Уилбур Смит 11 страница

– Рамон, любимый, я так волновалась. Почему ты так долго не звонил?

– Прости меня, пожалуйста, Белла, – звуки его голоса, такие глубокие и мелодичные, сразу подействовали на нее успокаивающе, и ее собственный голос превратился в довольное мурлыкание.

– Ты все еще любишь меня?

– Прилетай в Париж, и я это тебе докажу.

– Когда?

– Сию минуту. Я заказал тебе билет на одиннадцатый рейс «Эр Франс». Билет ждет тебя в аэропорту. В два часа ты уже будешь здесь.

– А где мы встретимся?

– В «Плаза Атене». Я снял там номер.

– Рамон, любимый, ты меня совсем избалуешь.

– Ровно настолько, насколько ты этого заслуживаешь. Она тут же помчалась в аэропорт. Однако вылет рейса «Эр Франс» был задержан на целых сорок минут. К тому же парижские носильщики в этот день работали «по правилам», так что Изабелла проторчала у багажного транспортера почти час и уже готова была лопнуть от злости, когда ее саквояж соизволил, наконец, неторопливо прибыть в ее распоряжение. Такси остановилось на Авеню Монталь перед элегантным фасадом «Плаза Атене» с алыми карнизами уже в шестом часу вечера.

Она подумала, что Рамон, скорее всего, будет ждать ее в сверкающем зеркалами мраморном холле, и, войдя через вращающиеся стеклянные двери, быстро огляделась по сторонам. В холле его не было. Она не обратила никакого внимания на сухопарую фигуру, расположившуюся в одном из позолоченных, обитых парчой кресел напротив регистрационной стойки. Человек в кресле приподнял свою совершенно седую голову и с минуту разглядывал ее странно безжизненными, черными, как смоль, глазами. Затем с усилием откашлялся и вновь переключил свое внимание на газету, которую читал до ее появления.

Изабелла решительным шагом направилась к регистрационной стойке.

– У вас остановился маркиз де Сантьяго‑ и‑ Мачадо. Я его жена.

– Одну минуту, мадам. – Консьерж в униформе тщательно просмотрел список гостей, недоуменно покачал головой и вновь взглянул на начало списка.

– Прошу прощения, маркиза. В настоящий момент маркиз у нас не проживает.

– Возможно, он зарегистрировался как месье Мачадо.

– Боюсь, что нет. Этой фамилии нет в списке. Изабелла ничего не могла понять.

– Это очень странно. Я разговаривала с ним только сегодня утром.

– Я еще раз все проверю. – Консьерж отошел на минуту, чтобы проконсультироваться с администратором, и тут же вернулся. – К сожалению, ваш муж у нас не останавливался и не заказывал номер.

– Наверное, он где‑ то задержался, – Изабелла постаралась скрыть свое беспокойство. – Найдется ли у вас номер для меня?

– Отель переполнен. – Консьерж огорченно развел руками. – Весна, понимаете ли. Я просто в отчаянии, маркиза. Сейчас в Париже яблоку негде упасть.

– Он наверняка скоро приедет, – оптимистично заявила Изабелла. – Я могу подождать своего мужа на галерее?

– Разумеется, маркиза. Официант принесет вам кофе и любые напитки, какие вы пожелаете. А носильщик присмотрит за вашими вещами.

Когда она направилась в сторону длинной галереи, служащей модным местом встречи для всего парижского бомонда в эти вечерние часы, седой джентльмен поднялся со своего кресла. Он двигался с немалым трудом, походкой слабого, больного старика, но Изабелла в охватившей ее панике даже не посмотрела в его сторону. Сисеро, а это был именно он, вышел на улицу, швейцар остановил для него такси, и оно поехало на улицу Гренель. Он прошел пешком квартал до советского посольства; охранник, дежуривший в подъезде, узнал его и открыл перед ним дверь.

Джо Сисеро поднялся на второй этаж в кабинет военного атташе и набрал номер телефона в Малаге.

– Женщина ждет в отеле, – хрипло прошептал он в трубку. – Она не сможет вернуться раньше, чем завтра в полдень. Можете действовать согласно плану.

Незадолго до семи часов вечера консьерж разыскал Изабеллу на галерее.

– У нас отменили один из предварительных заказов, маркиза. Так что мы можем предложить вам номер. Я уже велел отнести наверх ваш багаж.

Она готова была расцеловать его, но ограничилась чаевыми в сто франков.

Из номера позвонила на квартиру в Малаге. Надеялась, что Рамон предупредил Адру и та передаст ей новые указания, поскольку их планы явно расстроились. Однако телефон не отвечал, хотя прозвонил раз сто, не меньше, прежде чем она повесила трубку. Теперь уж Изабелла встревожилась не на шутку. Адра не могла не слышать звонка; телефон стоял в прихожей прямо напротив двери ее спальни. В течение ночи Изабелла еще дважды звонила, но столь же безуспешно.

– Должно быть, телефон испортился, – попыталась она успокоить себя, но при этом всю ночь так и не сомкнула глаз.

Наутро, как только открылись авиакассы, заказала билет до Малаги; бессонная ночь так вымотала ее, что она целый час проспала в самолете, невзирая на все свои волнения. Когда самолет сел в аэропорту Малаги, уже минул полдень.

Такси доставило ее к самой двери дома; она вытащила свой чемодан из машины и поставила его на ступеньки у входа. Пальцами, дрожащими от усталости и нервного напряжения, нащупала ключ и после нескольких безуспешных попыток вставила его в замок.

В квартире было непривычно тихо; стоя у открытой двери, она слышала только собственный голос.

– Адра, я вернулась. Где ты?

Заглянула в кухню, затем в комнату Адры. Комната была пуста; побежала наверх, перепрыгивая через ступеньки, и как вкопанная остановилась у двери своей спальни. Дверь распахнута настежь.

Кроватка Никки по‑ прежнему стояла в нише напротив окна. Простыни, подушка, одеяло – все дорогое детское белье, присланное Майклом, исчезло. Столик у кроватки, который до отъезда был завален мягкими игрушками Никки, всевозможными мишками, зайками, диснеевскими персонажами, которые она покупала в огромных количествах, теперь был пуст.

Изабелла бросилась к двери, ведущей на террасу, и выглянула наружу. Коляска тоже исчезла.

– Адра! – закричала она и отчетливо расслышала в своем голосе тонкие, пронзительные нотки паническое го ужаса.

– Где ты?

Металась из комнаты в комнату; везде было пусто.

– Никки! Мальчик мой! Боже мой! Ради Бога, куда вы дели Никки?

Обнаружила, что вновь стоит в своей спальне возле его пустой кроватки.

– Ничего не понимаю. Что могло случиться?

По какому‑ то наитию вдруг резко повернулась и распахнула дверцы комода, где лежали вещи Никки. Комод был пуст. Пеленки, распашонки, кофточки – все исчезло.

– Он в больнице. – Слова вырывались из ее горла вперемежку с рыданиями. – С моим ребенком что‑ то случилось!

Бросилась вниз по лестнице, схватила телефонную трубку и тут же замерла, увидев конверт, прикрепленный к рычагу телефона. Выронила трубку и схватила конверт. Ее руки так тряслись, что она с трудом могла разобрать слова, начертанные на одном‑ единственном листе бумаги, вырванном из записной книжки.

Тем не менее, мгновенно узнала почерк Рамона; на нее нахлынула предательская волна облегчения, которая, увы, столь же быстро схлынула, едва она прочла то, что там было написано: «Николас со мной. Пока он в безопасности. Если ты хочешь когда‑ либо его снова увидеть, ты должна строго следовать этим инструкциям. Ни с кем не разговаривай в Малаге. Повторяю, никому ни слова. Немедленно съезжай с квартиры и возвращайся в Лондон. На Кадогэн‑ сквер с тобой свяжутся. Никому не рассказывай о случившемся, даже своему брату Майклу. Неукоснительно придерживайся этих инструкций. Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть. Уничтожь эту записку. Р. »

Ее ноги обмякли, подкосились, она медленно сползла по стене на кафельный пол и так и осталась сидеть, вытянув их перед собой, как будто они отсоединились от нее у самого основания и больше ей не принадлежали. Вновь и вновь перечитывала записку, тщетно силясь уяснить смысл.

– Мой мальчик, – шептала она. – Мой маленький Никки. – Затем она вслух перечитала эти страшные слова: «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть».

Ее рука, сжимавшая записку, бессильно упала на колени; глаза бессмысленно уставились на противоположную стену прихожей. Было такое чувство, что весь мир, вся ее жизнь вдруг исчезли, растворились в каком‑ то жутком бездонном провале. Внутри у нее было так же пусто, как и на этой голой кирпичной стене напротив ее.

Она не знала, как долго так просидела, но в конце концов невероятным усилием воли заставила себя подняться. Опираясь о стену, встала на ноги. Потом вновь поднялась по лестнице в спальню и направилась прямо к шкафу Рамона. Распахнула дверцы и обнаружила, что он тоже пуст. Исчезли даже плечики для одежды. Двигаясь, как во сне, побрела к его комоду и поочередно заглянула в каждый пустой ящик. Рамон не оставил за собой ничего.

Пошатываясь, как оглушенная взрывом бомбы, ничего не видя вокруг, на чужих негнущихся ногах, добрела до ниши и опустилась на колени перед пустой кроваткой Никки.

– Мой маленький. Что они с тобой сделали?

Тут она заметила, что что‑ то застряло между маленьким матрацем и деревянными брусьями кроватки. Вытащила этот предмет и стиснула его обеими руками. Стоя на коленях у кроватки, словно перед алтарем, держала на вытянутых руках эту бесценную реликвию. То был вязаный башмачок Никки, мягкий комочек шерсти с голубой атласной ленточкой, которой он привязывался к его пухлой розовой ножке. Она прижала его к лицу и вдохнула нежный ароматный запах – запах своего сына.

И только тогда разрыдалась. Рыдала горько и безутешно, рыдала до тех пор, пока последние силы не оставили ее и она не затихла в полном изнеможении. К этому времени вечерняя тень опустилась на террасу, проникла в спальню, и ей едва хватило сил доползти до их двуспальной кровати и свернуться калачиком, поджав под себя ноги. Уснула, крепко прижимая шерстяной башмачок к своей щеке.

Когда Изабелла проснулась, было еще темно. Какое‑ то время лежала неподвижно, охваченная чувством мрачной безысходности, силясь понять, откуда оно взялось. Затем, внезапно, весь вчерашний кошмар обрушился на нее, она с трудом приподнялась и в ужасе огляделась.

Записка Рамона лежала на столике у кровати. Взяла ее и еще раз перечитала, пытаясь хоть что‑ то понять.

– Рамон, любимый, что же ты с нами делаешь? – прошептала она. Затем, повинуясь его распоряжениям, отнесла записку в ванную, подошла к унитазу и порвала ее на мелкие кусочки. Бросила их в унитаз и спустила воду. Знала, что каждое слово этой записки навечно впечаталось в ее памяти; у нее не было ни нужды, ни желания хранить этот страшный листок бумаги.

Приняла душ, оделась и приготовила себе тост и чашку кофе. Они были совершенно безвкусные. Во рту все задеревенело, будто она прополоскала его кипятком.

Затем принялась тщательно обыскивать квартиру. Начала с комнаты Адры. От Адры Оливарес не осталось ни малейшего следа: ни нитки от ее одежды, ни флакона или тюбика с лекарством или косметикой на полочке в ванной, ни даже единого волоска с головы на подушке в спальне.

Осмотрела гостиную и кухню; та же самая картина; не осталось ничего, кроме взятой напрокат мебели и посуды и остатков еды в холодильнике.

Поднялась обратно в спальню. В заднюю стенку комода Рамона был встроен маленький сейф, но его стальная дверца распахнута настежь, и все бумаги исчезли, в том числе свидетельство о рождении Никки и акт об усыновлении.

Изабелла села на кровать и постаралась привести в порядок свои мысли, отчаянно пытаясь найти хоть какое‑ то объяснение всему этому безумию. Снова и снова прокручивала в голове происшедшее, чтобы не упустить ни малейшей детали, которая могла бы навести на след.

Но все решения неотвратимо подталкивали к одному‑ единственному выводу. Рамон попал в беду. Скорее всего, это было что‑ то поистине ужасное; связанное с таинственной, скрытой стороной его жизни. Она уже не сомневалась в том, что ему пришлось уехать вместе с Никки под давлением чрезвычайных обстоятельств. Понимала, что обязана сделать все от нее зависящее, чтобы им помочь, помочь Рамону и Никки, двум самым главным людям в ее жизни. Знала, что должна неукоснительно придерживаться его указаний. От этого зависела их безопасность, а может быть, и жизнь. И все же она не могла этого просто так оставить. Ей необходимо было узнать как можно больше; любая мелочь могла оказаться полезной.

Она вышла из квартиры, спустилась по лестнице. На другой стороне улицы была небольшая булочная; за прошедшие месяцы Изабелла сдружилась с женой ее владельца. Когда Изабелла перебежала через дорогу, та как раз поднимала ставни на окнах магазинчика.

– Да, – сообщила ей жена булочника, – после того, как вы уехали в четверг, Адра вывозила Николаса из дома в коляске. Они отправились на прогулку в сторону моря и вернулись как раз перед тем, как я закрыла магазин. Я видела, как они поднимались в вашу квартиру, но после этого я их больше не видела.

Изабелла двинулась дальше, по дороге расспрашивая всех торговцев, чьи заведения располагались неподалеку от ее дома. Некоторые из них также видели, как Адра с Никки вернулись домой вечером в четверг, но никто не знал, что произошло с ними после этого. Последней надеждой был мальчишка, чистильщик обуви, обосновавшийся на углу парка. Рамон всегда позволял ему полировать свои штиблеты и при этом вознаграждал с поистине царской щедростью. Он был одним из любимчиков Изабеллы.

– Да, сеньора, – весело ухмыльнулся чистильщик, сидя на корточках над своим ящиком. – Вечером в четверг я работал допоздна, понимаете, кино, ярмарка и все такое. И вот в десять часов я увидел маркиза. Он приехал на большой черной машине. С ним были еще двое. Они поставили машину у тротуара и поднялись наверх.

– А как выглядели эти двое, малыш? Ты их знаешь? Раньше ты их видел?

– Ни разу. Два таких здоровых жлоба – скорее всего, полицейские. Одним словом, от таких надо держаться подальше. Я вообще не люблю полицейских. Ну вот, они все вместе поднялись наверх, а вскоре вышли обратно на улицу. В руках у них были чемоданы, очень большие чемоданы. Вместе с ними вышла и Адра. Она несла Нико; потом все сели в машину и уехали. Вот и все. Больше я их не видел.

Присутствие «двух здоровых жлобов» лишь подтвердило догадку; вне всякого сомнения, Рамон действовал по принуждению. Изабелла поняла, что ей ничего не остается делать, как только в точности следовать инструкциям Рамона, изложенным в записке. Она вернулась в квартиру и стала собирать вещи. Всю одежду, которую носила, будучи беременной, оставила валяться на полу в спальне, а остальные наряды легко вместились в два чемодана.

Подойдя к шкафчику, где хранилась ее косметика, обнаружила, что толстый фотоальбом с многочисленными снимками, которые были сделаны после рождения Никки, бесследно исчез вместе с конвертами, содержавшими негативы. И вдруг с ужасом поняла, что у нее не осталось ничего, что напоминало бы о ребенке, ни одной его фотографии, ни одной вещи, кроме единственного шерстяного башмачка, найденного в кроватке.

Она стащила набитые чемоданы вниз по лестнице и запихала их в багажник «мини». Затем перешла через улицу и поговорила с женой булочника.

– Если мой муж вернется и станет обо мне спрашивать, скажите ему, что я уехала в Лондон.

– А где Нико? У вас все в порядке, сеньора? – На лице женщины читалась искренняя симпатия, и Изабелла непринужденно улыбнулась.

– Нико с моим мужем. Я скоро встречусь с ними в Лондоне. Muchas gracias рог su ayuda, senora. Adios. [5]

* * *

Изабелла ехала на север, и путь казался ей бесконечным. Каждый эпизод последних несколько дней, прошедших с того момента, когда она в последний раз видела своего сына, снова и снова прокручивался в мозгу; чувствовала, что понемногу сходит с ума.

Очутившись, наконец, на пароме, который курсировал между французским и английским побережьем, она пренебрегла шумным и веселым обществом, собравшимся в переполненном салоне, и поднялась на верхнюю палубу. Был холодный серый день; северный ветер срывал седые верхушки волн и разбрасывал их окрест белыми фонтанами пены и брызг. Этот ветер вкупе с отчаянием пронизывал насквозь, ее била мелкая дрожь, и даже теплая стеганая куртка была бессильна защитить ее. И все же резкая боль в распухшей груди в конце концов заставила спуститься вниз. В женском туалете ей пришлось воспользоваться специальным насосом, чтобы отсосать молоко, которое предназначалось сыну.

– О Никки, Никки! – тихо причитала Изабелла, наблюдая, как густая белая жидкость стекает в унитаз; в эту минуту она явственно ощутила его маленький ротик, прильнувший к ее соскам, его запах и тепло «доверчивого» тела на своей исстрадавшейся груди.

Слезы навернулись на глаза, но она невероятным усилием воли взяла себя в руки. «У тебя начинаются галлюцинации, – уговаривала саму себя. – Ты должна быть сильной. Ты не имеешь права сдаваться. Ты должна быть сильной ради Никки. Перестань хныкать и скулить, слышишь, перестань! »

Она въехала на Кадогэн‑ сквер под проливным дождем; в квартире было холодно и неуютно. Распаковывая вещи, внезапно вспомнила обещание, данное отцу. Швырнула на пол платье, которое держала в руках, и побежала в гостиную.

– Междугородная, я хочу заказать разговор с Кейптауном, Южная Африка.

В это позднее время ее соединили менее чем за десять минут. Трубку снял один из слуг, и она уже открыла рот, чтобы попросить к телефону отца, как вдруг суровое предостережение Рамона всплыло в сознании со всей своей ужасной силой. «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки».

Молча положила трубку на рычаг, твердо решив дождаться обещанного контакта.

Прошло шесть дней; ничего не происходило. За все это время она ни разу не выходила из квартиры, не смея удаляться от телефона. Никому не звонила, ни с кем не разговаривала, за исключением экономки, пыталась как‑ то отвлечься с помощью книг и телевизора. Подобная неопределенность только усиливала отчаяние; Изабелла ловила себя на том, что сколько бы она ни пялилась на страницы книг или на маленький дрожащий экран телевизора, слова и образы ни о чем ей не говорили. Только ее горе стояло перед глазами. Только ее утрата имела значение. Только ее боль пребывала в ней неизменно.

Она почти ничего не ела, и через три дня молоко в груди иссякло. Страшно похудела. Волосы, одно из главных составляющих ее красоты, поблекли и высохли. Как‑ то взглянула на себя в зеркало и обнаружила, что черты лица обострились, глаза запали, кожа вокруг них потрескалась, а янтарный средиземноморский загар приобрел какой‑ то болезненно‑ желтоватый оттенок, словно у больного малярией.

Ждала, и это ожидание было худшей из пыток. Каждый час казался вечностью; чувствовала, что нервы на пределе. Наконец, на шестой день зазвонил телефон. Она моментально сорвала трубку, не дождавшись второго звонка.

– Я звоню по поручению Рамона. – Это был женский, голос с едва уловимым акцентом, возможно, среднеевропейским. – Немедленно выходите из дому. Возьмите такси и доедете до пересечения Ройал Хоспитэл роуд на набережной в направлении Вестминстера. Вас окликнут, назвав Красной Розой. В дальнейшем следуйте распоряжениям этого человека, – сказала незнакомка. – Пожалуйста, повторите данные вам инструкции.

Задыхаясь от волнения, Изабелла повиновалась.

– Правильно, – и женщина повесила трубку.

Не успела Изабелла пройти и сотни ярдов по набережной вдоль Темзы, как мимо нее в том же направлении медленно проехал маленький автофургон без номерных знаков. Обогнав ее, остановился у края тротуара; задняя дверца открылась, и она увидела пожилую женщину в сером пальто, сидевшую на скамеечке у боковой стены.

– Красная Роза, – Изабелла сразу узнала голос, говоривший с ней по телефону. – Садитесь.

Изабелла быстро скользнула в фургон и уселась на скамейке напротив этой женщины. Та захлопнула дверцу, и фургон тут же тронулся с места.

В кузове не было ни одного окошка или какого‑ либо иного отверстия, за исключением вентилятора в крыше, прямо над головой Изабеллы. Так что она не могла выглянуть наружу и, хотя поначалу пыталась определить маршрут по поворотам и остановкам, вскоре совершенно запуталась и отказалась от этой затеи.

– Куда вы меня везете? – спросила у женщины, сидевшей напротив.

– Прошу вас молчать.

И Изабелла смирилась. Подняла воротник и засунула руки глубоко в карманы своей куртки. Ехали, по ее часам, ровно двадцать три минуты, затем фургон остановился, и заднюю дверцу распахнули снаружи.

Они были в гараже. По некрашеным бетонным столбам, поддерживавшим низкую крышу, и по крутому наклонному въезду в дальнем конце длинного узкого помещения она определила, что это подземный гараж.

Женщина в сером пальто взяла ее за локоть и помогла выйти из фургона. Только сейчас, почувствовав эту хватку, Изабелла осознала, какой физической силой обладала попутчица. Рука напоминала лапу гориллы; она возвышалась над Изабеллой, подобно некоему громадному изваянию, с широченными мясистыми плечами под серым невзрачным сукном.

– Следуйте за мной. – Не отпуская руки, повела Изабеллу к дверям лифта, находившимся прямо напротив фургона. Стальные пальцы больно сжимали ей локоть, но Изабелла все же успела быстро оглядеться вокруг. Помимо фургона, в гараже стояло еще с десяток машин; по крайней мере две из них имели дипломатические номерные знаки.

Двери лифта открылись, и женщина втолкнула Изабеллу внутрь. Взглянув на кнопочную панель, она лишний раз убедилась в правильности своей догадки. Светящийся указатель свидетельствовал, что они находятся на «II цокольном уровне». Женщина нажала кнопку третьего этажа, и они молча поехали вверх; вскоре на указателе загорелась надпись «III уровень», лифт остановился, и они очутились в длинном пустом коридоре с деревянным полом. Бок о бок зашагали по этому коридору, по‑ прежнему не произнося ни слова. Кроме них, в коридоре никого не было; все двери по обеим сторонам закрыты.

Коридор вскоре кончился, и дверь в его конце распахнулась при приближении. Другая, столь же крупная женщина, с широким славянским лицом, также одетая во все серое, ввела их в небольшой зал, видимо, служивший учебной аудиторией или кинозалом. Два ряда кресел были установлены напротив высокой кафедры и экрана, занимавшего всю дальнюю стену.

Спутница Изабеллы подвела ее к креслу в самой середине первого ряда.

– Садитесь, – приказала она, и Изабелла опустилась на холодное гладкое пластмассовое сиденье. Обе женщины зашли за кресло и встали сзади. Несколько минут в зале царила мертвая тишина. Затем маленькая дверь справа от кафедры тихо отворилась, и на пороге появился человек, которого Изабелла видела впервые.

Он двигался медленно, с трудом, как слабый, больной старик. Совершенно седые, с желтоватым оттенком волосы свисали на уши и лоб. Был очень бледен; на лице лежала неизгладимая печать прожитых лет и перенесенных страданий, так что Изабелла даже прониклась каким‑ то сочувствием к нему, но тут увидела его глаза.

Она узнала эти глаза и содрогнулась от глубокого отвращения. Однажды она с отцом отправилась в море на зафрахтованной рыбацкой шхуне из Блек‑ Ривера. Шаса ловил на живую скумбрию вдоль океанической впадины у побережья острова Маврикий, под сенью горы Ле Морн Брабант, и подцепил на крючок гигантскую акулу. После ожесточенного двухчасового сражения ему удалось подтащить эту тварь к борту шхуны. Когда ее заостренная морда показалась на поверхности, Изабелла стояла на палубе, перегнувшись через перила, и смогла взглянуть ей прямо в глаза. Они были черными и безжалостными, без какой‑ либо очерченной границы между радужной оболочкой и зрачком, две бездонные дыры, находящиеся, как почудилось, у порога самой преисподней. И теперь на нее смотрели эти же самые глаза.

Перехватило дыхание, она вся съежилась под этим жутким нечеловеческим взглядом; наконец человек заговорил. От неожиданности пленница вздрогнула. Его голос был тихим и хриплым. Пришлось слегка податься вперед, чтобы разобрать слова.

– Изабелла Кортни, с этой минуты это имя никогда не будет упоминаться при любых контактах. Вас будут называть и вы будете называть себя только Красной Розой. Вы хорошо меня поняли?

Она молча кивнула, не доверяя собственному голосу.

Старик поднес ко рту дымящуюся сигарету, которую держал между двух пальцев, и глубоко затянулся. Затем вновь заговорил сквозь густые клубы дыма.

– У меня есть для вас послание в форме магнитофонной записи. – Он сошел с кафедры и присел в дальнем от нее конце ряда.

Когда устроился в кресле, в зале погас свет. Послышалось легкое гудение электронной аппаратуры; затем экран загорелся. Появилась комната с голыми стенами и полом, выложенными белым кафелем. «Лаборатория или операционная», – подумала она.

В центре комнаты был стол, а на нем стояла стеклянная емкость, очень похожая на один из тех аквариумов, в которых в зоомагазинах экспонируются декоративные тропические рыбки. Емкость была наполнена водой, которая на несколько дюймов не доходила до верхнего края. Рядом с ней на столе располагались какой‑ то медицинский прибор и разные медицинские инструменты и оборудование. Она узнала переносный кислородный баллон и кислородную маску. Маска была миниатюрная, приспособленная для младенцев и маленьких детей.

Над столом наклонился человек. Он стоял спиной к камере, лица не было видно. На нем был белый халат, из тех, что обычно носят в лабораториях. Затем повернулся к камере, и Изабелла увидела, что на голове у него матерчатая хирургическая шапочка, а лицо закрыто марлевой повязкой.

Он начал говорить ровным, спокойным голосом, с заметным восточноевропейским акцентом. Казалось, что непосредственно обращается к Изабелле.

– Вы получили приказ ни с кем не разговаривать, ни в Малаге, ни где‑ либо еще. Вы преднамеренно нарушили этот приказ. – Человек смотрел на нее с экрана, и его взгляд казался ей потусторонним, как у призрака.

– Я очень сожалею, – ответила она ему, как будто он мог ее услышать. – Я страшно волновалась. Я не могла…

– Молчите! – прошипела одна из женщин, стоявших за ее спиной. Чья‑ то рука стиснула ее плечо, пальцы вонзились в ее тело с такой силой, что она охнула.

Человек с экрана тем временем продолжал свою речь.

– Вы были предупреждены, что ваше неповиновение будет иметь печальные последствия для вашего сына. Вы пренебрегли этим предупреждением. То, что вы сейчас увидите, продемонстрирует вам первые из этих последствий.

Он подал знак кому‑ то, находившемуся вне поля зрения камеры, и к нему подошел еще один человек. Его пол определить было невозможно, ибо на нем также были матерчатая шапочка и хирургическая маска, полностью скрывавшие голову и лицо, за исключением узкой полоски для глаз. Длинный хирургический халат спускался ниже колен, а концы были заправлены в белые резиновые сапоги.

– Это высококвалифицированный врач, который будет наблюдать за процедурой, – пояснил человек на экране.

Врач держал в руках какой‑ то сверток. Только когда он положил этот сверток на стол рядом со стеклянной емкостью и из‑ под пеленок высунулась, отчаянно брыкаясь, крохотная голая ножка, Изабелла поняла, что это ребенок. Быстрыми натренированными движениями врач распеленал младенца; и видеокамера крупным планом показала Никки, который лежал теперь голышом на столе, суча ножками в воздухе; в тихой комнате отчетливо слышались издаваемые им булькающие звуки.

Изабелла сунула в рот пальцы и изо всех сил стиснула их зубами, чтобы сдержать крик, рвущийся из горла.

Врач прикрепил к голой груди Никки две маленькие черные присоски. От них отходили тонкие провода, которые врач присоединил к электронному прибору; затем включил его. На индикаторе мягким зеленым светом зажглись цифры; рассказчик все тем же бесстрастным голосом пояснил:

– Этот прибор будет измерять дыхание и сердцебиение ребенка.

Врач поднял глаза от своей аппаратуры и кивнул. Рассказчик обошел вокруг стола и стал лицом к камере.

– Ты – Красная Роза, – произнес он, делая особое ударение на имени. – И в дальнейшем будешь выполнять все приказы, полученные тобой на это имя.

Он нагнулся, взял Никки одной рукой за обе щиколотки и поднял его над столом. Никки издал удивленное повизгивание и повис вниз головой, похожий на маленькую розовую бескрылую летучую мышь.

– Сейчас ты увидишь последствия своего неповиновения.

Он встряхнул ребенка и, по‑ прежнему держа его вниз головой, поднес его к стеклянной емкости. Никки изгибался, пытаясь приподнять головку, размахивал руками, сжимал и разжимал кулачки, издавая при этом булькающие звуки беспокойства и страха. Медленно демонстратор стал опускать ребенка головой в воду, и тихое бульканье резко оборвалось. Видеокамера наехала на прозрачную стенку аквариума и крупным планом показала лицо, погруженное в воду. Качество пленки было превосходное, и цвет изображения ничем не отличался от естественного.

Изабелла дико вскрикнула и попыталась вскочить со своего места. Обе женщины разом схватили ее сзади и затолкали обратно в кресло.

На экране Никки корчился в руке демонстратора. Его личико под водой исказилось, из ноздрей вырывались серебряные пузырьки. Казалось, что оно на глазах разбухает и темнеет.

Изабелла все еще кричала и вырывалась, когда на экране врач в маске быстро поднял глаза от прибора, фиксировавшего сердцебиение, и резко произнес по‑ испански:

– Хватит! Достаточно, товарищ!

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒