Прыжок. «Завтра придешь?»

Прыжок

У вокзала Олег зашел в хлебный магазин, набрал в сетку булок, купил в гастрономе бутылку вина.

Погода была в этот день какая‑ то неопределенная. Вроде бы и пасмурно, вроде бы и солнце светит, а ни туч, ни солнца на небе не видно: ровная мутная пелена. Временами было душно, парило. Расплывчатое пятно, похожее на медузу, жгло сквозь мглу по‑ настоящему, а временами из дверей каменных домов вырывался свежий, совсем осенний ветерок и начинал гулять по улицам, забираясь под потные, горячие пиджаки, освежая красные лица прохожих. А иногда сверху сыпался похожий на мелкую водяную пыль от фонтана дождик.

Очереди в пригородную кассу не было. Олег купил билет и сел на траву в пыльном привокзальном скверике, зажав сетку с подарками между колен. Вокруг было тихо, светло и пусто. Лишь неподалеку худая женщина кормила налитой белой грудью деловитого бутуза да трое железнодорожников в засаленных тужурках пили из жестяной кружки водку. Водка, видно, была теплой и пахла железом, так как у собутыльников были кислые лица.

– Ну, чтоб все было, значит, по путю… – произносили они по очереди тост и цедили долго, сжав челюсти, а потом сидели, нагнув голову и нюхая согнутый указательный палец.

И Олегу вдруг сильно захотелось стать одним из этих железнодорожников: уставать до боли в мускулах на работе, говорить грубоватые комплименты в диспетчерской какой‑ нибудь Маше, пить пахнущую железом водку в пыльном привокзальном скверике, резаться в домино до сумерек во дворе, а потом обнимать в постели мягкую, теплую жену…

Народу в поезде ехало мало: дачники с тяпками – окучивать картошку; усталые, со слипающимися глазами рабочие – из ночной смены; горожане – с покупками для своих деревенских родственников. Олег стоял в тамбуре и смотрел на затянутые светлой мглой поля пшеницы, сосновые леса, усеянные цветами косогоры, речки, тихие, задумчивые, со светлой водой и камышом, белые деревеньки в тополях. Остро, тревожно пахло хвоей, поспевающими хлебами, яблоками, парным молоком, нагретой солнцем землей…

Как хорошо, что он вырвался наконец‑ то проведать мать. Их деревенька – маленькая, степная, совершенно без деревьев, с большим плоским прудом. Встает солнце – и взрытая копытами земля вокруг пруда становится красной, и вода тоже красная, и низенькие тощие камыши в самом хвосте пруда, где тяжело бьются задыхающиеся от жира и избытка воздуха караси, тоже красные. И стекла домов, и плетеные стены кошары… А днем стоит такая тишина, что слышно, как в райцентре, что за восемь километров, говорит радио.

Вечером поют девчата:

На закате ходит парень…

А над хатами, там, где село солнце, полыхают, ходят, скрещиваются огромные столбы света. Там военный аэродром… Днем в дедушкин цейсовский бинокль из погнутой зеленоватой меди можно видеть, как в тучах пыли прыгают в небо серебристые кузнечики.

В детстве Олег любил бродить босиком по дорогам вокруг деревни. Пыль, горячая, обжигающая, обволакивала ноги, вздымалась из‑ под подошв маленькими вулканчиками. А по бокам две стены ржи с крупными белыми колосьями, на которых сидят крупные белые бабочки. Бредешь и бредешь, пока не устанешь. А устанешь – можешь опуститься прямо в пыль, словно в серую перину. Один раз Олег даже заснул посреди дороги, и никто его не потревожил до самого вечера. Завтра он обязательно будет бродить по полям, сходит к тому арыку… Завтра он будет пить молоко, починит на сарае крышу, а вечером принарядится и пойдет «на улицу» слушать девчат…

Сзади запахло папиросным дымом. Олег оглянулся. Рядом с ним стоял пожилой милиционер без фуражки. У мужчины было широкое усталое лицо, совсем не «милицейское». Форма запыленная, уже видавшая виды, на боку – полевая сумка.

– Ишь ты, как полынью‑ то пахнет, – сказал он ворчливо. – Лето…

– Да… скоро косить начнут.

– Сам‑ то деревенский?

– Городской. Мать проведать.

– Раз мать деревенская, значит, и сам. Как ни обтесывайся в городе, а все равно видно.

– Это вы напрасно.

– Чего напрасно? – спокойно переспросил милиционер, попыхивая дымом. – Не то обижаешься? Обижайся не обижайся, а как оно есть, так и будет. Я же вижу, как ты на поля смотришь.

– Профессиональная привычка?

– А чего ж…

Помолчали. Милиционер швырнул окурок на ветер и закурил опять.

– Ты не Анютки Куликухи сын будешь?

– Ее…

– Во какой вымахал. Сразу и не признаешь. Ты из зенитки бабахнул?

– Я. А вы наш участковый? Дядя Игнат?

– Точно. Давненько не виделись.

– Из отпуска возвращаетесь?

– Не. С совещания.

– С совещания? – почему‑ то удивился Олег. – Насчет преступлений?

– Насчет уборки.

– Уборки?

– А чего ж… В смысле помощи. Сам я, например, тракторист. Буду комбайн водить или чего там.

– Как же преступления?

– Какие в деревне преступления… Особливо во время жатвы. Самогонщики все в поле.

– Разрешите пройти?

Из соседнего купе просунулась девушка в цветастой юбке. Олег отстранился и мельком взглянул в ее лицо.

– Ежели какой парень забурит, так с ним сами товарищи справятся. Бурить сейчас некогда – жатва…

Чертовски знакомое лицо… Олег оглянулся. Девушка тоже оглянулась. Они встретились глазами, и Олег понял, что она узнала его. И он тоже узнал.

Марсианка быстро пошла по проходу к противоположному концу вагона. На ней была короткая юбка‑ колокол в красных розах, на плечах – косынка, в ушах – большие серьги. Волосы черные. До того черные, что отливали зеленым.

После того случая, когда она отказалась узнать его, Олег не искал встречи с марсианкой и не собирался заговаривать с ней. Но сейчас он был настолько поражен ее новым обликом и неожиданным появлением в вагоне, что машинально пошел следом.

У двери марсианка оглянулась. Она заметила преследование. Хлопнув дверью, скрылась в тамбуре. Олег рванул на себя ручку. В тамбуре ее не было. В соседнем вагоне – тоже. Перехватывая любопытные взгляды, Олег побежал по проходу. И следующий тамбур был пуст. Девушка исчезла. Стараясь успокоиться, Олег подошел к открытым настежь дверям вагона. Придется, видно, поверить в существование марсианки. Эти бесконечные превращения, наконец, сегодняшнее исчезновение…

И вдруг он увидел ее. Она шла, прихрамывая, вдоль насыпи. Ветер надувал яркую юбку, трепал косынку на плечах… Олег сильно оттолкнулся от поручней и прыгнул.

…Поезд уходил, покачиваясь. Дым от паровоза стлался по земле, заметал след за последним вагоном. На ступеньке висел милиционер и смотрел в Олегову сторону.

Олег упруго поднялся. В детстве ему много раз приходилось соскакивать на ходу с поезда во время поездок в соседний городок за солью и керосином, – он не получил ни единой царапины. Девушка шла вдоль насыпи. Она не оглядывалась. Ветер дул навстречу, и Олегу удалось настичь ее бесшумно.

– Здравствуйте, – сказал он, беря марсианку за локоть.

Он почувствовал, как вздрогнуло, напряглось, а потом сразу обмякло ее тело. Девушка повернула к нему лицо. Оно было тусклое, мертвенное.

– Вот вы и попались, – весело сказал Олег.

Марсианка молчала.

– Почему вы меня боитесь?

– Пустите! – Девушка крутнула локтем и побежала, сильно припадая. Олег настиг ее в три прыжка. Он не соображал, что делает.

– Что вам надо? – Ее голос сорвался на визг.

Теперь уже отступать было поздно. Теперь надо было идти напролом.

– Я знаю, кто вы, – сказал Олег первое, что пришло на ум.

– Кто? – прошептала девушка.

– Марсианка!

Она опешила. Спросила осторожно:

– Вы из ОБХСС?

– Я конструктор.

Они пошли рядом вдоль насыпи по сухой мягкой полыни. Она шла ниже и казалась ему ростом по пояс. Он рассматривал ее искоса. Она глядела прямо перед собой.

– До станции километров пять. Пойдем по путям? – спросил он.

– Этот… милиционер… ваш знакомый?

– Вы боитесь милиции?

– Да.

– Почему?

– Я действительно марсианка и не хочу, чтобы меня посадили в клетку. – И впервые посмотрела на Олега в упор. Глаза у нее были нагловато‑ веселые.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ДОНЕСЕНИЕ

«С 10. 00 до 12. 00 мы продолжали осмотр места происшествия, но ничего, кроме ранее доставленных вам вещей: ножа, сетки с консервами и пропуска – не нашли. По нашему мнению, преступник пошел в сторону леса, так как за лесом проходит железная дорога с большим подъемом. Поезда на этом участке идут медленно, и человек может вскочить на ходу.

В трехстах метрах от места происшествия мы обнаружили женскую капроновую косынку, а затем тело девушки, забросанное листьями. На теле мы насчитали шесть ножевых ран. Документов нет. Других вещей, указывающих на личность убитой, также нет.

Продолжаем осмотр местности. Овчарка помогает мало, так как ночью прошел сильный дождь и смыл все запахи.

Мл. лейтенант милиции Остроухов»

«Завтра придешь? »

– Гусев, сколько будет дважды два?

– Четыре.

– Почему же вы пишете этот размер? – Шеф коснулся карандашом чертежа. – И вот здесь ошибка. Надо быть внимательней.

– Хорошо, Лев Евгеньевич.

– В нашем деле нельзя быть рассеянным. Каждая ошибка дорого обходится производству.

– Понятно, Лев Евгеньевич.

Олег взял рулон чертежей и пошел на свое место.

На кульман падал ослепительно белый квадрат света. Олег сел, и на приколотом ватмане возник контур его взлохмаченной головы. Точно такой, как ночью от фонаря, когда он шел домой.

Прощаясь, она спросила:

– Завтра придешь?

– Не знаю… – ответил Олег.

– Почему?

– Мне надо подумать.

– О чем? – удивилась она.

– О том, что произошло.

– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?

– Все как‑ то неожиданно.

– Ах, вот ты о чем. Ты, оказывается, с предрассудками. Терпеть не могу все эти ахи да вздохи, прогулки при луне, а кончается все равно одним. Зачем терять время на чепуху?

– Ты говоришь пошлости.

– Другой был бы счастлив на твоем месте, а ты рассуждаешь. Терпеть не могу тех, кто рассуждает.

У Глебыча выпала из рук логарифмическая линейка. Олег вздрогнул и заметил, что нарисовал на чертеже возле третьей проекции женскую головку. Он покраснел, оглянулся и быстро стер рисунок. Нет, все было не так, если вспомнить с интонациями и не лгать, не рисоваться перед самим собой.

– Завтра придешь? – спросила она, скорее для того, чтобы что‑ нибудь спросить. Она была уверена, что он придет.

– Не знаю, – ответил Олег. Он рисовался, набивал себе цену.

– Почему? – спросила Ида лениво, без интереса.

– Мне надо подумать, – эта фраза прозвучала напыщенно, театрально.

– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?

Нет, она сказала не так.

– Пожалуйста, можешь не приходить, если я тебе не нравлюсь. – Она была немного обижена.

Синеоков, у которого, по общему мнению, были самые точные на заводе часы (привез отец из Швейцарии), возвестил:

– Братцы, обед!

Конструкторы задвигались, зашумели. Олег пошел вслед за всеми в столовую. Стоя в очереди, он продолжал вспоминать.

…Когда она смотрела на закат, у нее было вдохновенное лицо.

– Вот единственное, что не обманет, – закат, – сказала она печально.

– Ты любишь природу?

Ида посмотрела на него с презрением.

– Не терплю, когда в такие минуты мне говорят банальности.

Олег глотнул из горлышка бутылки вина и стал молча жевать батон. На их ноги накатывались прохладные серебристые волны полыни. Со стуком, грохотом проносились поезда. Ида поднялась, расправила юбку.

– Мне завтра рано вставать, – сказала она. – Я и так потеряла день. – Лицо ее было тупым, грубым, плебейским.

Олег шел сзади и с ненавистью смотрел в узкую спину, на широкую покачивающуюся юбку. «Потеряла день! » Он для нее пел, дурачился, рассказывал в лицах про голубую девушку, водил купаться в родник, стоял целых полчаса отвернувшись, пока она там топталась, словно корова, а потом ему пришлось лезть в жидкую грязь. И за все это обозвала его дураком (ясное дело: банальный – значит дурак) и заявила, что потеряла день. Это он потерял день. Мать все глаза высмотрела, ожидая своего сыночка, а он протаскался с первой встречной дурой все воскресенье.

Олег разжигал себя все больше и больше. Он промолчал до самой станции, молчал и когда ехали в поезде, а потом в автобусе. Ясное дело – они больше не увидятся. Всю дорогу Олег подбирал язвительную фразу, которую он скажет ей на прощанье. У ее дома он протянул Иде руку.

– Ну что ж, до скорой встречи на Марсе.

Она задержала его ладонь.

– А ты интересный. Ты мне еще в автобусе понравился. Особенно глаза. Честные, как у теленка. Ха‑ ха‑ ха! Нет, серьезно. Хочешь, я покажу тебе свои альбомы?

– Но ваши уже спят…

– А мы в окно…

– Неудобно…

– Неудобно на голове ходить.

– Кто твои родители?

– Полковники. Ужасно отсталые люди. Если нас застанут вдвоем, из ружья стрельба будет. Но мы не будем зажигать света. Полезем?

– Нет, мне пора домой.

– Струсил? Эх ты, теленок!

Он дошел до остановки, дождался автобуса, а потом вернулся и постучал в Идино окно…

– Ты последний?

– Да…

В затылок шумно задышал Ивлев. Он, как всегда, успел в буфете выпить кружку пива и теперь стоит, обливаясь потом, полный, добродушный.

– Гусев, ты знаешь, что сегодня комсомольское собрание? – Ивлев запыхтел над самым ухом, приятно дыша пивом.

– Не знаю…

– Ну так вот, я тебя предупредил, явка строго обязательна. Будем обсуждать план работы.

– Я не могу сегодня…

– Никаких «не могу».

– Серьезно. По семейным обстоятельствам.

– Вечно ты, Гусев, находишь то, се. – Ивлев вздохнул. – И на дежурства не ходишь. Ты ведь дружинник?

– Какой я дружинник…

– Ну, ну. Избрали, значит, молчи. Чего они, умерли там? Тетя Маша, шевелись, миленькая, а то умру, то, се.

Очередь засмеялась. Начали острить.

– Ты, Ивлев, как верблюд, месяц прожить можешь за счет собственных отложений.

– У него в одном горбу пиво, а в другом – каша перловая.

– Га‑ га‑ га! – смеялся громче всех Ивлев, тесня Олега своим большим горячим телом.

Вот у кого здоровая, счастливая жизнь, думал Гусев, замечательная квартира в центре города, красивая жена и бутуз – уменьшенная копия своего папаши. В КБ все любят Ивлева за веселый, общительный характер, добродушие и отсутствие зазнайства, хотя он отличный конструктор, секретарь комсомольской организации заводоуправления и чемпион города по шашкам.

– Ивлев, – сказал Олег, – ответь на один щекотливый вопрос: ты знал женщин, кроме своей жены?

– Еще бы! – загрохотал Ивлев над самым ухом. – Сотни! Тысячи! Я был знаменитый донжуан.

– Я серьезно, – сказал Олег.

– И я серьезно! Ха‑ ха‑ ха!

– Видишь, Ивлев. Мне это очень важно знать… Встречал ли ты, понимаешь… таких девушек… легкого поведения.

– Еще бы!

– Нет, правда…

– Правда.

– Ну, скажи, Ивлев… я очень прошу тебя.

Секретарь перестал смеяться.

– Ты что, чокнулся?

– Скажи… вот ты, умудренный жизнью человек, много ездил и все такое… Скажи, может девушка быть легкого поведения и любить Бернса?

– Отвяжись с чепухой.

– Ну, скажи, Ивлев!

– Советую заниматься, Гусев, гимнастикой и обтираться по утрам мокрым полотенцем. Говорят, помогает. Ваня! Бери и на меня! Котлета, щи и кофе! А то тут люди уже с ума от голода стали сходить!

Жуя отбивную, Олег думал. Безусловно, он пойдет к ней, что бы ни сказал Ивлев, что бы ему ни посоветовали.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Гусев – ваш комсомолец?

А. ИВЛЕВ:

– Да.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Он хороший комсомолец?

А. ИВЛЕВ:

– Да так… Знаете, сейчас трудно различить: хороший, плохой… Членские взносы платит исправно, дружинник, то‑ се.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Вот как. И часто он ходит на дежурства?

А. ИВЛЕВ:

– Да нет. Дружина у нас не так давно образовалась. Ни разу еще не дежурил. Он еще в хор записан. Мы хор решили на заводе создать. Наше КБ первое место пока держит по массовости. Гусев также член бюро ДОСААФ. Казначеем, кажется. Минуточку… Сейчас я уточню.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Что вам известно о личной жизни Гусева?

А. ИВЛЕВ:

– Молодожен. Я его недавно поздравил с законным браком. Стоит в очереди на квартиру. Ходит часто в кино, любит читать книги, учится в университете культуры, то‑ се. В общем, жизнью доволен. Все поручения мои выполняет добросовестно. Это его отличительная черта – добросовестность. Хотя инициативы и не проявляет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– С кем Гусев дружил в КБ?

А. ИВЛЕВ:

– Со многими. С Синеоковым, например, со мной. Мы часто с ним разговариваем на разные отвлеченные темы. О любви, например, недавно интересно говорили, о квартире, то‑ се. Он парень вроде ничего, но идеалист.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Как вел себя Гусев вчера?

А. ИВЛЕВ:

– Был очень оживлен, весел. Он только что женился. Мы с Синеоковым поздравили его, то‑ се, и Гусев ушел домой очень довольный.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Как вы считаете, мог ли Гусев убить человека?

А. ИВЛЕВ:

– Что?!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒