ТРЕТИЙ ДЕНЬ 4 страница

– Ты уже держался на ногах, – рассудительно пояснил Джон, – и ни в какую не позволял тебе помочь. Вот мы и решили: лучше к тебе и не приставать – делай что хочешь. Мы подумали, что один ты, пожалуй, далеко не уйдешь, а ежели мы за тобой увяжемся, можешь нам назло навыкидывать фортелей.

– Правда, какой‑ то малый за тобой все же приглядывал, – вспомнил подручный мясника. – Он тебя заприметил еще у палатки, где ты выпил первую чашу, а когда мы расстались, последовал вроде бы за тобой. Наверное, решил, что ты напился до бесчувствия и без посторонней помощи до дому не доберешься.

Филип насторожился и спросил:

– А в котором часу это происходило? Восьми еще не было?

– Как раз около восьми. Вскорости в аббатстве зазвонил колокол к повечерию. Я еще подивился, что расслышал его в такой суматохе.

На самом деле колокольный звон был слышен далеко за стенами аббатства, и жители предместья привыкли узнавать по нему время.

– А что за малый потащился за мной? Знаете вы его?

Приятели переглянулись и пожали плечами:

– На ярмарке эдакая прорва народу толчется, разве всех упомнишь. Никогда прежде его не видели. Он не местный, не из Шрусбери. Да, может, он и не за тобой шел, а просто тем же путем, мало ли куда.

Друзья подробно рассказали Филипу, где он расстался с ними и в каком направлении пошел. Юноша устремился к указанному месту, однако, оказавшись в предместье, битком забитом палатками, лотками и прилавками, сообразил, что перед ним стоит непростая задача. Он всего‑ то и знал: если верить сказанному на разбирательстве у шерифа, получается – около восьми вечера он уже был сильно пьян, сидел в таверне Уота, продолжая пить, и при этом поносил на чем свет стоит Томаса из Бристоля, угрожая ему сведением счетов. Оставалось загадкой, что он делал с момента прощания с приятелями до того момента, как оказался в таверне. Возможно, он сразу направился к Уоту да у него и успел набраться, прежде чем незнакомец обратил внимание на его пьяные угрозы.

Стиснув зубы, Филип шагал вдоль предместья. Он был настолько погружен в свои мысли, что совершенно не замечал происходящего вокруг, а между тем по всему предместью судили и рядили о недавнем происшествии. Передаваемый из уст в уста рассказ обрастал вымышленными подробностями, изменяясь почти до неузнаваемости. Но юноше было не до сплетен и пересудов, его волновали только собственные дела. Лотки и прилавки были по большей части уже разобраны, доски и козлы сложены штабелями. Торговцы закрывали арендованные у аббатства палатки и сдавали ключи аббатским служителям. Торговля подходила к концу, но впереди был вечер и ожидалось веселье: кончил дело – гуляй смело.

Постоялый двор Уолтера Рейнольда располагался на дальнем конце ярмарочной площади. Он стоял не у большой Лондонской дороги, а у тихого проселка, ведущего на северо‑ восток. Здесь частенько останавливался деревенский люд, привозивший товары на рынок. При постоялом дворе находилась таверна, и в этот час в ней было полно народу. Филипа с души воротило при мысли о вине или эле, но питейные заведения существуют за счет выручки, и, коли пришел туда, надо что‑ то заказывать. К тому же юноша был совершенно трезв, а потому рассудил, что может позволить себе глоток‑ другой. Питье ему принес мальчишка‑ подавальщик. Хозяин был занят, но Филип решил подождать и поговорить с самим Уотом, когда у того выдастся свободная минута.

– Я слыхал, что тебя выпустили, – промолвил Уот, усевшись напротив юноши и положив на стол загорелые руки, – и чертовски рад. Я с самого начала не верил в твою вину – так им и сказал, когда меня спросили. Когда ты вышел?

– Незадолго до полудня.

Хью Берингар обещал Кадфаэлю, что паренек будет сегодня обедать дома. Так оно и вышло, хотя пообедал он чуть позже, чем обычно.

– После всех безобразий, случившихся, пока ты сидел, никто тебя обвинить не сможет. Однако, скажу я тебе, ну и ярмарка нынче выдалась! Погода прекрасная, народу съехалось множество, прибыль хорошая, да и свар на торгу почитай что и не было. – Уот говорил со знанием дела, ибо повидал не одну ярмарку. – А с другой стороны, двое купцов убиты. Одного из них – северянина – сегодня утром нашли в его же палатке со сломанной шеей. Слыхал ты об этом? Когда еще у нас такое творилось? Но парни из Шрусбери тут ни при чем. Я так и сказал, когда меня спросили: злодеев надобно искать среди пришлого люда. Мало ли кого сюда понаехало.

– Да, мне рассказывали об этом, – отвечал Филип, – но в этом убийстве меня и не подозревали. А вот смерть Томаса из Бристоля… – Он задумался. Южанин и северянин приехали на ярмарку с разных концов страны, и оба нашли здесь свою смерть. Почему так случилось? Может, просто кто‑ то из местных воришек соблазнился их пожитками?

– Убийство бристольского купца вряд ли смогут на тебя повесить, – широко улыбаясь, сказал Уот. – Поначалу и верно, ты был под сильным подозрением, но теперь все прошло и забыто. А тут пару часов назад такое приключилось – все предместье гудит. Нашли убийцу. У него рука была порезана, это его и выдало. А он вскочил на коня, пнул своего лорда, так что тот кубарем покатился, и пустился наутек. Удрать хотел, да не тут‑ то было. Лорд приказал своему сокольничему остановить беглеца, тот и остановил. Засадил ему стрелу в спину. Бедняга и охнуть не успел. Мастерский, говорят, был выстрел. Перчаточник отомщен, долго ждать не пришлось. Неужто ты об этом еще не слышал?

– Ни слова. Я только знал, что разыскивают человека с располосованным рукавом и порезом на левой руке. Когда, говоришь, все это случилось? – спросил Филип, думая о том, что, судя по всему, Кадфаэль нашел убийцу и без его помощи.

– За час до вечерни или около того. На аббатском конце предместья такой шум поднялся. Мне говорили, что в это время был там и сам шериф.

«Около пяти часов, – подумал Филип. – И часу не прошло, как я расстался с Кадфаэлем и отправился в город искать Джона Норриса. Быстро все обернулось. Теперь нет нужды высматривать человека с порванным рукавом».

– А это точно был убийца?

– Точно! Купец поранил ему руку, да к тому же, поговаривают, у него нашли деньги и кое‑ какие вещицы, прихваченные у перчаточника. Вроде какой‑ то конюх, звали его Эвальд…

«Значит, это был обычный вор, – решил юноша. – Затеял грабеж, а вышло убийство». Во всяком случае, ему это ничего дать не могло и следовало сосредоточиться на своем деле. Юноша задумался. Поначалу он корил себя за все, что случилось, но потом взглянул на это по‑ иному. Конечно, он свалял дурака, но намерения‑ то у него были благие, и их нечего стыдиться. Другое дело, что потом, когда все пошло прахом, он, вместо того чтобы достойно снести неудачу, надулся, как мальчишка, напрочь забыв о здравом смысле.

– Если бы только мне удалось найти и убийцу мастера Томаса! Его убили в тот вечер, когда я наделал дел, потому и оказался под подозрением. Сам виноват – что тут скажешь. Хорошо, конечно, что меня отпустили под поручительство отца, однако обвинение с меня еще не снято. За все, что я действительно натворил, я готов ответить по всей строгости, но купцу я ничего худого не сделал и хочу это доказать. Слушай, я ведь был у тебя в тот вечер, накануне ярмарки. Ты, случаем, не помнишь, в котором часу? У меня‑ то память совсем отшибло. А его работники утверждают, что минут двадцать десятого мастер Томас был еще жив.

– У меня ты был, это факт, – ухмыльнулся Уот. – Тут стоял шум и гам, да и дел у меня было по горло, но тебя, знаешь ли, трудно было не заметить. Не обижайся, парень, со всяким бывает. Ты заявился примерно в четверть девятого и не был особо пьян.

Всего через четверть часа после повечерия – это значит, что, отделавшись от приятелей, он отправился прямо в таверну. Прямо, конечно, не то слово: шел он небось, шатаясь из стороны в сторону, но, во всяком случае, никуда больше не заходил. Оно и понятно – ему хотелось поскорее выбраться из ярмарочной толпы и избавиться от назойливой опеки друзей, а потом уж найти себе прибежище.

– Я так тебе скажу, парень, – доброжелательно промолвил Уот, – если бы ты особо не налегал, все с тобой было бы в порядке. Но ты принялся глушить чашу за чашей. Отроду не видывал, чтобы так поспешали с питьем. Немудрено, что у тебя желудок вывернуло.

Выслушивать такие вещи – приятного мало, но куда денешься, приходилось терпеть. Видно, он и вправду перебрал, и сокольничий не преувеличил, рассказывая о его выходках.

– Неужто я и впрямь грозился расправиться с купцом за то, что он треснул меня по голове? Так говорили на разбирательстве у шерифа.

– Не то чтобы грозился, однако, по правде говоря, можно было понять тебя и так. Особой любви ты к нему не выказывал, это и немудрено – все видели, какую он тебе шишку набил. Честил ты его по‑ всякому, это верно: и в жадности упрекал его, и в чванстве, и все твердил, что гордыня не доведет его до добра. Может, тот, кто против тебя свидетельствовал, имел в виду как раз эти слова. А кто, кстати, рассказал об этом шерифу?

– Да так, один малый, – промолвил Филип. – Но я на него не в обиде, потому как он, похоже, говорил правду, а я в тот вечер вел себя точно последний дурак.

– Ладно, парень, что с тебя можно было взять. С проломленной башкой всякий бы небось ополоумел. А что за малый? Как началась ярмарка, у меня в таверне одни приезжие толкутся, знакомых лиц почти и не видно.

– Это слуга одного из гостей аббатства, – отвечал Филип, – зовут его, как мне говорили, Турстан Фаулер. Он рассказывал, что и сам пил здесь – сначала эль, потом перешел к вину, а закончил можжевеловкой. Кажется, в конце концов он надрался так же, как я. Его нашли валяющимся без чувств и отволокли отсыпаться в келью аббатства. Я видел его на разбирательстве – статный, крепкий парень, правда, вид у него был пришибленный и помятый. Ему лет тридцать пять, загорелый, с густыми каштановыми волосами…

Уот покачал головой:

– Нет, я его не знаю. Хоть убей, не могу припомнить такого, а ведь у меня отменная память на лица. В нашем ремесле без этого нельзя. Ну да раз он приезжий, зачем ему тебя оговаривать. Похоже, он неверно понял твои речи.

– А когда я ушел отсюда?

Филипу стало не по себе при мысли о том состоянии, в котором он покинул таверну. Он припомнил, что его мутило, голова шла кругом и он едва успел, вскочив из‑ за стола, перебежать дорогу и укрыться в рощице, где облегчил желудок. А потом, движимый отчаянием, он побрел дальше и где‑ то в садах у Гайи повалился на траву и забылся тяжелым сном. Там он и оставался до рассвета.

– Ну, я бы сказал, что с повечерия примерно часок прошел. Около девяти, не иначе.

А Томас из Бристоля покинул свою палатку всего четвертью часа позже. Он собирался вернуться на баржу, но по дороге кто‑ то подстерег купца с кинжалом в руке. Не удивительно, что подозрение прежде всего пало на Филипа. Он был в ссоре с мастером Томасом и прилюдно поносил его, а потом пропал из виду, так что никто не мог сказать, где молодой Корвизер находился во время убийства.

Гости вконец загоняли обоих Уотовых мальчишек, и хозяин таверны сам поднялся, чтобы помочь разносить напитки. Филип остался за столом. Подперев кулаком подбородок, он размышлял. Почти во всем предместье погасли огни, а лотки по большей части были разобраны и сложены для отправки в аббатство. Вечер выдался таким же погожим, как и все три дня ярмарки. Видно, Господь благословил обитель: монахи получили изрядную прибыль, как будто в возмещение потерянного из‑ за войны прошлого лета и тревожной зимы. Только вот город остался внакладе. Чинить стены и мостить улицы было не на что.

Уже смеркалось, но на улице было тепло, и дверь таверны оставалась открытой.

От посетителей не было отбою. Ребятишки со жбанами и кувшинами приходили за элем для своих отцов, служанки – за меркою вина для хозяев. Работники и аббатские служки забегали промочить горло. Ярмарка Святого Петра близилась к завершению, и завершению удачному.

В таверну вошли двое в ладных кожаных безрукавках – совсем молоденький парнишка и крепкий загорелый мужчина лет на пятнадцать постарше своего спутника. Филип не сразу узнал Турстана Фаулера: на сей раз тот был трезв, уверен в себе и явно пребывал в ладу и со своим лордом, и со всем миром. Он вспомнил, как выглядел сокольничий, давая показания, и это заставило его задуматься о том, сколь непригляден был в пьяном виде он сам. Новых гостей обслужил мальчонка‑ подавальщик. Уот тоже не сидел без дела: таверна была набита битком. Последний день ярмарки – самое горячее время. Завтра в тот же час здесь будет совсем немноголюдно.

Сам не зная почему, Филип отвернулся и приподнял плечо, чтобы слуга Корбьера не приметил его. Юноша ничего не имел против сокольничего и его товарища.

Просто ему не хотелось, чтобы они принялись выражать сочувствие, поздравлять с освобождением или еще каким‑ либо иным способом – дружелюбно или с насмешкой – привлекать к нему внимание. Филип сидел отвернувшись и был рад тому, что в таверне полно народу, причем большинство гостей – приезжие и его не знают.

– Ярмарка – дело прибыльное, – заявил Уот, вернувшись к столу и с довольным видом усаживаясь на лавку, – но я все равно не хотел бы, чтобы она продолжалась круглый год. Ноги у меня гудят: я ведь уже не молод, а за эти три дня почитай что и не присел ни разу. О чем там мы с тобой толковали?

– Я пытался описать тебе малого, который рассказал шерифу о моих пьяных угрозах, – напомнил Филип. – А он легок на помине, сюда заявился. Оглянись: видишь двоих в кожаных безрукавках? Тот, что постарше, и будет Фаулер.

Уот присмотрелся к Турстану, не выказывая видимого интереса, однако весьма внимательно.

– Ты говоришь, он выглядел пришибленным и помятым? Надо же, а сейчас свежий и бодрый, прямо‑ таки сияет. Ну его‑ то я, конечно, помню. Как его кличут и чем он занимается, я, понятное дело, не знал, но видеть видел, а ежели я кого видел, то не забуду.

– В тот вечер он навряд ли выглядел таким молодцом. Сам признавался, что упился до бесчувствия всего через пару часов.

– И он сказал, что напился у меня в таверне? – спросил Уот, недоверчиво прищурив глаза.

– Ну да. «Там я и накачался», – так он сказал.

– Тогда слушай, приятель, – промолвил Уот, доверительно склонившись через стол к Филипу. – Пожалуй, я тебе сейчас расскажу кое‑ что любопытное… Я как глянул на него, то сразу узнал, потому что он, уж поверь, выглядел в тот вечер точь‑ в‑ точь как сейчас. Но этого мало: зная теперь, что он как‑ то связан с тобой и твоим делом, я припоминаю кое‑ какие мелочи, на которые тогда внимания не обратил, а ты, конечно, и не мог. Этот малый в тот вечер заходил ко мне дважды. Точнее сказать, первый раз он лишь появился в дверях, минут через десять после твоего прихода. Постоял на пороге, поглазел вокруг, но, похоже, и к тебе приглядывался. Я этому не придал значения: ты уже раскричался и на тебя все смотрели. Ну а этот – поглядел, поглядел да и ушел. А полчаса спустя заявился снова, купил меру эля и большую флягу крепкой можжевеловки и сидел себе тихонько, потягивал эль да на тебя посматривал. И опять же – что же тут удивительного, ведь ты к тому времени позеленел и подозрительно притих. А знаешь, что дальше было, Филип, парнишка? Как только ты вскочил и бросился к двери, этот тип залпом допил свой эль и поспешил следом, прихватив свою флягу. Он ее даже не открывал. Это он‑ то был пьян? Куда там – он ушел отсюда трезвый как стеклышко!

– Но унес с собой флягу можжевеловки, – резонно возразил Филип, – а два часа спустя он был пьян до беспамятства – это многие могут подтвердить. Ведь его пришлось тащить в аббатство на доске.

– А можжевеловки‑ то много осталось? И вообще, флягу они нашли или нет?

– Чего я не знаю, того не знаю, – покачал головой Филип, – при мне ни о какой фляге не упоминали. Надо будет спросить брата Кадфаэля, он при всем присутствовал. Но какое это имеет значение?

Уот добродушно похлопал юношу по плечу.

– Сразу видно, малец, что ты не больно привычен к вину и элю. Так что послушай старого Уота и оставь крепкие напитки тем, у кого желудок покрепче. Но знаешь, коли я сказал, что он взял большую флягу, стало быть, она и вправду была большой. В нее вмещалась добрая кварта, никак не меньше. И если бы человек, кто бы он ни был, вылакал бы ее за пару часов, он бы наверняка умер. В аббатство пришлось бы нести покойника. Но даже если бы он каким‑ то чудом выжил, то уж никак бы не смог на следующий день рассказать всю эту историю. Дай Бог, чтобы он очухался через несколько дней. А когда этот малый уходил отсюда за тобой по пятам, он был трезв, точно сам шериф. Не знаю, с чего он затеял врать, но он врал. А теперь пораскинь мозгами: для чего человеку возводить на себя напраслину и позволять тащить себя, как бревно, в келью якобы для вытрезвления? – Уот задумчиво почесал затылок. – Случаем, не для того ли, чтобы отвлечь от себя подозрение в более тяжком грехе, чем пьянство?

Старший из Уотовых подавальщиков – веснушчатый малец, родившийся и выросший в предместье, – проходя мимо с гроздью пустых кружек в каждой руке, задержался и, ткнув Уота локтем в бок, склонился к его уху.

– Знаешь, хозяин, кто у нас сидит? – Он кивком головы указал в сторону двоих в кожаных безрукавках. – Молоденький – это конюх, напарник того малого, который намедни получил стрелу в спину. А второй – мне только что Уилл Уортон сказал, а он сам там был и все видел, – второй и есть тот самый тип, что пустил стрелу. Ну и парочка – видать, оба из одного теста. Сидят как ни в чем не бывало. Знать, желудки у них покрепче, чем у меня. Этому малому его лорд велел остановить беглеца, он и остановил, не замешкался. Мог ведь промазать, у другого бы небось рука дрогнула, а у него нет. Вжик – и стрела у бедняги между лопаток. Уилл говорит, что его насквозь прошибло. И после такого дела этот парень знай себе дует эль, словно добрый христианин.

Филип и Уот, разинув рты, обернулись к парнишке, а потом глянули на Турстана. Тот сидел, вытянув под столом ноги, и потягивал эль из высокой кружки с откидной крышкой. Филипу и в голову не пришло спросить, кому служил погибший злодей, да Уот, видно, и сам этого не знал, а то бы непременно сказал.

– Ты уверен, что это тот самый парень? – настойчиво спросил Филип.

– Мне Уилл Уортон сказал, а уж он‑ то знает, сам помогал поднимать того подстреленного бедолагу.

– Это Турстан Фаулер, сокольничий Иво Корбьера. Выходит, Корбьер приказал ему стрелять?

– Имени его я не знаю, да и Уилл, наверное, тоже. Какой‑ то молодой лорд, что остановился в странноприимном доме аббатства. Уилл говорит – красавчик с золотыми волосами. Но его навряд ли стоит винить за то, что он велел остановить беглеца. Ведь тот оказался убийцей и вором и пытался удрать на коне своего господина да еще и пнул этого господина так, что он кувырком полетел. Спору нет – если лорд приказывает, слуга обязан повиноваться. Но все равно невесело, когда работаешь вот так с человеком бок о бок, может, месяцы, а то и годы, а потом тебе так запросто велят его пристрелить. Каково, а? – Разносчик закатил глаза, тихонько присвистнул и пошел дальше, унося свои кружки. Филип с Уотом сидели в раздумье, не зная, что и сказать.

Однако в конце концов юноша решил, что напрямую это происшествие с его делом не связано, и собрался уходить. Покидая таверну, он бросил еще один взгляд на Турстана Фаулера и его юного приятеля. Оба спокойно попивали эль, весело переговариваясь с соседями по столу, и, похоже, души их ничто не тяготило. Филипа они не узнали или попросту не заметили. «Все‑ таки странно, – подумал юноша, – случись какая неприятность, и этот Фаулер тут как тут, если не в центре событий, то хотя бы с краешку».

Что же до истории с флягой, то действительно ли она имеет такое значение? Турстан был, наверное, слишком пьян, чтобы вспомнить о ней. Никто эту флягу не искал, а она, вполне возможно, валяется где‑ нибудь поблизости, опустошенная только наполовину, – раз уж Уот уверяет, что полностью ее никто выдуть не мог. А то какой‑ нибудь бродяга подобрал ее ближе к ночи – то‑ то, поди, радости было. Да мало ли каких еще можно найти убедительных объяснений. Другое непонятно – чего ради Фаулер утверждал, что напился в таверне, если ушел оттуда совершенно трезвым. И главное: почему сорвался с места следом за Филипом. Так сказал Уот, а у него глаз зоркий, все примечает.

Концы с концами не сходились, и это не давало Филипу покоя. Однако было уже слишком поздно, чтобы кого‑ нибудь беспокоить. Давно закончилось повечерие, и сейчас монахи, так же как гости аббатства и их слуги, наверное, уже в постелях или готовятся отойти ко сну. Разве что некоторые монастырские служители из мирян заканчивают свои труды и собираются скромно отметить удачное завершение ярмарки. Кроме того, родители наверняка забеспокоились, куда это на целый день запропастился их непутевый сын. Дома ему, скорее всего, придется завтра объясняться по этому поводу, так что лучше поторопиться.

Юноша пересек дорогу там же, где и в злополучный вечер, и вскоре обнаружил то место, где опорожнил желудок, – там остались подсохшие следы. Он заторопился к реке, держась в тени деревьев, подальше от улиц. Вскоре он нашел ложбинку, в которой отсыпался после попойки, прежде чем собраться с силами и двинуться к городу. Даже в тусклом свете звезд видно было, что трава основательно примята.

Но нет, понял он вдруг, это совсем другое место. В прошлый раз он шел по едва заметной тропинке и забрел гораздо глубже в кусты, к самой реке, – ему даже от себя хотелось спрятаться. Эта полянка очень похожа, но все же не та. Однако, судя по траве, и на ней кто‑ то лежал, и, похоже, не очень спокойно. Возможно даже, что ее вытоптала не одна пара ног. Может, сюда забрела влюбленная парочка – обычное дело во время ярмарки. Или кто‑ то боролся? Нет, решил Филип, присмотревшись, борьбы не было. Но отсюда что‑ то или кого‑ то волоком протащили вниз, к поблескивающей за деревьями реке. Неподалеку он увидел пятно голой земли, высохшей и побелевшей, как глина. Вокруг росли березы, и отшелушившаяся кора усеивала прогалину. Среди серебристых кусков коры юноша приметил несколько подозрительно темных и, заинтересовавшись, наклонился и поднял один, но тут же разжал пальцы, ибо он был покрыт запекшейся кровью. Днем, при свете, здесь, наверное, можно будет увидеть и другие кровавые пятна.

Пытаясь проследить свой путь, Филип случайно набрел на то место, где был убит мастер Томас. Отсюда, с поросшего травой подмытого берега, тело бристольского купца сбросили в воду.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒