Часть шестая 4 страница

Сью всегда утверждала, что и сам Грей от природы способен становиться невидимым, обладает гламуром, и что именно гламур подсознательно влечет его к ней. Но после взрыва автомобиля он разучился. Невидимость ушла в прошлое, превратилась во что-то забытое и неважное. Сью утверждала, что он больше не знает, как это делается, и что ее дар тоже слабеет. Даже Найалл – невидимый окончательно и бесповоротно – теперь оставил их в покое…

Вот и вечернее приключение – неопровержимое доказательство, представленное Сью, – вплоть до настоящей минуты представлялось полузабытым сном.

Может быть, амнезия и невидимость имеют сходный механизм? Александра говорила, что он стал невидимым для нее и Хардиса, но это произошло в состоянии гипнотического транса, о котором он не сумел вспомнить. Та же история с потерянными неделями, невидимыми для него и замененными на поддельные, выдуманные воспоминания. Не напоминает ли это реакцию обычных людей на присутствие невидимых? Родители Сью, воспитывавшие ребенка, которого едва замечали, объясняли эту загадку трудностями переходного периода и ранним отъездом дочери. Недоступный их зрению Найалл, глупо испортивший приезд Сью, был оправдан за недостатком улик и сочтен приятным молодым человеком. Футбольные болельщики, присутствовавшие на представлении развратной фурии, нахально вставшей между ними и экраном телевизора, лишь отклонялись в сторону, чтобы продолжать следить за игрой. Женщина на кухне вела себя так, будто кран открылся сам собой, а потом не смогла увидеть двоих незнакомцев, которые любили друг друга в ее собственной постели.

Это все больше напоминало Грею его собственные измышления по поводу стертых из памяти недель.

Сью говорила, что люди делаются невидимыми, потому что окружающие не способны их замечать. Не похоже ли это на спонтанную амнезию колоссального масштаба?

После ленча Грей решил прогуляться в одиночестве. Упражнения для бедра были все еще крайне необходимы. Он доехал на машине до небольшого, но красивого парка Вест-Хит близ Хэмпстеда и побродил пару часов среди дубов, буков и грабов. По пути к машине он наткнулся на съемочную бригаду из Би-би-си. Велись какие-то натурные съемки. Он узнал оператора, подошел к нему, и они немного поболтали в перерывах между дублями. Грей напряженно искал работу и был не прочь лишний раз поговорить с нужным человеком. Они решили встретиться на днях и вместе выпить.

Некоторое время он с завистью наблюдал за работой бригады, жалея, что он не с ними. Снимался эпизод для сериала-триллера. Двое мужчин бежали среди деревьев, преследуя смертельно напуганную молодую женщину. На актрисе было тонкое желтое платье, в перерывах она стояла со своим дружком, дрожа и кутаясь в пальто, проклинала холодную погоду и курила сигарету за сигаретой. Когда ее не снимали, она была не слишком похожа на свою слабую героиню.

По дороге Грей размышлял о вчерашнем инциденте, поразившем его до глубины души и заставившем в корне изменить мнение о Сью. Для него стало открытием, что, будучи невидимой, она испытывает крайнее возбуждение и становится ненасытной в своем вожделении. Поскольку он был вместе с ней, он мог своими глазами видеть произошедшую в ней перемену, более того, он сам испытал почти то же самое, ответил на ее страсть. Он как бы заглянул внутрь и увидел нечто совершенно неожиданное. Она всегда привлекала его именно своей скромностью: застенчивой нелюбовью к пристальным взглядам, физической сдержанностью, своими успокаивающими манерами, неяркой внешностью, тихой рассудительностью в разговоре. Обычно, занимаясь любовью, она была ласкова и нерешительна, заранее чувствовала, что ему нужно. Иногда, правда, она делалась несдержанной и исступленной, но ему всегда казалось, что подобные всплески похоти он пробуждает в ней сам. Он знал, что в сексе возможны самые неожиданные открытия. Но никогда прежде она не проявляла сексуальной агрессивности такого рода. Хотя он не испытывал к ней отвращения, но после этого случая понял, что до сих пор воспринимал Сью совершенно неверно.

Актриса, которую он только что видел, в реальной жизни совершенно не походила на свою героиню. Так и Сью, уверенная в своей невидимости, покидала обычную роль ради другой. В ней уживались два человека: женщина, которую он хорошо знал, и вторая, незнакомая вплоть до вчерашнего вечера. В невидимости, в тайном убежище, куда она скрывалась от мира, Сью разоблачила себя.

Грею теперь казалось, что все его прежние сомнения тесно связаны с этим откровением. Возможно, если бы она открылась ему раньше, он не придал бы этому такого значения. Но сейчас, когда их отношения зашли так далеко, он не чувствовал в себе сил совладать с очередной переменой.

Сью всегда создавала проблемы и, судя по всему, не собиралась меняться. К тому времени, когда Грей сел в машину, он твердо решил больше с ней не встречаться. Правда, свидание уже было назначено на вечер, но он позвонит ей, как только вернется домой, и отменит встречу. Он вел машину к дому, размышляя о том, что ей сказать. Однако Сью уже ждала его, сидя на ступеньках невысокого крыльца перед его домом.

Несмотря на решение, принятое несколько минут назад, какой-то частью своего существа он все же рад был ее видеть. Она ласково поцеловала его прямо на пороге, но Грей по-прежнему чувствовал внутреннее сопротивление. Он неохотно поднимался следом за ней по лестнице, пытаясь придумать, как приступить к неприятному разговору. По телефону все было бы проще, большой смелости не потребовалось бы. Вся решимость Грея испарилась. Ему захотелось выпить. Он вынул из холодильника банку пива и занялся чаем для Сью. Грей отпивал понемногу, ожидая, пока закипит чайник, и прислушивался к ее беспокойным шагам в гостиной.

Когда он вошел, она стояла у окна и смотрела на улицу.

– Ты не рад мне, верно? – спросила она.

– Я собирался тебе звонить. Я думал…

– У меня кое-что важное, Ричард.

– Я не хотел бы ничего обсуждать.

– Это о Найалле.

Он догадался, о чем пойдет речь, при слове «важное». Поставил чашку на свободный стул у окна и только тогда заметил, что Сью принесла с собой толстую картонную папку, набитую листами бумаги. Сейчас папка лежала на сиденье кресла. На улице кто-то пытался завести машину. Стартер издавал жалобный вой, говоря о том, что аккумулятор сел. Грею этот звук напоминал стенания несчастной скотины, ослабевшей под непосильной ношей, подгоняемой снова и снова беспощадным погонщиком.

– Я не желаю ничего знать о Найалле, – сказал Грей.

Он чувствовал, что она стала ему чужой, и расстояние между ними стремительно увеличивалось.

– Я пришла сообщить, что Найалл расстался со мной окончательно и по-хорошему.

– Вчера ты говорила совсем иное. Но все равно, проблема теперь вовсе не в Найалле.

– Тогда в чем?

– В том, что случилось вчера. В том, что ты наговорила мне за время нашего знакомства. Я наелся по горло и больше не желаю.

– Ричард, я ведь за этим и пришла. Не осталось ничего, что могло бы нам помешать. С этим покончено. Найалл исчез навсегда, я потеряла свой гламур. Чего еще ты хочешь?

С беспомощным видом она смотрела на него, не пытаясь подойти ближе. Внезапно Грею вспомнилось, какое это удовольствие – любить ее, и ему захотелось начать все сначала. Жалобные стоны стартера снаружи прекратились. Грей подошел к окну, где стояла Сью, и выглянул из окна. Звук запускаемого двигателя у дома неизменно вышибал его из равновесия, наводя на мысль, что пытаются угнать его машину. Однако он не увидел никого, а его машина стояла там, где он ее оставил.

Сью взяла его за руку.

– Что ты пытаешься увидеть?

– Машину, которую так долго заводили. Где она?

– Ты не слушал меня?

– Разумеется, слушал.

Она отпустила его руку, отошла и села в кресло, положив папку на колени. Грей, еще раз оглядев улицу в обоих направлениях, вернулся в свое кресло. Двое вчерашних любовников, ставших уже почти чужими, смотрели друг на друга, сидя в разных концах комнаты.

– То, что мы совершили прошлым вечером, – сказала Сью, – было ошибкой. Мы оба знаем это. Больше такое никогда не повторится. Да это и не может повториться. Я должна тебе объяснить. Пожалуйста, выслушай меня.

Грей даже не пытался скрыть свое раздражение.

– Пока я думала, что Найалл где-то рядом, – продолжала она, – я еще чувствовала себя способной к невидимости. Но вчера все пошло неправильно. Ничего путного не получилось. Я думала, что пытаюсь дать тебе доказательство, но на самом деле это было доказательство освобождения от Найалла, для меня самой. Теперь я уверена в этом.

Она взяла папку и протянула Грею.

– Что это? – спросил он.

– Найалл оставил мне эту папку, когда заходил в последний раз. – Она глубоко вздохнула, глядя на Грея: – Он зашел ко мне и принес газету со списком людей, получивших ранения при взрыве. Это было через два или три дня после происшествия, задолго до того, как тебя перевели в Девон. Ты тогда еще лежал в отделении интенсивной терапии больницы на Чаринг-Кросс. Вместе с газетой он дал мне и эту папку. Я не знала, что там, и до сих пор не слишком интересовалась. Даже не заглянула туда. Я знала, что там находится что-то касающееся Найалла, но к тому времени он уже стал для меня совершенно чужим. У меня было такое чувство, будто он частично виновен в случившемся. То, что происходило между нами незадолго до взрыва, казалось, должно было закончиться именно так – трагедией. Но нынче утром, когда я размышляла о вчерашнем вечере, о нашей ссоре и пыталась понять, что опять не так, мне пришло в голову, что за всем этим как-то стоит Найалл. Выходило, будто определенная часть моей жизни – все связанное с невидимостью – без него лишена смысла. Тогда-то я и вспомнила про эту папку, стала рыться в вещах и отыскала ее. Ты обязан взглянуть.

– Сью, меня не интересует Найалл.

– Пожалуйста, взгляни хотя бы краем глаза.

Грей взял у нее папку и, не скрывая раздражения, извлек содержимое. Внутри была пачка исписанных от руки листов с неровным верхним краем, вырванных из стандартного блокнота формата А4, какой можно найти в любом канцелярском магазине. На первой странице была короткая записка, написанная той же рукой, что и все остальное. В ней говорилось:

«Сьюзен. – Прочти и попробуй понять. Прощай. – Н. »

Все буквы были выведены искусно: почерк ровный, но неразборчивый из-за обилия причудливых закорючек и завитков. В конце предложений и над буквой «i» вместо точек стояли микроскопические кружки. Текст был написан разными чернилами и ручками, но среди цветов преобладал ярко-синий. Грей ничего не смыслил в графологии, но все в этом почерке говорило о самомнении и стремлении казаться преуспевающим.

– Что это? Это написал Найалл?

– Да. И ты должен это прочесть.

– Прямо сейчас, пока ты здесь?

– Лучше всего будет так. По крайней мере, просмотри, чтобы понять, о чем речь.

Грей отложил записку и прочитал первые несколько строк в начале следующей страницы.

«Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные… »

– Не понимаю, – сказал Грей. – О чем это?

– Читай дальше.

Грей, не глядя, перевернул еще несколько страниц и наугад прочел:

«Но она отбросила волосы назад легким движением головы и посмотрела ему прямо в глаза. Он всматривался в черты ее лица, пытаясь вспомнить или увидеть ее такой, какой знал прежде. Она выдерживала его взгляд всего несколько мгновений, затем снова опустила глаза.

– Не смотрите на меня так пристально, – сказала она».

Грей почувствовал себя сбитым с толку и неуверенно произнес:

– По-моему, это твой портрет.

– Да, там множество моих портретов. Читай дальше.

Он начал переворачивать страницы, выхватывая случайные фразы, и прочитывал их, постоянно спотыкаясь из-за необычного почерка и обилия причудливых завитушек. С этой рукописью было проще знакомиться поверхностно, чем вдумчиво читать, но потом внезапно он наткнулся на свое имя:

«Грею действительно стало очень уютно. Закрыв глаза, не переставая слушать Хардиса, он прекрасно воспринимал все происходящее. Его ощущения сделались даже острее. Без напряжения он улавливал движение и шум не только внутри помещения, но и за его пределами. Двое, негромко беседуя, прошли по коридору мимо дверей кабинета. Ворчал лифт. В самом кабинете, откуда-то со стороны мисс Гоуэрс, донесся щелчок: кажется, она приготовила шариковую ручку и начат что-то записывать в блокнот. Грей ясно различал слабый звук от движения ручки по бумаге и, внимательно прислушиваясь к этому легкому шелесту, показавшемуся ему таким деликатным, таким размеренным и даже осмысленным, внезапно осознал, что может различать написанное ею. Он почувствовал, как она написала его имя заглавными буквами, затем подчеркнула написанное. Рядом поставит дату. Интересно, почему она перечеркнула ножку у цифры " 7"?.. »

Не говоря больше ни слова, Грей быстро пролистал оставшиеся страницы. Он знал, о чем шла речь. Для понимания не надо было вчитываться в текст, он и так помнил все наизусть. Это была хроника пережитого им, его собственные воспоминания.

Оставалось листать совсем немного. Рукопись заканчивалась словами:

«День медленно подошел к концу, наступил вечер. Ее опоздание становлюсь очевидным, и постепенно надежда сменилась мрачными предчувствиями. Уже совсем поздно, много позднее, чем он мог ожидать, она позвонила с таксофона. Поезд задержался, но она уже на станции в Тотнесе и собирается взять такси. Полчаса спустя она была с ним».

Увидев, что он прочитал последнюю страницу, Сью сказала:

– Ты понимаешь, что это означает, Ричард?

– Я понимаю, о чем здесь говорится. Что это такое?

– Так Найалл ведет себя, сталкиваясь с неизбежностью. Он знал, что я все равно оставлю его ради тебя. Он написал об этом повесть.

– Но с какой стати он отдал рукопись тебе? Это же все происходило в действительности! Как, черт возьми, он мог написать такое заранее?

– Это только повесть, – сказала Сью.

Двумя руками Грей медленно скручивал листы рукописи, пока они не превратились в короткую дубинку.

– Но откуда он мог знать? – воскликнул он. – Когда Найалл дал тебе это? Ты говоришь, вскоре после взрыва? Но это же невозможно! Все, о чем здесь написано, произошло гораздо позже!

– Я этого не понимаю, точно так же, как ты.

– Найалл не сочинял это! Он не мог выдумать все это из головы! Значит, он тоже был там. Все время торчал в клинике, пока я выздоравливал. Найалл не оставлял меня ни на минуту! Вот что все это значит. Неужели не понимаешь?

– Ричард, эта рукопись валялась у меня в комнате много недель.

Внезапно Грей заерзал на месте и стал дико озираться по сторонам.

– Найалл преследует меня? Он и сейчас здесь?

– Я уже говорила. Найалл может быть всюду, где пожелает. Если даже он здесь, это не имеет никакого значения.

– Сейчас он здесь, Сью! Я чувствую, что он в этой комнате!

Грей вскочил, покачнувшись из-за слабого еще бедра, сделал неловкий шаг в сторону и принялся молотить по воздуху своей бумажной дубинкой. Банка, стоявшая у его ног, опрокинулась, и светлое пенистое пиво с бульканьем полилось на ковер. Грей крутился на месте, одной рукой шаря вокруг себя и рассекая воздух зажатыми в другой руке страницами рукописи. Он неуклюже двинулся к двери, рывком открыл ее, выглянул наружу, затем резко захлопнул. Вслепую он чуть не задел меня, подняв вокруг вихри воздуха.

Я отступил назад, стараясь держаться на расстоянии, дабы не быть поколоченным дубинкой из моего собственного сочинения.

– Уймись, Грей! – крикнул я, но ты, конечно же, не услышал.

Зато Сьюзен сразу же подала голос:

– Ричард, ради Бога! Не изображай из себя идиота!

Ни один из нас не обратил на нее внимания. И это правильно, потому что наша ссора, Грей, касается только нас двоих. Ты сейчас передо мной, ты стараешься держаться твердо, опираясь на здоровую ногу, твой кулак нацелен мне в лицо, твои глаза, полные отчаяния, кажется, уставились прямо на меня. Не надейся, я увернулся от твоего пронзительного взгляда, взгляда кинорепортера. Ты превосходный оператор, но без камеры никогда меня не разглядишь.

Однако дело зашло далеко. Пора положить этому конец.

Замри на месте, Грей! Больше ничего не будет происходить. Ты такой крутой. Ты размахиваешь руками, дергаешься: похоже, будто пленку дюйм за дюймом прокручивают в камере. Молчи и не шевелись!

Так-то лучше. Сьюзен, тебе тоже невредно успокоиться, замри!

Я просто беру паузу.

У меня дрожат руки. Видишь, до чего ты меня довел, Грей? Тебе так легко меня напугать. Мы оба – угроза друг для друга: ты со своим тупым бесчувствием к страданиям окружающих, я со своим умением дергать тебя за веревочки. Но я-то уже взял себя в руки, пусть даже на время, а ты рискуешь остаться вот так навсегда.

Ладно, довольно об этом. Теперь я скажу тебе такое, что ты меньше всего хотел бы услышать:

Я – твой незримый противник. Я всегда рядом. Ты никогда не сможешь меня увидеть, потому что не знаешь, как смотреть и куда. Я был с тобой всюду. Я следил за тобой в клинике, и когда Сьюзен пришла тебя навестить, я был там. Я знал все о твоих намерениях, я слышал все, что ты говорил. Я был на юге Франции и сочинил партию для тебя. Я следовал за вами в Уэльсе и придумал текст для Сьюзен. Теперь я с тобой в Лондоне, и это снова моя история. Ты никогда не освободишься от меня. Я все время смотрел за тобой и слушал тебя. Мне известно все, что ты делал и о чем думал. У тебя не осталось ни одной тайны, ничего собственного.

Я говорил, что разделаюсь с тобой, Грей, и я добился своего.

Я – то, чего ты всегда боялся. Я невидим для тебя, но не так, как понимает Сьюзен, и уж точно не так, как думаешь ты.

Взять хотя бы эту комнату, где мы сейчас втроем. Это твоя гостиная, в квартире, которая, как ты считаешь, твоя. Мы все трое здесь – вечные противники. Мы смотрим друг другу в лицо, но, как всегда, нам не дано ни видеть, ни замечать.

Я знаю эту комнату как свои пять пальцев, хотя в действительности ни разу здесь не был. Я могу ее видеть. Я могу перемещаться по ней, ступать по полу или парить в воздухе, могу оценить ее общий вид и рассмотреть в мельчайших подробностях. Белые стены, которые так ненавидит Сьюзен, выкрашенные дешевой эмульсионной краской, какой часто пользуются при устройстве меблированных комнат. На полу – ковер, уже слегка потертый. Обстановка намного лучше. Мебель досталась тебе по наследству от родителей и несколько лет хранилась на складе, пока ты не нашел себе это жилье. В углу – телевизор, на его экране – слой белесой пыли. Ниже – видеомагнитофон, настроенный на Второй канал Би-би-си, с торчащей из него наполовину записанной кассетой.

Электронные часы показывают 00: 00: 00 и мигают, ты ведь так и не удосужился поставить их правильно. Я вижу книжные полки на стене. Они провисли посередине, потому что ты или тот, кто их вешал, не измерил толком расстояние между кронштейнами. Я просматриваю корешки, чтобы получить представление о твоих вкусах, и нахожу их скучными, пожалуй, даже мещанскими: технические руководства по кинокамерам и осветительным приборам, книги по фотографии, путеводители и атласы; множество глянцевых журналов, с помощью которых ты убивал долгие вечера, пока не встретил Сьюзен; бестселлеры в бумажной обложке, те, что продаются в аэропортах. – Нам не о чем говорить – тебе и мне, – если мы вдруг встретимся. Ты практичен и лишен воображения, вечно требуешь доказательств. Тебе во все нужно ткнуться носом, чтобы окончательно убедиться.

На подоконнике остались пятна от цветочных горшков там, где стояли комнатные растения. Краска выгорела на солнце, белыми остались только эти пять круглых заплат с крупицами засохшей земли и удобрений. В комнате стоит слабый запах пыли, сырости, нестираных рубашек. Эта комната говорит о холостяцких заботах, зыбкости и непостоянстве. Ты часто в отлучках и, возвращаясь к себе, не чувствуешь домашнего уюта.

Я знаю эту комнату так же хорошо, как тебя. Я мысленно поселился в ней в тот самый день, когда впервые узнал о тебе. Она для меня реальна: именно так я зрительно представляю ее, воображаю себе с тех пор, как узнал о твоем существовании. Точно так же я знаю всю твою квартиру, мой интерес к тебе простирается до мельчайших деталей твоей жизни.

Сьюзен с широко раскрытыми глазами сидит в кресле у окна и наблюдает за тобой, пытаясь понять, чего тебе надо. Она положила свою холщовую сумку на пол, ручка змеей свернулась на ноге. Рядом с креслом на ковре валяется раскрытая папка – в ней я принес тогда свою повесть. Темное пятно влаги расползлось на ковре возле опрокинутой банки. Ты всего в нескольких шагах от Сьюзен, ты застыл в своем поиске: поза та же, что в момент, когда я приказал тебе замереть.

Чего ты добиваешься, так настойчиво пытаясь до меня добраться? Если ты даже отыщешь меня, что будешь делать? Тебе так хочется разрешить все шумной потасовкой? Неужели я еще что-то для тебя значу, ведь я оставил тебя в покое много недель назад? Свои отношения со Сьюзен ты тоже решил разорвать сам. Меня это устраивает, и тебя, в общем, тоже. Как только вы расстанетесь окончательно, у нас с тобой тоже все закончится. Так какое же тебе до меня дело?

Но Сьюзен показала тебе напоследок то, что я о тебе написал, и вот это уже имеет значение!

Ты сжимаешь мое сочинение в кулаке, Грей, понимая, что тебя отменили как личность. Все, что ты помнил о своем пребывании в Девоне, стало вдруг фальшью, как только ты понял, что и это тоже придумал я. Но ведь именно оттуда начинается все дальнейшее, значит, и его тоже отменили.

Ты полагал, что можешь доверять своим воспоминаниям, раз они убедительны. Смею тебя уверить, что это не так.

Веришь ли ты мне? Насколько хороша твоя память? Можешь ли ты вообще доверять тому, что помнишь, или веришь только тому, что тебе говорят?

Все мы – плоды фантазии: ты одна небылица, Сьюзен – другая, я – тоже фикция, пусть в меньшей степени, чем остальные. Я тебя использовал, заставил говорить вместо себя. Я сотворил тебя, Грей. Если ты сомневаешься в моем существовании, то я не верю в твое гораздо сильнее.

Зачем сопротивляться этой мысли? Все мы творим небылицы. Ни один из нас не тот, кем хочет казаться. Встречаясь с другими людьми, мы пытаемся навязать им некий образ самих себя, надеясь, что он будет им приятен или как-то на них повлияет. Когда мы влюбляемся, то становимся слепы к тому, чего не хотим видеть. Мы выбираем себе стиль одежды, марку автомобиля, поселяемся в том или ином районе, создавая в глазах окружающих некий образ нас самих. Мы просеиваем и сортируем свои воспоминания не с целью осмыслить прошлое, но стремясь подогнать его под нынешнее понимание самих себя.

Стремление непрестанно переписывать себя, придумывать собственный образ для нас и окружающих, присутствует в каждом. Втайне же мы всегда надеемся, что наша истинная сущность останется скрытой от посторонних.

Как раз этим я и занимался.

На самом деле ты – это вовсе не ты. Ты – тот, кем я заставил тебя казаться. Сьюзен вовсе не Сью. И я тоже не Найалл, Найалл – одно из моих воплощений. У меня снова нет имени. Я – только «Я».

На этом я ставлю точку, хотя такой финал вряд ли тебя порадует. Жизнь неоднозначна. Счастливого конца не бывает. Объяснений никто не дает.

Что тебе останется от Сьюзен?

Ничего не останется. Ей придется быть со мной.

Я мог бы покинуть тебя здесь, в злую для тебя минуту, замершим навеки, бросить как неоконченную повесть.

Заманчиво, но неправильно. Твоя настоящая жизнь продолжается, и ты можешь в нее вернуться. Возможно, все пойдет лучше, твое тело окрепнет, придет успех в делах. Ты едва ли поймешь почему. Ты обо всем забудешь, наведешь негативную галлюцинацию – тебе ведь не впервой. Твоя забывчивость – не что иное, как неумение видеть.

В этом году лето снова выдалось жарким. К концу июня для Ричарда Грея забрезжила перспектива постоянной работы. Один из друзей, работавших на Би-би-си, устроил ему встречу с главой отделения художественного кино. После собеседования Грея заверили, что с ним заключат контракт начиная с сентября.

Имея лето в полном своем распоряжении, Грей снова маялся от безделья. Ему удалось получить небольшую работу на Мальте, но скоро она подошла к концу, и он снова принялся лентяйничать. Наконец подоспела компенсация от Министерства внутренних дел. Она оказалась меньше, чем он рассчитывал, но достаточной, чтобы не беспокоиться о самом насущном. Боли прекратились, конечности работали нормально, но он купил-таки новую машину с автоматической коробкой. Старый «ниссан» начал сдавать, раздражая его завыванием стартера из-за севшего аккумулятора. Когда Александра вернулась из Эксетера в Лондон, чтобы закончить диссертацию, он колебался неделю или две, а потом предложил ей вместе поехать в отпуск.

Они отправились во Францию на новой машине, неторопливо переезжали с места на место, руководствуясь прихотью Александры или любопытством Грея, которое подстегивалось воспоминаниями. Побывали в Париже, Лионе и Гренобле, затем отправились на Ривьеру. Сезон еще не наступил, поэтому на побережье было не очень людно. Грей находил Александру восхитительной, хотя она была на несколько лет моложе его. Они предавались любви, экзотические ландшафты служили достойным фоном для их романа. Они никогда не говорили о прошлом, не возвращались к их первому знакомству и вообще жили сегодняшним днем, в радостном мире праздности и любви. Долгое время они оставались на побережье, загорали, купались, смотрели достопримечательности. Заехали они ненадолго и в Сен-Тропез, и там Грей набрел на небольшой магазинчик, где продавались открытки с репродукциями старинных фотографий. Ему особенно понравилась одна, с изображением гавани в те времена, когда здесь был простой рыбацкий поселок. Он купил ее и послал Сью. «Жаль, что тебя здесь нет», – написал он, старательно выводя каждую букву, и поставил вместо подписи букву «X».

^{^[1]} Еще вина, пожалуйста (фр. )

^{^[2]} Комплексный обед (фр. )

^{^[3]} Денежная реформа 1961 года ввела в оборот «новый франк», равный 100 старым. Однако во многих кафе, ресторанах, отелях цены еще долго указывались в старых франках

^{^[4]} Включая обслуживание (фр. )

^{^[5]} Спасибо, сударь (фр. )

^{^[6]} Спокойной ночи, до скорого свидания (фр. )

^{^[7]} Частный пляж (фр. )

^{^[8]} Портовая набережная (фр. )

^{^[9]} Англичане (фр. )

^{^[10]} Привет, сеньор! (исп. )

^{^[11]} Нет. Какой-то испанец (фр. )

^{^[12]} Ха! Очень уж жалок. Разве что испанская знаменитость! (фр. )

^{^[13]} Большой пляж (фр. )

^{^[14]} Городской отель (фр. )

^{^[15]} Высоты Прованса (фр. )

^{^[16]} Экспорт (фр. )

^{^[17]} Сделано во Франции (англ. )

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 17 1819