Часть VII 1 страница

Глава 10

Вонь и скука — вот две пытки, которыми не утруждают себя палачи, но всякая темница ими изобильна.

Сначала Эртхиа старался не дышать, потом притерпелся. А немного погодя невыносимое для пылкой и предприимчивой натуры безделье заставило его набрать полную грудь воздуха — и запеть.

Песни одни давали отраду душе, измученной тревогой за нежного брата, за свою собственную, видимо, недолгую жизнь и за жизнь отца.

Но свет и тьма чередовались в крохотном окошке под потолком темницы, и переклички стражи отмечали течение часов, и мычание, блеянье и глухой рокот пригоняемых стад, и ржание коней, и крики торговцев водой, и мастерская ругань распорядителей двора — все голоса и звуки повседневной жизни долетали до Эртхиа; а все не слышно было воплей и стенаний жен и наложниц повелителя, дворцовых рабынь и служанок, погребальным хором провожающих своего господина на другую сторону мира.

Значит, отец был жив. Может быть, он уже выздоравливал. Не могло у Эртхиа быть радости большей. Но, готовый к любой казни, ничуть не сожалея о содеянном, он все же дрожал в ознобе при мысли о суровом отцовском суде.

Петь — вот последняя радость. Петь и надеяться, вопреки очевидному, что Акамие ушел от погони, что где-то в чужой стороне будет он жив и весел, вспоминая брата своего Эртхиа.

— Где Эртхиа? — строго вопросил царь, обведя взглядом сыновей.

Царевичи стояли перед троном по старшинству: Лакхаараа, Эртхаана, Шаутара. Не было только младшего.

На вопрос царевичи отвечали смущением на лицах, потупленными взглядами и нахмуренными бровями. Благородное воспитание и требования приличий не позволяли им переглянуться, да и что переглядываться! Каждому известно, в чем дело, а говорить надлежит Лакхаараа, старшему.

— Что случилось с вашим братом? — громче спросил царь, уже пряча тревогу за строгостью. И то, если старшие не уберегли младшего, спрос с них будет суровым. Откинув голову, царь строго посмотрел на наследника.

Лакхаараа, проглотив проклятие Судьбе за незавидную честь держать ответ перед отцом, нерадостно признался:

— Эртхиа, твой сын и наш брат, находится в Башне Заточения.

Царь в крайнем изумлении хлопнул себя рукой по колену.

— Видно, пока я болел, все во дворце вверх дном перевернулось! Ну, объясни же мне, за что этот мальчик неженатый, за кем не помню ни злого дела, ни злого умысла, оказался в темнице?

Лакхаараа вздохнул тяжко: Эртхиа виноват, но губить его было жалко. Да куда деваться, когда он сам погубил себя?

— Отец мой и повелитель, Эртхиа брошен в темницу, за то что вывел за ворота раба, не принадлежащего ему, пытался похитить невольника с ночной половины твоего дворца.

В душе Лакхаараа уже в который раз вознес благодарность необъяснимо благосклоной Судьбе за неудачу лазутчика. Неудачу, которую царевич щедро вознаградил немедленно по выздоровлении царя. Говорят же, что ашананшеди никогда не ошибаются, и вот случилось, что Дэнеш спас господина тем, что не сумел выполнить его приказ. А не то быть бы сейчас Лакхаараа на месте младшего царевича.

Царь молча, взглядом, обратился к Эртхаане и Шаутаре. Те опускали глаза, не желая подтвердить и не имея возможности отрицать. И черное сомнение мучительным, жгучим ядом растеклось по жилам царя, и вернулся озноб и жар еще недалеко ушедшей болезни. Разве не говорил ему Эртхаана еще в походе, что младший царевич и тот, что под покрывалом, непозволительно сблизились и не проводят часа дневного один без другого? Царь тогда отмахнулся, зная завистливость Эртхааны и чистую преданность Эртхиа. Но вот — мальчик неженатый крадет невольника из отцовской опочивальни. Да ведь не девушку, что было бы объяснимо, а... Не иначе как виноват в этом сам раб, соблазнивший мальчишку.

Царь вопросительно взглянул на Эртхаану. Тот вздохнул со скорбным видом человека, вынужденного сообщить о делах неприглядных и огорчительных.

— Повелитель, прикажи говорить.

— Говори.

Прижав руку к сердцу, Эртхаана сокрушенно поведал о том, как исполненный тревоги за честь и благополучие отцовского дома, он осмелился подкупить черного раба, приставленного к наложнику по имени Акамие, ибо подозревал главного евнуха в продажности и пособничестве. Беспокоить же повелителя своими подозрениями, не имея доказательств, он на этот раз не решился, памятуя о невнимании к его словам по дороге в Аттан. Теперь же он может предъявить доказательства, неопровержимо обличающие виновность младшего царевича.

И предъявил. Вынул из-за пазухи шкатулку, подал царю разорванную надвое записку и клочья алого шелка. Шелка лучшего качества, чистого алого цвета, с вытканными соколиными перьями — как раз из такого сшили дюжину кафтанов младшему царевичу.

А кроме того, призвав братьев в свидетели, Эртхаана рассказал о длинных царапинах на руке и бедре Эртхиа, виденных всеми в бане. И братья не могли отрицать, что царапины видели, и что на вопрос Эртхааны младший брат смущенно и слишком торопливо ответил, что был на охоте. И Шаутара тогда не захотел обличать брата перед Эртхааной — мало ли, какие у брата дела, почему Эртхаане непременно надо знать? и кто же мог предположить... Но теперь на вопрос царя Шаутара вынужден был признать, что в тот день Эртхиа на охоту не ездил.

И Лакхаараа скрепя сердце подтвердил это.

На Эртхаану наследник старался не взглянуть, потому что был уверен: увидит его — не выдержит, удавит гадину. Пусть Эртхиа был виноват, Лакхаараа был виноват не меньше, и только чудом... Хвала снисходительности Судьбы и безошибочной неудаче ашананшеди!

Но Эртхиа — брат, так что же его губить, тем более что Эртхаана сам не без греха, уж в этом-то Лакхаараа был уверен. Не для того же он подкупал раба, чтобы обличить младшего царевича...

Царь слушал, хмурясь и кусая губы. Он так же знал, что Эртхаана — змея, но сказанное им было, несомненно, правдой. Да, до сих пор Эртхиа был предан отцу. Но сыновняя почтительность так легко сгорает в пламени страсти. А в ком страсть вспыхивает легче, чем в юноше, созревшем для женитьбы, но еще не женатом? Те же, что под покрывалом, верны лишь настолько, насколько надежна приставленная к ним охрана.

Если Эртхиа с детства не забыл нежной прелести брата-невольника, что помешало бы ему теперь, взрослому, пожелать Акамие? Неотразимую силу его красоты царь испытал на себе. И если раб лукавый пустил в ход свое искусство возбуждать желание и распалять страсть, чему был с малолетства обучен, то не Эртхиа устоять перед ним...

Но виновны оба!

— Эртхиа — сюда, — потребовал царь. — И немедленно!

Вымытый, причесанный и переодетый в чистое предстал Эртхиа перед повелителем. Ибо и преступник должен являться к царю в чистом платье, источающем благовония. Унция галийи, втертая в волосы царевича, должна была сделать его присутствие приятным для царя, а ладан, которым окурили рубашку и кафтан — умерить гнев и раздражение повелителя. Об этом втайне от других позаботился Лакхаараа.

Так ненавистен был Эртхиа страх, от которого съежился живот и ослабели колени, что царевич не позволил себе опустить глаза, прямо и гордо глядел на отца.

— Говори, — приказал царь.

Если бы он спрашивал, Эртхиа нашелся бы, что отвечать. Но царь ждал, что скажет сам Эртхиа в свое оправдание, а Эртхиа молчал. Под тяжелым взглядом отца предательски подгибались колени, а язык присох к гортани.

— Правду говорят, — удрученно заметил царь, — что подлость и трусость — родные сестры. Но никогда я не думал, что им есть место в твоей душе. Ты убил мою любовь к тебе, погубил свою честь и умрешь с позором.

От этих слов кровь бросилась в лицо Эртхиа, он взвился, как плетью обожженный.

— Нет, я не трус! — вскричал он, забыв о страхе. — Можешь казнить меня, как хочешь, я не боюсь. И нечего мне стыдиться! Не наложника твоего я хотел выкрасть ради наслаждения, а брата моего — слышишь! — брата спасал от смерти. Назовешь ли трусом того, кто готов умереть за брата?

Ошеломленный этой вспышкой, царь с интересом смотрел на младшего сына. Слова Эртхиа обрадовали бы его несказанно, если бы были правдивы.

И ласково так спросил царь:

— Любишь его?

— Да, люблю, — прямо и просто ответил Эртхиа.

— Сильно любишь? — еще ласковее улыбнулся правитель Хайра.

— Сильнее всех братьев! — пылко воскликнул Эртхиа. — Потому что у них есть все, а он был лишен самого дорогого и единственно ценного — свободы. Но теперь он свободен, а мне не жалко, если моя жизнь станет выкупом за него.

Царь недобро усмехнулся. Хлопнув в ладоши, приказал:

— Приведите Акамие!

И холодной улыбкой ответил горестному изумлению на лице Эртхиа.

Акамие привели. Покрывало, по распоряжению царя, было накинуто и закреплено так, чтобы оставались открытыми глаза и лоб. Из-под него почти до бровей спускались частые нити мелкого жемчуга. Увидев Эртхиа, Акамие запнулся о ковер и растерянно остановился.

— Иди ближе. И говори хоть теперь правду, иначе смерть твоя будет так жестока, что даже я пожалею тебя.

Пол валился из-под ног Акамие, когда он осторожно подходил к трону, привычно усмиряя в сердце обиду. Да обида была не так безразлична и сговорчива, как прежде, и только ради надежды отвести угрозу от Эртхиа наложник сказал рассудительно и смиренно:

— Ты уже знаешь правду, царь. И если не всю, то лишь потому, что я не хотел губить царевича. Но если ты уже знаешь, что он помог мне, не забудь и того, что без его помощи невозможно было бы мне сделать то, что я сделал.

— Разве ты знал о его цели? — быстро спросил царь, обернувшись к Эртхиа.

Эртхиа озадаченно моргнул, сбоку стрельнул глазами на Акамие — и не нашелся, что сказать. За него ответил Акамие.

— Он не знал, мой господин. И я не знал. Я хотел твоей смерти.

Тут старые обиды кинулись на подмогу сегодняшней, и уже не мог им противиться Акамие.

— Чего бы ты ждал от меня? — с упреком бросил он царю. — Судьба распорядилась нашими поступками, обратив мои стремления к противоположному. Когда я увидел тебя, уже почти ставшего добычей смерти, и когда ты сказал, что любишь меня...

Здесь уже не обида, а жалость к себе, а больше — к своей любви, так ненадолго оправдавшей и возвеличившей его рабскую участь, жалость безудержная скрутила сердце, как прачка — выстиранную рубаху.

— Кровь во мне потекла в обратную сторону, твои слова уничтожили обиду и ненависть, я узнал любовь. Так хотела Судьба, она велела моей любви спасти тебя. И она же велела твоему сыну помочь мне. Иначе как бы исполнилась ее воля?

— Значит, спасая тебя, он и меня спас. С этим ясно. — усмехнулся царь. — Для того он и шастал на ночную половину, ночи проводил в твоих покоях...

Бросившись на колени перед царем, Акамие торопливо клялся:

— Ничего дурного мы не совершили! Не развязывал пояса Эртхиа в моих покоях, кончиком пальца меня не коснулся.

Царь пристально взглянул на Эртхиа. Тот опустился на колени, мрачно кивнул.

— Ходил. Свитки ему носил. Читали вместе. Беседовали. Другого и в мыслях не было. Каково ночи напролет проводить в одиночестве и грусти? — с ревнивой обидой за брата, с изумившим самого упреком вырвалось у Эртхиа.

— Не твое дело! — сурово одернул его царь. — Заступник... Возьми свои каракули.

И протянул Эртхиа обрывки его записки. Пот крупными каплями выступил на побелевшем лбу Акамие.

— Так ты давно знал? — прошептал он.

— Давно бы знал — давно и убил бы, — отрезал царь. Встал с трона, прошелся по помосту. Эртхаана — змея. Вот за кем глаз да глаз нужен. Эти же мальчики... Все равно, не пристало царевичу водить дружбу с рабом, хватит с него Аэши. И уж не по чужим опочивальням искать ему друзей.

— Высечь бы вас обоих, да жалко твоей кожи, мой шелковый. И этого молодого дурака жалко. Благородство без ума, что бахаресай без узды. Сам шею сломаешь и других погубишь. Ради моего спасения прощаю обоих.

Царь спустился с помоста, подошел к Эртхиа.

— Тебе заточение пусть послужит уроком. А чтобы не шастал по чужим цветникам, пора завести свой сад. Мы найдем тебе занятие на ночь. Готовься к свадьбе.

Эртхиа радостно вспыхнул, поймал руку отца, прижал к губам. Царь, помедлив, отстранил его.

— И дорогу забудь в покои Акамие. В другой раз не прощу. Себя не жалеешь, за него бойся. Ему дороже платить. А теперь ступай, обрадуй мать.

Эртхиа вышел, не осмелившись и на короткий прощальный взгляд в сторону Акамие. Еще гулял между лопаток озноб.

Тогда Эртхабадр, не приближаясь к Акамие, сказал ему:

— И ты, мой нежный мудрец, радуйся. Учитель Дадуни теперь будет свободен. Ведь негоже женатому мужчине на уроки бегать. Велю Дадуни учить тебя, раз столько радости моему драгоценному в пыльной мудрости свитков.

Акамие на коленях прополз несколько шагов, путаясь в покрывале. Поцеловал руку царя еще холодными от страха и обиды губами.

— Все останется по-прежнему, — уронил царь. — Для твоего же блага. И не думай слишком много о том, что я тебя люблю. Это правда. Но это ничего не меняет. Помни, кто ты, и мне не придется напоминать тебе об этом.

Кто я, кто я? Твой раб, твой сын, твой возлюбленный? Акамие стиснул зубы. Что толку спрашивать, все сказано. Однако...

— Так скажи мне, мой господин, еще одно! — и Акамие позволил крупным слезам пролиться из глаз. Глянул на царя доверчиво и нежно, потупил взгляд.

— Что еще? — наклонился к нему царь.

— Чего ты хочешь от меня... покорности? Или любви?

— Так ты любишь меня? Это правда?

Одной рукой царь стиснул Акамие оба запястья. Акамие вздрогнул беззвучно. Нет, под покрывалом вздрогнули подвески и ожерелья, отозвались робким бренчаньем.

— Ты правды хочешь, царь? Вот, я на коленях перед тобой, благодарность моя велика: ты простил меня за то, что я тебя спас.

— Замолчи, твоя дерзость...

— Моя любовь! Казни, но дай сказать. Этой ночью ты был нежен со мной, и вчера... А теперь будто подменили тебя. Так вот я скажу: я люблю тебя сильнее, чем раньше боялся. Страхом отвечают силе, но любовью — только любви. А моя любовь убила страх. Убей теперь меня, если тебе неугоден раб, не знающий страха.

— Хватит.

— Или люби...

Царь отпустил руки Акамие, отошел. За окнами ворочались тяжкие тучи, провисая над долиной. Только сейчас Акамие заметил, как темно стало в комнате, не по-вечернему темно. Будет дождь, вымокнут в саду розовые кусты. Сказать, чтобы набрали воды, вымыть волосы... Или уже не стоит? Сердцу совсем не больно теперь. Так бы и умереть, в усталой бесчувственности. Или рано сдаваться? Нежными пальцами и не такие кулаки разгибали. Снова лгать...

— Бывает ли покорность без страха? — спросил царь от лилово-серого окна. — Вчера я любил тебя, а сегодня? Ты задаешь вопросы, мальчик. Я отвечаю вопросами. Будут ли слаще твои ласки без привкуса страха?

— Ты уже знаешь, мой господин.

— Да, знаю. Все останется, как было. Вчера и сегодня. Мой любимый раб.

Только покинул Эртхиа дворец — тут же кинулся обратно в Башню Заточения. На ходу бросил широкий браслет потрясенной страже, перескакивая через ступени помчался на верхнюю площадку. И приплясывал там, пока стражники не подоспели.

Там снова стояла вонь. Правда, не такая, как у Эртхиа — в той темнице вообще никогда не убирали. Бросившись на шею изумленному Ханису и расцеловав его, Эртхиа вытащил аттанца на площадку перед темницей.

— Болваны! — прикрикнул он на возроптавшую стражу. — Немедленно рабов — и чтобы здесь все блестело.

И обернулся к Ханису, расплескивая радость и ликование из распахнутых глаз.

— Жив отец! Жив и несомненно здоров, потому что добр, как никогда. Вещи небывалые и невероятные: меня простил, Акамие простил, мне говорит, к свадьбе готовься. А брат, по-моему, теперь у него в милости! — Эртхиа улыбнулся не без лукавства.

Ханиса передернуло. Нои у Эртхиа улыбка тут же погасла, он развел руками:

— Раз такова его судьба, уж лучше так, чем...

— Чем же лучше? — усомнился Ханис. Но вдруг схватил Эртхиа за плечи, притянул к себе. — Жив царь? Ты уверен?

— Да я вот от него — и Акамие с ним, бежать ему то ли не удалось, то ли он сам вернулся, привез лекарство...

— Не может быть. От смерти лекарства нет, — Ханис поднял задумчивый взгляд к высокому Солнцу, которое ему светило и сквозь тучи.

— Что ж, ты мне не веришь? — вспылил Эртхиа, сбрасывая с плеч руки аттанца. — Говорю тебе, жив, и я вот только что от него.

Ханис покачал головой.

— Это второе дело, которое я не могу ни понять, ни принять на веру. Но если ты говоришь, значит так и есть. Много странного и необычного происходит нынче.

— Что ж тут странного? Бывало и раньше, умирающие выздоравливали, если того хотела Судьба.

— Твой отец должен был умереть, потому что осквернил трон богов, золотую колесницу. Я знал это с самого начала.

— Что ж не сказал мне?

— Да зачем? Слепота, жажда и бессилие — вот три кары, которые насылает разгневанное Солнце. За ними же неотвратимо следует смерть. Зачем бы я сказал тебе об этом прежде времени? Ни ты, ни я не могли ничего изменить.

— Акамие вот смог... — ревниво возразил Эртхиа. И спохватился:

— А не случится с отцом чего-нибудь еще?

— Не думаю. Зрение и силы вернулись к нему. Такого не бывало никогда. Проклятие Солнца не дает отсрочки, как стрела не остановится в полете, понимаешь?

— Тогда как же Акамие его спас?

— А как?

— Да я и не знаю. Но спас. А ты говоришь...

— Я говорю, много странного и необычного...

— Да, и это второе дело, которое тебя удивляет. А первое-то в чем?

Ханис опять задержал взгляд на Солнце.

— Ахана вернулась. Собирает войско, чтобы освободить Аттан.

— Откуда знаешь? — отшатнулся Эртхиа.

— Твой отец сказал. Зачем бы ему лгать о таком?

— А что тебя удивляет? Если вы боги?

— Да не бывало такого еще! А кроме нее некому. Все девушки нашего рода погибли, я уверен. Откуда же могла взяться рыжая, высокая, с золотыми глазами?

— У-у! — с понятием протянул Эртхиа, но тут же принял самый скромный вид и пожал плечами. — Почему ты отказался бежать вместе с Акамие? Сейчас был бы уже в Аттане, все сам и разузнал бы. Что за причина держит тебя в этой норе, когда я готов помочь тебе в любую минуту?

— Не могу сказать, — Ханис спрятал глаза.

Эртхиа снова пожал плечами: трудно человеку понять бога.

— Твоя воля.

Чтобы уйти от этой темы, но с искренней озабоченностью, Ханис спросил:

— Так что с Акамие? Придет ли еще поговорить с нами?

— Нет. Теперь нет, — опечалился Эртхиа. — И мне к нему дороги нет. Царь его без присмотра на минуту не оставит. Да и я не скоро к тебе приду.

— Что ж, я понимаю... — улыбнулся Ханис. — Когда свадьба?

Эртхиа помолчал, что-то прикидывая, выпятил губы, сладко прижмурился. И вдруг злость, так несвойственная младшему царевичу, исказила его черты.

— Ну, нет! — вспылил Эртхиа.

— Не бывать этому! — заявил он ошарашенному Ханису. И, притянув его за плечо, доверительно прошептал:

— Завтра еду в Аттан.

Ханис ничего не успел ни возразить, ни выспросить, Эртхиа сам все разъяснил и отмел все возражения:

— Свадьба завтра. Это дней на сорок. Так? Да сколько еще я от молодой жены не отлучусь... — Эртхиа сглотнул. — Так? А знаешь, зачем так со свадьбой спешат? Чтобы я от брата своего отказался и нашу дружбу предал. Так?

Эртхиа перевел дух.

— Если я теперь не смогу своего брата навещать, так не потому, что забыл о нем на перинах и подушках. Стыдно мне было бы. Всю радость стыд бы выжег. Но если я останусь здесь — от свадьбы мне не отвертеться. Так?

— Видимо, так, — со смешком согласился Ханис. Он еще недостаточно знал Эртхиа.

— Вот я и уеду. Узнаю все о твоей сестре, передам от тебя весть.

— Как же царь? Простит ли такое ослушание? Ты только от смерти отвертелся, смотри от жизни не отвертись ненароком.

— Э, нет! Это ты у себя в Аттане бог, а здесь — Судьба. А судьба всадника вплетена в гриву его коня. Поучать меня не надо. Я свою честь сам соблюду! — и добавил, смягчая резкость последних слов, — Ты мой друг. Пойми: из братьев мне Акамие дороже всех, а ему-то ничем помочь не могу. Дай хоть тебе послужить ради дружбы. Это мне будет честью и утешением.

К утру гнев и ревность отпустили сердце повелителя.

Не такие кулаки нежными пальцами разгибали.

Акамие же не вспомнил обиды, и сама растаяла обида в неспешной нежности этой ночи. Лгать не пришлось.

Под утро царь спросил:

— Так будем жить?

— Как угодно тебе, господин, — ответил Акамие, опуская ресницы.

Царь засмеялся, притянул голову невольника к своему плечу.

— Умен ты, мальчик, и хорошо обучен. Забудь науку. Люби, если можешь.

Акамие прижался к царю, вольно и радостно, как в первые ночи после спасения.

— Этого и хочу, господин. Позволишь?

— Люби.

Глава 11

На другой день Эртхиа нанес визит матушке. Маленький пир, устроенный царицей, предварял обильные угощения и трапезы, которые должны были теперь последовать одна за другой в течение многих дней.

— Дочь твоего дяди хороша собой, — успокоила Хатнам-Дерие своего младшенького. — Ты будешь доволен.

Борясь с сожалением, выслушал Эртхиа множество советов и наставлений от мудрой царицы о том, каковы уход и попечение, необходимые женщине, чтобы удалить от нее невзгоды и отстранить заботы, от которых исчезает свежесть и пропадает сияние, и изменяется большая часть прелестей.

Разве не сказал тот, кто сказал: “Женщины ведь цветы, которые без ухода не дорастают, и постройки, разрушающиеся, когда за ними нет присмотра. ”

И этим царица выказала свою заботу о невесте сына. А о сыне позаботилась более того, открыв ему ухищрения и лазейки, которыми пользуются женщины, если есть возможность, рассказав о бдительности их во зле и коварстве их в этом, — и, как сказал сказавший, это чудеса, ошеломляющие разумных.

Но Эртхиа слушал вполуха, округляя глаза, где надо, и усердно кивая, где пристало. А мысли его были заняты другим, как известно из предыдущего, и как станет видно из дальнейшего.

Распрощавшись с матушкой, Эртхиа направился навестить сестру свою, царевну Атхафанаму.

Царевна, еще не оправившаяся от болезни, которую Эрдани назвал недугом испуганной души, не поднималась с постели. Лекарь обрек ее на затворничество под присмотром бдительных нянюшек, дабы покой и отдых поддержали в ней силы до тех пор, пока в ней не обновится женская сущность и кровь, что, как известно, случается единожды в лунный месяц.

Атхафанаме, скорее сказавшейся больною, чем больной на самом деле, приходилось играть свою роль до конца. И слезы, которые она проливала от тоски по Ханису и невозможности приблизить желанную встречу, слезы свои с легкостью объясняла испугом и отчаянием, пережитым ею в ночь похищения.

Так она и сказала брату. И не забыла подшутить над известной уже всей ночной половине историей.

— Так напугал отца, что он торопится тебя женить! Выбрал первую, смотрины наспех, еще цену невесты в дом дяди перенести не успели, с ног сбиваются — а уж жених в баню идет.

— Да помолчи, Атхи-фатхи! — с непритворной досадой воскликнул Эртхиа. — Пришел к женщине с серьезным делом — сам виноват.

— Не ходил бы, — не осталась в долгу Атхафанама. — А пришел, так проси, если есть, о чем.

Эртхиа оттянул пальцами нижнюю губу, искоса глянул на сестру.

— А не выдашь?

Атхафанама насупилась.

— Не веришь — так и разговора нет. Чего пришел? О здоровье узнать? Ну и узнал. А теперь — мне покой и отдых полезен.

— Да ты как с братом разговариваешь? — взвился Эртхиа.

— Не нравится — не надо. А то: дело серьезное... а не выдашь... А сам!

Эртхиа прикусил язык. И правда: кроме сестры никто ему не поможет. И если б не доверял Атхафанаме, не придумал бы через нее весточку Акамие передавать. Теперь — не прежде. Вдвое, втрое опасней. Евнухов продажных казнили, другие не скоро страх переживут. Самому лучше и не думать туда идти. А с Акамие попрощаться надо: пусть знает, что не ради женитьбы и не ради прелестей женских брат брата забыл, а увела его в дальнюю дорогу верность клятве и преданность другу.

И кое-что Эртхиа сестрице на ушко пошептал, а та прикрывала смуглый ротик пальчиками, округляла глаза, ахала, хихикала и в конце концов поклялась милостью Судьбы и благополучным замужеством, что передаст все слово в слово наложнику по имени Акамие, с белой косой — да кто ж его не знает!

Знал ли Эртхиа, как свята для царевны подобная клятва...

На закате солнца город стал подобен празднично убранному покою. Дома и лавки были украшены цветами и яркими тканями, освещены свечами и светильниками, площади перед дворцами застелены коврами.

Царские слуги ходили по городу с мешками денег — чтобы и последнийц бедняк мог веселиться и раздновать в эту ночь.

Всюду слышалась веселая музыка и песни, звон браслетов на ногах танцовщиц и их задорные вскрики.

Запах жареного мяса с пряностями, сластей и вина волнами обдавал любого, кто приближался к съестным лавкам и харчевням, открытым на всю ночь.

У царской бани воины и вельможи в лучших одеждах, с ярко горящими факелами в руках, гарцевали на прекрасных, благородного вида, богато убранных лошадях. Блестящие круглые копыта капризно топтали дорогие ковры.

Всадники дожидались жениха, чтобы сопровождать его, когда он выйдет из бани и отправится во дворец, где царь пировал со своими сыновьями, родственниками и приближенными.

Пустовавший до сих пор дворец младшего царевича к этой ночи был убран, мраморные и плиточные полы вымыты с благовониями, все помещения окурены, стены завешены тканями с золотой вышивкой, разостланы ковры, начищены и отполированы решетки в окнах и на ночной половине приготовлены покои для первой жены царевича, уставленные сундуками с приданым и свадебными подарками от жениха. Семь нарядов, в которых ее показывали жениху, и уборы, и многочисленные украшения к ним, были уже уложены в ларцы. Служанки и невольницы, убиравшие ее к свадьбе, родственницы жениха, справившие свой собственный праздник в царском дворце и проводившие невесту в дом Эртхиа, все уже разошлись, оставив ее одну в опочивальне.

Только девять покрывал, верхние — жесткие от золотой и серебряной вышивки, а нижние — мягкие, как ротик младенца, скрывали ее, неподвижно сидящую на ложе в ожидании жениха. Кожа ее была гладка и душиста, на всем теле — ни одного волоска, только множество тонких косичек скользили, щекоча, по плечам и спине, когда она покачавала головой, чтобы послушать, как звенят новые серьги.

Когда совсем стемнело, царь послал слугу напомнить жениху, что его ожидает не только невеста, но и он, его отец и повелитель, а также братья и множество гостей.

Всадники пред баней уже сменили факелы на новые, а Эртхиа все не выходил. Наконец, когда прошло уже достаточно времени, а слуга не вернулся, и Эртхиа все еще не вышел из бани, царь велел старшему сыну немедленно доставить жениха, пусть тот и будет немыт.

Только глянув на нахмуренные брови царя, Лакхаараа поспешил изо всех сил, в душе кляня мальчишескую беспечность брата, в который раз ставившую Лакхаараа в незавидное положение заступника перед царским гневом.

Особой силы и изощренности достигли его проклятия, когда в клубах пара он разглядел лишь связанных слуг, беспомощно лежавших в ряд с заткнутыми ртами на мокрых плитах.

Освободив первого, Лакхаараа узнал, что Эртхиа приказал одному из них связать остальных принесенной царевичем веревкой, того же связал сам. Царский слуга пожаловался, что неизвестный, которого он не успел разглядеть, оглушил его, а больше ему и сказать нечего.

Лакхаараа только схватился за голову. И опрометью кинулся во дворец. Упав на колени перед отцом, он рассказал ему о бегстве младшего царевича.

Повелитель молчал каменно, страшно. Пока не заметил, как надменно и знающе повел бровью Эртхаана, чуть согнув губы в сочувственную улыбку. Тут как отпустили до звона натянутую тетиву — вскочил царь и, бросив гостей, кинулся на ночную половину.

Акамие поднял на царя ясные глаза, обведенные черным и золотым. Закачалась вокруг лица густая бахрома подвесок. На коленях поверх белого шелка шальвар благородно темнел пергамент. Акамие придерживал его отягощенной перстнями и браслетами рукой.

Поспешно отложив свиток, мальчик с легкостью вскочил на ноги и кинулся к царю. Растерянно заглянул в темное лицо.

— Что случилось, господин? — и припал губами и щекой к протянутым рукам.

Царь взял его за увешанные золотом и камнями плечи, притянул к себе.

— Ты здесь. Эртхиа сбежал — знаешь? Думал, тебя увез.

Акамие ласково улыбнулся, покачал головой: о том не печалься, любимый. Царь понял, ответил едва заметной улыбкой. Провел рукой легонько, нежно по волосам, подбородку.

— Если знаешь, куда и зачем он уехал — скажи, — потребовал строго. Но в глазах суровость подтаивала облегчением, оттого что главное подозрение не подтвердилось.

Акамие протяжно вздохнул, испытующе посмотрел на царя. Придблизился еще на шажок, лукаво наклонил голову, сказал как бы шутя:

— Скажу, если обещаешь его простить.

Царь оттолкнул Акамие так, что он упал на ложе. Перевернулся, сел, поджав ногу, надул губы. Пока он не перестает играть — все и остается игрой. И поэтому, исподлобья глянув на царя, Акамие принялся распутывать зацепившееся за браслет ожерелье.

— Ну, говори, — пророкотал царь, осторожно беря его двумя пальцами за тонкое ушко. Новая, недавняя их искренность дышала в этом притворстве. Царь не хотел ее спугнуть.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒