Призрак. Подвиг дружинника

Призрак

Олег прождал час двадцать минут. Потом бесцельно побрел по городу. В киоске купил пачку «Беломора», закурил и тут же выбросил папиросу в урну. Возле кинотеатра прочел «Крокодил идет по району», потом подумал и взял билет на фильм, который уже видел.

И вдруг, когда прозвенел звонок, снова побежал к месту встречи. У рекламного щита, где они назначили свидание, по‑ прежнему было пусто. Ветер таскал взад‑ вперед рваную газету и хлопал концами отклеившегося объявления. Может, что случилось? Конечно же, случилось. Она не могла не прийти.

Он вспомнил ее лицо утром… Растерянное, виноватое. «Ты, кажется, недоволен, что я не отравилась? Хочешь, я выпью мышьяк? Клянусь…»

Она говорила правду. Он умеет отличить ложь от правды…

Они прошли мимо глаз хозяев, как через пожар. Павел Игнатьевич считал его виноватым в том, что Наденька теперь уже навсегда осталась старой девой, а Катерину Иосифовну увезли с преждевременными родами и у него теперь опять не будет сына…

Но разве он виноват… Разве он виноват, что у нее такие глаза, такой смех…

Что‑ то случилось. Он чувствовал это. Не колеблясь больше, Олег побежал к автобусной остановке.

Народ как раз ехал с работы, и ему еле‑ еле удалось втиснуться. Автобус натужно ревел, поднимаясь в гору, долго стоял на остановках, дожидаясь, пока шофер «утрамбует» пассажиров. Олег, нервничая, считал остановки. Быстрее дошел бы пешком…

Он ни разу не был у нее дома. Днем… не был. Просторная веранда пахнет свежей краской. Окно во всю стену заплетено диким виноградом. Очень чисто. Вокруг керогаза сияет под лучами заходящего солнца никелированная посуда.

Отца он почему‑ то представлял себе толстяком с лысиной. Но дверь открыл худой человек с густой черной шевелюрой.

– Вам кого?

– Иду…

– Ее нет.

– А где она?

– Не знаю.

Помолчали. Отец застегнул на пижаме пуговицу.

– До свиданья, – сказал Олег.

– Всего доброго.

Он постоял во дворе. У соседей цвела липа. Хотелось закрыть глаза и идти на запах. Он часто делал так: закрывал глаза и шел на запах.

И на второй звонок вышел отец. Боясь, что он захлопнет дверь, Олег заговорил торопливо:

– Минуточку… мне надо поговорить… Дело в том, что я Идин муж…

По тому, как растерялся отец, Олег понял, что Ида ничего не сказала дома…

Они сидели напротив и смотрели на него испуганными недоверчивыми глазами.

– Мы поженились сегодня. – Олег тоскливо слушал свой голос. Зачем он пришел сюда? Она ничего не сказала родителям. Они даже не подозревали о его существовании. Значит…

Ему вдруг стало стыдно перед этими старыми, растерянными людьми. Пришел чужой человек и предъявляет права на их дочь… словно купчую принес…

Мать отвернулась и заплакала. Отец заходил по комнате, прихрамывая на правую ногу.

– О, господи, зачем же это она!.. Родителям ни слова…

– Такая молоденькая!

– Да что мы ее, гнали, что ли?

– Это все ты! Не уследила за девкой!

Они стали переругиваться, ахать и охать.

Олег тихо направился к двери. В этой комнате он был совершенно лишним. Здесь властвовала ОНА. На стене висел ее портрет, пахло ее любимыми духами, повсюду были разбросаны ее вещи. Он сразу понял: она была для них божком. Они ничего не знали. И не хотели знать. Они бы не поверили, если бы он все рассказал.

Во дворе Олег опять немного постоял, закрыв глаза. Додумал мысль. Значит… значит, с ней ничего не случилось…

В вечернем сквере пусто и тихо. Лишь со стороны тротуаров доносился смех, веселые голоса. Напротив на скамейке сидел человек и вот уже часа полтора в упор смотрел на Олега. Сидел и смотрел. Смотрел и усмехался.

Надо было встать и уйти. Потому что этот человек не мог быть Алькой Готманом. Ни за что не мог быть… Но Олег не уходил. Он ждал, что парень напротив подойдет к нему и скажет:

– Привет, Олег… Не узнаешь?

У парня длинное лицо, как у Альки, и волосы курчавые, как у Альки, и плечи широкие, как у Альки. Но это не Алька, потому что Альки давно нет. Вот уже несколько лет он летает с тучами, выпадает дождем, растворяет в землю соли, крутит турбины… И Нинка Богина, и Светочка Регалина, и Вано, и Сибирь‑ язва… Вся триста шестнадцатая группа летает с тучами, растворяет в земле соли… Потому что вся триста шестнадцатая группа погибла при взрыве… Все, кроме него. У них была замечательная группа. Самая лучшая в институте. Самая способная. Самая дружная. Восемь девчат и восемь ребят. Смешно… На одном из собраний они приняли решение ухаживать только за девушками из своей группы. И Олег ухаживал… За Светочкой… маленькой… робкой… Когда они танцевали на вечеринках, у нее всегда дрожали руки… Она уехала пятнадцатой, «лишней»…

Их группе фантастически повезло. Особый объект… Туда из их института еще никого не пускали. Тогда было модно ездить группами… Триста семнадцатая уехала на целину, триста восемнадцатая на какой‑ то завод… Их группе здорово повезло…

А он не поехал… Почему не поехал? Как пристально смотрит этот человек… Как Алька… Он тогда сказал Альке, что не хочет бросать больную мать… Это было так. Но все же… Все же он не поехал потому, что боялся своих будущих отношений со Светочкой. Это самая страшная человеческая черта: боязнь того, о чем ты, по существу, еще ничего не знаешь. Но ведь она его любила, а он ее – нет… Может, он трус и боится резких решений?

Вот хоть сейчас. Он знает, что перед ним не Алька, но упорно ждет чего‑ то уже полтора часа. Потому что боится принять какое‑ нибудь решение. Ибо стоит ему принять его – он обязательно найдет Иду, и тогда что‑ то случится… Может быть, против его воли… Как тогда – с Наденькой, и вчера – когда свадьба расстроилась… А может быть, это все же Алька? Может, произошло чудо? Сейчас они обнимутся, пойдут выпьют, и Олег расскажет ему все, спросит совета…

Впрочем, нет, это не Алька. Алька летает вместе с облаками, поит землю, крутит турбины. Это пьяный спит с открытыми глазами. Ивлева тоже зовут Алька…

– Слушаю.

– Алик, это я, Гусев…

– А… Привет…

– Привет… Я знаешь чего… поговорить надо…

– Что случилось?

– Вообще‑ то ничего особенного… Я насчет своей жены…

– Заболела, что ли?

– Нет… Все сложнее… Очень сложная история… Я тебе давно хотел рассказать. Еду я, значит, однажды в автобусе…

Ивлев зевнул. Видно, он много занимался и готовился ко сну.

– Знаешь что, Олег? Ты завтра мне все расскажешь. Добро?

– Алик…

– Что?..

– Ты не сможешь поехать со мной сейчас в одно место?

– Сейчас нет. Мы завтра с тобой поговорим, ты мне все расскажешь. Добро?

– Добро…

– Ну, спокойной ночи.

– Спокойной ночи…

Олег открыл дверцу автомата и увидел круглоголового парня, который пригласил тогда Иду в ресторане… Он усмехался.

Подвиг дружинника

Спустя десять минут после ухода следователя в КБ пришла за чертежами старший технолог Лиза Береза, худая молодая женщина с пышными волосами. На заводе Лизу уважали за степенный характер, рассудительность и большие связи в городе (Лизин муж был известный хирург). Лиза Береза забрала чертежи, поправила возле зеркала свою чудо‑ прическу и, уже взявшись за ручку двери, спросила:

– Был следователь‑ то?

– Какой следователь? – неискренним голосом переспросила мама Зина.

– Будет вам… Сейчас при мне из прокуратуры звонили…

Запираться дальше не имело смысла. Конструкторы с любопытством отложили рейсшины.

– Ну что, нашли его? – первым задал Синеоков вопрос, который вертелся у всех на языках.

– Нет еще. Ищут.

– Да ты садись, садись, – мама Зина пододвинула Березе стул. – Расскажи, как дело‑ то было.

Лиза немного поколебалась, но потом присела.

– Только это между нами. Следствие еще не закончено.

– Ясное дело!

– В общем так… – Береза обвела всех большими взволнованными глазами. – Состоял он в шайке.

– О господи! – простонала мама Зина.

– Да… Грабили магазины, правда, небольшие, в селах. А главным образом спекулировали. Покупали в Москве товары и возили их сюда. Ну, конечно, пьянствовали, развратничали, девицы у них в шайке тоже состояли.

– О господи!

– Да… Ваш Гусев с одной из них путался, она раньше подружкой главаря была. Вчера вечером они напились и подрались. Гусев главарю полчерепа снес. Девицу отходили, сейчас в больнице без сознания лежит.

– О господи, что ж это творится на белом свете… Кто бы мог подумать…

Лиза поднялась.

– Ну пошла я, дел невпроворот. Теперь затормошат вас. На электромеханическом такой же случай был, так весь отдел разбежался: замучили допросами. Начальству по строгачу за воспитательную работу влепили, со всех прогрессивку сняли. Плачут. Дескать, а мы туг при чем? А с другой стороны, вот так подумаешь – куда же вы смотрели? Сами потакаем хулиганам. Вчера иду по улице, а двое пьяных девушку бьют. Народ стоит, рты раззявил. Ну я пошла. Сейчас звонили мне – к вам корреспондент из Москвы выехал.

Береза ушла. Минут пять в КБ стояла растерянная тишина. Признаться, после допроса они думали, что это случайное убийство, а оно, оказывается, вот что.

– О господи, корреспондент, – пробормотала мама Зина!. – Теперь в фельетоне окажешься на старости лет. И кто бы мог подумать. На вид ни за что не скажешь. Конечно, гордый был, это верно, но чтобы в шайке… Ишь замаскировался как!

– А у меня он давно на подозрении был, – вдруг заявил Синеоков, смотря на каждого своим сияющим девичьим взглядом. – Помните, года два назад девушку в лесу убили, часики еще золотые с нее сняли? Недавно Гусев хвалился, что подарил матери на день рождения золотые часы. А мать‑ то у него колхозница… Ну, думаю, надо к тебе, голубчик, присмотреться. Ватман да тушь куда все время девались?

– Ну, насчет этого ты брось, – подал голос Ивлев. – Стал бы он с такой мелочью путаться. Человек тысячами ворочал.

В разговор горячо вступила мама Зина:

– Они, которые закоренелые, ничем не брезгуют. Недавно я чего, скажу вам, видела. Еду на поезде, а наш гусь‑ то в травке девку грабит. Косынку с нее цветную рвет. Хорошая косынка, рублей пять стоит. Я поначалу думала, они любовь крутят, так и следователю доложила, а уж после доперла, что грабил он ее. Вот она до чего, современная молодежь, дошла. В старое время этого не было.

– Это чепуха, – перебил Синеоков свою вечную соперницу. – Может, он и взаправду любовь крутил. Я вам похлеще скажу. Такое скажу, что закачаетесь. – Синеоков перешел на шепот. – Гусев – шпион…

Даже шеф поднял голову.

– Да, да, – заторопился Синеоков, упиваясь растерянностью конструкторского бюро. – Я сам видел, как он на заводе объекты фотографировал. Иду я как‑ то в обеденный перерыв, а он за Доску почета спрятался и щелкает.

– Ты заявил? – забеспокоилась мама Зина.

– Я сегодня заявлю. – Синеоков, возбужденный, краснощекий, вскочил с места.

И вдруг случилось то, чего никто никак не ожидал.

– Подлюка…

Александр медленно обернулся, жалко улыбаясь. Глаза его бегали по лицам, ища человека, который сказал это слово.

– Подлюка.

Синеоков вздрогнул и сгорбился. Глаза его замерли на лице Глебыча.

– Это вы мне, Глеб Петрович?

Глебыч продолжал работать. Александр побрел на свое место, пожимая плечами и продолжая улыбаться. В комнате стояла тишина. Первым заговорил Ивлев:

– Частное дело каждого – верить, совершил Гусев преступление или нет. Но зачем оскорблять? Конечно, виноват и Синеоков. Следствие еще не закончено, ничего не ясно, одни слухи, а он устроил тут дискуссию. Надо дождаться суда, там и высказывать свои подозрения. Но и Глеб Петрович тоже неправ. Разве человек не может иметь своего мнения?

– Не человек, а подлюка.

– Ты разве не понимаешь, что он его сообщник, потому и защищает? – Александр еще пытался перевести все в шутку. Он забегал по лицам в поисках ответной улыбки. Но конструкторы избегали его взгляда. И тогда с Александром сделалась истерика.

Александра Синеокова еще никто в жизни не называл подлюкой. Он привык к успеху и всеобщей любви. В школе его уважали за начитанность, хорошую память, необыкновенного отца. Когда Александр подрос и у его сверстников крепкие кулаки стали играть не столь уж существенную роль, он со своей эрудицией, острым, наблюдательным умом стал признанным вожаком. Все как‑ то получалось удачно у Синеокова. Даже без помощи отца устроился в военно‑ инженерный вуз. Не прошло и двух лет после начала работы – он уже конструктор второй категории, в то время как люди эту вторую категорию к концу жизни зарабатывают. Хорошая квартира, частые премии. И все это без особых усилий. Шеф его любит, коллектив уважает. И вдруг совершенно неожиданно, а главное – несправедливо, его назвали подлюкой.

– Да как ты смеешь! – кричал Синеоков, и у него от гнева дергалась нежная щека. – Как вы смеете! Вы! Самый бездарный конструктор! Бездельник! Вас все презирают!

Мама Зина принесла Синеокову воды. Тот застучал зубами по стеклу и вдруг разрыдался. Александр плакал по‑ женски, закрыв лицо руками и подвывая. Потом он выбежал из комнаты.

С полчаса, наверно, шуршали рейсшины, пока наконец Лев Евгеньевич произнес слова, которые от него ждали:

– Глеб Петрович, прошу вас, зайдите в лабораторию.

Глебыч шел по проходу, маленький, щуплый, близорукий, очень добрый. Казалось невероятным, что именно он произнес это ужасное слово. И от этого оно казалось еще ужасней.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Расскажите о своей последней встрече с Олегом Гусевым.

ИДА КОСТЫРКО:

– Мы были на даче… наша компания… то есть бывшая наша… Я приехала туда, чтобы сказать, что вышла замуж… Они были против… грозили… Тут приехал Олег… Вместе с Эдькой Шплинтом. Эдька ездил в город за вином… Олег стал приставать ко мне… Говорит, пойдем, ты моя жена… А мы только расписались… Потом стал оскорблять всех… Ребята были недовольны…

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Что это за ребята?

ИДА КОСТЫРКО:

– Из нашей компании.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Вы их давно знаете?

ИДА КОСТЫРКО:

– Познакомилась… на речке… еще в школе… Папа не давал денег… А у них были…

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Откуда?

ИДА КОСТЫРКО:

– Спекулировали… Я покончила с ними, честное слово…

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Что было с Олегом дальше?

ИДА КОСТЫРКО:

– Потом он пошел на остановку… позвал меня… Эдька Шплинт… я с ним раньше дружила… немножко… догнал с дружками… говорит: брось своего хахаля, иди назад… тогда не тронем… Олег не отпустил меня… Он… Он полез прямо на ножи… Я никогда его таким не видела. Ударил кого‑ то… Потом Эдьку… в лицо. Они повалили его… Я хотела остановить… Больше ничего не помню… Скажите, у меня лицо сильно поранено? А что с Олегом?

Если бы не Ивлев, на похоронах не было бы воинского оркестра и столько венков. Именно Алик первым вспомнил, что Гусев был дружинником, именно Алик первый сказал фразу: «Погиб на посту, задерживая трех опасных хулиганов».

А потом все уже пошло само собой.

Теперь весь день в КБ толклись люди, трещали телефонные звонки. Синеоков, как обладающий лучшим почерком, изготовил партию некрологов. Мама Зина сшила из черного сатина траурные банты.

Но больше всего доставалось Ивлеву, он даже похудел. Комсорг уже успел выступить по телевидению, написать статью «Подвиг дружинника» в местную газету и провести собрания в цехах. Его постоянно ловили какие‑ то солидные дяди с толстыми портфелями, расспрашивали о постановке воспитательной работы, о структуре дружины.

– Дружина у нас разбита на пятерки, – устало говорил Ивлев, – во главе стоят самые смелые, самые проверенные. Гусев был командиром пятерки. Я его назначил сразу, не колеблясь.

Ивлев взял в личном деле карточку Гусева, увеличил и повесил в КБ. Кульман, за которым работал Гусев, он предложил обернуть красным сатином и никого туда не сажать, но шеф сказал, что, пожалуй, этого делать не стоит. Тогда комсорг внес другое предложение: ставить на тумбочку под портретом Гусева цветы. Это предложение всем понравилось. Конструкторы собрали по рублю и вручили их маме Зине. Теперь, идя на работу, уборщица заходила на базар и покупала букетик цветов. Об этом тоже написали в местной газете.

Спустя неделю после этих событий из командировки вернулась Роза. На этот раз ей обрадовались.

– А у нас такое случилось! Такое! – начала мама Зина, едва Роза уселась за кульман. – Гусева убили!

– Я уже знаю, – сказала Роза.

Мама Зина была разочарована.

– Его так хоронили. Еще никого так не хоронили.

– Кстати, – сказал Ивлев. – Мы тут решили ему цветы каждый день свежие ставить. Даже зимой. Сбросились пока по рублю. Сдай Алику. Он ответственный.

Роза поднялась из‑ за кульмана. Все подумали, что она понесла деньги Синеокову, но Роза подошла к тумбочке, где стояли цветы, взяла букет и выбросила его в раскрытое окно. Потом схватила метровую рейсшину и стала сбивать со стены стеклянный портрет.

Все это было так неожиданно, что все растерялись. Потом повскакивали с мест. Привстал даже шеф.

– Что это значит? – спросил он строгим голосом.

– Это значит, – спокойно ответила Роза, – это значит… – И она заплакала.

Розу окружили. Подошел шеф и остановился рядом, растерянно пожимая плечами. Синеоков принес стакан воды. Роза оттолкнула его руку.

– Я не хочу больше здесь работать…

– Да в чем дело? Объясни.

– Какие вы все… Вы как самолеты, которые мы делаем… Сборище самолетов.

– Ты бредишь?

– Вы хуже самолетов! Они если и губят человека, то сами вместе с ним… А вы… Ах, почему здесь не было меня…

Роза упала головой на чертеж.

– Бывает, – сказал Ивлев. – Тяжелая дорога, жара, то, се, а тут такое…

Конструкторы разошлись по местам, снова зашуршали рейсшины. Роза вытерла слезы и стала подчищать расплывшиеся на чертеже цифры.

Она сдержала слово: скоро перевелась в другой отдел. В конструкторском бюро все пошло привычным порядком. Только во время бутерброда шеф теперь не проверяет чертежи, а подходит к окну и машинально вертит шпингалет.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 10 1112