Книга III 5 страница

Но пиши эту записку Лакхаараа — так ли писал бы он?

Если донести об открывшемся отцу, виновного найдут, и схватят, и предадут суду. Но тогда не получить Эртхаане желаемого, ведь раньше, чем найдут вора, палачу отдадут нежного, обликом подобного нарджису и жемчугу, чтобы снял с него кожу целиком вместе с волосами. И кожу его повесят во внутреннем саду, чтобы все обитатели ночной половины увидели, и устрашились, и остереглись. Нежному позволят умереть самому, и никто не сократит его мучений. Но не в этом дело, а в том, что Эртхаана останется ни с чем.

Следовало выжидать, пока обстоятельства сложатся иначе, а до той поры собирать и сохранять доказательства вины наложника.

Переведя дух, Эртхаана спрятал записку и лоскуты от кафтана в шкатулку из слоновой кости, оправленную в серебро, прижал крышку сухими от жара пальцами. Он сумеет дождаться.

Но кое-что следует предпринять немедленно.

К клочьям алой тафты пристали белые нити. Если подобные когтям шипы разорвали рубашку, не миновали и кожи...

Эртхаана вышел в комнату, где сидели писцы, и продиктовал приглашение всем братьям собраться этим же вечером в царской бане, где они смогут отдохнуть и развлечься. Запечатав послания перстнем, он приказал срочно доставить их царевичам.

Пары дней хватило предприимчивому Эртхиа, чтобы договориться с начальником стражи. И хотя царевич уже озабоченно прикидывал, надолго ли хватит его военной добычи, он был доволен: жизнь его наполнилась заботами более значимыми, чем охота да опостылевшие уроки учителя Дадуни. И то сказать, учитель уже не казался ему никчемным старым словоплетом. Он довольно толково разъяснял все, чего Эртхиа не удавалось понять с первого раза, — а это было очень важно, ведь понятное легче запомнить...

Во второй раз Эртхиа пришел к Акамие днем, когда уже спали все на ночной половине дворца. Один Акамие, которого не натирали сегодня соком травы дали, в нетерпении ожидал гостя.

Евнух провел их к дальней стене дворцового сада извилистым проходом между внутренних двориков.

— Если задержитесь — я не смогу вас дождаться, — предупредил он, запирая за ними калитку.

— Мы не задержимся, — заверил его Эртхиа, больше стремясь успокоить Акамие. — Жди к следующей страже.

Эртхиа, знай, ободряюще улыбался невидимому под покрывалом брату, а когда поднимались по обвившей Башню лестнице, пропустил его вперед и все сто девяносто девять ступеней заслонял вытянутой рукой от пустоты справа.

Стражник открыл им дверь на верхней площадке. Эртхиа вошел первым. Сначала синие пятна в ослепленных солнцем глазах вспыхнули между ним и зловонным мраком темницы. Только протянувшийся сверху косой жгут солнечного света указал ему на бледное лицо узника. Рядом с шорохом упало тяжелое покрывало, и Акамие, светлый и быстрый, уже опустился на колени рядом с лежащим. Косы и косички упали с его плеч на лицо Ханиса, когда Акамие наклонился послушать дыхание.

Ханис отвернул лицо и открыл глаза.

Эртхиа подошел ближе.

— Кто ты? — выговорил Ханис, когда Акамие откинул косы за спину и ласково улыбнулся узнику.

Акамие растерянно приподнял брови. Тогда Ханис облизал потрескавшиеся губы и сказал на языке хайярдов:

— Ты — та девушка-воин, которую я видел среди завоевателей в моем дворце.

— Я не девушка! —отшатнулся Акамие.

Эртхиа положил руку ему на плечо и угрюмо пояснил:

— Это Акамие, мой брат. А я — Эртхиа, младший сын царя.

— И тебя я видел, — снова удивился Ханис. — Вы сидели рядом и были там единственными людьми среди... них.

Эртхиа нахмурился, Акамие виновато опустил глаза.

— Можем ли мы чем-нибудь помочь тебе?

Ханис скептически ухмыльнулся.

— Может быть, но едва ли вы это сделаете.

— Что, говори?.. — пылко воскликнул Эртхиа. — Ты доказал свою отвагу, одолев дюжину воинов и не побоявшись разговаривать с победителем, вольным решить твою судьбу, как равный с равным. Для такого человека, даже если он мой враг, я готов сделать все, что в моих силах! Таким врагом дорожить надо, как другом.

— Дай-ка мне нож, — попросил Ханис.

Эртхиа с готовностью потянул из ножен кинжал. Акамие быстрым движением остановил его руку.

— Он убьет себя!

Эртхиа сглотнул.

— Это правда? — строго спросил он у Ханиса.

Ханис улыбнулся разочарованно и устало. Эртхиа набрал в грудь побольше воздуха, готовый объяснить этому несчастному, сколь преступна человеческая слабость, подсказывающая уклонятся от исполнения Судьбы... но увидел, что Акамие качает головой, прижав пальцы ко рту, и шумно выдохнул.

Ханис лежал с закрытыми глазами, до подбородка натянув кошму и всем видом давая понять, что незваные посетители более не представляют для него интереса.

Акамие наклонился к нему и тихим голосом задал вопрос.

— Ты был царем и богом в своей стране?

— Я царь и бог, — поправил его Ханис.

— Да, — согласился Акамие. — Да. Почему же ты хочешь умереть?

— Царю и богу не пристало жить в неволе. Умерев, я соединюсь со своими в золотом сиянии Солнца.

— Но ты бог? Единственный бог своего народа — это так?

— Так. Единственный.

— Как же ты оставишь свой народ в такое время, бог? — недоумение змейкой юркнуло из начала в конец вопроса и замерло между бровей Акамие.

И Ханис удивленно открыл глаза. Некоторое время он молчал, нахмурившись, а потом обратился к солнечному лучу:

— А ты что скажешь?

Ахана заглянула в глаза. Ее взгляд согревал и ласкал, но она молчала.

— Это закон. Сыны Солнца не живут в плену. Я должен умереть.

Правда, в голосе Ханиса было теперь больше раздумья, чем уверенности.

— Но если ты — единственный... — подсказал Акамие.

— Если я — единственный, кому я поручу мой народ?

Ханис приподнялся на локте и с живостью спросил:

— Ты считаешь, что мой долг — остаться здесь?

— Ты сам это знаешь, — опустил глаза Акамие.

— Значит, до сих пор я думал только о себе? — ужаснулся Ханис.

— Это прошло.

Акамие поднялся и отошел к выходу. Приподняв покрывало, он вынул узелок, который принес с собой.

— Ты давно не ел, — сказал он Ханису, и тот не возразил. — Это поможет тебе восстановить силы.

Акамие развязал платок. В нем оказались два плотно закрытых сосуда и горсть сушеных фруктов.

Эртхиа наклонился к его плечу.

— Как ты обо всем догадался?

— У меня очень много времени, чтобы думать, — печально заметил Акамие. — Только боги, лишенные человеческих слабостей, могут, обладая могуществом, отказаться от удобств и роскоши. Что им золото и камни, мягкое ложе и горячая вода? Они дети Солнца, в них самих горит огонь, согревающий их и озаряющий их жизнь. Они намного сильнее и выносливее любого человека, не боятся холода, не зависят от тепла. Все это мы видели в Аттане. Да, Эртхиа?

Ханис пристально всмотрелся в лицо Акамие.

— Кто ты?

Акамие протестующе поднял руку.

— Почему же, если они так могущественны, мы победили их? — усомнился Эртхиа.

Акамие улыбнулся.

— Повелитель — такой же человек, как его подданные, только волей Судьбы поставленный над ними. Он вел войско, состоящее из равных ему и свободных, из людей, покорных только Судьбе — и ему, поскольку так хочет Судьба. У подданных богов Аттана — глаза рабов, поверь мне, Эртхиа. Я хорошо знаю такие глаза, потому что часто их видел. Намного чаще, чем глаза свободных. И потому что я сам — невольник.

— Я хотел бы еще поговорить с тобой, — попросил Ханис.

— И я — с тобой, — кивнул Акамие. — Мы еще придем, правда, Эртхиа?

— Я велю стражникам убрать здесь, — пообещал Эртхиа. — И пришлю тебе хорошей еды.

Уже на нижних ступенях Эртхиа, хмурясь, спросил:

— Ты действительно веришь в то, что он — бог?

— Какая разница? — удивился Акамие. — Достаточно того, что он сам в это верит.

И недолгое время спустя братья снова навестили Ханиса. В темнице, по приказу Эртхиа, вымыли и вычистили все, что можно, и узнику дали вымыться.

Окрепший и повеселевший — Эртхиа посылал ему сначала, по совету Акамие, миндальное молоко, сушеные фрукты, густой черный чай с мятой и анисом, а потом и более плотную и сытную пищу — Ханис сидел на кошме, как и его гости, подтянув под себя ноги, а на плече его примостилось солнечное полукружие, цепляясь за светло-рыжие кудри, перебирая их, когда Ханис качал головой.

Они говорили и говорили, вопросы обгоняли друг друга — не успел ответить на один, как он обернулся двумя совсем разными, а ответы увели тебя так далеко, что начинай сначала и не забудь ни о том, ни о сем...

Только Ханис больше не спрашивал Акамие, кто он.

Иногда Ханис касался пальцами плеча, как бы проверяя, на месте ли солнечный лоскуток, и свет накрывал пальцы, лаская теплом.

Но в третье посещение все изменилось.

Ханис сидел теперь в темном углу, виноватыми глазами глядя в наклонное течение луча.

— Твои доводы ложны! — упрекнул он Акамие. — Что я, узник, могу сделать для моего народа?

— Я думаю о том, как помочь тебе! — вступился за брата Эртхиа. — Бежать отсюда нелегко, но возможно.

— И ты готов предать отца и повелителя, которому присягал? — не поверил ему Ханис.

Эртхиа пробормотал нечто неразборчивое о священных узах дружбы, но сник и умолк.

— Судьба переменчива, — уговаривал Акамие. — Все может измениться. Если ты выжил даже вопреки своему желанию, значит, Судьба еще не отпускает тебя. Как ты можешь знать, что о тебе задумано? Надо с благодарностью принимать благоприятные перемены и с терпением — неблагоприятные. Взгляни на меня... Я рожден от царя, но я более узник, чем ты. В жизни таких, как я, всех перемен — милость или немилость господина. Но вот ты видел меня в Аттане, и ты принял меня за девушку, да, но не за наложника, а за воина! А я наложник. Я был предназначен к этому с рождения и воспитан для украшения опочивальни и развлечения господина. Ты и теперь уверен, что меня видел среди воинов моего царя? Но я там был, и брат мой тому свидетель, и ты сам. Переменчива Судьба! Вот я здесь, беглец с ночной половины, в Башне Заточения я обретаю свободу — так кто из нас узник? И нет у меня надежды на лучшую долю, но кто знает, как переплетаются нити в узоре Судьбы... — Акамие перевел дух. И невольно вырвалось у него:

— Только кажется мне, что лучшие дни моей жизни уже позади.

— Если не можешь жить как должно — умри.

Ханис сурово посмотрел на Акамие. Он слышал, что хайарды держат в своих опочивальнях и мальчиков. Но впервые видел такого. Да, он мог бы догадаться и раньше, но об Акамие не хотелось догадываться...

— Разве это в моей власти? — Акамие отвернулся. — Судьба моя еще не исполнилась.

— Кто тебе мешает? — возмутился Ханис. — Разветы не найдешь ножа, или шнурков и поясов у тебя недостаточно?

— Как можно?! — Акамие, оторопев, забыл о стыде. Потом объяснил:

— Судьба не любит, чтобы человек уклонялся от исполнения ее. И разве там, на обратной стороне мира, не в ее же власти пребуду? И как она карает за ослушание?

— Как? — заинтересовался Ханис.

— А никто этого не знает! — рассмеялся вдруг Акамие. — Говорят разное, но никто из говорящих не обладает знанием испытавшего. Кто побывал на обратной стороне мира и смог вернуться? Я прочитал много свитков и сшитых книг, и наших, и чужеземных — мудрецы спорят друг с другом, и нет одной правды. Я читал даже, будто там обитает некто, ожидающий с любовью, чтобы позаботиться и утешить. Там. Но если любит, почему бы ему не любить меня — здесь? — и горечь проступила в голосе, и Акамие замолчал.

Эртхиа кашлянул, глянул на одного, на другого — и ничего не сказал. Ханис ему ободряюще улыбнулся.

— А здесь мы утешаем друг друга.

— Да! — обрадовался Эртхиа.

— Я сам сын бога и бог, и я знаю: там вернусь в золотой огонь Солнца, из которого создана моя душа. И если бы смог — уже сейчас горел бы одним из его лучей. Но я жду, и случай представится. Тогда не забуду по утрам заглядывать в твое окно, Акамие, как ты посещаешь меня в одиночестве и заточении.

— Благодарю тебя, — Акамие низко поклонился. — Но хотел бы раньше покинуть тюрьму этого мира.

— Нет, вы это бросьте! — не выдержал Эртхиа. — Сидят передо мной и наперебой хвалятся, как им не терпится меня покинуть! Друзья, а! Что же это ты, брат, начинаешь с того, что уговариваешь Ханиса жить, а заканчиваешь обещанием опередить его в пути на ту сторону...

И так пылко упрекал их преданный в дружбе Эртхиа, что не оставалось иного, как рассмеяться легко и радостно. И на этой стороне мира можно жить, пока друзья вместе, пока они есть.

Акамие только украдкой вздохнул. Вся его надежда заключалась в том, что странный сон или видение, бывшее ему по дороге в Аз-Захру, окажется вещим. Хотя чего не привидится, когда разум мутится от горя и обиды? Однако с того вечера его настроение изменилось, и он с покорностью и терпением ждал обещанной развязки. Ни словом не обмолвившись Эртхиа.

Загремел замок. Мальчики переглянулись: было еще рано.

Эртхиа вскочил, схватившись за кинжал, левой рукой протянул Акамие покрывало. Тот поспешно накинул его на голову. Ханис тоже встал, шагнул в солнечный луч. Если его друзьям будет грозить опасность, у него появится возможность погибнуть в схватке.

Стражник, приоткрыв дверь, пролез внутрь, быстро прошептал:

— Из дворца пришли за узником — к царю! — вы пока сидите здесь... — и гаркнул: — Выходи!

Ханис, как был, обнаженный шагнул к выходу. Стражник крепко связал ему руки за спиной и выпустил на площадку.

— Не надо меня нести, — хмуро попросил Ханис. — Я не буду прыгать вниз.

— И не прыгай, — ухмыльнулся стражник, показывая намотанный на руку конец веревки. — Только руки выломаешь.

Когда дворцовая стража увела Ханиса, тюремщик выпустил Акамие и царевича. Евнух, обмахиваясь веером, сидел у калитки.

— Постараюсь узнать... — Эртхиа многозначительно кивнул.

Акамие из-под покрывала протянул ему тонкую руку и пожелал удачи. Калитка пропела дважды, впустив Акамие и закрывшись за ним.

Прежде всего Ханиса отвели в баню. Там ждали рабы, чтобы вымыть его. Узник из башни заточения не должен раздражать повелителя своим видом и запахом.

— Однако он воняет гораздо меньше, чем должен, — шептались рабы.

— Он совсем не воняет!

— Может, и вправду он — бог?

Одетый в штаны и рубаху, со связанными за спиной руками, босой, Ханис шел между стражниками через дворцовый сад. Вымытые волосы уже высыхали под заботливой лаской солнечных лучей.

Наслаждаясь, Ханис глядел вокруг. После долгой тьмы плена и заточения сверкающий сад радовал его глаза, никогда не боявшиеся Солнца.

Струи воды, блистая, вырывались из прудов, обложенных розовым и зеленым камнем, и, круто изогнувшись, с плеском и звоном падали вниз. Важные зеленые переливающиеся птицы с куриной походкой мели узорчатыми хвостами дорожки, посыпанные серебристым песком.

Солнце обливало всю эту праздную, беспечную роскошь щедрым любящим светом. Как будто не испытывало гнева и вражды...

И разве не жизнь — веление Солнца? Каждая тварь и каждая вещь имеет Судьбу, говорит Акамие. И нам неведомы ее намерения. Надо быть внимательным к ней и расторопным в послушании. Так о чем хочет сказать ему Судьба этой неожиданной прогулкой в цветущем саду? И что велит ему Солнце, освещая живую прелесть этого сада?

Звонкий крик раздался откуда-то слева, и золотой мячик покатился под ноги Ханису. Высокий, полудетский голос опять прозвучал своевольным предупреждением — и стражники повалились на колени, прижимая к земле закрытые ладонями лица.

Ханис остался стоять и единственный увидел ее.

Она выбежала из золоченой калитки, беззаботно хохоча, и вслед ей неслись стенания и мольбы немедленно вернуться. Длинная рубашка из желтого шелка, вышитая по подолу и рукавам алым и зеленым, украшенная подвесками из золота и рубинов, прикрывала почти до щиколоток золотисто-смуглые ножки, обутые в парчовые туфельки с бубенцами. Ликующий звон раздавался, когда она бежала, перепрыгивая клумбы с цветами. Темно-зеленый бархатный жилет, покрытый золотой вышивкой, распахнулся на груди, и Ханису было видно, как подпрыгивают блестящие складки желтого шелка, выдавая юное, прекрасное и тайное, скрытое под ними.

Она взмахнула маленькими ручками — сверкнули браслеты и камни на рукавах, взлетели и опали бесчисленные косички, будто шнуры черного шелка, украшенные драгоценными наконечниками. Она замерла, удивленно и гневно озирая Ханиса большими блестящими глазами такой глубокой, таинственной темноты, что у него перехватило дыхание.

Маленькая грудь часто поднималась, она ловила воздух губами цвета финика, Ханис разглядел даже ровные белые зубы. На шее билась жилка. Приподнятые к вискам, сходящиеся пухом над переносицей брови хмурились грозно, почти как у царя, — но она была прекрасна!

Ханис улыбался, не отводя глаз от ее лица, а она сердилась еще пуще — только тонкие ноздри затрепетали над пухлым надменным ртом. Она топнула ногой. Бубенцы звякнули жалобно. Ханис рассмеялся.

— Кто ты такой? — вскрикнула красавица. Смех поразил ее больше, чем смелый взгляд незнакомца прямо в лицо — ей!

— Я — царевна Атхафанама! А ты кто?

— Я — Ханис, царь, сын бога и бог, — просто ответил Ханис.

Глаза Атхафанамы расширились, а рот так и открылся. Она растерялась. Медленно переступая, она обошла Ханиса кругом. Белая тонкая кожа, какой не видывали в Хайре, крупные золотые кольца волос, мягко и вольно лежащие на плечах, высокий рост и широкие плечи — все было удивительно в дерзком пленнике. Если бы Судьба послала ей такого жениха, Атхафанама, пожалуй, согласилась бы стать и второй, и третьей женой, хоть и не пристало это царской дочери. Но он не был женихом, он был невольником...

Ханис, наклонив голову, следил за ней. Когда она скрылась за его спиной, он быстро повернул голову в другую сторону, и снова встретился с ней взглядом.

И все-то он увидел в ее глазах! Атхафанама вспыхнула, досадливо тряхнула косичками.

— Тоже мне! Я вот попрошу отца, чтобы тебе отрубили голову.

— Только приходи на казнь, чтобы мне еще раз полюбоваться на тебя! — беспечно откликнулся Ханис.

Атхафанама поджала губы.

— Лучше пусть тебя повесят за ноги.

— Только напротив твоей калитки... — Ханису нравилась ее злость, более притворная, чем казалось самой Атхафанаме.

Задохнувшись от возмущения, Атхафанама часто заморгала длиннющими ресницами. Так и не найдя слов, она схватила свой мячик, пнула в бок ближайшего стражника и побежала прочь, не щадя цветов на клумбах. Остановилась только у золоченой калитки.

— Я попрошу, чтобы тебя сварили в масле! — крикнула оттуда и торжествующе рассмеялась.

Хлопнула калитка, прозвенели еще издали бубенцы — и все стихло. Солнце обнимало Ханиса с головы до ног светом и теплом, и странным образом блеск желтого шелка был родственен Солнцу. Кто бы знал, что столько света может изливаться из хайардских черных глаз, и даже против воли их хозяйки?

Стражники поднимались, осторожно озираясь из-за испачканных травяным соком ладоней в отпечатках стеблей.

— Нельзя смотреть на царскую дочь! — нравоучительно рявкнул старший за спиной Ханиса. — Уж сварят тебя или четвертуют, но не быть тебе живым после такого...

Ханис пожал плечами.

— Вас самих казнят, если узнают.

Стражник ткнул его кулаком между лопаток.

— Поговори мне...

Царь сидел на восьмиугольном троне, напоминавшем стол на низких ножках. Красный ковер, сотканный по форме трона, переливался через края низаной жемчужной бахромой, почти скрывавшей золотое свечение мощных львиных лап, поддерживающих трон. Высоко над головой царя на золотых цепях висела восьмиугольная рама, с которой позади и по бокам трона ниспадали шелковые завесы, алые и цвета темного вина, отягощенные золотым шитьем и драгоценными камнями. По бокам, близко, но не касаясь завес, стояли высокие, могучего вида стражи в богатой одежде, с обнаженными мечами, поднятыми перед собой.

Ханис понимающе повел бровью. Здесь точно был на месте этот грозный варвар в тяжелых темно-красных одеждах, украшенных золотом и рубинами, в высокой тяжелой короне на блестящих от масла волосах. В Аттане он был смешон. Здесь — величествен.

Взгляд царя был тяжел и неподвижен. Не мигая он глядел в глаза своему пленнику. И не утратил величия, заговорив, хоть Ханису казались нелепыми его слова. Здесь и в устах этого правителя они были уместны.

Если бы не о Ханисе шла речь.

— Ты еще жив, и ты — мой раб.

— Разве царь пригласил меня, чтобы продолжить пустой спор? — улыбнулся Ханис.

Царю показалось, что радужный ореол окружает золотую голову Ханиса, как огонек свечи, если смотреть на нее сквозь тонкую завесу. Царь озадаченно прищурился, но сияние не исчезло, оно все разгоралось, блеском заслоняя от глаз царя все, кроме белого лица пленного аттанского бога.

Лицо царя на миг утратило величественное выражение. Он вопросительно нахмурился и осторожно поморгал. Ноздри встревоженно дрогнули, и губы сжались. Вслед за тем лицо его окаменело. Царь снова заговорил, и голос его был по-прежнему густым и тяжелым, только внезапно охрип.

— Я хочу задать тебе вопрос, мой... пленник. Ответишь ли ты добровольно, или сразу послать за палачом?

— Если я не отвечу на твой вопрос по собственному желанию, палач тебе не поможет, — уверенно возразил Ханис. — Но почему бы и не ответить, если это не противоречит моему достоинству, а также моему долгу перед Аттаном?

Царь молчал. Лицо его не меняло выражения напряженного спокойствия. Наконец он заговорил — медленно, негромко.

— Твоя сестра разбилась о каменные плиты во дворе перед башней Небесной Ладьи. Я видел: от нее не осталось ничего, что могло бы выжить. Она была не целее раздавленного винограда.

Ханис прикусил губы. Сами сжались в кулаки связанные за спиной руки, и боль в них была сладка. Он ничего не говорил, ожидая вопроса.

— Как могло это случиться, что в Аттане появилась девица, называющая себя Аханой, богиней и царицей?

Вырвался, вырвался растерянный взгляд — прямо в глаза царю, взгляд испуганный и недоверчивый. Но царь словно и не заметил его, и глаза его, неподвижные и темные, смотрели как бы сквозь Ханиса.

— Она собирает смутьянов и мятежников, призывает изгнать из Аттана захватчика — так называя властителя, в руку которого Аттан отдан самой Судьбой. Скоро разбойничья шайка, которую она именует войском, будет разогнана и ее саму за косы приволокут к подножию моего трона. Это не вызывает моего беспокойства. Но объясни мне другое: могла ли действительно твоя сестра воскреснуть, или девица эта — самозванка? Мои лазутчики доносят, что у нее рыжые косы, белая кожа и золотые глаза, как у тебя.

— Что тебя удивляет, царь? — холодно спросил Ханис, хоть побежали по спине мурашки. — Разве могло быть по-другому? Или ты надеялся владеть землей, принадлежавшей богам, когда твои предки еще пасли овец на горных пастбищах?

Ханис ожидал гнева, на который так скор вспыльчивый и надменный повелитель Хайра. Но царь не шелохнулся, не удостоил его даже взглядом, и Ханису стало не по себе. Однако он твердо закончил:

— Это несомненно моя сестра Ахана.

— Если так, ты будешь рад увидеть ее, — тяжело потек неторопливый голос. — Это будет скоро. Это будет в день вашей казни.

Когда пленника увели, царь долго сидел неподвижно. Только услышали стражники глухой стон из-за красных завес — дважды. Потом очень тихим голосом царь приказал:

— Лекаря мне.

У входа в зал его приказ был подхвачен встревоженными голосами и перелетая от одного поста к другому затих в отдаленных переходах дворца.

Вскоре перед троном пал ниц невысокий худощавый южанин средних лет, с редкой, коротко подстриженной бородкой и волнистыми волосами чуть ниже плеч. Их длиной измерялся срок его свободы, полученной из рук царя в награду за исцеление наследника. Лакхаараа сгорал в лихорадке, признанной всеми придворными врачевателями внезапной, злокачественной и ведущей безусловно к скорой гибели больного. Тогда раб, служивший на кухне у главного царского конюшего, сумел пробиться к царю и поклялся своей судьбой на этой и на той стороне мира, что вылечит царевича, потому что час его еще не настал.

Царь, не раздумывая, велел провести его в опочивальню больного и предоставить немедленно и беспрекословно в его распоряжение все, чего он ни потребует. Конюшему же возместил стоимость раба, с тем чтобы наградить или карать как своего. Когда же Лакхаараа после болезни впервые сел в седло, с Эрдани сняли ошейник и из уха вынули серьгу с именем господина, и он стал владельцем большого дома, хозяином имения, носящим дорогие одежды. В жены ему достались дочери царских советников и именитых мужей. И он стал личным врачом повелителя. И с того дня бритва не касалась его головы.

Теперь Эрдани вдыхал пыль, набившуюся в высокий ворс, и торопился произнести положенные приветствия:

— Мой повелитель, пусть дни его не иссякнут, звал меня — я здесь и готов ему служить...

— Подойди ко мне, — позвал сверху сдавленный голос.

Эрдани поспешно приблизился к царю и, взглянув на него, издал тревожный возглас.

— Ты что-нибудь заметил?

— Мой повелитель простит мою дерзость, если я осмелюсь задать вопрос?

— Говори проще! — поторопил его царь.

— Мой повелитель видит что-нибудь?

— Нет.

Осторожно, взяв за руку, лекарь помог царю спуститься с возвышения и подвел к окну. Повернув его лицом к высокому полуденному солнцу, Эрдани покачал головой.

— Глаза повелителя как будто ослеплены слишком ярким светом. Повелитель расскажет мне, что случилось, чтобы я мог выбрать наилучшее лечение?

Царь медленно кивнул головой. Ему помнилось яростное сияние, плеснувшее над головой пленника, ударившее в глаза пронзительной болью — и погасшее. Вместе с ним погас день.

— Ты прав, мой Эрдани. Слишком яркий свет. Скажи, надолго ли это?

— Пока не знаю причины, повелитель, не могу предполагать. Если глядеть на солнечную корону во время затмения — слепота необратима. Но затмения не было... Я не знаю другого источника света, который мог бы поразить глаза повелителя. Разве что магия... Но нет магии, которая не была бы запретной для слуги Судьбы. Как бы то ни было, повелителю не повредит покой, затемненная комната, тишина и легкая пища. Чтобы развлечь повелителя, я допустил бы музыкантов в соседнюю комнату, но с мелодиями простыми и мирными, и рабыню, искусную в поглаживании и растирании тела, но не более того, повелитель, не более...

— Довольно будет и этого, мой Эрдани. Я чувствую, что устал.

Глава 7

И три дня спустя Ханис все еще не мог ответить себе на вопрос, заданный царем. Он не видел сестру-невесту мертвой. Но был уверен, что она бросилась с башни, а значит, не могла остаться в живых. Это подтвердил и царь.

Кто же была это белокожая с рыжей косой, назвавшаяся священным именем Ахана, носимым только царицами? Если описание ее внешности было правдивым, то она должна принадлежать к роду богов. Но Ханис был уверен, что все, кроме него, покончили с собой, обретя на Солнце убежище от плена и рабства. С наибольшей уверенностью это можно было сказать о девушках: если бы у какой-нибудь из них не хватило мужества в решительную минуту, о ней позаботился бы отец или брат.

Так неужели это действительно Ахана — воскресшая для борьбы? Он так уверенно говорил об этом царю. Душе бы его столько уверенности, сколько было в его голосе!

Каждый день, подставив ладонь солнечному лучу, он спрашивал и просил совета. Ответа не было.

Только золотым мячиком катился по темнице торжествующий смех царевны Атхафанамы.

Стражник у лестницы, обвивающей Башню Заточения, прислушался.

Юный месяц, подобно разгорающемуся светильнику, не давал еще достаточно света. Шаги приближались, но такие легкие, что стражник не раз спросил себя: не мерещется ли? Наконец он увидел: кто-то крадучись приближался к Башне. Черное покрывало оставалось едва заметным в темноте.

Стражник присвистнул беззвучно. Водил тут царевич одну в верхнюю темницу. Вот и сама пришла, ночью, — совсем порядка не стало во дворце. Однако платил царевич щедро. Посмотрим, сколько сама посулит. На всякий случай, проявляя осторожность, стражник спросил: “Что нужно? ” Впрочем, негромко спросил, не поднимая тревоги.

Нежный голосок покашлял. Потом из-под покрывала, открывая подол женской рубашки и низ шальвар, высунулась тонкая ручка. На ладони лежали три крупные жемчужины, снятые с нити. Убедившись в том, что перед ним женщина, а не переодетый злоумышленник, стражник протянул руку. Жемчужины скатились ему в ладонь.

— К Аттанцу пропусти, — прошептали из-под покрывала.

Опережая шепот, стражник уже кивнул понимающе и зашагал по ступенькам наверх.

Ханис был разбужен знакомым лязгом замка. Отбросив кошму, он вскочил. Дверь приоткрылась, и черная фигура заслонила показавшиеся на миг звезды. Знакомо прошуршало покрывало. Ханис ждал в недоумении и тревоге.

— До второй переклички, — буркнул стражник и закрыл дверь.

— Что случилось? — едва успел спросить Ханис, как покрывало, отброшенное быстрым движением руки, упало на пол.

В теплом свечении Ханис увидел и не поверил: нахмуренные брови и капризный рот, смуглое лицо — царевна Атхафанама.

В прижатой к груди руке она держала глиняный горшочек, внутри которого взволнованно колебался огонек свечи.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒