|
|||
Глава XXX
Природа вечеринок изучена недостаточно. Но общее мнение таково, что у вечеринок есть какая‑ то патология, что патология эта своя в каждом отдельном случае и что по большей части она граничит с извращением. Утверждают также, что вечеринка вряд ли когда‑ нибудь развивалась по задуманному плану. Это, конечно, не относится к тошнотворным, рабским вечеринкам, которые устраиваются, погоняются и управляются профессиональными хозяйками‑ людоедками с тираническими наклонностями. Да, впрочем, какие это вечеринки – это парад с демонстрацией, почти столь же непроизвольные, как перистальтика, и столь же интересные, как ее конечный продукт. Наверное, все обитатели Консервного Ряда создали в воображении картинку празднества – приветствия, поздравления, галдеж и общая радость. Но все получилось совсем по‑ другому. Ровно в восемь Мак с ребятами, причесанные и умытые, взяли кувшины и двинулись вниз по куриной тропе, перешли линию, миновали пустырь и вышли через улицу к крыльцу Западной биологической. Поднялись по ступенькам, ощущая какой‑ то трепет и смущение. Док отворил дверь, и Мак произнес коротенькую речь. – Как у вас день рождения сегодня, – сказал Мак, – мы с ребятами пришли вас поздравить. Мы желаем вам счастья и поймали для вас двадцать одну кошку. Он замолчал, ребята стояли на ступеньках, точно потерянные. – Входите, – сказал Док, – Такая… неожиданность. Я и не представлял себе, что вы знаете про мой день рождения. – И все коты, – сказал Элен. – Мы их оставили дома. Чинно расселись в комнате, расположенной слева от входа. Воцарилось долгое молчание. – Ну раз уж вы пришли, – сказал Док, – не выпить ли нам по маленькой? – Мы с собой кое‑ что захватили, – сказал Мак, показав на три кувшина со знаменитым коктейлем. – Там нет ни капли пива, – сказал Эдди. Док отбросил послеполуденную меланхолическую грусть. – Это пока оставим, – сказал он. – Угощать буду я. У меня тут обнаружилось немного виски. Сидели чинно, деликатно тянули виски – тут как раз вошла Дора с девочками. Они принесли в подарок одеяло. Док накрыл им кровать, стало очень красиво. Гостьи сели и тоже выпили. Следом явились мистер и миссис Мэллой с подарками. – Никто и не подозревает, какую ценность приобретут с годами эти штуки, – сказал Сэм Мэллой, вынимая шатун с поршнем от «чалмерса» 1916 года. – Их, может, всего три и осталось во всем мире. Гость повалил косяком. Анри принес подушечку для булавок размером три фута на четыре. Он рвался прочитать лекцию о своем новом материале, но к этому времени официальная часть уже кончилась. Пришли мистер и миссис Гай. Ли Чонг принес огромную гирлянду шутих и корзину с луковицами китайских лилий. Кто‑ то съел все луковицы к одиннадцати часам. Шутихи удержались дольше. Завалилась малознакомая компания из «Ла Иды». И вечеринка стала быстро набирать темп. Дора сидела, как на троне, увенчанная оранжевым пламенем прически. Держала рюмку виски, изящно оттопырив мизинец. И не спускала глаз с девочек – не дай бог хоть одна допустит какую‑ то оплошность. Док поставил танцевальную музыку и пошел на кухню жарить бифштексы. Первая стычка кончилась неплохо. Какой‑ то парень из «Ла Иды» стал делать одной из девочек Доры непристойные предложения. Она возмутилась, и ребята, разгневанные таким нарушением приличий, быстренько вышвырнули его и даже ничего не разбили. Они были очень довольны, считая себя в какой‑ то степени блюстителями порядка. Док на кухне жарил бифштексы на трех сковородах, резал помидоры и горы хлеба. И чувствовал себя превосходно. Проигрывателем лично заведовал Мак. Он нашел альбом Бенни Гудмена с его трио. И по комнатам закружились пары; веселье, кажется, и впрямь началось. Эдди забежал в контору, отстучал чечетку и вернулся. Док сходил за кружкой пива и пока кухарничал, то и дело отхлебывал из нее. Настроение у него все поднималось. Наконец мясо было готово, и Док понес его гостям – общему изумлению не было границ. Все вообще‑ то были не голодны, но мясо исчезло мгновенно. Насытившись, гости погрузились в приятную послеобеденную истому. Виски все было выпито, и Док откуда‑ то извлек вино. – Док, поставьте, пожалуйста, хорошую музыку, – сказала с высоты своего величия Дора. – Мне до смерти надоел музыкальный автомат дома. Док поставил «Я пылаю» и «Любовь» из альбома Монтеверди. Гости слушали тихо, глаза у всех устремились внутрь. Дора упивалась неземной красотой музыки. Док опять почувствовал тихую, золотистую грусть. Музыка смолкла, гости сидели молча. Док принес книгу и ясным глубоким голосом стал читать:
И поныне, Коль предстанет душе моей образ любимой, Чье лицо – распустившийся лотос, чьи груди – Два плода, золотым напоенные соком, чье тело Пламенеет от раны, стрелою любви причиненной, Не познавши любви до меня в своей младости чи Сразу сердце мое погребается снегом
И поныне, Коль увидел бы я ее передо мною Распахнувшую очи, с ланитою плавной Подведенной до уха, до маленькой мочки пунцовой Лихорадкой тоски от разлуки со мною больную, – Из любови моей я б утешные сделал качели, Ночи вечным любовником день бы я сделал.
И поныне, Коль вернулась бы снова с очами как звезды, Утомленная ношей любви своей юной, Я бы снова голодным рукам‑ близнецам ее отдал, Снова пил бы я сладость хмельную из уст ее нежных, Словно шмель, что стремится грабителем к лилии бело Сокровенный у лилии мед отбирает.
И поныне Мои очи, вокруг не глядящие боле, Кажут мне лики милой утраченной девы. Украшенья златые ласкают прелестные щеки; О чистейший, белейший, нежнейший, дивнейший пергамент, На котором уста мои лунною ночью писали Поцелуев стихи и уже не напишут.
И поныне С смертью споря, является мне колебанье Вежд, припудренных нежно, весь сладостный образ Дивно‑ хрупкого тела на ложе в усталости счастья; Мне отраду дарившие, рдевшие нежно, живые Два цветка – два сосца над высокой повязкою; свежесть Алых уст; не забуду вовек я утраты.
И поныне Среди торжищ твердят, что была она слабой, Полюбить меня силу имевшая; жалки Эти люди, что все покупают и сами Продаются за деньги; а ты же была неподкупна: Раджа трех городов не сумел привести тебя златом На высокое ложе; пребудешь всегда ты со мною, Облекая мне душу, как тело мне платье.
И поныне Я люблю ее продолговатые очи, Чей взор ласковей шелка, чьи грусть и веселость Непрестанно друг друга сменяют, чьи томные вежды Лишь смежатся, их тень благодатная сердцу помнится Новым взором пречудным; люблю я и благоуханность Свежих уст; и власов невесомые пышные волны; Легкость дивных перстов; тихий смех украшений.
И поныне Помню я, как на ласки мои отвечала Тихой лаской, с душой моей душу сливая, И в любовном огне никогда не бывала бесстыдной, Как богине своей любострастной служащие жрицы, Изощренным чьим играм горящий светильник свидетель И которых сон на пол нагих уроняет. [12]
Филлис Мэй, не стесняясь, рыдала, когда он кончил, сама Дора приложила к глазам платок. Элена так захватили звуки, что значение слов совсем от него ускользнуло. Но мировая печаль хоть немного коснулась каждого. Всем вспомнилась утраченная любовь, все услыхали зов. – Господи, вот красота‑ то, – сказал Мак. – Напомнило мне одну дамочку… – И умолк. Налили в бокалы вино и сидели притихшие. Вечеринка погружалась в стадию сладостного томления. Эдди забежал в контору, еще раз отстучал чечетку, вернулся и опять сел в кресло. Вечеринка уже готова была забыться сном, как вдруг на ступеньках снаружи послышался топот многих ног. – А где девочки? – раздался громовой голос. Мак поднялся на ноги, чувствуя чуть ли не счастье, и быстро пошел к двери. Лица у Хьюги и Джонса расплылись улыбками. – Каких девочек вы спрашиваете? – мягко спросил Мак. – Это не бордель? Таксист сказал, тут он где‑ то поблизости. – Вы ошиблись, мистер, – весело отозвался Мак. – А это что за дамочки? И тут началось сражение. Пришедшие оказались командой со шхуны, ловящей тунца, из Сан‑ Педро. Это были бравые, веселые, сильные парни, не дураки подраться. После первой же атаки им удалось прорваться в комнаты. Девочки Доры, каждая, сняли с ноги туфлю и, взяв ее за носок, приготовились защищаться. В разгар сражения они били врага по голове острыми каблуками. Дора бросилась в кухню и вернулась, вращая с воинственным криком тяжеленной мясорубкой. Даже Док развеселился. Он молотил врагов шатуном с поршнем от «чалмерса» образца 1916 года. Это было славное сражение. Элен поскользнулся на чем‑ то, упал и получил дважды в лицо, пока вставал на ноги. С грохотом перевернулась чугунная печка. Загнанные в угол враги отражали атаки тяжелыми фолиантами, хватая их с полок. В конце концов они оставили поле боя. Но два окна на улицу были выбиты. Вдруг с тыла появился Альфред, он услыхал шум сражения и поспешил на помощь, вооружившись своим любимым оружием – битой. Дрались на ступеньках, на улице, а потом и на пустыре. Входная дверь опять повисла на одной петле. Рубаха на Доке была порвана, и на худощавом, но мускулистом плече проступили от чьих‑ то ногтей капельки крови. Врага оттеснили уже почти до середины пустыря, как вдруг загудела сирена полицейской машины. Гости Дока едва‑ едва успели вернуться в дом, кое‑ как поставили на место сорванную дверь, выключили свет и затаились. Полицейские не обнаружили ничего подозрительного. А победители сидели счастливые в темноте, посмеивались и потягивали вино. Из «Медвежьего стяга» пришла новая смена. Свежее пополнение еще подняло боевой дух. Вечеринка разошлась на славу. Полицейские вернулись, заглянули, щелкнули языками и присоединились к веселью. Мак с ребятами сели в полицейскую машину и поехали к Джимми Бручиа за вином. Вместе с вином захватили и самого Джимми. Вечеринка гудела на весь Консервный Ряд, от одного конца до другого. Она вобрала в себя лучшие черты мятежа и ночной баррикады. Команда со шхуны из Сан‑ Педро приползла обратно на брюхе и была принята с распростертыми объятиями. Все ласкали бывших врагов и восхищались ими. Женщина, живущая в пяти кварталах отсюда, отправилась в полицию жаловаться на шум, но не нашла ни одного полицейского. Полицейские потом подали рапорт об угоне полицейской машины. Ее вскоре нашли брошенной на берегу. Док сидел на столе, скрестив по‑ турецки ноги, и улыбался, мягко похлопывая пальцами по колену. Мак с Филлис Мэй затеяли на полу индийскую борьбу. В разбитые окна дул с залива прохладный ветер. И вот тогда кто‑ то запалил бесконечную гирлянду шутих Ли Чонга.
|
|||
|