|
|||
Часть VII 6 страницаЭртхиа приблизился к старику. — Присядь, царевич, — по-прежнему ласково предложил старик. Некоторое время с улыбкой разглядывал юношу. Покивал своим мыслям, расправил на коленях складки плаща, стряхнул немного пыли на истертый коврик. — Ты не решаешься вести войско против отца? Полно, мальчик, ведь не Хайр вы направитесь завоевывать. Освободить великий Аттан, хотя его народ давно пережил свое величие. И привести на эту землю другой народ, которому иначе — не спастись. С Ханисом вы сможете основать новое царство. Возмести ущерб, который причинил твой отец. Когда-нибудь это зачтется, не тебе — Хайру. — Кочевникам никогда не победить в войне с Хайром, — задумчиво возразил Эртхиа. — Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы победить. Эртхиа, вздохнув, согласился. — Но тогда я уже не смогу вернуться в Хайр... — Разве ты не знал, что уезжаешь навсегда? И что ты забыл в Хайре? — Брата... — Только одного? — рассмеялся старик. Эртхиа смутился. Старик шепнул ему на ухо: — Вы еще увидетесь. Все, что ты оставил в Хайре, будет с тобой в свое время. — Но воевать против отца?! — Эртхиа решительно потряс головой. — У тебя нет выбора. Сегодня получишь известие из Хайра и сам поймешь. Эртхиа вздохнул, но не стал больше спрашивать. Они помолчали вместе. Потом старик сказал: — Наберись мужества и терпения. Судьба тебя еще не любит. Но завоюй ее, как женщину. Когда Эртхиа вернулся на место, старик поднял голову и громко сказал: — С востока приближается всадник. Вы уже можете видеть его. Все посмотрели в ту сторону. Действительно, одинокий всадник торопился к стану. — Пошли, вождь, кого-нибудь ему навстречу. Этот человек так давно покинул родную юрту, что не помнит языка своих родителей. Но ты, вождь, найдешь знак на его груди. Старик поднялся легко, как юноша, и, скатав свой коврик, сунул его под мышку. — Теперь я ухожу, люди. Мне осталось сказать вам только одно. Джуэр! Вождь подался вперед. — Ты согласен с тем, что я сказал сегодня? Джуэр, нахмурившись, твердо ответил: — Да. Старик поднял руку. — Тогда, люди, вот вам знамение. Тот, кого вернувшийся с чужбины узнает и первым назовет по имени, пусть станет военным вождем Девяти племен. Слушайтесь его в делах войны — и обретете мир и дом в степях Аттана. Если же поступите по-другому, новых предсказаний не будет. Мне уже некому будет предсказывать. С этими словами старик пошел прочь — и люди расступались, давая ему дорогу. Проходя мимо Ханнар, старик поднял на нее глаза, и Ханнар обдало жаром, а потом ледяной озноб пробежал между лопаток. Как будто старик одним взглядом вытащил наружу все ее замыслы и показал ей. Острый стыд пронзил ее душу и ужас от того непоправимого, чем увенчаются ее труды. Ханнар зажмурилась. Когда она открыла глаза, старик уже шагал между юрт в степь. Никто не смотрел ему вслед: он не любил этого. Только один мальчишка лет двенадцати, забывшись, пялился на уходящего — и получил оглушительную затрещину. Пожилой воин, отвесивший ее, сам вздрогнул, вспомнив, как ему досталось от деда при тех же обстоятельствах много-много лет назад. Раздался властный голос Джуэра, и двое воинов сорвались с места. Спустя минуту они уже гнали коней во весь опор навстречу приближавшемуся всаднику. Вождь велел не расходиться, да никто и не хотел: тот, чье появление предсказал старик, наверняка был из удо, и люди нетерпеливо ждали, кому из них выпадет счастье обнять давно оплаканного брата. Ведь он возвращался из страны плена и рабства. И он нес имя того, кто сможет привести народ удо к спасению. Ханис коснулся плеча Эртхиа. — Ты знаешь, кто он? Эртхиа растерянно покачал головой. — А ты? Но и Ханис только пожал плечами. Он должен был что-то знать, но вот вспомнить не мог... А всадники приближались. Средний, в разорванной рубахе, замаранной бурыми пятнами, привстал в стременах. — Господин мой Эртхиа! — яснее ясного прозвучал над притихшей толпой его молодой, но охрипший от жажды и усталости голос. Эртхиа вгляделся — и со всех ног кинулся ему навстречу. Всадник сполз с седла и шел к Эртхиа на негнущихся ногах. — Господин мой Эртхиа, — торопился он, задыхаясь, — все лазутчики Хайра ищут тебя. Меня схватили и отдали палачам, но какой-то старик вывел меня из Башни и направил сюда — предупредить тебя. Он упал на колени, закашлялся, прижимая руки к груди. — Аэши... — в изумлении протянул Эртхиа и, забыв, что его не понимают, закричал: — Воды! Скорее воды! Но его поняли: Атхафанама нырнула в юрту и выскочила оттуда с мехом в руках. Придерживая раба за плечи, Эртхиа лил ему на лицо воду, и Аэши ловил ее губами и жадно глотал, а напившись, ткнулся головой в живот своего господина и друга. Эртхиа помог ему подняться. Вождь Джуэр подошел к ним и, вглядевшись, провел рукой по лицу Аэши. Аэши открыл глаза и недоуменно посмотрел на кочевника. Потом огляделся. Все подошли очень близко и пристально смотрели на него. Те, кто стоял дальше всех, пытались пробиться ближе к середине. Аэши вопросительно взглянул на господина. И тут вождь Джуэр взялся обеими руками за ворот его рубахи и рванул. Посыпались застежки, и все смогли увидеть на груди юноши татуировку: четкий след лисьей лапы. И когда весь народ удо согласно вздохнул, как один человек, вождь сорвал с себя куртку и бросил ее наземь. И тогда все — люди Девяти племен, боги Аттана и дети царя хайардов — увидели на груди вождя такую же татуировку. — Скажи ему, — тихо попросил он Ханиса, указывая то ли на Аэши, то ли на Эртхиа, — скажи ему, что он мой брат. Ханис сказал. И раньше, чем Эртхиа успел переварить эту новость, вождь Джуэр продолжил, а Ханис переводил: — Ты сделаешь нас войском, Эртхиа ан-Эртхабадр. Ты, наш враг, сын нашего врага, ты, хайард, станешь нашим военным вождем, и Девять племен будут послушны тебе! — лицо Джуэра исказилось торжествующим оскалом, щелки глаз яростно блестели, когда, оглянувшись на свойнарод и на племенных вождей, он провозгласил: — Ты будешь военным вождем Девяти племен. Но ты сделаешь нас войском. Эртхиа облизнул шершавые губы. Он, наверное единственный, до сих пор еще не понимал, что произошло. Теперь понял. И ответил уверенно: — Сделаю. И поднял вверх правую руку, и возвысил голос. — Если от каждого племени его вождь поклянется, что никогда не нарушит границ самого Хайра. Тогда — да, я буду вашим вождем — и пусть воины подчиняются мне беспрекословно, как подчиняются воины Хайра своим сотникам. За ослушание — казнь. Эртхиа обвел всех острым взглядом, дождался, когда утихнет ропот. — Кто не согласен, пусть остается охранять женщин и скот. Потому что войско, которое движется со скоростью волов, — не войско, а стадо. Завтра на рассвете девять лучших бойцов от каждого племени пусть подъедут к кюрийену Черной Лисицы. Я буду учить их, они — остальных. Кто свободен от упражнений, пусть занимается заготовкой припасов, чтобы каждый воин вез с собой запас вяленого мяса, лепешек и воды на три дня — остальное добудем охотой. Я научу вас владеть оружием не охотников, а воинов, научу держать строй и перестраиваться, как должно конному войску в бою... И пусть также подъедут начальники разбойничьих кланов сар. Эртхиа замолчал, давая Ханису перевести его слова не торопясь, чтобы все поняли и не могли отговориться незнанием. Ханис переводил сосредоточенно и подробно. Как только он умолк, один из племенных вождей, из кюрийена Гадюки, быстро задал вопрос. Ханис повторил его для Эртхиа. — И тогда мы сможем победить хайардов? Эртхиа рассмеялся. — Тогда вы сможете воевать с хайардами.
Едва засверкала на травах обильная роса, за крайним рядом юрт кюрийена Черной Лисицы собрались лучшие бойцы удо, выбранные вождями, — по девять от каждого племени, вооруженные и верхом на приземистых крепких степных лошадях. Эртхиа уже ждал их, покусывая губу: каждый час на счету у тех, кто готовится сразиться с войском могучего царя Хайра. Слева от него, сдерживая зевоту, сосредоточенно перебирала повод Ханнар. Сон слетел, едва она открыла глаза, но нервная зевота то и дело сводила щеки. Придирчиво оглядывая подъезжавших кочевников, Ханнар спрашивала себя: не она ли так горячо убеждала племенных вождей и Джуэра в том, что отвоевать старинные земли Аттана — цель вполне достижимая? Не она ли прошла от колодца до колодца и по берегу Тирлинэ вдоль северо-восточных границ Аттана? Ведь не было иной надежды вернуть трон и власть и священный Дом Солнца. А теперь — разве есть другая надежда? Почему же теперь такими жалкими кажутся всадники в кожаных колпаках и куртках, надетых на голое тело, а их низкорослые головастые лошади так неуклюжи и неказисты? Костяные зазубренные наконечники их стрел смазаны ядом, надетые через плечо луки бьют далеко... Но Ханнар бросала короткий взгляд на Эртхиа — и стискивала поводья в худых пальцах. Увешанный оружием, он восседал на высоком сильном жеребце, точеном, атласно блестящем, лениво положив руки на бедра, одним голосом смиряя и успокаивая застоявшегося коня. Смогут ли охотники и пастухи устоять против натиска таких, покрытых стальной чешуей доспехов, с ножами и стрелами в зубах, с бешеными глазами — искусных, жестоких всадников Хайра? Смиряя горький вздох, Ханнар наматывала и сматывала с руки повод. Она ненавидела Эртхиа. Но ненависть ее была холодной, спокойной. Кто он такой, хайардский царевич, чтобы Ханнар потеряла голову из-за него? Не чета ей, дочери Солнца. Счастье, что никогда не свяжет их дитя. Если сможет хайард создать войско из орды кочевников, Ханнар простит ему ночи их супружества. К тому времени и Ханис наиграется со своей увешанной побрякушками куклой. Ханнар — будет — единственной! — царицей — Аттана. А с хайардами, если не захотят миром убраться восвояси, можно и должно поступить так же, как сами хайарды поступают со своими врагами. Атхафанаму можно выдать за одного из вождей удо... Как поступить с Эртхиа, Ханнар не успела додумать. Подъехала последняя девятка, из стана Лошадиной Головы, и Эртхиа, до того угрюмо молчавший, недовольно воскликнул: — Завтра соберетесь затемно. Не я должен ждать вас, вы — меня! Ханнар, выдержав паузу, перевела, сохранив строгий тон его речи. — И так же будете поступать вы, потому что каждый из вас станет командовать сотней и будет учить своих бойцов тому, чему я научу вас. А теперь смотрите. Эртхиа поднял выше длинный повод и затянул его конец петлей, а петлю надел на палец левой руки. — Когда руки заняты оружием, конем управляют ногами. Это вы умеете. А я покажу вам, отчего про конных воинов Хайра говорят, что у них десять рук. Лук, стрелу, меч, щит, повод и плеть они держат наготове одновременно — и умеют управляться с ними без всяких затруднений. А за поясом — топор с лезвиями по обе стороны топорища, а к поясу привешен джид — колчан с гнездами для дротиков. Эртхиа приподнял над головой тройной джид и выдвинул из него за древко дротик-джерид. Кочевники знали это грозное оружие хайардской конницы, короткое метательное копье, которое хайарды использовали и в ближнем бою, нанося противнику тяжелые раны. — У вас нет джеридов — значит, вы добудете их в бою. Но учиться владеть ими начнете уже сегодня. Прицепив джид снова к поясу с левой стороны, Эртхиа подъехал ближе к одному из воинов и требовательно протянул руку: — Лук! Тот снял с плеча и протянул хайарду свой лук недоверчиво и недовольно. У многих удо луки были из пары воловьих рогов. Но у лучших из лучших бойцов в богатых семьях были составные, клееные луки. Они были более упруги и били дальше. Такими луками дорожили: не в степи делались они и на обмен стоили дорого, а без мощного лука в степи тяжело приходится. Ни зверь, ни птица близко не подпустят на широком открытом просторе. Хорошие луки были семейной ценностью и передавались от отца к сыну. Эртхиа с удовольствием взвесил на руке тугую дугу, погладил костяные накладки, пропустил между пальцев твердую, будто стальную, тетиву. — Луки у вас хороши, — покивал Эртхиа со сдержанной улыбкой. — Но стрелы легкие. Знаю, вы мажете наконечники ядом гадюки. Для охоты хорошо. Достаточно царапины, и добыча от вас не уйдет. Но против воинов в кольчугах и шлемах эти стрелы не годятся. Чтобы пробить кольчугу, нужна тяжелая стрела. Вот такая. Эртхиа молниеносно выхватил из колчана длинную стрелу со стальным наконечником и, наложив на лук, послал высоко в небо. Стрела шмелем загудела, пробивая воздух. Эртхиа послал коня вперед, махнув рукой, чтобы удо следовали за ним. Там, где стрела вонзилась в землю, он остановил коня. Все могли видеть, что стрела вошла в тугой грунт почти до оперения. Эртхиа с усилием выдернул ее, покачал над головой. — Такой стрелой, если враг не дальше десяти лошадиных корпусов, можно пробить и кольчугу, и чешуйчатые латы. Хороши у вас луки. Возвращая лук владельцу, Эртхиа громко спросил: — Вы, охотники, управляетесь с луком ловко — но зачем носите его через плечо? Мой лук я достану быстрее! — и легко выдвинул свой лук из налучи, висевшей поверх джида. — Слева налуч, справа — колчан. Отпустив лук, он вставил стрелу обратно в колчан и взялся за меч. — Хайрский меч тяжел. Пробьет любую броню. Но если рубит воздух — всадник может выпасть из седла, не удержав его тяжести. Ваши сабли легки и упруги. Оставайтесь при них. Эртхиа перевел дух и оглянулся на Ханнар. Она с готовностью кивнула: не устала, продолжай. Эртхиа прикрыл глаза, нахмурившись. — Первое время мы будем избегать ближнего боя. Без доспехов нам не устоять против мечей Хайра. Нас будут крошить, как повар — начинку для пирога. Лук и джериды будут нашим главным оружием. То, чего нам не хватает, мы захватим у противника. И тогда придет время встретиться с ним лицом к лицу. Глава 18 Так говорил царь Эртхабадр ан-Кири своим сыновьям, сидя на троне в своем дворце в Аз-Захре, в пыльные, угрюмые дни глубокой осени. — Кочевники идут по Аттану, будто нет в нем моих войск и наместников. Они заняли уже земли по обе стороны Тирлина почти до самой столицы. Что перевернулось на этой стороне мира? Стада теснят мое войско и распространяются вширь от колодца до колодца. Царь пожевал губами и кивнул вбок. До того никем из сыновей не замеченный, от стены отделился ашананшеди, откинул за плечи плащ, встал, маленький, совсем безопасный с виду, чуть в стороне. Отчего некоторые люди не могут смотреть на маленького паука? Странное оцепенение сковывает члены, смесь ужаса и отвращения, но и отвращение это сродни ужасу, потому что отвратительно человеку все, что причиняет смерть, если только не сделано человеческой рукой. В невысоком, легоньком лазутчике было это вот страшное. И не потому, что из-за спины соглядатаями выглядывали рукояти мечей, а в скрещенных на груди перевязях, не скрываясь, с деловитой готовностью поблескивали метательные лезвия. Это было присуще самому ашананшеди и становилось видным, едва он начинал двигаться. Или просто смотрел. — Повтори то, что ты сообщил мне, и чему я не верю, — кивнул царь. — Что это стадо... Ашананшеди обвел безучастным взглядом царевичей и остановил взгляд на наследнике Лакхаараа. — Это войско, — веско заметил он и замолчал. — Дальше! — не выдержав, рявкнул царь. Один Лакхаараа не удивился внезапной несдержанности царя. Новости, которые привез лазутчик, наследник вкратце уже слышал от него самого. Так издавна повелось, что у старшего сына царя есть молочный брат-ашананшеди. — Их ведут царь Ханис и царица Ахана. С ними же, военачальником, — царевич Эртхиа ан-Эртхабадр... — Не смей называть его так! — оборвал царь. Суставы на его кулаках побелели, когда он схватился за красный шелк на груди. — Трое сыновей у меня, трое! Нет у меня сына по имени Эртхиа и не было никогда! Пусть вычеркнут его имя отовсюду, где оно записано, и не упоминают больше никогда. А тот, кто произнесет имя змеи, — лишится языка! Только хриплое дыхание царя нарушало тишину. Царевичи не смели вслух выразить свои чувства. — Говори дальше, — обернулся царь к лазутчику. Тот с отсутствующим видом добавил лишь три слова: —... также царевна Атхафанама. Тут уж ничто не могло сдержать братьев: они вскочили на ноги со стонами и яростным рычанием, готовые немедленно мстить за оскорбление, нанесенное их роду. Только Лакхаараа неподвижно сидел, глядя в пол перед собой. Холодный голос царя отрезвил Эртхаану и Шаутару. — Дело не в женщине. Честь моей дочери и вашей сестры будет отмщена. В свое время. Теперь же время подумать о том, как удержать Аттан под рукой повелителя Хайра и выгнать кочевников в пустыню, и пусть пески поглотят тех, кого не достанут наши клинки. — Ты! — резко выбросил руку в сторону старшего сына. — Ты поведешь войско. Только тогда Лакхаараа вскочил, чтобы с благодарностью на устах упасть в ноги отцу.
— Расскажи подробнее об их вожде, — потребовал Лакхаараа. — О вожде Джуэре? — почтительно переспросил Дэнеш. Лакхаараа взорвался: — Что мне Джуэр?! О другом... О том, кто ведет их! Ты говоришь — войско. Никогда племенам не удавалось собрать войска. Когда надо было встать, как один, против нас, — продолжали угонять скот и воровать женщин друг у друга, да делитьугодья. Будто тесно им было в Обширной степи. С нашим войском так тесно им не было, как друг с другом! Даже выбрав верховного вождя, не хотели ему подчиняться. Что сделал с ними... новый вождь? — Новый вождь... Ашананшеди так же, как наследник, избегал произносить имя опального царевича. — Он сумел заставить головы склониться, а колени согнуться ради общего блага. И теперь у него десять тысяч всадников, обученных, вооруженных и снабженных. И это не ополчение племен, а войско добровольцев. Они оставили повозки и скот, ночуют под открытым небом, передвигаются быстро, за ними и не уследишь. В пограничье, на реке, на богатых пастбищах, они откормили лошадей, а теперь у них и хайриши, и даже бахаресай, которых они захватили в боях. Так что у каждого всадника есть боевая, вьючная и заводная лошадь. И с этим войском новый вождь берет крепости, защитники которых числом вдвое превышают нападающих. А в крепостях они опустошают арсеналы, так что у них нет недостатка в тяжелых стрелах и джеридах, и, если добыча этого рода велика, они перевозят ее на верблюдах, как и топливо для костров. Но если необходимо, они обходятся без огня, потому что имеют достаточный запас вяленого мяса. Что я могу тебе еще сказать о них, чего бы ты не знал сам? Разве ты не ходил в походы? Говорю тебе, все, что ты знаешь об устройстве войска и управлении им, все примени к Девяти племенам, и все будет чистою правдой. — Придется воевать как бы с самими собой. Можно разбить их обоз. Но кто остановит их, когда им уже нечего будет терять? Значит, удо покорны новому вождю? Терпят врага? — Он поступил предусмотрительно, не поставив других начальников между собой и сотниками. Они все из разных родов, им трудно сговориться между собой. И, говорят, сам Вечный старик велел им слушаться нового вождя. Слушаются... — И возраст его малый — не помеха? — Удо ведь выбирают вождей не по возрасту или заслугам, а по происхождению. И младше бывали у них вожди. — А что Аттанцы? — живо спросил наследник. — Правда ли, что царица ожила? — Другая! — убежденно покачал головой Дэнеш. — Ту я видел. Не она. — Да как узнал? Та ведь разбилась?.. — И волосы шелком растеклись по плитам, гладкие, как вода. А эта кудрява, что овца. Другая. Но царь зовет ее сестрой и во всем держит с ней совет. А мужем она только что не вертит. И спорит с ним, и перечит. — Кто ж у нее мужем? — усмехнулся наследник. — Новый вождь, — пожал плечами Дэнеш. — Эртхиа?! — воскликнул Лакхаараа и прикусил губу. Мотнув головой, словно отгоняя имя брата, он, недовольный собою, отослал лазутчика, наказав ему быть поблизости.
До утра наследник пребывал на ночной половине своего дворца — в последний раз перед выступлением в поход. Велел погасить все светильники, кроме тех, что необходимы играющим на дарнах, флейтах и веселых дудках-гаузе. Новый любимец наследника плясал, кружился и вился шнурочком, и так мелки были его шаги, будто шелковым пояском связали ему тонкие щиколотки. Он приподнимался на носках и раскачивался, словно стебель на ветру. И тонкие руки то плавно струились, то вспархивали над головой, то чувственно и дерзко обвивались вокруг гибкого стана. Косички прихотливо кружились, и падали, и взлетали, повинуясь порывистым наклонам головы, шелк трепетал, звенели бубенцы. Сколько раз омывал его кожу едкий сок травы юз-леле, сколько раз натирали ее керманским кумином, чтобы она стала желтовато-светлой, как кожура белых лимонов, а все недоволен был господин... Тело мальчика блестело от пота, и уже слышным стало учащенное дыхание. Но стоило музыке стихнуть, раздавался негромкий властный голос: — Танцуй еще, Айели. И музыканты заводили новый мотив, и Айели бросал в танец ставшее таким тяжелым и непослушным тело. Только на исходе ночи осмелился поднять на господина умоляющий взгляд. Но господин смотрел сквозь него, словно и не хотел его видеть. В другие ночи казалось Лакхаараа, что он всем сердцем полюбил мелкие, как цветки гиацинта, черные кудри нового невольника. В другие ночи любовался он огромными, медовой сладости глазами, сияющими покорной радостью. Когда еще не изуродовали Айели едкий сок и кумин, нравилось царевичу смотреть, как катаются жемчужины по матово-темной коже, как тугими шнурочками гнутся черные косицы. Но чем тщательнее творил он из Айели поддельного двойника, тем сильнее ненавидел фальшивое, по его же приказу созданное сходство: высветленную кожу, белый шелк, жемчуг. Свою бессильную ложь ненавидел, и за ней не замечал, как любит самое несходство этого с тем, запретным и недоступным. И мрачным был взгляд Лакхаараа, смотревший сквозь и мимо танцующего мальчика, когда, почти не разжимая губ, он позвал: — Дэнеш... Кто бы расслышал этот зов? Сквозь безнадежное треньканье дарн и истерические взвизги гаузе сам Лакхаараа не услышал себя. Но Дэнеш был уже здесь, поклонился господину и уселся перед его ложем, вежливо повернувшись спиной к танцовщику. Лакхаараа кивнул ему и нахмурился, прислушавшись к нестройным звукам, издаваемым дарнами под измученными пальцами музыкантов. Бросив свирепый взгляд в ту сторону, Лакхаараа взмахнул рукой. Дарны дружно зазвенели, флейты и дудки подхватили мелодию, и она понеслась, подпрыгивая и кружась. Остановившийся было Айели вздрогнул и, испытывая страх больший, чем усталость, тоже закружился вместе с нею, закружился, закружился и упал, разметав по ковру тонкие косы, унизанные жемчугом. Лакхаараа поморщился и вновь махнул рукой, как бы отметая все неприятное и раздражающее. Музыканты, кусая губы, распрямляли затекшие спины и ноги, боязливо и поспешно крались вдоль стены вон из покоя. Двое сильных рабов вошли, поклонились, подняли провисшее в их руках тело Айели и вынесли прочь. Лакхаараа даже не взглянул в их сторону. Щуря завистливую тоску в обведенных тенями глазах, он простонал сквозь зубы: — Печень мою он выжег своей красотой. Отравил мою кровь... Все отдам. Посоветуй, Дэнеш, как мне получить запретное, как овладеть недоступным. Жизнь черна — пусть Судьба заберет ее, если хочет. Одна ночь с ним будет достаточной ценой. Дэнеш спокойно отвечал: — Едва ли будет для этого время более благоприятное, чем то, когда ты отправишься с войском в Аттан. Лакхаараа удивленно двинул бровью. И рассмеялся. — Не падет подозрение на того, кто дальше всех! Ты умен, Дэнеш. Значит, привезешь его мне в Аттан? А там — мало ли пленников и пленниц перебывают в моем шатре, чтобы считать их и заглядывать под покрывала! Ах, как ты умен, Дэнеш... Дэнеш терпеливо выслушал похвалу. Он сам знал, что умен, потому что дожил до своего возраста. И в награду за совет Дэнеш хотел одного: чтобы господин и брат отпустил его наконец спать. Лакхаараа, довольный, отпустил его. И велел позвать других музыкантов, наложниц, наложников, танцовщиц и певиц, и принести вина — да побыстрее! Потому что не много уже времени оставалось до утра, а утром предстоял дальний путь и тяжелый поход, и битвы, и сражения, и война с любимым братом, имя которого Лакхаараа изгнал из памяти. Глава 19 Дернув за конец тяжелого черно-синего китранского ковра, Дэнеш рывком развернул его перед господином и братом. Белым свитком покатилось тело к ногам Лакхаараа, светлые косы рассыпались по кошме, шелк сбился, обнажив светлую кожу. Лакхаараа шумно выдохнул: тот! Нетерпеливым взмахом руки отослал лазутчика. И наклонился над столь желанной, наконец обретенной добычей, чувствуя, как возрастает в теле огромное темное пламя, готовое наброситься и пожрать... Оглушенный, полузадохнувшийся, изнемогший от жажды и тряски в пути, Акамие приподнял и уронил тяжелую голову. Открыл глаза — вскрикнул отрывисто и жалобно, ужаснувшись неизбежному. Знакомо обдали жадным жаром темные глаза под угрюмыми бровями. Знакомо, белея, раздувались ноздри, нетерпеливо изогнулись финиково-темные губы. Но не был это возлюбленный и отец, а был — так опасно и неотвратимо близко — старший, Лакхаараа. Силы оставили Акамие, и не было спасительного мрака покрывала, ничего, что могло бы сокрыть, защитить, не позволить... Лишь тонкий, как дыхание, шелк — украшение и приманка, но не преграда жадному, пьянеющему взору. Акамие поднялся, встал на колени, прижимая к груди побелевшие руки. Говорить он не мог — и что сказал бы? Лакхаараа шумно, хрипло выдохнул и опустился на колени напротив, совсем близко. Жадно раздув ноздри, втянул воздух. Запах благовоний, смешанный с запахом конского пота и пыли, исходил от Акамие, запах кражи и погони, запах добычи. Хищно выбросив руку, Лакхаараа смял в пальцах скользкий шелк и светлое под ним плечо. Акамие сильно вздрогнул, заметался взглядом. — Царь убьет тебя... — Не узнает! — А если узнает... — Не твоя забота, раб! — Я твой брат, — прошептал Акамие. Лакхаараа расхохотался. Акамие отпрянул, сильно откинувшись назад, изогнулся, вывернул плечо из пальцев Лакхаараа, вскочил на ноги. Но пять тонких бело-золотых косичек остались в пальцах царевича, и он, как шелковые шнурки, намотал их на руку. Вскочил легко и могуче, как барс. Будто лениво, будто нехотя шагнул к Акамие. Тот и отпрыгнул бы — косы не пустили. Изгибаясь всем телом, чтобы подальше от Лакхаараа, Акамие отступал шаг за шагом, а Лакхаараа шаг за шагом приближался к нему, все туже наматывая белые косы на твердые смуглые пальцы. Бросок — Акамие рванулся в сторону, слезы брызнули, когда Лакхаараа дернул за косы, но он рванулся в сторону и увернулся. Только лоскут шелка остался в пальцах наследника. — Я твой брат... — с мольбой напомнил Акамие. Пренебрежительная усмешка разомкнула упрямо сжатые губы царевича. — Ты только сын моего отца. Ты — не брат мне, наложник. Акамие отступил еще на шаг, еще и еще. Лакхаараа двигался следом за ним, насмешливо и жадно разглядывая беззащитное под трепетным шелком, светлеющее сквозь него тело. — Я твой брат, — настойчиво повторил Акамие и остановился, упрямо глядя в глаза наследнику. И не сделал больше ни шагу, окаменел, не дрогнул, когда Лакхаараа придвинулся вплотную, сбросил с пальцев косички, нарочито медленно вытянул длинный кинжал и разрезал тугой пояс на невиданно тонкой талии Акамие. Но темные, немигающие, отчаянные глаза смотрели яростно из-под высоких бровей. И когда, не выпуская кинжала, Лакхаараа обхватил его и потянул к себе, тонкие руки толкнулись в каменно-твердые плечи, и Акамие звонко и зло крикнул ему в лицо: — Я — твой брат! Лакхаараа оттолкнул его так, что Акамие едва устоял на ногах. И тут же настигнув — так неумолимо похожий на отца, что Акамие, угадав, закрыл глаза, — наотмашь ударил по лицу твердой, как плита, ладонью. Акамие упал лицом вниз, сквозь боль отчаянно радуясь спасению, даже если оно и означало смерть. Теперь — знал — не посмеет, и потому так неудержима бессильная злоба. Лакхаараа придавил его коленом к кошме, левой рукой собрал и скрутил косы в один жгут и полоснул по нему кинжалом у самого затылка. Акамие вскрикнул беспомощно и глухо, когда неожиданно легкие обрезки осыпались вокруг головы. Красоты и чести лишил его брат одним взмахом кинжала. Уж лучше убил бы, как ожидал Акамие. Этим бы кинжалом — да по горлу! Но просить об этом, из непонятной самому гордости, не мог. Закрыл глаза, и стиснул зубы, и ничего не ответил, когда Лакхаараа ласковым от злости голосом спросил, наклонившись к его затылку: — Радостно ли встретит тебя твой господин, о брат мой, раб моего отца? Не разжимая век, лежал Акамие, слышал только тонкий звон пустоты и тупые удары сердца, а сквозь них, смутно — резкий голос Лакхаараа, чьи-то легчайшие шаги. Ворс ковра под щекой намок и остро пах конским потом и пылью. Вместе с ковром Акамие подняли и вынесли из походного шатра наследника Лакхаараа, положили в повозку. Раздался резкий окрик, повозка дернулась, качнулась и пошла. Акамие было все равно. Только единственная жалость больно ворочалась в опустевшей душе: брат, брат, что же ты не убил меня, брат?
|
|||
|