«Свидетельство. 4 страница

А в передней стоял Костя, без повязки на руке, с вещевым мешком за плечами. Он сказал, что командировка его кончилась, он возвращается в часть. Все свои дела в Москве он уже переделал, на утренний поезд не поспел, и получилось несколько часов свободных. Домой заехать он уже не успеет; кроме того, хотел узнать, как Светлана, а мимоходом взял два билета в кино… Как бы в доказательство, он вынул из кармана билеты и смущенно вертел их между пальцами.

— Говорят, очень хорошая картина и можно детям… Но… мне уже успели рассказать, что она тут у вас натворила. Вы теперь ее, должно быть, не отпустите?

Светлана не видела Костю, но ей было слышно каждое слово.

— Отчего же не отпущу? — спокойно ответила Наталья Николаевна и громко позвала: — Светлана!

Светлана сорвалась с места, но в дверях остановилась и медленно вошла в переднюю.

— Так вот, — сказал Костя, пожимая маленькую руку, — поскольку Наталья Николаевна разрешает, нам надо поторопиться.

Наталья Николаевна сказала:

— Одевайся скорее. — И повернулась к Косте: — Ведь вы ее до самого дома доведете?

Косте стало смешно и грустно.

Он посмотрел сверху вниз на свою крошечную даму.

— Ну разумеется! Если позволите, вам в залог свои вещи оставлю.

Когда они вышли на улицу, Костя спросил:

— Что ж, за руку мне тебя вести или отпустить на честное слово?

Он с удовольствием заметил, как изменилась внешность девочки. Новое драповое пальтишко, красный берет, который был ей очень к лицу…

— Вы меня будете ругать? — спросила Светлана.

— Обязательно. Была бы ты в моем взводе — суток десять получила бы, никак не меньше! Вот уж не думал, что Наталью Николаевну таким сокровищем награжу! Главное, не ожидал, что ты можешь с такой хитростью людей обманывать.

— По-вашему, обманывать нехорошо?

— Не только «нехорошо», а очень плохо!

— А вы меня сами обманули.

— Я — тебя?!

— Да. Вы. Меня. Обещали писать — не написали. Обещали заходить…

Костя постучал себя в грудь:

— А это кто — я или не я?

— Да уж… перед самым отъездом. Капитан-то ваш небось спросит, как вы меня устроили!

— Ну, знаешь!.. — Костя даже остановился от удивления и не сразу нашелся, что ответить. — Ты что же думаешь, меня в Москву послали, чтобы я с визитами расхаживал?

— Так вы ни к каким знакомым не ходили с визитами?

Яркая афиша над входом в кинотеатр помогла Косте сделать вид, что он не расслышал щекотливого вопроса. Светлана забеспокоилась:

— А мы не опоздаем?..

В фойе играла музыка.

— Зайдем в буфет, — сказал Костя. — Чего ты хочешь?

Светлана вдруг ахнула:

— Ой, Костя! Смотрите: пирожные!

Пирожные, настоящие, прямо как довоенные пирожные, были тогда новинкой даже для москвичей, продавались без карточек и стоили еще очень дорого. Даже те, кто их не покупал, радовались, на них глядя. Затейливая красивость розовых и белых кремов как бы предсказывала переход от суровых военных лет к мирному изобилию.

— Не надо, не надо, Костя! Смотрите, какие они дорогие!

Но Костя, с тем великолепным презрением к деньгам, которое бывает только у молодых военных, уже расплачивался с буфетчицей и занимал место за круглым столиком у окна.

— Костя, это «наполеон», мое любимое!..

У Светланы на щеках уже появились белые сахарные усики. Забыв обо всех огорчениях и тревогах этого дня, она наслаждалась минутой.

— Костя, а вы сами что же не берете? Костя, оно такое вкусное!

Костя не был уверен, полагается ли по хорошему тону, угощая пирожными свою даму, есть их самому. Но дама-то у него была такая маленькая! А пирожных он так давно не ел!

На всякий случай Костя все-таки огляделся. За соседним столиком сидел полковник с бронзовым лицом, весь в орденах, а рядом с ним — настоящая, взрослая и даже весьма красивая дама. И оба ели пирожные, причем полковник поглощал их с завидным аппетитом.

Костя, уже не сомневаясь больше, положил себе на тарелку «наполеон».

— Что же ты? Бери еще! — сказал он. Светлана прошептала со счастливым вздохом:

— «Эклер» — тоже мое любимое! — и стала есть «эклер», но уже гораздо медленнее.

— Хочешь еще ситро?

— Хочу, пожалуйста…

Светлана выпила полстакана, отломила еще кусочек «эклера» и вдруг сказала с отчаянием:

— Костя, знаете, я не могу его доесть!

Костя засмеялся:

— Не можешь, так не ешь, что же делать.

У девочки был виноватый и умоляющий вид.

— Костя, я его не кусала, я его просто разломила пополам… Костя, может быть, вы… что же ему зря пропадать-то!

Костя не сомневался, что доесть пирожное с тарелки своей дамы — поступок, явно противоречащий хорошему тону. Но Светлана так серьезно огорчалась… К тому же «эклеры» были тоже его любимые. Сейчас начнется сеанс — люди потянулись в зал. Никто не обращает внимания.

Небрежным жестом Костя переставил тарелки и взял оставшуюся половинку «эклера». Когда вставал с набитым ртом, он заметил, что полковник и его дама тоже встали, смотрят на них и улыбаются оба.

Ох, эта ребячья способность краснеть по всякому поводу и без всякого повода!

Когда потух свет, пирожные были забыты. Картина действительно была стоящая. Светлана и Костя вполголоса обменивались впечатлениями. Светлана смеялась именно там, где нужно смеяться, и очень верно подмечала удачные детали.

Перед последней частью вдруг оборвалась лента, и на минуту в зале стало светло.

Девочка осторожно дотронулась до Костиной левой руки, лежавшей на ручке кресла:

— Какой у вас большой шрам. Больно еще?

— Нет, — Костя подвигал пальцами. — Самую чуточку.

— А вы теперь почти уже не хромаете.

— Да. Говорят, пройдет совсем.

Светлане стало грустно и страшно за Костю. Отсюда — прямо на вокзал. И увезет его поезд навстречу пылающему закату, навстречу войне…

Опять потемнело в зале, осветился экран. Но Светлана не могла уже с такой непосредственностью волноваться за судьбу героев фильма. К тому же было ясно, что у них-то все кончится хорошо.

— Ты что скучная такая? — спросил Костя, когда они выходили из зала. — Или не понравилось?

— Очень понравилось. Спасибо вам.

— Так в чем же дело? Боишься, что тебе попадет за все твои подвиги?

— Костя, а вы сейчас прямо на вокзал?

— Как же я могу прямо на вокзал? А обещанная доставка на дом?

— Костя, а почему ваша мама не поехала вас провожать?

— Она нездорова, я ее отговорил. Если бы еще знать, на какой поезд попаду… Устала бы очень, а обратно одной возвращаться.

— Так вас никто на вокзале провожать не будет?

— Отчего же никто? Будут провожать…

Костя сделал едва заметную паузу и хотел сказать: «товарищи», но Светлана мягко докончила:

— Знакомые?

Это звучало уже не насмешливо, а сочувственно и грустно.

Костя подумал, что Светлана обеспокоена своими школьными и детдомовскими делами.

— Ничего, Светлана, не робей, как-нибудь обойдется… Это что, школа твоя?

— Нет, здесь мальчики учатся, а наша вон там, в переулке.

— Как твоего учителя зовут? Иван Иванович?

— Да, он у нас по арифметике, пока Евгении Петровны нет…

— Странно, — сказал Костя, когда они вошли во двор. — Я читал об этом, но никогда не видел в Москве. У вас под крышей ласточкины гнезда. Правда, здесь уже окраина и садов много…

— Да, да, — оживилась Светлана. — И знаете, Костя, они каждый год сюда прилетают, птенчиков выводят. Ребята рассказывали, сначала было только три гнезда — вот эти, над окнами, — а весной прилетели молодые ласточки, бывшие птенчики, и четвертое гнездо построили. Они его из глины… Им далеко приходилось за ней летать, вон туда, на огороды. Очень старались, долго его строили. Станет тепло — опять к нам вернутся. Было три ласточкиных семейства, а теперь четыре…

В детском доме Светлану и Костю уже ждали.

Дверь широко раскрылась. На пороге стояли маленький светловолосый мальчуган и светловолосая девочка немного побольше. Мальчуган бросился в угол передней, где на стуле лежал Костин вещевой мешок, и ухватился за него обеими руками, пытаясь поднять. Девочка крикнула.

— Славик, не поднимай! Надорвешься! Дай мне!

И сама была сейчас же отодвинута в сторону одним из старших мальчиков:

— Оля, не поднимай, тяжело! Товарищ лейтенант, вот ваш мешок!

В переднюю из всех дверей высыпали ребятишки (удивительно, сколько поместилось их на такой небольшой сравнительно площади! ) и все желали Косте счастливого возвращения. Так как он поцеловал Светлану, пришлось поцеловать еще нескольких мальчиков и девочек — из тех, которые стояли поблизости и которым уж очень этого хотелось. А потом его самого поцеловала Наталья Николаевна.

Костя вышел во двор, обернулся — во всех окнах торчали темные и светлые головенки, маленькие руки махали ему вслед.

Теперь самое время было ехать к Наде в институт, но, поравнявшись со школой, Костя невольно замедлил шаг…. В конце концов, это займет только четверть часа!

В пустой раздевалке сидела маленькая сухонькая старушка и вязала чулок.

— Нельзя в шинели, товарищ лейтенант, — строго сказала она, — у нас в верхней одежде входить не разрешается.

И вдруг отбросила чулок, подошла к рубильнику, и школа наполнилась оглушительным звоном — к окончанию пятого урока. Казалось странным, что тетя Мариша, такая маленькая и степенная, произвела весь этот шум.

— Сейчас побегут, — улыбаясь, сказал Костя, когда наконец затих оглушительный звон.

Тетя Мариша, принимая от него шинель, с достоинством возразила:

— Не побегут, а пойдут!

Растворялись двери классов, аккуратными линеечками выходили в раздевалку и спускались по лестницам с верхних этажей маленькие ученицы. Никакого беспорядка, никакой суеты.

«Ого! Дисциплинка! » — с уважением подумал Костя.

Ему казалось, что именно в эти годы ребята должны были бы разболтаться. Но, наоборот, порядка в школе было, пожалуй, даже больше, чем до войны. Может быть, потому, что здесь одни девочки учатся? Да, нелегко Светлане так сразу втянуться в эту налаженную, размеренную жизнь!

Проходя в коридоре мимо лейтенанта, девочки вежливо говорили: «Здравствуйте», и провожали его внимательными, любопытными взглядами.

Узнав, что директора сейчас нет в школе, а Иван Иванович в учительской, уже подходя к двери, Костя вдруг сунул руку в карман:

«Ох, что же я наделал! Совсем забыл! »

Через несколько минут Иван Иванович вышел из учительской в коридор вместе с Костей и спросил, пожимая ему руку с неожиданной силой:

— Прямо на вокзал поедете?

— Нет, я еще должен зайти… меня будет провожать… то есть будут провожать…

Костя, с трудом сдерживая нетерпение, шагал рядом с учителем. Тот вдруг остановился и, озорно улыбнувшись, проговорил скороговоркой, переходя на «ты»:

— Вот что, дружок, беги по коридору, никто не увидит, вторая смена еще не пришла. Только в раздевалке полегче — тетя Мариша у нас строгая!

XVI

— Лида, я в школу не пойду, я все равно учиться не буду!

— А он совсем и не для того зовет. Ему нужно тебе что-то передать. Какую-то твою вещь…

Светлана только-только успела пообедать — без особого аппетита, принимая во внимание подавленное настроение, «наполеон» и половину «эклера», — Валя-без-Ани только-только успела покаяться ей в своем предательстве, и вдруг новое волнение: явилась вожатая Лида с просьбой от Ивана Ивановича отпустить Светлану в школу. Он будет ждать ее в кабинете директора.

Наталья Николаевна разрешила идти: что-то уже Лида успела ей сказать, перед тем как позвали Светлану.

Нет, невозможно идти в школу после всего этого позора!

— Лида, я ничего не забывала в школе! Наталья Николаевна, я не пойду!

Лида возразила терпеливо:

— Не ты забыла, тебе забыли передать. Сейчас к Ивану Ивановичу кто-то заходил… кажется, какой-то военный.

— Сейчас? Вот сейчас?..

У Светланы заколотилось сердце… Нет, не может быть, чтобы Костя ради этого рисковал опоздать на поезд… то есть еще не на поезд — но все равно!

Всю дорогу до школы Светлана и Лида молчали. Светлана не знала, что Лида получила строгие инструкции от Ивана Ивановича.

«Обиделась на меня… — думала Светлана. — Так обиделась, так презирает, что и говорить ни слова не хочет! »

Уже во дворе школы Лида вдруг надумала, что сказать — совершенно нейтральное:

— Сегодня, должно быть, будет дождь!

Светлана ответила, тяжело вздохнув:

— Осенью всегда грязно…

Иван Иванович сидел за столом и проверял тетради, беспощадно отмечая жирной красной чертой каждую ошибку.

В этой комнате тоже был диван… еще один диван… только неприветливый, кожаный… твердый, должно быть!

— Вот что, Светлана, — сказал Иван Иванович, в первый раз называя ее не по фамилии, — ко мне сейчас заходил Костя Лебедев и просил передать тебе вот этот шарф. Он сказал, что это для тебя очень дорогая вещь, и просил поблагодарить тебя за нее.

Светлана взяла обеими руками шарф… Должно быть, Костина мама так заботливо выстирала и выгладила его…

— Да ты сядь. Что же ты стоишь!

Светлана присела на самый край… Нет, диван оказался мягче, чем можно было подумать с первого взгляда.

Она положила шарф себе на колени и ласково провела по нему рукой.

— Он только для этого и приходил? — спросила она.

— Нет, не только для этого. О шарфе он вспомнил уже здесь.

Иван Иванович закрыл тетрадь, а так как разговаривать и сидеть на одном месте он не мог, то стал шагать по маленькому кабинету — ровно три шага получалось — от стола и до стенки.

— Костя приходил, чтобы рассказать мне про то, как он с тобой познакомился. Между прочим, рассказал, что говорил один фашистский мерзавец про наших детей… Помнишь это?

Светлана глухо ответила:

— Помню. Я все очень хорошо помню.

— А если ты такая памятливая, так запомни раз и навсегда, что нам-то ты очень нужна. И что к нам относиться, как к своим врагам, ты никакого права не имеешь! Понятно?

Он неожиданно сел на диван. А диван оказался таким неожиданно мягким, что Светлану качнуло назад. Нужно было или совсем встать, или сесть гораздо глубже, чем она сидела.

Светлана села поглубже и сказала дрожащим голосом:

— Я к вам не отношусь, как к врагам!

— Если врагов нет — значит, все в порядке. Иди домой, узнай у девочек, что задано, и садись готовить уроки. Особое внимание на именованные числа обрати, я тебя завтра буду спрашивать, не посмотрю, что ты прогуляла два дня!

— Как же вы будете спрашивать, когда меня из школы, наверно, уже выгнали!

— Никто тебя из школы не выгонял. Наоборот — таких, как ты, учить да учить. Светлана, твоя мама учительницей была?.. Да?

— Да…

— Я думаю, она тоже хотела, чтобы ты училась, правда?

Светлана долго молчала, поглаживая рукой полосатый шарф.

— Как же я буду… в четвертом классе… такая большая!

— Эх, ты! — Иван Иванович похлопал ее по маленькой руке. — Большая!

Он встал и опять зашагал по комнате. Потом остановился перед Светланой:

— Стыдно тебе, по крайней мере?

Она ответила, вся просияв:

— Стыдно.

— Это хорошо: значит, совесть у человека есть. А на глупых девочек ты не обращай внимания. У вас в классе и умные тоже попадаются. Ты с Галей Солнцевой, кажется, дружишь?

Светлана мрачно сказала:

— Нет. Это как раз Галина мама, должно быть, меня во дворе выслеживала!

— Что, что? — переспросил Иван Иванович. — Экий у тебя характер континентальный!

— Почему континентальный?

— Жаркое лето, суровая зима. Ты уж как-нибудь умерь температуру или устраивай людям демисезон, а то рядом с тобой простудиться можно. Имей в виду, что Галя Солнцева как раз в этом самом кабинете изо всех сил тебя защищала.

— А я не хочу, чтобы меня защищали!

Иван Иванович передернул плечами и повернулся к окну:

— Форточку разве закрыть? Прямо будто на сквозняке стою!

Светлана подошла к нему сзади:

— Иван Иванович, вы меня извините, пожалуйста.

Он положил руку на темные волосы девочки:

— Вот с этого нужно было начинать, дружок.

Девочки из детского дома, занимавшиеся во вторую смену, увидели Светлану в коридоре и сразу окружили ее:

— Ну как?

— Здорово тебе попало?

— Светлана, ну как?

— Ничего…

Подошли и другие школьницы. Светлана видела кругом сочувственные лица. Она думала, что будет только стыдно, но оказалось, кроме того, и приятно, что за нее все так волнуются.

— Ты куда, Светлана?

— Я к Лиде Максимовой.

— Она здесь, в пионерской комнате.

Перемена кончилась, девочки разошлись по классам, Светлана осталась одна.

В пионерскую комнату вошла не сразу, сначала пострадала немножко у двери, потом перешагнула через порог:

— Лида, можно к тебе?

…Из пионерской комнаты Лида и Светлана вышли обнявшись. Спустились с лестницы, постояли на площадке между первым и вторым этажом. Попрощались.

Шагая по ступенькам вниз, Светлана думала, что вот есть у нее теперь старший друг, гораздо более опытный, чем она. Девятиклассница, отличница, комсомолка Лида Максимова сказала ей: «Давай будем дружить». И еще: «Если что нужно — приходи, я помогу».

Тетя Мариша уже протягивала Светлане пальто с заткнутым в рукав красным беретом:

— Держи, беглец!

Когда Светлана оделась, тетя Мариша сказала строго:

— Застегнись как следует — холодно.

Даже вышла из своей деревянной засады и сама застегнула Светлане верхнюю пуговицу.

А Лида Максимова, шагая по ступенькам кверху, думала о том, как мало еще у нее опыта и какой плохой вожатой она оказалась.

Нужно было тогда не молчать, а сейчас же посоветоваться с кем-нибудь из учителей. Если бы Иван Иванович знал про Светланину обиду, он бы проверил, почему ее перевели в четвертый «В».

Нужно было добиться, разыскать Светлану. Ведь хотела. Почему не выяснила все на другой же день?

Контрольная работа была, потом кружок… Нужно было успеть. Да… А теперь нужно идти к Ивану Ивановичу, он сказал: «Зайди ко мне потом, поговорим…» Лида чувствовала, что разговор будет неприятный. Не сразу вошла, пострадала немножко перед дверью кабинета, потом постучала:

— Иван Иванович, можно к вам?

Да, много разговоров было в этот день — и неприятных и приятных.

Когда Светлана вернулась в детский дом, к ней подошла шестиклассница Алла Нежданова. Посмотрела с суровым осуждением и спросила — почти теми же словами, которыми кончил разговор Иван Иванович, только более строгим тоном:

— И тебе не стыдно?

Чуточку смягчившись, Алла пояснила, почему Светлане должно быть стыдно:

— Ты не должна убегать от нас. Помни, что ты — наша сестренка.

Елена Михайловна, вожатая, упрекнула огорченно:

— Ничего никому не сказала! Светлана, значит, мы с тобой еще не друзья?

А Юра Самсонов и его приятель Витя Чижов отозвали Светлану к себе в комнату и прикрыли дверь.

— Света, мы завтра после уроков подойдем к вашей школе. Ты покажи нам девочек, которые тебя обидели. Мы с ними потолкуем!

Так как у Юры при этом были сжаты кулаки, Светлана ответила, улыбнувшись:

— Пожалуй, лучше не показывать: я боюсь, что от девочек ничего не останется после такого разговора!

— Не беспокойся, — ответил Юра, небрежно засовывая руки в карманы. — Я никогда не дерусь с девочками. Побеседуем, и этого будет достаточно, чтобы вправить им мозги!

А Витя Чижов изрек с философским видом:

— Попадаются еще у нас несознательные люди! В особенности среди женщин!

Светлана сейчас же обиделась за женщин. Кроме того, ей было смешно, что Люсю и Нюру назвали женщинами. И еще… тепло стало от этих мальчишеских угроз.

Разумеется, Светлана отговорила ребят приходить завтра к девочкам в школу. Но было приятно сознавать, что на случай нужды есть у нее заступники, старшие братья, с такими вот солидными кулачищами.

И, наконец, последний разговор был вечером, в кабинете Натальи Николаевны. Хорошо, что он был последним, что можно было прямо из кабинета идти в спальню, где уже темно, — потому что все, что накопилось на сердце за эти три дня, вылилось солеными и в то же время сладкими слезами.

XVII

— Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик… перед лицом своих товарищей обещаю…

Зал украшен еловыми ветками. Пахнет смолой и лесом, как будто уже наступил Новый год. Ноябрьское солнце далеко протянуло свои негреющие, но ласковые лучи. В этих лучах еще белее кажутся белые воротнички на платьях девочек, еще краснее красное знамя дружины…

Как старательно выговаривают слова маленькие третьеклассницы! Они тоже волнуются, но совсем по-другому. Для них это все такое привычное — портреты, красное знамя… Они даже понять не могут, что можно отвыкнуть от этого за три года.

Ребята рассказывали, что когда принимают в пионеры в мужских школах, мальчик, стоящий в шеренге первым, преклонив колено, целует красное знамя дружины. А другие ребята целуют свои красные галстуки. Жалко, что девочкам в детском доме так не полагается.

Ничего, галстук можно будет поцеловать потом.

Вот он все ближе, ближе, маленький огненный треугольник.

Елена Михайловна несет его в руках, она подходит к Светлане. Светлана ждет, напряженно вытянувшись. Лицо вожатой серьезно и важно, только где-то в глубине глаз ободряющая улыбка.

Из всех воспитателей в детском доме Елена Михайловна самая молодая — она только два года тому назад окончила десятилетку. Она учится в заочном институте, и это как-то особенно сближает с ней ребят. Когда Елена Михайловна сдает зачеты, ребята волнуются за нее.

Красный галстук ложится на плечи, мягко обвивается вокруг шеи.

Елена Михайловна растрогана волнением Светланы, ее руки на секунду задерживаются, расправляя галстук. Глазами она говорит: «Поздравляю», и отходит.

Все ребята в шеренге уже пионеры. Как хорошо стоять рядом с ними!

Пускай Светлана старше их — нелепо было думать, что это может показаться смешным. К тому же она такого маленького роста! Даже среди третьеклассниц и четвероклассниц она все-таки не самая высокая!

В задних рядах движение — выходят два мальчика и девочка сменить ребят у знамени.

Теперь знамя держит Юра Самсонов. Ему очень подходит быть знаменосцем — он такой сильный, широкоплечий. Юра мог бы учиться в восьмом классе, а учится в шестом: тоже много было пропущено. В классе он самый старший, но не похоже, чтобы это тяготило его. А может быть, и тяготит, только он умеет не показывать этого.

А ведь у мальчиков еще заметнее: Юра прямо возвышается над своими одноклассниками. Такие большие ребята отпускают чубчики и устраивают разнообразные прически, а Юра острижен под машинку, как маленький… Ничего не поделаешь, чубчики отпускать разрешается только с седьмого класса.

На шаг впереди своего отряда — Алла Нежданова, невысокая, серьезная, в очках. Она председатель совета отряда, ее очень хорошо слушаются и мальчики и девочки. Алла самая способная из всех ребят в детском доме, самая умная, самая… Это Алла назвала Светлану сестренкой…

Да, детский дом — это семья. Необычная семья, очень большая. Как и во всякой семье, братья и сестры не всегда живут мирно. Бывали и ссоры и взаимные обиды. Но если кого-нибудь из детдомовских ребят обижали посторонние — в школе или на улице, — братья и сестры немедленно объединялись и выступали как один человек на защиту.

А теперь еще будем в одной дружине! Слово-то какое хорошее — дружина!

На следующий день в школе Светлану стали поздравлять, как только она сняла шубу и все увидели красный галстук.

Поцеловала Лида Максимова, налетели все три Мухи вместе с Нюрой Поповой, а за ними и другие девочки.

На Галю Солнцеву Светлана сердилась тогда, в сентябре, только один день: больше не могла.

Придя в класс после всего этого скандала, Светлана решила держать себя гордо и независимо, но девочки встретили ее так тепло, они так волновались за нее, что вся ее надуманная гордость исчезла бесследно, как исчезает лопнувший мыльный пузырь. А Галя Солнцева сразу спросила:

— Ты очень на меня обиделась, что я про тебя рассказала?

На этом обида и кончилась. Потом подошла Нюра Попова:

— Ты на меня не сердись. Я всегда так: сначала скажу, а потом подумаю.

Оказалось, что и Нюре и Тусе Цветаевой попало от всех — и от Лиды, и от старшей вожатой, и от Ивана Ивановича, и от директора.

Но больше всего попало им от девочек на классном собрании, которое стихийно началось тогда после уроков. Нюра плакала и жалела Светлану, а Туся, наоборот, не раскаялась.

Вечером приходила в школу Тусина мама и, защищая Тусю, негодовала на всех: и на вожатую, и на Ивана Ивановича, и на директора. Она говорила, что девочки «травят» ее дочь, а учителя и директор, вместо того чтобы просто исключить Светлану из школы, стараются всю вину свалить на бедную Тусю.

Потом прошел слух, что Тусина мама решила перевести Тусю в другую школу. Потом все как-то успокоилось и наладилось, но Светлана чувствовала, что Туся дуется на нее…

Вот и сейчас — все девочки из четвертого «А» подходят и поздравляют одна за другой, а Туся Цветаева даже глазами встретиться не хочет: громко разговаривает в стороне, демонстративно отвернувшись.

В такой день не должно быть никаких туч!

Светлана, издалека пробираясь через веселую толпу, подошла к Тусе и протянула руку.

— Туся, — сказала она, — я сегодня такая счастливая, и я тоже теперь в пионерской дружине. Надо дружить.

Туся никак этого не ожидала. Она растерянно обняла Светлану и неловко чмокнула ее в подбородок. А потом удивленно говорила Нюре:

— Странная девочка эта Светлана: сама же на меня обижалась, и сама же ко мне первая подошла!

XVIII

— «Солнце начинает спускаться к горизонту».

Евгения Петровна выждала, пока допишут все, и медленно прочитала следующую фразу:

— «В воздухе заметно свежеет».

На ее уроках не тревожно и не страшно — или это кажется так по сравнению с уроками Ивана Ивановича? И сама Евгения Петровна уютная, домашняя, говорит тихим голосом, даже не похожа на учительницу. Нет в ней педагогической самоуверенности и властности. На контрольной работе можно потихонечку скосить глаза и посмотреть, как там дела у соседей. А с хорошими соседями не пропадешь. Галя Солнцева, например, почти всегда пишет диктанты без ошибок. При сомнении можно заглянуть в тетрадь черненькой Мухи, которая сидит как раз перед Светланой, — это будет совсем надежно.

В общем, конечно, Евгения Петровна не такая уютная и добрая, как может показаться с первого взгляда… Диктует ровным голосом, ясно и четко выговаривая каждую фразу, но без подсказки. Она произносит слова так, как мы их говорим, но не так, как они пишутся.

— «Не слышится пения птиц».

Кто его знает, как нужно здесь писать: «и» или «е»?

Светлана задумывается… Это еще в третьем классе проходили… Давно было дело! Нет, все равно так быстро не вспомнишь… Выручайте, верные друзья!

Есть такое хорошее выражение: «чувство локтя». Светлана чувствует рядом со своим правым локтем Галин левый. Галя, почему-то стиснув зубы, должно быть от волнения, старательно выводит посередине трудного слова красивое, с нажимом «и». Светлана вытягивает шею — теперь ей видна тетрадь Лены Мухиной… У Мухи тоже «и». Мушенька ты моя! Галочка ненаглядная! Девочки, какие вы хорошие, опять выручили!

Аккуратно промокнув, Светлана переворачивает страницу. По голосу Евгении Петровны чувствуется, что это уже последние фразы. Хорошо бы написать на пятерку… Ни одной пятерки еще не было ни за одну письменную работу. Даже по русскому языку, не говоря уже об арифметике. Всегда что-нибудь срывалось. Даже при наличии добрых соседей…

Кажется, чисто написала… Нужно будет еще проверить хорошенько.

Евгения Петровна замолчала. Должно быть, всё. Она стоит в другом конце класса, около парты Нюры Поповой и Туси Цветаевой.

Ой, что это? Нюра сидит красная-красная, да и Туся тоже… Евгения Петровна спрашивает:

— Туся, ты ей подсказывала?

Туся молча встает.

— Нюра, она тебе подсказывала?

Нюра тоже встает и тоже ничего не отвечает. Да и что можно ответить?

Евгения Петровна отходит от них и говорит, уже обращаясь ко всему классу:

— Девочки, меня очень легко обмануть, но вы обманываете не меня: вы обманываете самих себя. Если не знаете, лучше вам сейчас даже двойку получить, потом я позанимаюсь с вами, постараемся вместе ее исправить.

Последнюю фразу диктанта Светлана дописывала почти бессознательно. Девочки стали сдавать тетради. Галя взяла свою, привстала, потом села опять, шепнула:

— Светлана, ты проверила уже?

Светлана, не слушая, мотнула головой.

Галя положила обе тетради на стол перед Евгенией Петровной…

Светлана хотела крикнуть: «Не надо! Оставь! »

И не крикнула.

На перемене подошли Аня-Валя. Аня спросила:

— Света, как ты написала: «расгораются» или «разгораются»?

— Я не помню.

«Как, действительно, нужно писать — „расгораются“ или „разгораются“? Спрашивайте Галю, спрашивайте Муху: как они написали, так и я…»

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒