книги-друзья. У нас много книг-друзей, написанных на немецком языке. Не все немцы такие, каких довелось тебе увидеть! На немецком языке писали Маркс и Энгельс… Не только книги давно умерших писателей были врагами Гитлера. В Германии было очень много антифашистов и до войны и во время войны… Ты о Тельмане что-нибудь слышала?

Светлана сказала:

— Ведь это же в Испании был отряд имени Тельмана?

— Да, и в нем сражались немецкие антифашисты. А Тельман тогда сидел в тюрьме. Одиннадцать лет он пробыл в одиночной камере. Это был очень смелый и очень мужественный человек…

Светлана слушала, не поднимая глаз.

Как странно: немец — верил в победу Красной Армии! В самый тяжелый год отступления, когда немцы стояли под Москвой… Как жалко, что он не дожил до конца войны! Они его убили…

— Светлана, а ты знаешь, что сказал о немцах Сталин? «…Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается».

— Когда он это говорил? — глухо спросила Светлана.

— Двадцать третьего февраля 1942 года. Перед этим немецкие войска доходили почти до самой Москвы и были разбиты. После этого был Сталинград. Это приказ народного комиссара обороны в день двадцать четвертой годовщины Красной Армии. Светлана, твой отец и мои сыновья были офицерами Красной Армии. Они сражались с захватчиками, которые хотели поработить нашу Родину… Но наши солдаты не уничтожали немецких солдат именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому. Девочка, я знаю, что это нелегко… Но и мы с тобой не должны ненавидеть народ, язык народа…

У нее были слезы на глазах.

Светлана сказала прерывающимся голосом:

— Это вы из-за меня! Это я вас…

И уткнулась лицом в колени Натальи Николаевны… Провожая девочку, Наталья Николаевна дала ей свой пуховый платок:

— Вечер свежий, а ты без пальто.

Светлана хотела сказать, что добежит и так, но вспомнила, что Алла, может быть, еще ждет в саду, и послушно закуталась. Платок был большой и очень теплый. Светлана еще немножко задержалась в дверях:

— Наталья Николаевна, а можно сделать так, чтобы меня по немецкому не спрашивали завтра… и еще несколько дней? Я хочу ответить хорошо. Ведь я… ведь я совсем немецкий не учила! Ни разу!..

— Я позвоню завтра в школу, — сказала Наталья Николаевна. — Я сама об этом попрошу.

В саду пахло осенью, грибами и сыростью, как в лесу, белыми табаками. Но было не совсем темно, потому что окна не завешенные, а на улицах — фонари.

— Алла, ты?..

Алла сказала:

— Какая ты тепленькая вся, пушистая!..

Девочки, обнявшись, подошли к белой клумбе, потом, шурша листьями по дорожке, — к темному забору и опять к белой клумбе.

— Как я рада, что ты не уйдешь из нашей школы!

А ведь Светлана ей ничего еще не рассказала!

Вот опять прошуршали под ногами листья… Девочки ушли в темноту. Широкие ветки заслонили свет фонарей.

— Алла, давай будем дружить.

— Мне тоже хочется.

— Алла, а это ничего, что я с другими девочками дружу в нашем классе?

— Почему — ничего? Это очень хорошо!

— Они очень славные, Галя Солнцева и еще другие, и наши Аня-Валя. Только знаешь, Алла, они все моложе меня… Как-то не обо всем с ними можно говорить! Алла, давай будем друг другу все рассказывать! Алла, знаешь, на что похожа эта клумба? Такие бывают часы со светящимся циферблатом. У них такой же матовый свет. У моего папы такие были… Алла, мне хочется тебе рассказать, что мне сейчас Наталья Николаевна говорила…

XXXIII

Комсомольское собрание затянулось. Когда Костя возвращался в свою роту, было уже совсем темно. Смутно белели палатки в поле. Лагерь спал. Особенно тихой казалась осенняя безлунная ночь.

Ночью потеплело.

«К дождю», — подумал Костя.

Спать не хотелось совсем. Костя был в настроении возбужденно-счастливом. Он пошел в сторону леса, сняв фуражку и подставляя разгоряченное лицо навстречу набегающему ветерку. Вечером, после большого перерыва, Костя получил письмо. По совести говоря, при взгляде на него вместе с огорчением почувствовал даже тревогу.

Буквы на конверте очень хотели быть красивыми. Вначале им это удавалось.

«Лебедеву Константину» — было написано с таким изяществом, прямо в школьную пропись годилось. Только росчерки после каждого «у» недостаточно солидны, легкомысленны для школьной прописи. Слово «Михайловичу» растянулось и сползло вниз, будто у автора письма не хватило выдержки или просто умения писать без линеек.

Еще не начиная читать, Костя сообразил, почему по новому адресу первым пришло именно Светланкино письмо: из Москвы письма всегда доходят быстрее. Вместо огорчения и тревоги появилось теплое чувство благодарности. Светланкино письмо предсказывало, что ждать теперь уже недолго: завтра, в крайнем случае — послезавтра, придут и другие письма.

Костя подошел к опушке леса, темнеющего зубчатой стеной. Отсюда днем видны на востоке Уральские горы — граница двух частей света. Костя присел на траву. Росы не было совсем. Он опять подумал: «К дождю». Нужен дождь или нет? Для озими — пожалуй, а для картошки…

Костя усмехнулся, осознав, что думает о нужности или вредности дождя с точки зрения уже не военной, а сельскохозяйственной.

Как хорошо, что Светлана была у мамы именно в тот день, когда они получили его письмо с новым адресом! Глазами Светланы Костя видел дорогих ему людей.

«…Надя сейчас же побежала к вашей маме».

Надя чаще ходит, чем бегает… а вот побежала. Обрадовалась? Хотела поскорее успокоить маму?..

Вспомнилась последняя встреча на станции окружной дороги. Какое испуганное лицо было у Нади, когда он поцеловал ее при всех. Мама видела, Светланка торчала неподалеку. Можно себе представить, как ребята скалили зубы из всех вагонов!..

Уж не обиделась ли?

Каялся потом в каждом письме, объяснял, что просто невозможно было поступить иначе…

На последней странице Светлана написала про свои дела.

«Костя, в моей жизни наступает огромный перелом: меня будут принимать в комсомол».

Неужели уже в комсомол — маленькую такую? Должно быть, все-таки еще не очень скоро. За последние годы Костя привык видеть только таких комсомольцев, которым в трудные минуты на передовой кричал комсорг: «Комсомольцы, вперед! » Он представил себе Светланку рядом с плечистыми парнями, шумевшими сейчас на собрании… Забавно! А славные подобрались ребята, жалко будет расставаться. Одних посылают учиться, другим еще послужить, многие демобилизуются в этом году.

Когда полковник предложил Косте ехать в академию, он сказал ему:

— Такие, как ты, нужны в армии.

Эти лестные слова казались неожиданными и незаслуженными, но все-таки было приятно выслушать их от человека, которого привык уважать.

Жалко, конечно, что жить придется далеко от Москвы, но все равно — руки чешутся учиться. Будет каждый год отпуск, да и зимой на каникулы можно будет приезжать.

Как говорит Очкарик: «Вы еще молодой, и все у вас впереди».

Вообще — война кончилась, начинается мирная жизнь, и все невероятно хорошо!

Ярко сияли звезды и как-то особенно сильно мерцали в эту ночь. Казалось даже — шевелятся… Казалось даже — шуршат…

Далеко еще отсюда до Москвы, до кремлевских рубиновых звезд. Но Дальний Восток уже опять стал дальним.

Большая наша земля!.. На две части света раскинулась, и нужно вот так проехать из конца в конец, чтобы осознать, какая она большая!.. Не только проехать из конца в конец — нужно идти по ней шаг за шагом в солдатских сапогах, нужно бежать по ней навстречу смерти, прижиматься к ней грудью, лицом, всем телом, как к самой надежной защите…

А потом найти в себе силу снова встать, чтобы защищать ее, нашу землю, даже если придется всю свою кровь ей отдать, до последней капли!.. Вот тогда только по-настоящему поймешь, как она тебе дорога!

Костя лег на землю ничком и широко раскинул руки, как будто хотел обнять ее всю. Мягкие осенние травинки щекотали лицо.

XXXIV

— Я родилась в 1931 году. В 1938 году я поступила в школу. Когда мне исполнилось десять лет, началась война…

Светлане показалось, что голос ее чужой и пионерская комната совсем не такая, как всегда: строгая, незнакомая, И ребята, которые сидят на стульях вдоль стен, члены совета дружины, совсем не такие, как всегда: по-незнакомому серьезные и требовательные.

Вот я вся здесь перед вами, вы знаете меня, судите, решайте мою судьбу! Они имеют право — и даже обязаны — вспомнить все: и прошлогодний побег из школы, и срывы в ученье: каждая двойка, каждая тройка должна быть на счету. Несдержанные слова, необдуманные поступки… А история с немецким языком в начале учебного года! На минуту Светлане даже страшно стало… Конечно, откажут! Лучше бы уж не подавать заявления!

— Ребята, кто хочет высказаться? Юра, ты?

— Кто, я?.. Нет, я не хотел… — Юра все-таки встал неторопливо. — Что же говорить? Мы все Светлану знаем. По-моему, она достойна стать комсомолкой.

Все смотрели на него, ожидая, что он будет продолжать, но Юра уже садился с таким видом, будто говорил очень долго и очень красноречиво.

— Можно мне?

— Алла? Пожалуйста.

— Юра, ты не прав! — начала Алла с обычным своим решительным видом.

«Вот оно! — взволнованно подумала Светлана. — Дружба дружбой, но ради дружбы Алла не станет кривить душой! Сейчас скажет: „недостойна“ — и все кончится, рекомендации не дадут».

Алла стояла маленькая, прямая и строгая, очками и еще чем-то неуловимо похожая на большого и снисходительного к чужим слабостям Алешу Бочкарева.

— Юра говорит, что не о чем говорить, а по-моему, нужно говорить. Да, мы знаем Светлану. Знаем уже год. Она не такая, как была в прошлом году. Она очень много работает над собой! Очень старается в школе. Но все-таки в начале занятий у нее была двойка по немецкому языку. Правда, Светлана очень быстро поняла свою ошибку, но все-таки ошибка была. Я считаю, что Светлану обязательно нужно принять в комсомол, что комсомол поможет ей не делать ошибок.

Потом стали задавать вопросы. Устав Светлана знала хорошо и газеты читала аккуратно. Все-таки немножко запуталась «в политике».

Но когда наконец председатель совета дружины спросил: «Кто за то, чтобы дать рекомендацию в комсомол? » — все руки немедленно поднялись «за».

— Единогласно.

Светлана не помнила, как очутилась за дверью. К ней кинулись девочки. Выглянула Алла:

— Витя Чижов, иди.

Пока Витя поправлял пояс и пионерский галстук, Алла совсем вышла в коридор и, крепко обняв, чмокнула Светлану в щеку:

— Поздравляю! Ох, какая ты счастливая! А мне еще целый год ждать!

— Ведь еще не всё… — прошептала Светлана, — что-то еще будет в комитете!

В детском доме все знают друг друга. А в школе… Что знают о Светлане эти большие девочки из бюро комсомола? Когда Светлана вошла в кабинет директора, где заседало бюро, две девятиклассницы переглянулись. Вспомнили, должно быть, как эта маленькая черненькая убегала из школы в прошлом году и как Иван Иванович из-за нее опоздал на урок.

— Расскажи о себе…

Как трудно рассказывать о себе!

На знакомом кожаном диване сидят учителя: секретарь партийной организации, заведующий учебной частью и классная руководительница. Правда, классная руководительница новая, ведет класс только в этом году, но все-таки она помогает Светлане рассказать о себе:

— Учится еще не очень хорошо, но очень старается. Все, что делает, делает с душой… В начале года плохо было с немецким языком, но теперь наладилось.

— Какая теперь отметка по немецкому, Светлана? — спрашивает секретарь комитета Валя Крапивина.

Светлана, вспыхнув, отвечает:

— Четыре.

— А было?

— А была двойка.

Взглядом она спрашивает классную руководительницу: нужно ли все подробно рассказывать?

Но ей уже задают вопросы по уставу.

Значит, не нужно. Ведь классной руководительнице известно, как все тогда было.

И вот опять… уже не маленькие пионерки в детском доме, а большие комсомолки из девятого, десятого класса поднимают руки одна за другой.

Будь нашим товарищем, маленькая черненькая!

Светлане кажется, что, поднимая руки, девочки открывают перед ней семафоры, впускающие ее в какую-то новую жизнь… Спокойно можно дойти только до двери. Едва переступив порог, Светлана подпрыгивает и, потихоньку радостно взвизгнув, падает в объятия семиклассниц, которых она видит сегодня в первый раз и которым тоже сейчас входить в кабинет.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒