Патриция Корнуэлл 9 страница

Откинувшись на резную спинку дивана, она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Я подошла, опустилась рядом и поднесла руку к ее шее. Голова качнулась. Кожа была еще теплая, но пульс не прощупывался. Я стащила мисс Харпер на коврик и приникла губами к сухим губам, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в легкие, заставить биться сердце. Сколько это продолжалось, не знаю. Когда я наконец сдалась, губы мои онемели, мышцы спины и рук дрожали, всю меня просто колотила дрожь.

Телефоны по-прежнему не работали. Я не могла никому позвонить. Я ничего не могла сделать. Я стояла у окна библиотеки и смотрела сквозь слезы на невероятную белизну, залитую бледным светом луны. За рекой тьма сгущалась, и все, что было там, терялось во мраке. Мне удалось втащить тело на диван. Я укрыла покойную шалью. Огонь в камине догорел, и юная девушка на портрете отступила в тень. Смерть Стерлинг Харпер застала меня врасплох и оглушила. Я села на коврик у камина и долго смотрела на умирающее пламя. Оживить его тоже было выше моих сил. Впрочем, я и не пыталась это сделать.

Я не плакала, когда умер отец. Он болел так долго, несколько лет, что мне пришлось научиться гасить свои эмоции. Большую часть моего детства он пролежал в постели, а когда наконец умер однажды вечером, страшное горе матери загнало меня на холм отчужденности, и там, на казавшейся безопасной и неуязвимой позиции, я довела до совершенства искусство созерцания обломков моей семьи.

С невозмутимым, как казалось со стороны, спокойствием взирала я на анархию, захлестнувшую мать и младшую сестру, Дороти, которая со дня рождения отличалась поразительным нарциссизмом и полной безответственностью. Я молча отошла в сторону от их шумных, крикливых споров и стычек. Я бежала от них, чтобы спастись, чтобы не видеть этих бесконечных войн. После школы я, вместо того чтобы возвращаться домой, работала у «Серых сестер» или просиживала часами в библиотеке, где постепенно осознавала свое опережающее сверстников умственное взросление и те плоды, которые оно может принести. Меня увлекали естественные науки, и особенно биология человека. В пятнадцать лет моей любимой книгой, основой самообразования, движущей силой прозрения стала «Анатомия Грея». [10] Я собиралась уехать из Майами и поступить в колледж. В эпоху, когда женщины подались в учителя, секретарши и домохозяйки, я намеревалась стать врачом.

Я училась на пятерки, занималась теннисом и читала, читала, читала, а тем временем мои родные вели бесконечную войну, напоминая тех ранних конфедератов, которые упрямо сражались и после победы северян. Меня мало интересовали свидания, у меня было мало друзей. Окончив школу в числе первых, я поступила в Корнеллский университет на полную стипендию. Потом были Медицинский центр Джонса Хопкинса, Школа права в Джорджтауне и возвращение в Медицинский центр Хопкинса на освободившееся место патологоанатома. Я весьма смутно представляла, что делаю. Избранная карьера постоянно возвращала меня на место ужасного преступления, к смерти отца. Я препарировала смерть и тысячи раз складывала ее заново. Я постигла ее коды и несла ее в суд. Я познала ее механизмы. Но ничто, никакие знания не вернули к жизни моего отца, и ребенок во мне так и не освободился от печали.

Под шипение угасающих углей на меня снизошел беспокойный сон.

Моя тюрьма материализовалась постепенно, в холодной, неприветливой просини рассвета. Боль прострелила спину и ноги, когда я неуклюже поднялась и шагнула к окну. Солнце бледным яйцом повисло над серой полоской реки. На фоне белого снега чернели стволы деревьев. Камин остыл. А в моем воспаленном мозгу стучали два вопроса. Умерла бы мисс Харпер, если бы меня здесь не было? Момент для смерти, когда в доме такая гостья, и впрямь весьма удобный. Почему она спустилась в библиотеку? Воображение рисовало картину: мисс Харпер идет по лестнице, подбрасывает в огонь полено и располагается на диване. И вот, пока она сидела, всматриваясь в язычки пламени, сердце вдруг остановилось. Или, может быть, в конце своей жизни она смотрела на портрет?

Я зажгла все лампы. Пододвинула к камину стул. Встала на него и приподняла картину. Вблизи портрет выглядел совершенно обычным, весь его будоражащий воображение эффект терялся в мягких тонах красок и сдержанных мазках. Я спрыгнула и положила картину на пол, стряхнув многолетнюю пыль. Ни даты, ни подписи. К тому же при ближайшем рассмотрении полотно оказалось не таким уж и старым. Вероятно, краски приглушили намеренно, потому что потрескаться они не успели.

Перевернув картину, я осмотрела коричневую бумажную подложку. На ней стояла золотая печать с выгравированным названием уильямсбергской художественной мастерской. Я записала информацию в блокнот и, забравшись на стул, повесила портрет на место. Потом присела перед камином, достала ручку и стала разгребать пепел. Обугленные куски дерева покрывала странная белая зола, рассыпавшаяся при первом же прикосновении. Под ней оказался комок чего-то, напоминающего расплавленный пластик.

— Без обид, док, ладно? — пробурчал Марино, выруливая со стоянки. — Выглядишь ты неважно.

— Большое спасибо, — пробормотала я.

— Только не обижайся. Похоже, выспаться не удалось.

Когда я утром не явилась на вскрытие тела Кэри Харпера, Марино сразу же позвонил в уильямсбергскую полицию, и через полчаса перед особняком, лязгая цепями и оставляя черный след на слежавшейся белой целине, появился внедорожник, из которого вылезли два смущенных копа. После угнетающе долгой, но неизбежной череды вопросов тело Стерлинг Харпер погрузили в примчавшуюся карету «скорой помощи» и увезли в Ричмонд. Меня же на полицейской машине доставили в уильямсбергское отделение, где снабдили кофе и пончиками. Туда же приехал и Марино.

— Ни за какие коврижки не остался бы в этом доме на всю ночь, — продолжал лейтенант. — Меня бы и холод не остановил. Лучше задницу отморозить, чем просидеть ночь с мертвяком…

— Знаешь Принцесс-стрит? — перебила его я.

— А что такое? — Отражение в зеркале повернулось ко мне.

Снег под солнцем как будто горел, но дорога быстро превращалась в сплошную раскисшую колею.

— Есть адрес: дом пятьдесят семь по Принцесс-стрит, — сказала я тоном требовательного пассажира, желающего, чтобы его доставили к самому подъезду.

Нужное строение отыскалось в конце исторического квартала города, между двумя магазинчиками на Мерчант-сквер. На недавно открытой стоянке стояло с десяток машин, крыши которых прикрывал нетронутый снежный покров. Галерея «Виллидж фрейм» была, к счастью, открыта.

От расспросов Марино воздержался, вероятно понимая, что я не в том настроении, чтобы удовлетворять его любопытство. Единственный посетитель, молодой человек в черном пальто, лениво перебирал постеры. За прилавком молодая женщина с длинными светлыми волосами стучала пальцем по кнопкам калькулятора.

— Чем могу помочь? — вежливо осведомилась она.

— Скажите, вы давно здесь работаете?

Блондинка холодно и с сомнением оглядела меня с ног до головы, и я с опозданием поняла, что выгляжу, должно быть, не слишком представительно. Спать пришлось в пальто. Волосы растрепались. Подняв руку, чтобы убрать выбившуюся прядь, я обнаружила, что вдобавок ко всему ухитрилась потерять сережку. Пришлось назвать себя и предъявить в подтверждение тонкий черный бумажник с латунной бляхой судмедэксперта.

— Два года, — ответила она.

— Меня интересует картина, для которой ваша мастерская изготовила раму, но это было, скорее всего, еще до вас. Портрет. Привозил его, по-видимому, Кэри Харпер.

— О господи. Я слышала в новостях сегодня утром. То, что с ним случилось… Ужасно. — Девушка помолчала, потом добавила: — Вам надо поговорить с мистером Хилджманом. — Она вышла через заднюю дверь.

Мистер Хилджман, солидный джентльмен в твидовом костюме, ничего определенного сказать не мог.

— Кэри Харпер не посещал нас несколько лет, и никто из сотрудников хорошо его не знает. По крайней мере, так мне представляется.

Такое объяснение меня не устраивало.

— Мистер Хилджман, над камином в библиотеке Кэри Харпера висит портрет светловолосой девочки. Раму для картины изготовили в вашей мастерской, вероятно, много лет назад. Вы что-нибудь помните об этом?

Серые глаза за круглыми стеклами очков смотрели на меня так же равнодушно.

— Портрет кажется очень старым, — объяснила я. — Вероятно, хорошая имитация. Не совсем обычно решена тема. Девочке на портрете лет девять-десять, самое большее двенадцать, но одета она как молодая женщина, в одежду белого цвета. Сидит на скамеечке, в руке — серебряная щетка для волос.

Мысленно я укорила себя за то, что не сделала фотографию. «Полароид» лежал в саквояже, но такая мысль почему-то не пришла мне в голову. Я была слишком расстроена случившимся.

В глазах мистера Хилджмана наконец что-то вспыхнуло.

— Знаете, я, кажется, припоминаю, о чем вы говорите. Очень милая, но при этом весьма необычная девочка. Да-да. Я бы сказал, вызывает определенные мысли.

Я не стала его подстегивать.

— Это было… гм… лет пятнадцать назад, не меньше. Дайте-ка подумать. — Он прикрыл глаза. Потом покачал головой. — Нет. Не я.

— Не вы? Что не вы?

— Раму делал не я. Клара. Моя помощница. Она тогда здесь работала. Полагаю… нет, я совершенно уверен, что ее делала Клара. Довольно дорогая работа, впрочем, картина, откровенно говоря, того не стоила. Портрет не был так уж хорош. Хотя вообще-то, — добавил он, нахмурившись, — одна из самых удачных попыток…

— Ее? — снова вмешалась я. — Вы имеете в виду Клару?

— Я говорю о Стерлинг Харпер. — Мистер Хилджман с любопытством посмотрел на меня. — Она художник. — Он помолчал. — В те времена мисс Харпер много писала. У них в доме, насколько я понимаю, была студия. Я там, разумеется, не бывал. Она часто приезжала к нам, привозила свои работы. Главным образом натюрморты, пейзажи. Если не ошибаюсь, та картина, которая вас заинтересовала, ее единственный портрет.

— И давно она его написала?

— Как я уже сказал, лет пятнадцать назад.

— Ей кто-то позировал?

— Смею предположить, портрет писали с фотографии… — Он поморщил лоб. — Знаете, я вряд ли смогу ответить на ваш вопрос. Если мисс Харпер кто-то и позировал, то я этого не знаю.

Мне удалось скрыть удивление. Берилл в то время было лет шестнадцать — семнадцать, и жила она в Катлер-Гроув. Неужели мистер Хилджман и люди, жившие тогда в городе, не знали об этом?

— Весьма печальная история… Такие талантливые, интеллигентные люди. Ни семьи, ни детей.

— А друзья?

— Видите ли, я с ними не был знаком лично.

«И такой возможности у вас больше не будет», — мысленно добавила я.

На стоянке Марино протирал ветровое стекло куском замши. Растаявший снег и оставленная дорожниками соль не лучшим образом сказались на ослепительном облике новенькой машины, что заметно испортило лейтенанту настроение. На тротуаре под водительской дверцей валялись окурки — что пепельницу можно опорожнить в другом месте, Марино и в голову не пришло.

Мы сели и накинули ремни.

— Два вопроса, — начала я. — В библиотеке особняка висит портрет девочки, раму для которого мисс Харпер, по-видимому, заказывала в этой мастерской лет пятнадцать тому назад.

Он вытащил зажигалку.

— Берилл Мэдисон?

— Возможно, на портрете изображена Берилл. Но ко времени знакомства с Харперами ей было около семнадцати, а девочке на картине едва ли больше двенадцати. Да и представлена она на картине весьма любопытно. В стиле Лолиты…

— М-м?

— Сексуально, — раздраженно пояснила я. — Девочка на портрете показана чувственной молодой женщиной.

— Ого. Так ты хочешь сказать, что Кэри Харпер был тайным педофилом?

— Ну, во-первых, портрет написала его сестра.

— Вот дерьмо! — прокомментировал Марино.

— Во-вторых, у меня сложилось впечатление, что владелец художественной мастерской до сих пор не в курсе того, что Берилл вообще жила у Харперов. Интересно, знали ли об этом другие? А если нет, то как такое было возможно? Она прожила в особняке несколько лет. И Катлер-Гроув — не где-то у черта на куличках, а всего лишь в двух милях от города. Небольшого городка, где все друг друга знают.

Лейтенант не произнес ни слова.

— Конечно, — продолжала я, не дождавшись его реакции, — вполне возможно, что все это досужие домыслы. Жили они замкнуто. Допускаю, что Кэри Харпер нарочно прятал Берилл от окружающего мира. В любом случае ситуация представляется не совсем здоровой. Но к их смерти это может не иметь никакого отношения.

— Черт! — фыркнул Марино. — Нездоровая, как же. Я бы поискал другое слово. И какими бы затворниками они ни были, это не объясняет, почему о ней никто не знал. Такого не может быть. Разве что девочку держали под замком или на цепи, прикованной к кровати. Проклятые извращенцы. Ненавижу педиков. Ненавижу эту мразь, которая кладет глаз на детей. Понимаешь? — Он посмотрел на меня и тут же перевел взгляд на дорогу. — Ненавижу. И у меня снова такое чувство…

— Какое чувство?

— Что Мистер Пулитцеровский Лауреат угрохал Берилл. Она собиралась написать о нем книгу, перетряхнуть, так сказать, грязное бельишко. Он узнал, струхнул, заявился к ней вечерком и ножичек с собой захватил.

— Тогда кто убил его?

— Может, полоумная сестричка.

Кто бы ни убил Кэри Харпера, у него хватило сил сбить писателя с ног и перерезать ему горло. Женской работой здесь не пахло. По крайней мере, я ни разу не сталкивалась со случаем, когда женщина совершала бы нечто подобное.

Помолчав, Марино спросил:

— Как тебе хозяйка? Слабоумием не страдала?

— Особа довольно эксцентричная, но не слабоумная.

— Сумасшедшая?

— Нет.

— Судя по тому, что ты рассказала, я бы не назвал ее реакцию на убийство брата адекватной.

— У нее был шок. Когда у людей шок, они не всегда реагируют адекватно.

— Думаешь, самоубийство?

— Весьма вероятно.

— Нашла какие-нибудь препараты?

— Только те лекарства, что продаются без рецепта. Ничего серьезного.

— Внешние повреждения?

— Не заметила.

— Так ты знаешь, от чего она, черт возьми, умерла? — спросил Пит и снова, оторвавшись от дороги, посмотрел на меня.

— Нет. На данный момент у меня нет абсолютно никаких предположений.

— Ты, наверное, возвращаешься в Катлер-Гроув? — спросила я, когда Марино припарковался за моим офисом.

— Прям дрожу от нетерпения, — проворчал он. — Иди домой и выспись как следует.

— Не забудь осмотреть пишущую машинку Кэри Харпера.

Марино достал из кармана зажигалку.

— Марку, модель и все использованные ленты, — напомнила я.

Он закурил.

— И проверь, какая есть в доме почтовая и писчая бумага. Я бы предложила еще собрать золу в камине. Сохранить ее очень трудно и…

— Не обижайся, док, но ты напоминаешь мою мамашу.

— Я серьезно, Марино!

— Конечно, серьезно. И я серьезно — иди и выспись.

Как и я, лейтенант пребывал не в лучшем настроении и, скорее всего, тоже не выспался.

Подъездная площадка пустовала, на цементном полу чернели масляные пятна. Внутри морга назойливо жужжали лампы дневного света и гудели генераторы — в рабочие дни этот шум терялся в общей деловой суете. Я вошла в холодильник и, как всегда, невольно задержала дыхание, когда в лицо ударил сдобренный неприятным запахом поток воздуха.

Их тела лежали на каталках у левой стены. Я подняла синтетическую простыню, прикрывавшую Стерлинг Харпер, и, наверное, из-за усталости вдруг ощутила невероятную слабость. Колени задрожали, пальцы разжались, и саквояж упал под ноги. Перед моими глазами предстало утонченно-красивое лицо с расширившимися от ужаса глазами, когда она, открыв заднюю дверь, увидела меня в окровавленных перчатках над телом ее брата. Теперь они оба были здесь, брат и сестра. Я опустила простыню на безжизненное, как резиновая маска, лицо. Со всех сторон меня окружали голые ступни с висящими на них бирками.

Еще только войдя в холодильник, я заметила под каталкой Стерлинг Харпер желтую упаковку из-под фотопленки, но, лишь наклонившись за саквояжем, взглянула на нее внимательнее и заметила кое-что необычное. Коробка была из-под пленки «Кодак», тридцать пять миллиметров, двадцать четыре кадра. Мы же, в соответствии с заключенным контрактом, пользовались пленкой «Фуджи» на тридцать шесть кадров. Санитары, доставившие тело мисс Харпер, давно ушли и никаких фотографий они бы делать не стали.

Я вышла в коридор и сразу обратила внимание на мигающее световое табло лифта. Кабина остановилась на втором этаже. В здании кто-то был! Возможно, всего лишь охранник, совершавший дежурный обход. Но если учесть коробку из-под пленки… По спине побежали мурашки. Крепко сжимая ручку саквояжа, я двинулась вверх по лестнице, остановилась на площадке второго этажа и осторожно приоткрыла дверь. Двери кабинетов восточного крыла были закрыты, свет потушен. Я повернула направо, в главный коридор, миновала пустой класс, библиотеку, кабинет Филдинга. Пусто. Тихо. Никого. На всякий случай я решила заглянуть в свой офис и позвонить охраннику.

Страх парализует. На какое-то мгновение мой мозг отключился, а ноги приросли к полу. Незнакомец работал ловко и бесшумно, перебирая карточки в выдвинутом ящике. Воротник темно-синей куртки поднят, верхняя часть лица скрыта большими очками с затемненными стеклами, на руках хирургические перчатки. С мощного, как у борца, плеча свисал фотоаппарат на широком кожаном ремне. Мне незваный гость показался здоровенным и крепким, как каменная стена. Отступить, спрятаться было уже невозможно. Руки в перчатках замерли.

Меня спас рефлекс. Когда незнакомец повернулся и сделал первый шаг, саквояж уже летел к нему по дуге, как снаряд молотобойца. Удар пришелся как раз между ног и с такой силой, что очки свалились на пол. Незнакомец согнулся от боли, предоставив мне прекрасный шанс нанести удар ногой по лодыжке. Он рухнул, ударившись ребрами об объектив фотоаппарата.

Рассыпая содержимое, я уже шарила в саквояже, где всегда лежал баллончик со слезоточивым газом. Густая струя ударила в лицо — мой противник взревел, вцепился пальцами в глаза и покатился по полу. Я схватила телефон и набрала знакомый номер. Потом еще раз, для пущей уверенности, брызнула незнакомцу в лицо. По коридору уже бежал охранник. Немного погодя примчались копы. Задержанный истерично требовал отвезти его в больницу, но у полицейских жалобные вопли сочувствия не вызвали. Мужчину скрутили, заковали в наручники и потащили в машину.

Судя по водительскому удостоверению, звали его Джеб Прайс, ему было тридцать четыре года, и проживал он в Вашингтоне, округ Колумбия. За поясом брюк мистер Прайс носил автоматический «смит-вессон» калибра девять миллиметров с четырнадцатью патронами в обойме и одним в стволе.

Я не помнила, как добралась до приемной, где на доске висели ключи от выделенной мне временно другой служебной машины, и пришла в себя, только когда уже в сумерках подъехала к собственному дому. Только тогда я заметила, что сижу за рулем темно-синего фургона — огромного, предназначенного для перевозки тел, с занавешенным задним окошком и складным трапом в багажном отделении. Автомобиль представлял собой нечто среднее между семейным фургоном и катафалком, а припарковать его оказалось, на мой взгляд, немногим легче, чем пришвартовать к причалу яхту английской королевы.

Я не стала ни прослушивать поступившие сообщения, ни отключать автоответчик, а прямиком, как зомби, проковыляла наверх. Болело правое плечо. Ныл локоть. Пальцы на руке онемели. Сложив одежду на стуле, я приняла горячую ванну и наконец без сил упала на кровать. Сон. Глубокий-глубокий. Как погружение в небытие. Как умирание. Тьма обступала, сгущалась, и я пыталась плыть в ней, но тело, словно свинцовое, опускалось вниз…

Звонок стоявшего у кровати телефона оборвал автоответчик.

— …не знаю, когда смогу перезвонить, поэтому слушай. Пожалуйста, Кей, слушай внимательно. Я знаю про Кэри Харпера…

Сердце заколотилось, и я открыла глаза. Настойчивый голос Марка вывел меня из ступора.

— …пожалуйста, держись от этого дела подальше. Не вмешивайся. Пожалуйста. Позвоню, как только смогу…

К тому времени как я дотянулась до трубки и поднесла ее к уху, голос уже сменили частые гудки. Я прослушала сообщение сначала, упала на подушку и расплакалась.

На следующее утро Марино появился в морге в тот момент, когда я делала Y-образный разрез грудной клетки на теле Кэри Харпера.

Раздвинув ребра, я вынула из грудной клетки весь блок органов. Марино молча наблюдал за моими манипуляциями. В раковинах журчала вода, звякали хирургические инструменты, в противоположном углу скрежетала о брусок сталь — один из ассистентов натачивал длинный нож. На утро были запланированы четыре вскрытия, и все секционные столы оказались заняты.

Поскольку Марино не изъявлял желания поделиться информацией добровольно, мне пришлось заговорить первой:

— Выяснил что-нибудь о Джебе Прайсе?

— На него ни черта нет, — ответил лейтенант, отводя глаза. — Не был арестован, не привлекался, не штрафовался по-крупному. Ничего. И петь тоже отказывается. А если б запел, то, наверное, выдал бы партию сопрано. Здорово ты его угостила. Я перед уходом заглянул к парням из отдела идентификации. Они там проявляют пленку из его фотоаппарата. Принесу снимки, как только будут готовы.

— Посмотрел?

— Взглянул на негативы.

— И?

— Там только то, что он снимал в морге. Харперы.

Ничего другого не стоило и ждать.

— Только не говори, что он работает на какую-то желтую газетенку, — пошутила я.

— Ха, размечталась.

Я подняла голову. Марино был не в том настроении, чтобы шутить: растрепаннее обычного, с двумя свежими порезами на подбородке, глаза налиты кровью.

— Репортеры не таскают с собой автоматический пистолет, заряженный «глейзерами». И когда на них поднажмешь, начинают ныть, изворачиваться, просят монетку, чтобы позвонить адвокату. Нет, этот парень не газетчик. Настоящий профи. Вскрыл замок. Выбрал понедельник, праздничный день, когда в морге никого нет. Тачку его нашли в трех кварталах отсюда, на стоянке возле «Фарм фреш». Машина взята напрокат вместе с сотовым телефоном. В багажнике куча запасных обойм. Хватит на небольшую армию. Плюс автоматический «Мак-10» и кевларовый бронежилет. Хорош репортер.

— Насчет профи у меня уверенности нет, — сказала я, вставляя в скальпель новое лезвие. — Профессионалы работают аккуратно, а этот оставил коробку от пленки в холодильнике. И еще. Время выбрано не самое удачное, гораздо безопаснее было бы проникнуть в морг часа в два-три ночи, а не среди белого дня.

— Ты права. С коробкой у него вышла промашка, — согласился Марино. — А вот время… Я понимаю, почему он полез днем. Предположим, заявляются ребята из похоронного бюро или бригада привозит очередное тело. Видят Прайса, так? Вид у него вполне пристойный, может прикинуться, что работает здесь. А теперь подумай, как отвертеться, если тебя застукали в два часа ночи. То-то и оно, что сказать нечего.

Так или иначе, но Джеб Прайс явно отправлялся не на прогулку и настроен был вполне серьезно. Патроны «глейзер», о которых упомянул Марино, страшная штука. Начиненные мелкой дробью, они рвут человеческую плоть, как свинцовый град. «Мак-10» — любимая игрушка террористов и наркобаронов, и пользуются ими везде, от Центральной Америки до Ближнего Востока. А также в моем родном Майами.

— Подумай, может, стоит поставить замок на холодильник, — добавил Марино.

— Уже позвонила.

С замками мы тянули несколько лет. Тела доставляют в холодильник не только днем, в рабочие часы, но и вечером, и даже ночью. Значит, охранников нужно обеспечить ключами. Дежурных судмедэкспертов тоже. Люди начнут возмущаться. Неизбежно возникнут проблемы. Черт, как же я устала от этих дурацких проблем!

Вопросительный взгляд Марино напомнил о лежащем на столе теле. Впрочем, для определения причины смерти вскрытие и не требовалось. При желании можно было обойтись даже без судмедэксперта.

— Многочисленные проломы черепа и повреждения мозга, — объяснила я.

— Горло перерезали напоследок, как и в случае с Берилл?

— Рассечены яремные вены и сонные артерии, однако внутренние органы не слишком бледные. При наличии кровяного давления он умер бы от кровопотери за несколько минут. Другими словами, Харпер умер не от потери крови. Причиной смерти стали повреждения головного мозга. Он скончался еще до того, как ему перерезали горло.

— Как насчет защитных ран?

— Нет. — Я отложила скальпель и стала один за другим разгибать закоченевшие пальцы. — Ни сломанных ногтей, ни порезов, ни ушибов. Он даже не пытался отвести удар.

— Наверное, он так и не понял, что случилось. Приехал, когда стемнело. Убийца уже поджидал его у дома. Скорее всего, прятался в кустах. Харпер припарковался, вышел из машины и, вероятно, закрывал дверцу, когда тот выскочил и огрел его чем-то сзади по голове.

— Сужение канала двадцать процентов, — пробормотала я, отыскивая взглядом ручку.

— Харпер сразу же упал, и псих добивал его уже лежачего.

— Двадцать процентов. — Я записала цифры на пустом конверте из-под перчаток. — Шрамов от предыдущих инфарктов нет. Сердце здоровое, но немного увеличенное. Кальциноз аорты. Атеросклероз средней степени.

— А потом перерезал горло. Чтобы наверняка.

Я посмотрела на Марино.

— Ему надо было знать наверняка, что Харпер мертв, — повторил Марино.

— Не уверена, что он руководствовался рассудком. Посмотри на него, Марино. — Я указала скальпелем на треснувший как орех череп. — Нанесено по меньшей мере семь очень сильных ударов. Чтобы убить, хватило бы и одного. И после этого нападавший еще и перерезал горло. Это уже явно лишнее. Перебор, как и в случае с Берилл.

— Ладно. Перебор. Не буду спорить. Я только хочу сказать, что в обоих случаях убийца действовал наверняка. Чтобы не было ни малейшего шанса выжить. Потому что если отрезаешь кому-то голову, то можешь не беспокоиться, что твоя жертва оживет и поведает кому-то всю историю.

Я начала собирать содержимое желудка в картонный контейнер, и Марино состроил гримасу.

— Можешь не трудиться. Я и так скажу, что он ел. Сам это видел. Орешки и два мартини.

Орешки к моменту смерти едва успели перевариться. Кроме них в желудке присутствовала коричневатая, отдающая алкоголем жидкость.

— Ты от него хоть что-нибудь узнал?

— Ни черта.

Наклеивая ярлычок, я мимолетно взглянула на Марино. Лейтенант пожал плечами.

— Я видел в таверне. Тянул тоник с лаймом. Зашел примерно без четверти пять. Ровно в пять появился Харпер.

— Как ты узнал, что это он?

Почки выглядели вполне здоровыми. Я положила их на весы и записала вес на том же пустом конверте.

— По седым волосам. Такую гриву не пропустишь. Потит точно его описал, так что я сразу его узнал, — объяснил Марино. — Садится он за отдельный столик, ничего никому не говорит, заказывает «как обычно» и ждет. Грызет орешки. Я наблюдаю. Потом встаю, подхожу, придвигаю стул и представляюсь. Он говорит, что помочь мне ничем не может и разговаривать со мной не желает. Я не отступаю, начинаю поджимать, рассказываю, что Берилл долго угрожали, спрашиваю, знал ли он об этом. Отвечает, что не знал. И с таким, знаешь, недовольным видом…

— Думаешь, Харпер сказал тебе правду?

— Не знаю, — ответил Марино, стряхивая на пол пепел. — Потом я спрашиваю его, где он был в ночь убийства. Харпер отвечает, что был, как всегда, в таверне, а потом вернулся домой. Я задаю следующий вопрос: может ли его сестра подтвердить алиби? Ответ: ее не было дома. Ну как?

Моя рука со скальпелем застыла в воздухе.

— И где же она была?

— Уезжала из города.

— Куда, не сказал?

— Нет. Сказал вот что, цитирую: «Это ее дело. Меня не спрашивайте». — Марино поморщился, глядя, как я режу на куски печень, и вздохнул. — Когда-то я больше всего любил печенку с луком. Даже не верится, да? Не знаю ни одного копа, который бы побывал на вскрытии и не отказался от…

Его заглушил визг пилы — я приступила к черепу. Марино все-таки не выдержал и отступил — в едком воздухе повисла костная пыль. Если даже тело в хорошем состоянии, запах при вскрытии не самый приятный. Да и визуально зрелище не для слабонервных — это вам не на Мэри Поппинс любоваться. Надо отдать должное Марино. Он приходил в морг всегда, даже в самых тяжелых случаях.

Мозг был мягкий, с многочисленными рваными порезами, но крови мало, что подтверждало мое первоначальное предположение: после первого удара Харпер прожил недолго. Ему повезло хотя бы в том, что смерть наступила быстро. В отличие от Берилл, он не успел испугаться и ощутить боль. Не молил о пощаде. Были и другие отличия. Харпер не получал угроз, по крайней мере мы о них не знали. Отсутствовал и сексуальный подтекст. Его ударили тупым предметом, но не закололи, и вся одежда осталась при нем.

— В кошельке было сто шестьдесят восемь долларов, — сказала я. — Часы и золотое кольцо с печаткой у меня.

— А ожерелье? — спросил Марино.

Я недоуменно посмотрела на него, не понимая, о чем идет речь.

— Харпер носил на шее толстую золотую цепь с какой-то монетой. На монете было изображено что-то вроде герба. Я сам видел. В таверне.

— Привезли его без нее. Да и на месте я вчера ничего такого не… — Я осеклась. Вчера? Конечно, не вчера. Харпера убили в воскресенье вечером. Сегодня вторник. Я совершенно потеряла чувство времени. Два последних дня прошли как будто во сне, и, не прослушай я утром сообщение Марка, его звонок, возможно, тоже попал бы в этот провал.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒