Страхи. Глупости. Судьбы. Знания. Открытия. Просьбы. Послесловия

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 4

Страхи

Мгновение разрушено. У нежности переломан хребёт. Хочется спрятать лицо в ладонях или сбежать.

— Малфой, я… — я схожу с ума, не иначе.

— Поттер, не надо, — повторяет он самым страдальческим тоном, который я когда-либо слышал.

Смотрю на него.

Глаза по-прежнему закрыты. Рубашка расстёгнута. Пальцы намертво вцепились в грязные тюремные простыни.

Жгучая обида и нестерпимая горечь накрывают меня с головой. Как девчонку.

— Почему? — как девчонка же задаю я вопрос.

Это очень похоже на Джинни — в тот раз, когда она только узнала о моих предпочтениях. На моей памяти это был единственный случай, когда героиня войны и знаменитая охотница «Гарпий» позволила себе такую роскошную слабость — растерянными дрожащими губами выдохнуть этот вопрос мне прямо в лицо.

Я не нашёлся, что ей ответить.

Малфой сейчас пытается придумать, что ответить мне.

— Просто не надо, — выталкивает он наконец.

— Вчера ты был не против… — это звучит очень глупо, я знаю.

— Вчера я не соображал, что делаю, — говорит с неожиданной злостью.

— А я и сейчас не соображаю, — у меня вот злиться не получается.

Просто обидно и грустно. Молчим.

— Ладно, — я поднимаюсь. — Извини.

Хочется добавить «Драко», но я не решаюсь. Ложусь на своё место и закрываю глаза. Жмурюсь — до боли. Под сомкнутыми веками в итоге пляшут чёрные пятна на оранжевом фоне. И разноцветные точки.

Так ведь нельзя. Тюремщик и жертва.

И никого не волнует, что я всю жизнь искал кого-то такого как он.

Но в его прошлом — убийства и пытки, а в будущем — Поцелуй дементора без приговора. «Потому что животных не судят» — вспоминаю я собственные слова.

А я ведь поклялся, что буду с ним до конца.

Никуда от меня он не денется, даже если захочет. Жаль, что он, наверное, обязательно захочет.

— Поттер, — рядом со мной неожиданно возникает бледная тень. — Я хочу сказать тебе кое-что…

— Застегнись тогда, — это звучит грубее, чем мне бы того хотелось. — Отвлекает.

— Поттер, — как и ожидалось, на мою просьбу он не обращает внимания. — Я просто не хочу, чтобы ты всё понял неправильно. Я боюсь, что ты поймёшь всё неправильно.

— Как, например? — мне всё ещё очень обидно.

— Например… — он делает короткую паузу, а потом договаривает резко, отчаянно: — Например, что я ложусь под тебя для того, чтобы ты вытащил меня отсюда.

Проклятый хорёк. У меня и мысли такой до этого не было.

— Малфой, — я устало вздыхаю, проглатывая уже готовые сорваться с губ слова о том, что отсюда его не вытащил бы и сам Волдеморт. — Я так не думаю.

— Да? — чуть улыбается.

Это так неправильно: видеть его искреннюю улыбку здесь, в камере Азкабана, в то время как на свободе мне доставались только ухмылки.

— Я думал, ты просто тоже меня хочешь.

— Тоже? — холодные пальцы ложатся мне на запястье.

Я просто киваю. Малфой вытягивается рядом со мной — так уютно и правильно, как будто и был для этого создан. Если он считает, что я сочту попыткой выбраться из тюрьмы то, что он под меня «ложится», то я знаю, что с этим делать.

Лягу я. Под него.

11. 04. 2011

Ночи

— Расслабься, — спокойный уверенный шёпот.

Разумеется, если бы только расслабиться было легко. Но с Малфоем не бывает легко — это я уже понял.

Он очень нежен и терпелив, но мне всё равно немного не по себе.

— Смысл тянуть? — я спрашиваю немного нервно.

— Слушай, герой, это совсем не то же самое, что убивать Волдеморта, — он легонько покусывает мою поясницу. — Нет, если ты настаиваешь, я могу, конечно, и не тянуть, но хорошо от этого никому не будет. Ты ведь и сам должен понимать.

Должен. Однако единственное, что я сейчас понимаю, это что я вообще не понимаю, каким образом он может сейчас строить такие длинные предложения.

— Малфой, — я подаюсь навстречу его настойчивым пальцам.

Не самые приятные ощущения, но смысл сейчас ведь не в том, чтобы получить удовольствие. Смысл в том, чтобы он мне поверил.

Да. Чтобы хорёк, последний представитель рода Малфоев, убийца едва ли не трети моих знакомых, поверил в то, что всё происходящее для меня — не просто так.

У него будет ещё три дня, чтобы назвать меня трусом, способным влюбиться только в того, кто уже обречён.

Наплевать.

Он пересчитывает поцелуями мои позвонки, пальцами продолжая растягивать. Его дыхание — тяжёлое и горячее — прерывается через раз. Моё сердце колотится быстро-быстро, будто бы я только сейчас начал жить.

Когда Малфой жарко прикусывает мне кожу между лопаток, мне до дрожи хочется назвать его по имени, но я не решаюсь. Я только подаюсь ещё сильнее назад, показывая, что самое время заменить руки на член. Каменно-твёрдый, как и мой собственный.

— Поттер, — шипит сквозь зубы, когда я, после его предельно осторожного проникновения, покачиваюсь навстречу.

— Поттер, — шепчет восторженно, когда я сжимаю мышцы.

— Поттер, — стонет на выдохе, когда начинаю двигаться сам.

Медленно. Тут некуда торопиться. Времени точно хватит и на то, что происходит сейчас, и на горячую влажность его рта двумя часами позже, и на мои судорожные всхлипы где-то под утро, на границе между удовольствием и рассветом.

11. 04. 2011

Глупости

Раньше мне всегда казалось, что для сумасшествия нужны причины.

Весомые. Неоспоримые. Вроде несчётного количества Круциатусов, «подаренных» Беллатрисой Лестрейндж Фрэнку и Алисе Лонгботтомам. Вроде семи крестражей, расколовших душу Тома Риддла на мелкие ни на что не похожие части. Вроде мёртвого брата на руках Джорджа Уизли.

Это самое ужасное, и я годами стараюсь об этом не вспоминать: из всех Уизли после войны остались только Молли, Чарли, Перси, Джинни и Рон. Билла убил Малфой. Артура убил Малфой. Фреда убил Августус Руквуд. Джорджа убила любовь к брату и неумение без него жить. Достаточная причина, не правда ли?

Достаточная причина для того, чтобы сойти с ума и перестать жить.

Но у меня нет причин. А сумасшествие — есть.

Вот оно, спит на моём плече. И я первый не поверил бы в то, что спящие матёрые волки больше всего похожи на ласково сопящих щенят, но когда видишь его вживую, всё воспринимается совсем по-другому.

Это всё тот же Малфой, который был всегда — сначала просто моим врагом, потом моим по-настоящему сильным врагом, а теперь… Теперь даже само «Малфой» звучит нежнее и мягче.

Маггловский термин «стокгольмский синдром» подходит сюда как нельзя лучше. Стокгольмский синдром, сработавший в обратную сторону. Мне не хочется, чтобы эти пять дней заканчивались.

Уже не пять. Уже три. Неполных.

Я стискиваю зубы. Боль бьёт неожиданно и предательски, хотя и не в пах, и не в спину. Под сердце.

Малфой закидывает руку мне на грудь. Должно звучать пугающе-дико, а звучит пугающе-крышесносно. Поворачиваюсь к нему, прижимаясь щекой к волосам. Мягкие и пахнут неуловимо приятно. Яблоко и корица. Он пятый день в Азкабане. Яблоко и корица. Яблоко и корица, Моргана меня забери.

Внезапно чётко я вдруг осознаю, что прижимающийся ко мне человек скоро умрёт.

Такого никогда со мной не было. Во время мирной жизни о смерти не думаешь. Во время войны о смерти думаешь по-другому, почти не всерьёз. Ты понимаешь, что можешь умереть в любую минуту, равно как и все твои близкие: одно проклятие — и человека не станет. А когда человека уже нет, остаётся только глухое страдание.

Родители, Сириус, Дамблдор — список моих потерь можно продолжать долго, и каждая из них была для меня серьёзным ударом. Но ни одной из них я не ждал.

А сейчас — приходится ждать. И Малфою тоже приходится, по нему видно. Он довольно спокоен, но слишком многие его действия можно списать на растерянность и отчаяние: глупый Непреложный обет, связанный с Асторией срыв и, наконец, ночь в моей постели. На моих нарах. Две ночи.

Только я не понимаю, зачем мучить себя ожиданием, если Силы наследника рода хватает на то, чтобы аппарировать сквозь барьеры?

12. 04. 2011

Шрамы

Я задаю ему этот вопрос, как только он открывает глаза.

Малфой морщится, не желая мне отвечать и зная, что за это придётся заплатить вспышкой боли — и всё же ответить.

— Я слабею, мой Чудо-мальчик.

Это звучит так хрипло, так нежно, так проникновенно и так между нами, что я сначала забываю дышать, и только потом понимаю смысл предложения.

Сначала сделать, потом подумать. Десять очков Гриффиндору за оправданные ожидания профессора Снейпа.

— В смысле? — ещё десять баллов за отличный вопрос.

— Я больше не могу аппарировать через барьеры. И с легилеменцией стало плохо, и с боевыми заклинаниями тоже.

— Плохо?

— Ну, не так, как у твоего бездарного Уизела, разумеется, а всего лишь так, как было до того, как я остался единственным Малфоем.

— Что ещё? — аврорские привычки берут своё, я то ли делаю стойку, как охотничий пёс, то ли весь побираюсь, как кошка перед прыжком. — Что ещё перестало у тебя получаться?

Он смотрит на меня насмешливо и начинает загибать пальцы:

— Я уже сказал, аппарация через барьеры, легилеменция, боевые заклинания и беспалочковая магия. Фактически, единственный способ, которым я сейчас могу тебя убить — это грубая физическая сила.

Нет, в отличие от меня, он не забыл ни кто я такой, ни кто такой он.

— Не единственный. Есть ещё как минимум два.

— И какие?

— Ну, можешь затрахать меня до смерти. Или заговорить. Или закапать своим змеиным ядом. Или…

— Чшш, Чудо-мальчик, не надо… — Малфой берёт меня за руку. — Я пошутил. Просто нервничаю, неужели не ясно?

Я бы никогда не подумал, что когда-либо он станет кому-то открывать свои чувства.

— Мне казалось, ты спокоен.

— Поттер, — как в старые добрые времена тянет он и резко встаёт, — мне до безумия скучно и незачем жить. И только.

— Тогда ты вроде как ничего не теряешь, — внутренне я содрогаюсь от боли.

Он смотрит на меня долгим взглядом, таким потрясающим, что я даже не пытаюсь понять его выражение. Всё равно не пойму. Это же Малфой.

Не мне его понимать. Рядом с ним я всегда останусь простым маленьким мальчиком, выросшим в чулане под лестницей — без любви, без семьи, без волшебства. Рядом с ним комплекс неполноценности возникает даже у обычно весьма уверенной в себе Гермионы. В смысле, возникал. Тогда, в школьные годы. Может, всё, что она делала, она и делала только для того, чтобы доказать, что ничем не хуже чистокровной слизеринской язвы.

— А тебе вроде как положено меня ненавидеть, — и снова эта волчья ухмылка.

Можно подумать, без него я бы не догадался. Даже если нашу школьную вражду можно списать на детский бред, извиниться и забыть с чистой совестью, то всё остальное… Имеет ли смысл заново озвучивать список тех, кто погиб от его руки, и повторять, что многие из них были мне по-настоящему дороги?

— Малфой, ну если тебе так нравилось убивать, почему ты не мог убить сразу Волдеморта, облегчив мне жизнь? Или хотя бы Долорес Амбридж…

Он внимательно смотрит на мою руку. Шрамы всё ещё там. И всегда будут там. Этакий аналог татуировки.

— Она же в Азкабане? — после минутного раздумья спрашивает он. — Если хочешь, можно и правда попробовать. Только один я не справлюсь, тебе надо будет помочь.

— Малфой? — я в шоке.

— Не в том смысле. Свернуть ей шею я могу и сам, — деловитый рассуждающий тон. — Но чтобы выбраться из камеры, меня уже не хватит. Умеешь аппарировать без палочки там, где нельзя аппарировать?

Я отрицательно качаю головой.

— Чему вас только учат в аврорате. За три года подготовительных курсов уж могли бы придумать что-нибудь стоящее.

— Малфой?

— Да, мой Чудо-мальчик?

От этого «мой» у меня по спине пробегают мурашки. А ещё некстати ревниво вспоминается мисс Гринграсс, и я сжимаю кулаки, чтобы удержать свою злость. И меня слишком мало заботит то, что только что этот человек пытался спланировать убийство. Я помог бы ему, если бы только был на это способен.

Может, это и есть то самое, слизеринское, что во мне когда-то увидела Шляпа?

— Иди ко мне? Хватит… — говорю, чтобы ни о чём больше не думать.

12. 04. 2011

Судьбы

Если я скажу, что хорёк — первый, кому я позволил быть сверху, это на что-нибудь повлияет?

Если я поведаю Кингсли, как темнеют от желания прозрачно-серые малфоевские глаза, ему отменят его Поцелуй?

Если я расскажу про вертикальную морщинку между бровей, возникающую тогда, когда он из последних сил сдерживается, чтобы не кончить… Или про то, какой вкус у капелек пота, выступающих у него на висках. Или про то, как одной рукой он отчаянно цепляется за моё плечо, а другой — упирается в нары, когда я раз за разом толкаюсь ему навстречу. Или про то, как приятно запускать пальцы в его светлые волосы. Или про хриплый шёпот, или про губу, прикушенную до крови, или про торчащие крылья-лопатки, или про налитую светом родинку под левой коленкой… Или про ту самую родинку на шее, из-за которой я, кажется, и сошёл с ума — очень давно.

Если я покажу эти воспоминания в Визенгамоте, это что-то изменит?

Дамблдор всегда говорил, что моя главная сила — это Любовь. Даже Волдеморта я победил через прощение, а прощение — это ведь тоже оттуда же. Так может и здесь — любовь и прощение, нет?

Нет, над ним ведь даже суда не было.

«Животных не судят», — так я сказал. Четыре дня назад. Четыре долгих дня, в течение которых изменилась вся жизнь. И я точно посмеялся бы над тем, кто осмелился бы мне там, в прошлом, сказать, что когда-нибудь я буду смотреть на расхаживающего по тюремной камере Малфоя и понимать, что ничего прекрасней в жизни не видел.

Он по-прежнему пахнет яблоком и корицей. Он по-прежнему выглядит настоящим аристократом, несмотря на то, что всю его одежду давно пора постирать, а нам обоим хорошо бы помыться.

Я стискиваю зубы, чтобы не застонать, потому что внезапно ярко и в мельчайших подробностях представляю совместный душ. Или совместную ванну.

— Поттер? — смотрит обеспокоенно. — Всё в порядке?

— Да, — голос срывается на первых же звуках.

Нам приносят еду. Вообще-то, нет, не приносят: она появляется буквально из ниоткуда. Это не трансфигурация, это какая-то сложная древняя магия. Сириус когда-то рассказывал мне, но я так и не разобрался. Она просто появляется каждый день по три раза, но никогда раньше еда не занимала мои мысли. А сейчас — занимает, но всего лишь потому, что я изо всей силы пытаюсь изгнать из них Малфоя.

Самое главное — это не вышептать себе приговора. Потому что конец всего начинается как раз с того самого момента, как ты признаёшься себе в «Я люблю». Я люблю?

Мерлин, что за глупости, нет, конечно. Разумеется, нет.

— Ты будешь суп или, — он презрительно морщится, — макароны?

Я отвечаю не сразу. Но то, ЧТО я отвечаю, переворачивает весь мир с ног на голову, потому что отвечаю я одно только короткое слово:

— Да.

— Ты сошёл с ума, Чудо-мальчик? Какое «да»? Я спрашиваю, суп или макароны?

— Да, — отвечаю я, прикусывая подушечки пальцев.

— Поттер?

— Да.

Да. Я люблю.

И макароны тут совсем ни при чём.

13. 04. 2011

Нары

Этот день заканчивается в полном молчании: мне не о чем больше спрашивать слизеринца, а сам он не идёт на контакт. Зато приходит в мою постель — так же молча. Без единого слова снимает рубашку, мятые брюки, простое бельё — и змеёй забирается под одеяло, не оставляя мне возможности успеть им налюбоваться.

Впрочем, я не налюбовался бы, даже если бы смотрел целый день.

А дней остаётся всё меньше.

Я хочу его спасти — и это меня почти убивает.

У нас обоих есть только один способ не думать: отчаянные жёсткие поцелуи, требовательные ласки, его резкие движения — внутри меня. Мне больно, но так и нужно. Физической болью я заглушаю душевную. Думаю, ему тоже больно — от моей тесноты, но для него это такая же терапия.

Мне бы только не выдохнуть ничего про любовь, когда он вздрагивает всем телом и выгибается. Только бы не сказать это, когда двумя секундами позже я сам выгибаюсь в оргазме.

Удаётся смолчать, но на самом деле это ничего не меняет.

Так и хочется сгрести его в собственнические объятия и зацеловать каждый миллиметр белоснежной кожи. Яблоко и корица.

Он абсолютно и совершенно великолепен. Волк. Хорёк. Враг. Убийца. Пожиратель Смерти. Слизеринец. Чистокровный. Невероятный.

Слово «Малфой» вмещает все эти понятия сразу.

— Поттер? — неожиданно мурлычет мне он в самое ухо, когда я уже почти проваливаюсь в беспокойный сон.

Сон, конечно же, должен быть только о нём.

— Мм?

— Жалко, что мы раньше вот так вот не встретились.

Звеня на поворотах разбитым стеклом, мир переворачивается в моей голове несколько раз. Потому что если я хоть сколько-нибудь за всё это время, проведённое в одной камере, научился понимать Драко Малфоя, то, надеюсь, эта фраза значит примерно то же самое, что и мой ответ на вопрос «Суп или макароны? ».

Мои пальцы судорожно сжимаются на его плече, и он шипит недовольно.

— Прости, — выдыхаю я тихо. — И за то, что раньше не «встретились», тоже прости.

В середине шестого курса. Тогда всё было бы по-другому.

И мы лежали бы не на азкабанских нарах, а в уютной кровати. И не эти несчастные короткие пять дней, а всю жизнь. Может даже больше. Целую вечность.

Конечно, жёсткое дерево под спиной — не такое уж неудобство, а за эти пять дней я и вовсе должен благодарить судьбу на коленях (оставим муки совести на потом), но…

— Я люблю тебя, чёртов Малфой, — я понимаю, что сказал это вслух, только когда в воздухе повисает неловкая пауза.

От него можно ждать сейчас что угодно. «Я тоже себя люблю» или «Спасибо». Или беспалочковое Непростительное — отчего-то мне кажется, что у него вполне хватит на это сил, чтобы он там не говорил о том, что слабеет. Но ответного «люблю» точно не будет, я знаю.

Я не ошибаюсь.

— Я подумаю над этим, проклятый Поттер, — отвечает он медленно. — И снова… жаль, что мы не встретились раньше.

13. 04. 2011

Знания

Предпоследний день.

Обречённость накрывает меня с головой даже раньше, чем я успеваю проснуться. Малфой выглядит бодрым, но думает, судя по всему, о том же, о чём и я.

— Если бы мне кто-то сказал, что своё предпоследнее утро я встречу рядом с тобой, мой Чудо-мальчик, я бы ему…

— Разбил голову Бомбардой?

Он смеётся так, что едва не падает с нашего «ложа». Думаю, это нервное. Бурные проявления чувств Малфоям не свойственны, если только это не проявление ненависти и презрения.

— Нет, просто не поверил бы.

— Так почему ты слабеешь? — без перехода спрашиваю я.

Он морщится и смотрит почти страдальчески. Мне перехватывает дыхание, как будто я шагнул в холодную воду.

— Малфой, я… — пускаюсь в путаные объяснения. — Это не потому что я аврор… Я с тобой давно уже не аврор. Мне… самому интересно.

Его взгляд остаётся колючим.

А я решаю, что подам в отставку, как только отсюда выйду. Как только его поцелует дементор. Если, конечно, смогу после этого жить, а то сейчас, когда я об этом думаю, то чувствую себя скорее способным пойти по стопам Джорджа Уизли.

— Поттер, я не знаю. Может быть, у этой Силы есть какой-то лимит, который я неблагоразумно, — он усмехается, — исчерпал. Может, она ограничена по объёму или по времени. Или я настолько опозорил семью, что больше не нуждаюсь в Защите… Откуда я могу знать?

— Это же твоя Сила, — нерешительно мямлю я.

— А ты о своей много знал? Сам, без подсказок Дамблдора? Про шрам, про Тёмного Лорда в твоей голове, про парселтанг? Про Пророчество?

— Ничего не знал, — говорю очевидное.

— Ну вот, герой. А от меня тогда чего хочешь?

Он говорит это без всякого подтекста — спокойно и чуть насмешливо, но у меня всё равно возникает тугой комок внутри живота. Его хочу. Всего. Навсегда. Постоянно.

И чувствую себя при этом мордредовым ублюдком: завтра он умрёт, а у меня все мысли сконцентрированы на сексе.

На любви?

За любовь надо бороться, а я почти готов опустить руки и всего лишь отказаться от должности. Готов сложить полномочия, убить себя, сойти с ума, подставить собственное лицо под Поцелуи дементоров… Как мне за него бороться?

— Я что-нибудь придумаю, обещаю, — притягиваю его к себе и шепчу в ключицу, забыв о том, что наследник рода Малфоев не в состоянии проследить мои мысли.

Но, как ни странно, он всё понимает.

— Не стоит, Мальчик-который-влюбился-в-Пожирателя-Смерти.

Я чувствую, что краснею. И мне внезапно становится невыносимо обидно и невероятно сильно необходимо сию же секунду узнать, что он чувствует ко мне.

— Мальчик-которого-Пожиратель-Смерти-не-любит? — уточняю с сильно бьющимся сердцем, чуть отстраняясь, чтобы видеть его лицо.

И снова взгляд, значение которого мне просто не дано разгадать.

— Я не буду так тебя называть, и не проси, — слабая улыбка.

Но мне совсем не до улыбок в ответ.

— А как будешь?

— Мой Чудо-мальчик, — Малфой пожимает плечами.

Его Чудо-мальчик. Так просто. Без всяких «люблю» и прочих неуместных сантиментов и нежностей, которые я сам всегда считал полнейшей глупостью в отношениях между парнями. Просто взять издевательское прозвище своего врага, подставить к нему местоимение «мой», понизить голос, добавив в него немного интимности — и всё готово.

— Мой хорёк? — предпринимаю я ответную попытку.

Он приподнимает верхнюю губу, обнажая белые зубы. Мой волк?

— Твой Малфой, — и это точно значит больше всего на свете.

Это даже больше, чем я рассчитывал. Абсолютно и совершенно, крышесносно до сумасшествия. Мой Малфой.

С ног до головы меня захватывает ощущение обладания. От этого чувства по-дурацки щемит в груди и одновременно распирает от гордости.

Мой.

А своё я никому не отдам. Моего Малфоя буду целовать только я. И никаких дементоров. Обещаю.

14. 04. 2011

Мысли

Он говорит, что его не надо отсюда вытаскивать, что он готов к Поцелую, что Сила, надо думать, не просто так пропала неизвестно куда, и из всех этих сбивчивых (но, как всегда, безукоризненно выговоренных) речей мне становится ясно, что именно внезапное отсутствие Силы его и сломало.

Сказка о том, что Малфой собирался меня убить, — теперь не больше, чем сказка, хотя мы оба знаем, что он действительно собирался. И убил бы, если бы не этот Обет и не то, как отчаянно нас всегда тянуло друг к другу.

— С третьего курса, — он облизывает пересохшие губы, — я хотел тебя с третьего курса.

После таких признаний больше всего на свете хочется трахнуть его прямо здесь и сейчас. Как можно жёстче, как можно быстрее — как можно дольше. Перехватить его запястья грубым ремнём, завести эти связанные руки за голову, и… И перестать думать, как похотливый гоблин, потому что мне нужно вытащить Малфоя из Азкабана.

Остро не хватает пытливого ума Гермионы, но она ни минуты не стала бы думать об этом. Не хватает и готовности Рона всегда и во всём мне помогать, но и он не стал бы вытаскивать человека, который отправил на тот свет половину его семьи.

Здесь и сейчас я совсем один. Остаётся только надеяться, что у родовой малфоевской Силы есть хоть капля совести — и она не оставит единственного наследника на верную смерть.

Он способен лишь защищаться — это мы выяснили, когда я пытался послать в него бездарный беспалочковый Остолбеней. Чуть пошатнувшись, он выдавил в ответ «Сам Остолбеней, мой Чудо-мальчик» — и меня отбросило к дальней стене. Может быть, всё дело в том, что его способности к беспалочковой магии изначально были сильнее моих, но он сам предпочёл меня уверить в том, что это остаточное действие Силы.

Кроме того, у него по-прежнему всё в порядке с окклюменцией. Хотя причина мне снова видится в том, что я далеко не лучший в мире легилемент. Но это не важно. Главное заключается в том, что Малфой способен закрывать свой разум — я натолкнулся лишь на сизую туманную пустоту, без эмоций, без воспоминаний, без мыслей. Довольно жутко.

Проникнуть в мой разум Драко не смог, хотя с моим уровнем окклюменции это удалось бы и первокурснику. Значит, всё же Защита рода.

Я только боюсь, что эта Защита, если дело дойдёт до Поцелуя дементора, активизируется прямо тогда — и не даст ему умереть. Это самый ужасный вариант из всех существующих, и, несмотря ни на что, я твёрдо знаю, что на самом деле за свои преступления Малфой заслужил именно это. С какой точки ни посмотри, с какой стороны ни посуди, даже отбросив всю шелуху волшебной политики, убийство остаётся убийством. А проигравший остаётся проигравшим — и судят только его.

Если бы победил Тёмный Лорд — на месте моего Малфоя были бы мои знакомые и друзья. Луна или Невилл — потому что они убивали, Симус Финниган или Дин Томас… Да и на счету той же Джинни достаточно мёртвых Пожирателей Смерти, чтобы хватило на Поцелуй.

Но я пожелал бы Волдеморту победы, если б только она гарантировала хорьку безопасность, вот только рядом с чокнутым Риддлом последний наследник чистокровного рода был тоже, увы, обречён. Том не терпел конкуренции. Даже гипотетической. И он нашёл бы способ уничтожить Малфоя вместе со всей его Силой.

А я найду способ спасти. С Силой или без — наплевать.

14. 04. 2011

Открытия

В нашей последней ночи — ни минуты сна. Ни секунды, проведённой друг от друга хоть на каком-нибудь расстоянии. Только поцелуи, прикосновения и шёпот, скользящий по коже.

Когда я, глядя Малфою в глаза, спрашиваю глупое-преглупое подростковое «Можно? », у меня от волнения челюсти сводит.

Когда он, отчаянно закусывая губу, взволнованно — и согласно!!! — кивает, моё сердце пропускает пару сотен ударов.

Мы оба берём от этой ночи даже больше, чем это возможно. Если вдруг она окажется для него последней, то станет последней и для меня. Но это вряд ли, я ведь буду бороться. Это не может быть сложнее, чем убить Волдеморта или ограбить Гринготтс.

Любить Малфоя — вот самая сложная вещь на свете и самая простая одновременно. Самая невозможная и самая правильная. Самая невероятная и самая восхитительная. Самая сумасшедшая и самая нужная.

— Люблю тебя, — я наклоняюсь за поцелуем.

— Мой Чудо-мальчик, — но это и есть самый лучший ответ.

Особенно вот так вот, сквозь зубы, хриплым и прерывающимся голосом. Со сбитым дыханием, с пальцами, крепко вцепившимися в мои плечи, с растрёпанными светлыми волосами, с самой белой на свете кожей…

Волк.

И только когда его губы впиваются мне под ключицу, до меня внезапно доходит, что именно символизируют волки.

Верность. И преданность.

Не собаки — как Сириус, а именно волки — как Малфой.

Они выбирают партнёра только один раз в жизни, а выбрав, хранят ему верность до самого конца. Навсегда.

И если на вопрос о любви я уже не жду от моего Малфоя ответа, то на получит ответ на следующий имею полное право:

— Я или Астория? — рычу я, глядя ему прямо в глаза, продолжая движение.

Он непонимающе вскидывает лицо.

— Я или Астория? — и неожиданно это выходит по-волчьи.

Он, всхлипнув, поднимает бёдра навстречу.

— Я или Астория? — ревность и бешенство грозят в клочья разнести камеру сильным выбросом стихийной магии.

До самого конца. Я ведь обещал ему.

— Ну, кто? — толкаюсь с яростной силой.

— Ты, — беспомощно выдыхает он, и мир перед глазами взрывается разноцветными звёздами.

Плавая в расслабленной невесомости, я ещё успеваю спросить о волках, заранее зная, что угадал с его анимагической формой, а потом за мной приходит министр.

14. 04. 2011

Просьбы

Его совсем не удивляет то, что я больше совсем не Джей Картер. Его волнуют только тайны Малфоя. И его смерть.

— Кингсли, не надо… — я говорю какую-то ересь, но главное заключается в том, что волшебная палочка снова в моих руках. — Я готов взять его под свою ответственность. Ты же знаешь, мой дом зачарован и защищён не хуже, чем Азкабан. Я справлюсь, это совсем безопасно.

— Гарри, — Шеклболт качает головой, — чем он задурил тебе мозг?

Я мог бы приставить палочку к виску и вытянуть одно за другим все воспоминания, показав их министру, но не буду этого делать. Это… наше. Это нельзя лапать чужими руками.

— Кингсли, он не опасен… — а вот в это не верю даже я сам. — Отпусти его. Или хотя бы замени Поцелуй на пожизненное. Пожалуйста, Кингсли. Ради меня.

— Нет, Гарри, нет. Это невозможно.

— Пожалуйста.

Это полнейший кошмар, но я готов упасть на колени. Ползти на коленях, если надо, тоже готов.

— Нет.

— Кингсли…

— Гарри, послушай. Я боялся, что он попытается использовать тебя для собственного спасения. Он сильный маг и может быть убедительным. Не знаю, что он пообещал тебе, но…

Что он пообещал мне? Это почти смешно.

Здесь гораздо важнее то, что я пообещал ему. Потому что он поклялся всего лишь рассказать мне всё, что меня интересует, а вот я — быть с ним до конца.

Пока смерть не разлучит нас. Мерлин, нет.

Так нельзя. Так не может случиться.

— Кингсли…

— Гарри, этот разговор бесполезен. Тебе лучше уйти, а я поведу его на Поцелуй, — министр хмурится и вынимает волшебную палочку. — Прости, но если ты не уйдёшь, мне придётся ею воспользоваться.

Но Шеклболт никогда не был ловцом. А я был.

Поэтому я быстрее.

— Экспеллиармус! — и его палочка теперь у меня в руках. — Петрификус Тоталус! Прости, Кингсли.

Путь к своей камере я помню прекрасно. И, думаю, дементоры без проблем выпустят меня из Азкабана. В конце концов, я глава аврората. В конце концов, у меня в камере так и лежит нетронутый пятидневный запас Оборотного зелья.

Я наклоняюсь и вырываю у министра несколько волосков. Пригодятся. К Оборотному. Для моего Малфоя.

14. 04. 2011

Послесловия

Выражаясь сухим языком протоколов, «Драко Люциус Малфой и Гарри Джеймс Поттер были пойманы через два дня после побега».

Малфоя немедленно отдали дементорам — целоваться. Поттер что-то надрывно кричал, пока на него не наложили Силенцио. Впрочем, нет, он кричал, пока не сорвал голос, Силенцио на него наложили гораздо раньше. А когда голос был сорван — побледневшие губы ещё долго что-то шептали.

Его судили за закрытыми дверьми Визенгамота.

И, «принимая во внимание прошлые заслуги», приговорили к году исправительных работ и какому-то сроку условно — Поттер не слушал. За всё те же заслуги ему удалось обменять свой приговор на пожизненное в Азкабане — рядом с Малфоем.

Терять национального героя как символ Министерство Магии не хотело, а вот как человека — пожалуйста. Так что его объявили умершим. Поплакав пару дней, вдова Джинни Поттер с вещами переехала к Дину Томасу. Молли Уизли вернулась в Англию — потому что Малфоя тоже объявили умершим.

Но слизеринский убийца не умер. Поцелуй дементора сделал с ним то, что хуже, чем смерть: оставил пустой безжизненной тенью. Пародия на существование продлилась три месяца — ровно столько же выдержал Гарри. В ночь, когда Малфой перестал дышать, Поттер соорудил из ремня петлю и покончил с собой.

Без крюков, на которых можно повеситься. Всего лишь руками.

У него всегда была железная сила воли, разве не правда?

В то, что Малфой использовал его ради собственного спасения, Гарри, кстати, так и не поверил. Может быть, зря.

И ещё кое-что. Кое-кто. Астория Гринграсс. Несчастная невеста Малфоя умерла в родах. Появившийся на свет малыш воспитывается бабушкой, носит имя — Скорпиус и фамилию матери, но вся его внешность буквально кричит о том, какой на самом деле должна быть эта фамилия.

Скорпиус пока ещё слишком мал, чтобы учиться презрительно приподнимать брови и постоянно держать лицо, но Сила, покинувшая отца в день, когда Астория поняла, что беременна, теперь нерушимой крепостью защищает сына, последнего из рода Малфоев.

14. 04. 2011

⇐ Предыдущая 1 2 34