Уилбур Смит 9 страница

Он терпеливо слушал ее болтовню, время от времени поддакивая и дожидаясь подходящего момента для очередного хода; вскоре она сама предоставила ему удобный случай.

– Но, Рамон, дорогой мой, нас уже сильно поджимает время. Бабушке понадобится минимум шесть недель для того, чтобы все подготовить, а к тому времени я уже не буду пролезать в двери. И когда пойду к алтарю, впору будет играть не свадебный марш, а песенку «Слоненок на прогулке».

– Нет, Белла, – возразил он. – На свадьбе ты будешь стройной и прекрасной – потому что уже не будешь беременной.

Она резко приподнялась и села в постели.

– Что ты хочешь этим сказать, Рамон? Что‑ то случилось?

– Да. Ты угадала. Боюсь, что моя новость тебя не обрадует. Я получил известие от Натали. Она все еще во Флориде. Она заупрямилась, и все дело застопорилось.

– Ах, Рамон!

– Мне это столь же неприятно, как и тебе. Я делаю все, что от меня зависит, поверь мне.

– Я ненавижу ее, – прошептала она.

– Да, иногда у меня возникает такое же чувство. Но, в конце концов, здесь нет ничего ужасного, это всего лишь маленькое неудобство. Ведь мы в любом случае поженимся, и все будет так, как ты хочешь – и маленькая церковь для рабов, и твои любимые лилии. Просто наш сын родится до того, как все это произойдет.

– Рамон, обещай мне, поклянись, – что мы поженимся, как только ты будешь свободен.

– Клянусь.

Изабелла вновь улеглась рядом с ним, положила голову на его здоровое плечо и уткнулась в него лицом, чтобы скрыть всю степень своего разочарования.

– Я ее ненавижу, но тебя я очень люблю, – призналась она, и на губах Района промелькнула мрачная самодовольная ухмылка; но, увы, незамеченная.

* * *

Рана приковала его к постели на целую неделю, и у них было много времени для разговоров. Белла рассказала Району о Майкле, и ей польстил тот интерес, который он проявил к брату.

Она долго расписывала ему достоинства Майкла и их особые, доверительные отношения. Рамон слушал и понемногу вытягивал из нее все новые и новые сведения. С ним было так просто разговаривать. Он казался ей продолжением ее самой. Незаметно для себя перешла на другие темы, рассказала о других членах семьи, о том, что скрывалось за тем блестящим фасадом, который выставлялся на всеобщее обозрение: об их семейных тайнах, слабостях и скандалах, о разводе Шасы и Тары. Даже упомянула о некоей давней и темной истории, согласно которой ее бабушка будто бы когда‑ то произвела на свет незаконнорожденного сына где‑ то в глуши южноафриканских пустынь.

– Разумеется, все это только слухи, никто никогда не пытался этого доказать. И я не думаю, что у кого‑ то хватило бы смелости попытаться. Бабушка – это страшная сила. – Рассмеялась. – Это еще слабо сказано. И тем не менее тогда, в двадцатые годы, с ней определенно была связана какая‑ то очень сомнительная история.

В конце концов Рамон вновь перевел разговор на Майкла.

– Если он сейчас здесь, в Лондоне, почему бы тебе нас не познакомить? Ты что, стыдишься меня?

– Ой, а можно? Мне в самом деле можно привести его сюда, Рамон? Я ему немного рассказывала о тебе, о нас.

Знаешь, он очень хочет познакомиться с тобой, и я уверена, что он тебе понравится. Он единственный милый и приятный человек из всех Кортни. Что же касается всех остальных… – Она комично закатила глаза.

Майкл заявился с бутылкой отцовского бургундского под мышкой.

– Сначала я хотел принести цветы, – объяснил он, – но потом решил захватить с собой что‑ нибудь более полезное.

Они с Районом пожали руки, в то же время внимательно изучая друг друга. Изабелла, в свою очередь, взволнованно наблюдала за ними, надеясь, что они друг другу понравятся.

– Как твои ребра? – спросил Майкл.

Изабелла сказала ему, что Рамон упал с лошади и сломал три ребра.

– Твоя сестра держит меня под замком. В сущности, у меня нет ничего такого, чего нельзя было бы вылечить стаканом этого прекрасного бугрундского. – Рамон буквально излучал то особое очарование и обезоруживающее дружелюбие, против которых устоять не мог никто. Изабелла почувствовала огромное облегчение. Было ясно, что два самых дорогих и важных для нее человека легко найдут общий язык.

Она взяла бургундское и пошла на кухню за штопором. Когда вернулась с открытой бутылкой и двумя бокалами, Майкл сидел на стуле возле кровати, и оба были уже целиком поглощены разговором.

– В нашем банке мы получаем твою газету «Голден Сити Мейл», авиапочтой, – говорил ему Рамон. – Больше всего мне нравятся в ней статьи, посвященные финансовым и экономическим вопросам.

– А, так, значит, ты занимаешься банковским делом, – кивнул Майкл. – Белла мне об этом не рассказывала.

– Да, я работаю на коммерческий банк. Мы специализируемся на странах Африки южнее Сахары. – И они тут же принялись обсуждать проблемы этого региона Белла сбросила туфли, закатала штанины джинсов и пристроилась на кровати рядом с Рамоном. Она не принимала участия в разговоре, но слушала очень внимательно.

Прежде она понятия не имела, что Рамон так прекрасно разбирается в африканских делах и реалиях, что он настолько глубоко знает людей, места и события, из которых складывалась красочная и причудливая мозаика ее родины. По сравнению с этой дискуссией, все ее предыдущие разговоры с ним казались поверхностными и банальными. Сейчас, слушая, она узнавала все новые и новые факты и открывала для себя идеи, которые никогда раньше не приходили ей в голову.

Судя по всему, знания Рамона произвели на Майкла не меньшее впечатление, чем на нее. Было очевидно, что ему доставляет истинное наслаждение оттачивать свои представления и убеждения на столь сильном и в то же время доброжелательном оппоненте.

Было уже далеко за полночь; принесенная Майклом бутылка вина давно опустела, так же, как и вторая, которую Изабелла извлекла из своих скромных кухонных запасов. Вся спальня насквозь пропиталась дымом сигарет «Кэмел»; наконец, она взглянула на часы и воскликнула:

– Тебя приглашали всего‑ навсего на бокал вина, Микки, а вы уже выдули две бутылки, к тому же Рамон все еще болен. Так что пора и честь знать. – И принесла его пальто.

Помогала ему влезть в рукава, когда Рамон, приподнявшись с постели, негромко произнес:

– Если уж ты решил сделать серию интервью с политэмигрантами, то твоя коллекция будет неполной без Рейли Табаки.

Микки печально усмехнулся.

– Я бы отдал душу дьяволу, чтобы добраться до этого таинственного Табаки. Увы, это просто невозможно; как выражался старик Редьярд, «куда по утрам уходит туман, найдешь там его следы».

– Мне приходилось встречаться с ним в нашем банке по служебным делам. У нас есть досье на всех наших клиентов. Может быть, мне удастся устроить вашу встречу, – небрежно сказал Рамон; Майкл замер, еще не надев пальто, и потрясенно уставился на него.

– Я уже пять лет разыскиваю его. Если бы тебе удалось…

– Позвони мне завтра, часов в двенадцать. Я попробую что‑ нибудь придумать.

В дверях Майкл поцеловал Изабеллу.

– Насколько я понимаю, домой ты сегодня не собираешься?

– А я и так дома. – Она чмокнула его в щеку. – Я временно поселилась на Кадогэн‑ сквер лишь для того, чтобы ты не сразу обо всем догадался, но теперь, я думаю, это уже ни к чему.

– Твой Рамон потрясный мужик, – заявил Майкл, и она совершенно неожиданно почувствовала острый приступ ревности, как будто другая женщина пыталась претендовать на внимание Рамона. Постаралась избавиться от этого наваждения, но тщетно. За всю жизнь это было первым нехорошим чувством по отношению к Микки; она вернулась в спальню, но оно все никак не проходило, более того, еще усилилось, когда Рамон произнес:

– Знаешь, а твой брат мне очень понравился. Он один из тех незаурядных личностей, что встречаются весьма редко.

Ей стало стыдно за свои недобрые чувства к Микки. Ну как она могла хоть на секунду усомниться, что Рамон самый настоящий мужчина, без всяких отклонений. Конечно, Майкл понравился ему благодаря своему обаянию и острому уму, и еще потому, что он ее брат – и все же, все же это грязное, подленькое чувство не покидало ее.

Она наклонилась над кроватью и поцеловала Рамона с такой страстью, что даже сама удивилась. Он на мгновенье оторопел, но его губы тут же распахнулись ей навстречу, их языки сплелись, обволакивая друг друга, как два скользких спаривающихся угря.

В конце концов она оторвалась от него и пристально посмотрела ему в лицо.

– Ты, значит, неделями шляешься где‑ то по Европе, я тут изнываю вся, а когда ты возвращаешься, то валяешься без толку в постели и только лопаешь и спишь, – упрекнула его голосом, севшим от охватившего ее желания. – И тебе абсолютно наплевать на свою няньку или, точнее, прислугу. Ну что же, мистер Рамон, заявляю вам со всей ответственностью, что сегодня день получки и я намерена потребовать с вас плату за все это время.

– Тебе придется мне немного помочь.

– Лежи спокойно. Не двигайся. Это приказ. Мы сами обо всем позаботимся.

Она приподняла одеяло, сунула руку, и ее голос превратился в томное воркование.

– Мы обо всем позаботимся с ним вдвоем. А ты ни во что не вмешивайся.

Потом осторожно взобралась на него, стараясь не задеть перебинтованной груди. Когда член оказался внутри нее, Белла увидела в зеленом зеркале глаз Рамона отражение своего собственного желания и почувствовала, как все ее сомнения разом улетучились. Он принадлежал ей, и только ей.

Потом она лежала, прижавшись к его здоровому плечу, умиротворенная и счастливая, и они лениво переговаривались в темноте, балансируя на тонкой грани между сном и бодрствованием. Когда он снова упомянул Майкла, ей стало совестно за свои недавние подозрения. Было так хорошо и так покойно, она доверяла Рамону, как самой себе. Ей захотелось все ему объяснить, поделиться своими переживаниями.

– Бедный Микки, я и не подозревала, как он страдал все эти годы. Я была самым близким ему человеком, и тем не менее даже я ничего не знала. И только несколько дней назад, и то совершенно случайно, я узнала, что он гомосексуалист…

Эти слова слетели с губ прежде, чем она успела их остановить, и Изабелла вдруг ужаснулась тому, что сделала. Микки доверился ей, а она… Содрогнулась, ожидая реакцию Рамона. Однако услышала совсем не то, чего ожидала услышать.

– Да, – спокойно подтвердил он. – Я догадался. Есть определенные признаки, по котором нельзя ошибиться. Я знал это уже через полчаса после его прихода.

Она почувствовала огромное облегчение. Рамон сам догадался, значит, можно не упрекать себя в предательстве.

– И тебя это не отталкивает?

– Абсолютно, – заверил Рамон. – Многие из них весьма талантливые, творческие и умные люди.

– Да‑ да, Майкл именно такой. Сначала я была шокирована, но теперь мне на это наплевать. Я по‑ прежнему его очень люблю. И все же я беспокоюсь, как бы его не привлекли к суду за такие дела.

– Ну, не думаю, что в наше время такое возможно. Общество уже признало…

– Ты не понимаешь, Рамон. Майкл предпочитает черных, а живет он в Южной Африке.

– Это другое дело. Тогда у него в самом деле могут быть неприятности.

* * *

Майкл позвонил из телефонной будки на Флит стрит без нескольких минут двенадцать; Рамон поднял трубку уже на втором звонке.

– У меня для тебя хорошие новости. Рейли Табака в Лондоне, и он знает о тебе. Это ты в шестидесятом году написал серию статей под заголовком «Ярость»?

– Да, шесть статей для «Мейл»; из‑ за них газета была запрещена службой безопасности.

– Ну так вот, Табака их читал, и они ему понравились. Он согласился с тобой встретиться.

– Боже мой, Рамон. Я просто не знаю, как тебя благодарить. Это самый чудесный случай…

Рамон бесцеремонно оборвал его излияния.

– Он встретится с тобой сегодня вечером, но на определенных условиях.

– Я готов принять любые.

– На встречу ты придешь один. Разумеется, без оружия, и никаких магнитофонов или фотоаппаратов. Он не хочет, чтобы его снимали или записывали голос. На Шепард Буш есть небольшая пивная. – Он продиктовал Майклу адрес. – Ты должен быть там сегодня в семь. В руках у тебя будет букет гвоздик. Тебя встретят и проводят к нему.

– Отлично, я все понял.

– И еще одно условие. Табака хочет прочесть запись этого интервью, прежде чем ты его опубликуешь.

Майкл замолчал на пять долгих секунд. Это требование противоречило всем его журналистским принципам. Оно было равносильно цензуре и бросало тень на профессиональную репутацию. Тем не менее, ценой этому было интервью с одним из самых неуловимых людей во всей Африке.

– Хорошо, – скрепя сердце согласился он. – Я дам прочесть текст. – Затем голос повеселел. – За мной должок, Рамон. Завтра вечером я зайду к тебе и обо всем расскажу.

– Не забудь прихватить бутылку.

Не теряя ни минуты, Майкл помчался обратно на Кадогэн‑ сквер. Добравшись до телефона, он тут же отменил все остальные встречи, назначенные на этот день, и принялся разрабатывать план предстоящего интервью. Задача перед ним стояла не из легких. Вопросы должны были быть прямыми и нелицеприятными, но в то же время важно было не обидеть Табаку, чтобы у того не пропало желание беседовать. Нужно было продемонстрировать искренность и понимание и одновременно должную суровость, ибо он имел дело с человеком, намеренно вступившим на путь насилия и жестокости. Чтобы внушить ему доверие, вопросы должны звучать сдержанно и нейтрально, но при этом заставлять его полностью раскрываться. Больше всего он не хотел, чтобы интервью вылилось в пересказ бесчисленных радикальных лозунгов и упражнения в революционной риторике.

«Термин «террорист» обычно обозначает человека, который в каких‑ либо политических целях совершает акт насилия против гражданского объекта, и при этом существует высокая вероятность гибели или ранения невинных людей. Согласны ли вы с таким определением, и если да, то можно ли назвать «Умконто ве Сизве» террористической организацией? »

Это должно было стать первым вопросом; Майкл закурил новую сигарету и еще раз просмотрел напечатанный текст.

«Пожалуй, сойдет». Это называется сразу взять быка за рога, правда, формулировку можно было бы слегка отшлифовать. Он продолжил работу и к половине шестого смог подготовить двадцать вопросов, которые в целом его устроили. Подкрепился бутербродом с копченой лососиной, выпил бутылку «Гиннесса», еще раз пробежал глазами свои наметки и немного порепетировал.

Затем накинул плащ, пошел на угол к цветочному киоску и вооружился букетом гвоздик. Моросил мелкий противный дождь. Он поймал такси на Слоун стрит.

В пивной было душно; воздух буквально пропитался испарениями, исходившими от разгоряченных человеческих тел. Влага осаждалась на грязных оконных стеклах и сползала вниз радужными ручейками. Майкл выставил перед собой гвоздики на всеобщее обозрение, пытаясь хоть что‑ нибудь разглядеть сквозь сизую пелену табачного дыма. Не прошло и минуты, как аккуратно одетый индус, в синем шерстяном костюме‑ тройке, отошел от стойки бара и протиснулся сквозь толпу к тому месту, где он стоял.

– Мистер Кортни, меня зовут Гован.

– Вы из Наталя. – Майкл узнал характерный акцент.

– Из Стангера. – Незнакомец улыбнулся. – Но с тех пор прошло уже шесть лет. – Он посмотрел на плащ Майкла. – Кажется, дождь уже кончился? Хорошо, тогда мы можем идти. Это недалеко.

Проводник быстро зашагал вниз по оживленной улице. Через сотню ярдов он резко повернул в узкий боковой переулок и еще более ускорил шаг. Майклу, чтобы не отстать, пришлось перейти на рысь. Когда они дошли до поворота, он уже изрядно запыхался.

– Чертовы сигареты – пора с этим завязывать. Гован свернул за угол и внезапно остановился. Майкл раскрыл было рот, но Гован стиснул его руку, давая знак молчать. Пять минут они простояли, не двигаясь с места. Только убедившись, что за ними нет слежки, Гован ослабил свою хватку.

– Я вижу, вы мне не доверяете, – Майкл улыбнулся и бросил гвоздики в урну с надписью, грозившей всевозможными карами тем, кто мусорит на улице.

– Мы никому не доверяем. – Гован двинулся дальше. – Особенно бурам. Они каждый день придумывают какую‑ нибудь новую гадость.

Через десять минут они вновь остановились, теперь уже напротив современного многоквартирного дома, на широкой, хорошо освещенной улице. Несколько «мерседесов» и «ягуаров» были припаркованы у тротуара. Газон в небольшом скверике у парадного подъезда тщательно подстрижен. По всему было видно, что они находятся в весьма фешенебельном жилом районе.

– Здесь мы с вами расстанемся, – сказал Гован. – Входите. В холле вас встретит привратник. Скажите ему, что вы гость мистера Кендрика, проживающего в пятьсот пятой квартире.

Холл полностью соответствовал фасаду здания: пол из итальянского мрамора, обитые деревом стены и позолоченные двери лифта. Привратник в красивой униформе сердечно приветствовал его.

– Разумеется, мистер Кортни, мистер Кендрик ждет вас. Поднимитесь, пожалуйста, на пятый этаж.

Когда двери лифта распахнулись, перед ним возникли двое неулыбчивых молодых людей с темным цветом кожи.

– Следуйте за нами, мистер Кортни.

Его повели по ковровой дорожке к 505‑ й квартире, открыли перед ним дверь и вошли следом.

Когда дверь захлопнулась, они встали по обеим сторонам от него и принялись быстро, но тщательно обыскивать. Майкл с готовностью поднял вверх руки и широко расставил ноги. Пока шарили по его карманам, он профессиональным взглядом окинул помещение, в котором находился. Квартира была обставлена с большим вкусом и с большими затратами.

Наконец, его конвоиры завершили свой осмотр, и один из них распахнул двойные двери, находившиеся прямо перед ним.

– Прошу вас, – произнес он, и Майкл вошел в просторную, прекрасно обставленную комнату. Диваны и кресла были обиты кремового цвета кожей от Конноллы. Весь пол покрыт толстым шоколадного цвета ковром. Столы и бар для напитков сверкали хромом и стеклом. На стенах висели четыре большие картины кисти Хокнея из его «купального» цикла.

«Пятьдесят тысяч фунтов каждая, не меньше», – прикинул Майкл, и глаза его обратились к человеку, стоящему посередине комнаты.

Последних фотографий этого человека в природе не существовало, но Майкл, тем не менее, моментально его узнал по нечеткому газетному снимку из архивов «Мейл», сделанному в шарпевильский период, когда он впервые попал в поле зрения южноафриканской полиции.

– Мистер Табака. – Ростом тот был не ниже Майкла, где‑ то метр восемьдесят пять, но шире в плечах и уже в талии.

– Мистер Кортни. – Рейли Табака шагнул навстречу с протянутой рукой. Он двигался подобно боксеру, пружинисто, упруго, всегда готовый защищаться или нападать.

– У вас хороший вкус. – Майкл придал своему голосу вопросительную интонацию, и Рейли Табака слегка нахмурился.

– Эта квартира принадлежит одному из наших сторонников. Я не любитель всей этой мишуры. – Его голос был твердым и в то же время глубоким; в нем звучала та особая африканская мелодичность, которую невозможно спутать ни с чем. Несмотря на последние слова, на нем был новый с иголочки шерстяной костюм, элегантно облегавший фигуру воина. Шелковый галстук украшал изящный рисунок с мотивами Гуччи. Да, это был весьма импозантный человек.

– Я благодарю вас за предоставленную мне возможность встретиться с вами.

– Я читал ваши статьи из цикла «Ярость», – Рейли изучающе оглядывал Майкла своими черными, как оникс, глазами. – Вы понимаете мой народ. Вы честно и непредвзято описали наши надежды и устремления.

– Боюсь, что с вами согласятся далеко не все – особенно те, кто находятся сейчас у кормила власти в Южной Африке.

Рейли улыбнулся. Его зубы были ровными и белыми.

– К сожалению, то, что я смогу сообщить вам сегодня, тоже вряд ли им понравится. Но сперва не хотите ли чего‑ нибудь выпить?

– Если можно, джин с тоником.

– Ах да, это то самое горючее, на котором работают все журналистские головы. – В голосе Рейли прозвучало нескрываемое презрение. Он подошел к бару, налил в бокал светлую жидкость из хрустального графина и впрыснул туда тоник через хромированный шланг, присоединенный к бару.

– Вы не пьете? – осведомился Майкл, и Рейли снова нахмурился.

– У меня много работы, зачем же мне туманить себе мозги? – Он взглянул на часы. – В вашем распоряжении один час, затем мне нужно будет уйти.

– Что ж, не будем терять ни минуты, – согласился Майкл. Они уселись друг напротив друга в кремовых кожаных креслах, и он приступил к делу. – У меня есть все ваши биографические данные: место и дата рождения, учеба в Уотерфордской школе в Свазиленде, ваше родство с Мозесом Гамой, а также ваше нынешнее положение в АНК. Могу я исходить из этих фактов? Рейли наклонил голову в Знак согласия.

– Термин «террорист» обычно обозначает… – Майкл повторил свое определение и заметил, как лицо собеседника исказилось от гнева.

– В Южной Африке нет и не может быть никаких невинных людей, – резко перебил он. – Идет война. И в этой войне никто не может оставаться нейтральным. Мы все в ней участвуем.

– Даже дети и старики? Даже те, что сочувствуют вашему народу, понимают его надежды и чаяния?

– Никто не может оставаться нейтральным, – повторил Рейли. – Мы все солдаты, с колыбели и до могилы. И мы все принадлежим к одному из двух лагерей: либо к угнетенным, либо к угнетателям.

– Значит, ни у кого нет выбора – ни у мужчины, ни у женщины, ни у ребенка?

– Напротив, выбор есть у каждого – стать на ту или другую сторону. Невозможно как раз уклониться от этого выбора.

– Хорошо, но ведь если, к примеру, вы взорвете бомбу в переполненном супермаркете, то при этом могут погибнуть и ваши сторонники, случайно оказавшиеся там. Будете ли вы тогда раскаиваться в содеянном?

– Чувство раскаяния революционерам чуждо; впрочем, так же, как и защитникам апартеида. Любая смерть на войне – это либо вражеские потери, либо благородная и святая жертва на алтарь нашей борьбы. И то, и другое неизбежно, более того, даже желательно.

Ручка Майкла судорожно металась по страницам блокнота, пытаясь как можно подробнее зафиксировать эти ужасающие откровения. Он был потрясен и возбужден одновременно; то, что услышал, вызывало какое‑ то смешанное чувство ужаса и восхищения.

Ему казалось, что беспредельная ярость этого человека вот‑ вот опалит его подобно тому, как пламя свечи опаляет крылья неосторожного мотылька. Он понимал, что как бы точно ни записал его слова, ему никогда не удастся воспроизвести ту неистовую страсть, с которой они произносились. Отведенный час пролетел слишком быстро, хотя Майкл старался использовать каждую секунду драгоценного времени; когда Рейли, наконец, взглянул на часы и встал, он предпринял отчаянную попытку хоть немного его продлить.

– Вы упомянули о детях, сражающихся в ваших рядах. Могу я узнать, сколько им лет?

– Я покажу вам семилетних детей, умеющих обращаться с оружием, и командиров боевых групп, которым всего десять лет.

– Вы мне их покажите? – переспросил Майкл, не веря своим ушам. – В самом деле – я могу на это рассчитывать?

Рейли пристально посмотрел на него. Судя по всему, информация, полученная им от Рамона Мачадо, была верна. Этот объект может быть полезен. При надлежащей обработке его можно превратить в стоящее орудие, годное для серьезного дела. Конечно, потребуется немало времени и усилий, чтобы довести начатое до конца, но эти затраты наверняка окупятся. Он явно принадлежит к числу тех, кого Ленин называл «полезными идиотами» и кого для начала можно заставить служить общему делу помимо их собственной воли. В дальнейшем, конечно, все будет по‑ иному. Сперва ему будет отведена роль лопаты или плуга, вспахивающего поле; и только потом, когда плод окончательно созреет, плуг перекуют в боевой меч.

– Майкл Кортни, – тихо произнес он, – вы внушаете мне доверие. Я считаю вас порядочным и просвещенным человеком. И если вы оправдаете мое доверие, я распахну перед вами двери в такие места, о существовании которых вы даже не подозреваете. Я проведу вас по улицам и лачугам Соуэто. Перед вами откроются сердца нашего народа – и я покажу вам наших детей.

– Когда? – выпалил Майкл, понимая, что его время неумолимо истекает.

– Скоро, – пообещал Рейли, и в этот момент они услышали стук входной двери.

– Как мне вас найти? – настаивал Майкл.

– Никак. Я сам найду вас, как только придет время.

Двойные двери гостиной распахнулись, и в комнату вошел темнокожий мужчина. Даже несмотря на то, что все мысли Майкла были заняты обещаниями, данными ему Рейли Табакой, этот человек тут же привлек внимание. Взглянув на него, Майкл испытал легкий шок. Он мгновенно узнал его даже в верхней одежде. Само имя Кендрик сразу должно было насторожить.

– А это наш гостеприимный хозяин, владелец этой квартиры, – сказал Рейли Табака и представил их друг другу. – Оливер Кендрик, Майкл Кортни.

– Я видел вас в роли Спартака, – проговорил Майкл с благоговейным трепетом в голосе. – Я трижды смотрел этот балет с вашим участием. Ваш танец. – это воплощенная мужественность и потрясающий атлетизм.

Оливер Кендрик улыбнулся, легкой пружинистой походкой танцора пересек комнату и протянул Майклу руку. Его ладонь была на удивление узкой и прохладной, кости казались хрупкими, как у птицы. Он вообще был очень похож на птицу, недаром его прозвали «Черным Лебедем». Шея была по‑ лебединому длинной и изящной, а глаза сияли, подобно горному озеру при лунном свете. Такое же свечение исходило и от черной глянцевой кожи.

Майкл решил, что вблизи он даже еще прекраснее, чем в романтическом свете юпитеров на театральных подмостках; у него перехватило дыхание. Танцор, не выпуская руки Майкла, повернул голову к Рейли.

– Прошу тебя, побудь с нами еще немного, – произнес он нараспев, с мелодичностью, характерной для уроженцев Вест‑ Индии.

– Я должен идти. – Рейли решительно покачал головой. – Я и так уже опаздываю на самолет.

Тогда Оливер Кендрик вновь повернулся к Майклу, по‑ прежнему держа его за руку.

– У меня был кошмарный день. Просто хочется лечь и умереть, честное слово. Не оставляй меня, Майкл. Пожалуйста, останься. Постарайся меня развлечь. Ведь ты же можешь быть очень милым и веселым, правда, Майкл?

Рейли Табака простился с ним и вышел из квартиры. Один из его людей ждал у дверей; однако к лифту они не пошли. Вместо этого он повел Рейли дальше по коридору и буквально через несколько шагов остановился перед куда менее импозантной дверью. За ней оказалась еще одна квартира, гораздо меньше первой, с простой, даже бедной обстановкой. Рейли, не останавливаясь, пересек прихожую и вошел во внутреннюю комнату; еще один из его людей, сидевших на стуле у освещенного окна, врезанного в боковую стену, привстал при его появлении.

Рейли сделал ему знак оставаться на месте и подошел к окну. Оно имело необычную форму и было похоже на высокое и узкое трюмо. Стекло было мутноватое, со слегка матовым оттенком, характерным для двусторонних зеркал, когда смотришь на них с обратной стороны.

Через него была видна спальня, столь же роскошно обставленная, как и все остальные апартаменты Оливера Кендрика. В окраске преобладали всевозможные бледные тона цвета шампиньонов и устричных раковин; атласное постельное покрывало идеально гармонировало с цветом толстого мягкого ковра. Скрытый свет струился по потолку, дрожа и переливаясь на зеркальных панелях. В нише напротив кровати красовался древний фаллический символ, вырезанный из желтого вулканического стекла, бесценная реликвия из индуистского храма.

Комната была пуста, и Рейли перевел взгляд на видеоаппаратуру; она была полностью готова к съемке, объектив камеры упирался прямо в зеркальное стекло.

Квартира и аппаратура также принадлежали Оливеру Кендрику. Он уже неоднократно предоставлял их в распоряжение Рейли. Казалось весьма странным, что столь талантливый и знаменитый человек, как Кендрик, соглашался принимать участие в подобного рода действиях. И тем не менее он не только охотно занимался этим, но и, по сути, сам предложил Рейли свою аппаратуру и собственные услуги. Причем проявлял неподдельный энтузиазм и изобретательность, не позволявшие сомневаться в том, что такие вещи явно приходились ему по вкусу. Единственное, что он требовал в качестве вознаграждения, так это копии видеофильмов и фотографий, которые присоединял к своей внушительной коллекции. Сама видеоаппаратура была высочайшего профессионального класса. Качество съемки всегда производило на Рейли большое впечатление, даже невзирая на царивший в спальне полумрак.

Табака вновь посмотрел на часы. Он мог спокойно предоставить все остальное своим телохранителям. Они уже много раз проделывали это. Однако какое‑ то извращенное любопытство удерживало его на месте. Прошло почти полчаса, прежде чем дверь спальни распахнулась. Они увидели Кендрика и Майкла Корни. Оба помощника быстро заняли свои рабочие места, один у видеомагнитофона, а другой у большой черной «хассельбладской» фотокамеры на треноге. Она была заряжена монохромной театральной пленкой чувствительностью 3000 АСА, позволявшей делать четкие снимки при самом слабом освещении.

Двое в соседней комнате обнялись и поцеловались взасос; это был долгий, страстный поцелуй; видеомагнитофон издавал легкое электрическое жужжание. Гораздо громче хлопал затвор объектива «Хассельблада»; в тихой затемненной комнате щелчки его звучали подобно револьверным выстрелам.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒