Терри Пратчетт 12 страница

Госпожа Гоголь остановилась и подняла руку. Послышалось хлопанье крыльев.

Грибо, подобострастно тершийся о ногу нянюшки, поднял голову и зашипел. На плечо госпожи Гоголь слетел самый большой и самый черный из всех когда-либо виденных нянюшкой петухов. Он повернул голову и смерил нянюшку самым разумным из всех когда-либо виденных ею птичьих взглядов.

– Вот это да, – потрясенно промолвила нянюшка. – Отродясь не видывала таких здоровенных петухов, а уж я их на своем веку перевидала – ого-го!

Госпожа Гоголь неодобрительно приподняла бровь.

– Да откуда у нее воспитанию-то взяться? – заметила матушка.

– Вы меня не дослушали. Просто я сызмальства жила неподалеку от птицефермы, – ответила нянюшка.

– Это Легба, темный и опасный дух, – сообщила госпожа Гоголь. Она наклонилась поближе и уголком рта продолжила: – Между нами, он просто большой черный петух. Но вы же понимаете…

– От рекламы никогда вреда не бывало, – согласилась нянюшка. – А это Грибо. И если между нами, он сущий демон, исчадие ада.

– Ну разумеется, он же кот, – великодушно заметила госпожа Гоголь. – Чего еще ожидать от кота?

«Дарагой Джейсон и все остальные. Ну разве ни удивитильна што случаицца кагда совсем ни ажидаеш, например мы пазнакомились с гаспожой Гоголь каторая днем работает поварихой а на самом деле она калдунья вуду, так што ни верьте што там гаворят нащет чорной магии итэдэ, все это Придрасудки, она савсем вроди нас толька чутачку другая. Хатя про зомби все правда, но это не то што вы думаите…»

Странный город эта Орлея, решила нянюшка. Стоит миновать центральные улицы, пройти по переулочку, нырнуть в маленькую калитку – и оказываешься среди деревьев, с которых свисают длинные пряди мха и что-то вроде клочьев шерсти, а земля начинает колыхаться под ногами и превращается в болото. По обе стороны тропинки темнели пруды, в которых тут и там среди лилий виднелись какие-то живые бревна.

– Ну и здоровенные же тритоны, – изумилась она.

– Это аллигаторы.

– Да неужто? Небось и вкусные же?!

– Да.

Дом госпожи Гоголь, казалось, был сложен из обычного топляка, выуженного из реки, крыша его была крыта мхом, и стоял он над самым болотом на четырех крепких сваях. Отсюда до центра города было рукой подать. Нянюшка явственно слышала уличный шум и цокот копыт, но хибарка посреди болота была будто окутана тишиной.

– А люди тебя здесь не беспокоят? – спросила нянюшка.

– Те, кого я не хочу видеть, нет.

Заросли лилий колыхнулись. По поверхности ближайшего пруда стала разбегаться V-образная зыбь.

– Уверенность в себе, – одобрительно заметила матушка. – Это всегда очень важно.

Нянюшка уставилась на рептилию оценивающим взглядом. Та попыталась выдержать его, но вскоре у нее заслезились глаза, и она отказалась от своего намерения.

– По-моему, парочка этаких красавчиков мне и дома бы не помешала, – задумчиво произнесла нянюшка Ягг, когда ее противник по гляделкам поспешно скользнул прочь. – Наш Джейсон запросто выроет такой же пруд. А что они жрут?

– Все, что захотят.

– Я знаю один анекдот про аллигаторов, – заявила матушка тоном человека, собирающегося поведать великую и неоспоримую истину.

– Да что ты?! – воскликнула нянюшка Ягг. – Отродясь не слыхивала от тебя ни единого анекдота!

– Если я не рассказываю их, это еще не означает, что я их не знаю, – надменно сообщила матушка. – Там один парень…

– Какой парень? – спросила нянюшка.

– Один парень зашел в трактир. Да. Это был трактир. И увидел объявление. А в объявлении том написано: «Любые бутерброды на любой вкус». Тогда он и говорит: «Сделайте мне аллигаторский бутерброд – да побыстрей! »

Воцарилась пауза.

Некоторое время остальные две ведьмы непонимающе таращились на матушку.

Наконец нянюшка Ягг повернулась к госпоже Гоголь.

– Так значит… ты, получается, одна здесь живешь? – жизнерадостно спросила она. – И кругом ни единой живой души?

– В каком-то смысле, – ответила госпожа Гоголь.

– Понимаете, соль в том, что аллигаторский – это… – громко начала матушка, но осеклась. Дверь хижины отворилась.

Кухня оказалась большой[22]. Некогда в ней было занято не меньше дюжины поваров одновременно. Теперь же она больше смахивала на пещеру, дальние уголки которой скрывались в тенях, а висящие на стенах сковороды потускнели от пыли. Большие столы были отодвинуты к одной стене, и на них едва ли не до самого потолка громоздились горы посуды. Плиты, на вид достаточно большие, чтобы жарить коров целиком и обслуживать целую армию, стояли не растопленными.

Посреди этого серого запустения у очага на небольшом ярком коврике кто-то установил маленький столик. На столике в банке из-под варенья стояли цветы. Букет был составлен очень просто: кто-то вырвал пучок цветов и воткнул их в банку. В целом же все это производило эффект небольшого островка яркости посреди океана мрачности.

Элла нервно переложила с места на место несколько каких-то мелочей, потом повернулась и взглянула на Маграт с обезоруживающе застенчивой улыбкой.

– Какая же я все-таки глупая. Впрочем, тебе, наверное, не впервой бывать на таких кухнях, – сказала она.

– А-а, да. Да. О да. Я много кухонь посетила, – ответила Маграт.

– Просто дело в том… я думала, что ты будешь немножко… старше. Ты была на моем крещении, да?

– Э-э… Что? – переспросила Маграт. – Видишь ли, я…

– Хотя ты ведь можешь выглядеть как тебе вздумается, – пришла ей на помощь Элла.

– Что? А, да. Гм.

Элла, казалось, была слегка озадачена – видимо, пыталась понять, почему Маграт, если она может выглядеть так, как ей заблагорассудится, вдруг захотелось выглядеть как Маграт.

– Ну, – наконец промолвила девушка. – И что мы будем делать?

– Ты что-то говорила насчет чая, – ответила Маграт, стараясь выиграть время.

– Ах да, конечно…

Элла повернулась к очагу, где над тем, что матушка Ветровоск обычно называла огоньком оптимиста[23], висел закопченный чайник.

– А как тебя зовут? – спросила она через плечо.

– Маграт, – ответила Маграт, присаживаясь.

– Какое… милое имя, – вежливо отозвалась Элла. – Ну а как зовут меня, ты наверняка и сама знаешь. Представляешь, я столько времени провела за готовкой у этого проклятого очага, что теперь тетушка Приятка зовет меня Золушкой. Глупо, правда?

«Золушка… – подумала Маграт. – Я умудрилась стать феей-крестной у девчонки с таким дурацким прозвищем…»

– Она могла бы выдумать что-нибудь получше, – согласилась Маграт.

– У меня просто духу не хватает попросить ее не называть меня так, ведь тетушка считает, что это очень забавное имя, – призналась девушка. – А по-моему, так это совершенно дурацкое прозвище.

– Ну что ты! – воскликнула Маграт. – Да, кстати, а кто такая эта тетушка Приятка?

– Дворцовая повариха. Когда они куда-нибудь уходят, она навещает меня и старается утешить…

Элла развернулась, держа наперевес почерневший чайник.

– Я не пойду на этот бал! – вдруг огрызнулась она. – И ни за что на свете не выйду замуж за этого принца! И все тут!

Слова падали тяжело, словно чугунные болванки.

– Конечно! Конечно! – пробормотала Маграт, ошеломленная той силой, с какой были произнесены эти слова.

– Он… какой-то скользкий весь. И от него у меня мурашки по коже, – мрачно сказала Золушка. – Говорят, у него странные глаза. И весь город знает, чем он занимается по ночам!

«Как всегда, – подумала Маграт. – Знают все, кроме меня. Вот мне никогда ничего такого не рассказывают».

Но вслух она произнесла:

– Что ж, думаю, это будет совсем нетрудно устроить. То есть я хочу сказать, что обычно проблема состоит в том, как бы выйти замуж за принца.

– Со мной все наоборот, – покачала головой Золушка. – Все уже готово. И моя другая крестная говорит, что я непременно должна стать его женой. Такова моя судьба, говорит она.

– Другая крестная? – удивилась Маграт.

– У каждого человека должно быть две крестные, – пояснила Элла. – Хорошая и плохая. Впрочем, ты сама ведь все знаешь. А ты какая из них?

Мысли Маграт лихорадочно заметались.

– О, я хорошая… – наконец выдавила она. – Определенно хорошая.

– Забавно, – нахмурилась Элла. – То же самое утверждает и та, другая.

Матушка Ветровоск сидела в своей особой позе – со сдвинутыми коленями и прижатыми к бокам локтями, позволяющей ей в наименьшей степени контактировать с окружающим миром.

– Вкуснее ничего не едала, – сообщила нянюшка Ягг, до блеска подчищая тарелку чем-то очень похожим на хлеб. Во всяком случае, матушка искренне надеялась, что это было хлебом. – Эсме, ты непременно должна попробовать хоть капельку.

– Положить еще, госпожа Ягг? – спросила госпожа Гоголь.

– Если не трудно, госпожа Гоголь. – Нянюшка ткнула матушку Ветровоск локтем в бок. – И в самом деле пальчики оближешь, Эсме. Точь-в-точь как жаркое.

Госпожа Гоголь склонила голову набок и взглянула на матушку.

– Думаю, госпожа Ветровоск отказывается вовсе не из-за пищи, – промолвила она. – Скорее, ей не нравится обслуживание.

По лицу нянюшки Ягг пробежала тень. Чья-то серая рука забрала ее тарелку.

Матушка Ветровоск негромко кашлянула.

– Вообще-то, я ничего не имею против мертвецов, – сказала она. – Многие из моих ближайших друзей уже умерли. Просто это вроде бы как-то неправильно, чтобы мертвецы расхаживали как ни в чем не бывало.

Нянюшка Ягг покосилась на фигуру, накладывающую в ее тарелку уже третью порцию загадочного варева.

– А что ты на это скажешь, господин Зомби?

– Такова жизнь, госпожа Ягг, – откликнулся зомби.

– Вот! Видишь, Эсме? Он не против. Уж наверняка здесь ему куда лучше, чем целыми днями лежать запертым в тесном гробу.

Матушка тоже поглядела на зомби. Он был – или, если быть совсем точным, раньше был – высоким симпатичным человеком. Строго говоря, он и сейчас был таким же, правда создавалось впечатление, будто он только что прошел через комнату, сплошь затянутую паутиной.

– А как тебя зовут, мертвец? – спросила она.

– Я зовусь Субботой.

– Что-то похожее я уже слыхала… – задумчиво протянула нянюшка Ягг. – У тебя братьев случаем нет? Которых бы называли по остальным дням недели?

– Вроде нет, госпожа Ягг. Один я такой.

Матушка Ветровоск пристально посмотрела ему в глаза. Они были куда более разумными, чем глаза подавляющего большинства людей, которых принято называть живыми.

Она смутно представляла, что каким-то образом можно превратить мертвеца в зомби, хотя этой областью ведьмовства ей никогда не хотелось овладевать. И тем не менее для подобного превращения требовалось нечто большее, чем внутренности каких-нибудь странных рыб и таинственных корешков: покойник должен хотеть вернуться в мир живых. Должен обладать какой-то невероятно сильной мечтой, желанием или целью, которые позволили бы ему преодолеть власть самой могилы….

Глаза Субботы горели.

Наконец она пришла к некоему решению. И протянула руку.

– Очень приятно познакомиться, господин Суббота, – кивнула она. – И я с удовольствием попробую это замечательное блюдо.

– Оно называется гумбо, – подсказала нянюшка. – И в него кладут дамские пальчики.

– Я отлично знаю, что дамские пальчики – это сорт помидоров, так что спасибо тебе большое за подсказку, – парировала матушка. – Не настолько уж я темная.

– Ладно, ладно, только попроси, чтобы тебе положили побольше змеиных голов, – ухмыльнулась нянюшка Ягг. – Это самое вкусное.

– Змеиная голова? Вот о таком не слышала. А это что за овощ?

– Знаешь, ты, наверное, просто ешь, и все, – вздохнула нянюшка.

Они сидели на скособоченной деревянной верандочке, выходящей на болото, что простиралось позади хижины госпожи Гоголь. С ветвей окружающих деревьев свисали длинные бороды мха. В зеленых зарослях жужжали какие-то невидимые насекомые, а по воде мягко расходились в стороны клинообразные волны.

– Должно быть, после захода солнца здесь особенно приятно, – заметила нянюшка.

Суббота неуклюже уковылял в дом и вернулся с самодельной удочкой. Насадив на крючок наживку, он закинул удочку прямо с веранды. И сразу вроде как выключился – вряд ли кто может посоревноваться в терпении с зомби.

Госпожа Гоголь откинулась на спинку своего кресла-качалки и раскурила трубку.

– Когда-то это был великий город, – промолвила она.

– И что с ним случилось? – спросила нянюшка.

А у Грибо тем временем были большие неприятности с петухом Легбой.

Во-первых, птица никак не желала пугаться. Грибо способен был привести в ужас большинство созданий, движущихся по поверхности Плоского мира, даже созданий значительно больше себя по размерам и от природы весьма свирепых. И тем не менее ни один из давно проверенных приемчиков, как то: зевки, взгляды и, самый действенный, медленная улыбка – не срабатывал. Легба лишь надменно смотрел на него, высокомерно задрав свой клюв, и делал вид, будто роет землю, на самом деле демонстрируя длиннющие шпоры.

Оставалось только совершить нападение влет. Это действовало почти на всех созданий. Очень немногие животные способны сохранять спокойствие, когда на них летит разъяренный мохнатый комок сплошь из мелькающих когтей. Но эта пташка, как подозревал Грибо, вполне может превратить его в покрытый шерстью кебаб.

Однако проблему нужно было так или иначе решать. В противном случае над ним будут смеяться все грядущие поколения котов.

Кот и птица кружили по болоту, притворяясь, что не обращают друг на друга ни малейшего внимания.

В кронах деревьев перекликались какие-то существа. В воздухе мелькали маленькие радужные птички. Грибо злобно поглядывал на них. Ничего, с ними он разберется позже.

И тут петух вдруг исчез.

Уши Грибо прижались к голове.

Воздух по-прежнему был наполнен птичьим пением и жужжанием насекомых, но все звуки как-то удалились. А на их место пришла сдавленная тишина – жаркая, зловещая и гнетущая, и деревья вроде бы оказались ближе, чем ему помнилось.

Грибо огляделся.

Он стоял на полянке. Кусты и деревья, растущие по краям, были увешаны всякой всячиной. Обрывками ленточек. Белыми костями. Глиняными горшками. То есть самыми обычными предметами, вот только висели они в крайне необычном месте.

А посреди полянки высилось что-то вроде пугала – вертикально торчащая из земли жердь с перекладиной, на которую кто-то напялил старый черный фрак. На верхний конец жерди была нахлобучена шляпа-цилиндр. И на том цилиндре, задумчиво глядя на Грибо, громоздился петух Легба.

Неподвижный воздух разорвал порыв свежего ветерка, и фалды старого фрака заколыхались.

Грибо внезапно припомнил день, когда он гонялся за крысой по деревенской мельнице, и вспомнил то ощущение, когда он неожиданно понял, что помещение, казавшееся ему загроможденной мебелью комнатой, на самом деле является огромной чудовищной машиной, которая, если неправильно поставить лапу, в мгновение ока сотрет его в порошок.

Воздух мягко заискрился. Он почувствовал, как шерсть его встает дыбом.

Грибо развернулся и надменно двинулся прочь – так он и шествовал, пока не решил, что его больше не видно, после чего прыснул с такой скоростью, что лапы не поспевали за телом.

Потом он сходил и улыбнулся нескольким аллигаторам, но настроение это как-то не подняло.

На полянке фрак снова мягко шевельнулся, а потом опять замер. Однако что-то угрожающее появилось в том пугале.

Легба наблюдал. Воздух становился все более плотным, как это обычно случается перед грозой.

– Это был великий город. И счастливый. Хотя для этого никто ничего не делал. Все просто случилось, само собой, – рассказывала госпожа Гоголь. – Так было, когда нами правил старый барон. Но его убили.

– И кто же? – спросила нянюшка Ягг.

– Дюк. Это всем известно, – пожала плечами госпожа Гоголь.

Ведьмы переглянулись. Очевидно, в заграницах придворные интриги носили несколько иной характер.

– Неужели этот самый индюк заклевал его до смерти? – удивилась нянюшка.

– Жуткая смерть, – заметила матушка Ветровоск.

– Не индюк, а дюк – это наш нынешний правитель, а вовсе не птица, – терпеливо объяснила госпожа Гоголь. – Барон был отравлен. Страшная ночь тогда выдалась. А утром дюк уже хозяйничал во дворце. А потом возникла проблема завещания.

– Дальше можешь не рассказывать, – перебила матушка. – Наверняка оказалось, что барон оставил завещание, в котором все отписал этому самому дюку. И руку даю на отсечение, что к утру чернила почему-то еще не высохли.

– Откуда ты об этом знаешь? – изумилась госпожа Гоголь.

– Иначе и быть не могло, – величественно отозвалась матушка.

– Но у барона была юная дочь, – добавила госпожа Гоголь.

– И она, похоже, еще жива, – кивнула матушка.

– А тебе и впрямь немало известно, – покачала головой госпожа Гоголь. – Но почему ты так решила?

– Ну… – начала было матушка.

Она собиралась сказать: «Да потому, что я знаю, как развиваются сказки». Однако тут вмешалась нянюшка Ягг.

– Если этот барон был столь велик, как ты говоришь, то в городе у него наверняка была куча друзей, так? – спросила она.

– Ну да. Люди любили его.

– Что ж, будь я на месте этого дюка, претензии которого не подкреплены ничем, кроме сомнительного завещания и еще не завинченной бутылочки чернил, я бы искала любую возможность укрепить официальную сторону своего положения, – изрекла нянюшка. – А наилучший способ укрепиться во власти – это жениться на наследнице. Тогда он мог бы сидеть спокойно на троне и поплевывать на всех остальных. Держу пари, девчонка не знает, кто она такая на самом деле. Угадала?

– Верно, – кивнула госпожа Гоголь. – Но у дюка тоже есть друзья. Так называемые опекунши девочки относятся к тем людям, с кем не хотелось бы ссориться. Они воспитали ее и практически не отпускали от себя.

Некоторое время ведьмы сидели в молчании.

«Нет, – думала матушка. – Здесь все как-то неправильно. Нас будто бы занесло в историческую книжку. Вот только в сказках так не бывает…»

– Но, госпожа Гоголь, а ты-то как вписываешься во все это? – спросила вдруг матушка. – Не в обиду будет сказано, но, на мой взгляд, уж тебе-то здесь, на болоте, должно быть все едино, кто правит во дворце.

Впервые с тех пор, как они познакомились, госпожа Гоголь явно смутилась.

– Барон был… моим другом, – пояснила она.

– А, – понимающе кивнула матушка.

– Но должна отметить, что он тоже не очень-то жаловал зомби. Говорил, что мертвецам следует предоставить заслуженный покой. Однако никогда на этом не настаивал. В то время как этот новый…

– Не увлекается подобными штучками, да? – сказала нянюшка.

– О, думаю, как раз наоборот, – фыркнула матушка. – Иначе и быть не может. Может, твоя магия его не интересует, но готова поклясться, что он буквально окружен волшебством.

– Странный вывод, – промолвила госпожа Гоголь.

– Обычный, – возразила нянюшка. – Ты, насколько я могу судить, женщина смелая и не стала бы мириться со всем происходящим, если б только нужда не заставила. По-моему, есть куча способов решить все проблемы. Небось, если бы тебе вдруг кто-то пришелся не по душе, у него могли бы ноги внезапно отняться или в сапоги к нему заползла бы какая-нибудь незваная змея…

– А то и хулигатор забрался бы под кровать, – вставила матушка.

– Все правильно. У него есть защита.

– Вон оно что!

– Могущественная магия.

– Помогущественнее твоей, что ли? – спросила матушка.

Возникла долгая и мучительная пауза.

– Да.

– Ага.

– Во всяком случае, сейчас мне с ним не справиться, – добавила госпожа Гоголь.

Снова последовала пауза. Ведьмы крайне не любят признавать свое бессилие. А если уж приходится делать это перед коллегой по ремеслу…

– Судя по всему, ты сейчас тянешь время, – доброжелательно заметила матушка.

– Копишь силы, – прибавила нянюшка.

– У него очень могущественная защита, – сказала госпожа Гоголь.

Матушка откинулась на спинку стула. Когда она снова заговорила, это были слова человека, который кое-что придумал, но прежде хочет выяснить, что знают другие.

– И какого рода? – спросила она. – Какого именно?

Госпожа Гоголь сунула руку куда-то в подушки своей качалки и, немного пошарив там, вытащила кожаный кисет. Раскурив трубку, она выпустила в утренний воздух клуб голубоватого дыма.

– Госпожа Ветровоск, тебе часто в последнее время доводилось смотреться в зеркало? – спросила она.

Матушкин стул так резко качнулся назад, что ведьма едва не опрокинулась с веранды в чернильную болотную трясину. Слава богам, в заросли лилий слетела только шляпа.

Матушка еще успела заметить, как шляпа плавно опускается на воду. Какое-то мгновение она плавала на поверхности, а потом…

…Ее взяли и сожрали. Невероятно большой аллигатор быстро захлопнул челюсти и самодовольно уставился на матушку.

Представилась замечательная возможность сорвать на ком-нибудь свою злость.

– Моя шляпа! Он схавал мою шляпу! Один из этих твоих хулигаторов сожрал мою шляпу! Это была моя шляпа! Прикажи ему, и пусть немедленно отдаст!

Матушка Ветровоск сорвала с ближайшего дерева кусок лианы и принялась хлестать им по воде.

Нянюшка Ягг отпрянула.

– Эсме, ты что делаешь?! Совсем с ума сошла?! – дрожащим голосом воскликнула она.

Аллигатор чуть подался назад.

– Никто не запретит мне отлупить эту наглую ящерицу!

– Лупи себе на здоровье, – примирительно сказала нянюшка. – Но, может, все-таки не змеей?

Матушка поднесла кусок лианы к лицу и всмотрелась. На нее испуганно уставился средних размеров трехполосный болотный коитус. Он прикинул, уж не цапнуть ли матушку за нос, но решил, что лучше не связываться, и крепко стиснул челюсти в надежде, что сумасшедшая женщина поймет намек. Матушка Ветровоск разжала руку. Змея шмякнулась на дощатый пол веранды и поспешно уползла.

За все это время госпожа Гоголь даже не пошевелилась в своем кресле. Когда все немного поуспокоились, она повернулась к Субботе, который все так же молча следил за удочкой.

– Суббота, сходи и принеси госпоже ее шляпу, – велела она.

– Да, госпожа.

Матушка недоуменно нахмурилась.

– Ты посылаешь его прямо в пасть к хулигатору? – недоверчиво спросила она.

– Он же мертвый, – резонно указала госпожа Гоголь.

– Конечно. Но быть мертвым и без того плохо, а так ему придется быть мертвым в виде кусочков, – ответила матушка. – Господин Суббота, право, не стоит утруждаться!

– А как же твоя шляпа? – удивилась госпожа Гоголь.

– Шляпа? – переспросила матушка, – Ну, это… это ведь была всего-навсего шляпа. Но чтобы посылать человека, пусть даже мертвого, прямиком в пасть хулигатору? И ради какой-то там шляпы?

Нянюшка Ягг с ужасом слушала матушкины слова.

Кто-кто, а матушка Ветровоск лучше всех знала, насколько важна шляпа. Шляпа – это не просто предмет туалета. Шляпа определяет голову. Она определяет, кто ты есть. Всякий мало-мальский волшебник, если он хоть чего-то стоит, должен носить остроконечную шляпу, иначе не волшебник он вовсе. Разве кто-нибудь слышал, чтобы ведьма разгуливала по улицам без своей шляпы? Даже у Маграт была шляпа, хотя юная ведьмочка почти никогда не носила ее, поскольку была мокрой курицей. Впрочем, это не важно, дело ведь не в ношении шляпы, а в ее наличии. Каждое занятие, каждое искусство обладает собственной шляпой. Именно поэтому короли носят корону. Снимите с короля корону, и останется лишь человек с безвольным подбородком, время от времени машущий людям ладошкой. В шляпах – сила. Шляпы очень и очень важны. Но что важнее – человек или шляпа? …

Госпожа Гоголь снова пыхнула трубкой.

– Суббота, сходи и принеси мою лучшую выходную шляпу, – приказала она.

– Слушаюсь, госпожа Гоголь.

Суббота ненадолго скрылся в доме и вскоре появился с большой, видавшей виды коробкой, тщательно перевязанной бечевкой.

– Нет, этого я принять не могу, – наотрез отказалась матушка. – Это же твоя лучшая шляпа!

– У меня есть еще одна, – успокоила госпожа Гоголь. – Правда-правда, тут нечего стесняться.

Матушка осторожно взяла коробку.

– Сдается мне, госпожа Гоголь, – промолвила она, – что ты не совсем такая, какой кажешься.

– Вовсе нет, госпожа Ветровоск. Поверь, я именно та, за кого себя выдаю. Так же, как и ты.

– Это ты нас сюда привела?

– Ни в коем случае. Вы пришли сами. По собственной воле. Чтобы помочь кое-кому, верно ведь? И никто вас не заставлял. Вы целиком и полностью следовали своим желаниям – я права?

– Верно говорит, – согласилась нянюшка. – Будь это магия, мы бы сразу почувствовали.

– И то правда, – кивнула матушка. – Сюда нас насильно никто не гнал, сами пошли. Но какова здесь твоя роль, а, госпожа Гоголь?

– Я не играю никаких ролей, госпожа Ветровоск. Просто хочу получить свое. Хочу справедливости. А еще я хочу остановить ее.

– Кого это ее? – спросила нянюшка Ягг.

Лицо матушки напоминало застывшую маску.

– Ее. Ту, которая стоит за всем этим, – пояснила госпожа Гоголь. – У дюка куриные мозги, сам бы он ничего не смог. Нет, госпожа Ягг, я имею в виду ее. Ее и зеркальную магию. Ее, то есть ту, которая любит всем управлять. Ту, которая реально стоит у руля. Ту, которая играет с судьбой. Ту, о которой госпожа Ветровоск прекрасно осведомлена.

Нянюшка Ягг была явно сбита с толку.

– Эсме, о чем это она? – повернулась нянюшка к подруге.

Но матушка лишь пробормотала себе под нос что-то невнятное.

– Чего? Не расслышала, – отозвалась нянюшка.

Матушка Ветровоск подняла голову. Лицо ее покраснело от гнева.

– Она говорит о моей сестре, Гита! Тебе ясно? Расслышала? Поняла? О моей сестре! Или повторить? Хочешь знать, о ком она говорит? Может, тебе еще написать? О моей сестре! Вот кого она имеет в виду! Мою сестру!

– Они и в самом деле сестры? – спросила Маграт.

Ее чай остыл.

– Не знаю, – ответила Элла. – Но уж очень они… похожи. И большую часть времени неразлучны. Однако я чувствую, как они непрестанно следят. Они очень здорово умеют следить.

– И они заставляют тебя делать всю работу?

– Да нет, в общем-то, мне приходится лишь готовить для себя и для остальной прислуги, – пожала плечами Элла. – А прибраться и выстирать белье мне совсем не трудно.

– Значит, себе они готовят сами?

– Вряд ли. Правда, после того как я ложусь спать, они ходят по дому. Крестная Лилит говорит, что я должна быть добра к ним и жалеть их, потому что они не могут говорить. А еще я должна следить за тем, чтобы у нас в погребе всегда было много сыра.

– Они не едят ничего, кроме сыра? – удивилась Маграт.

– Не знаю… – растерянно произнесла Элла.

– В таком старом доме, наверное, много мышей и крыс. Видимо, они-то этот сыр и съедают.

– Знаешь, как ни странно, – ответила Элла, – я ни разу не видела тут ни единой мышки.

Маграт вздрогнула. Она вдруг почувствовала, что за ней следят.

– А почему ты просто не уйдешь? Лично я бы так и поступила.

– Куда? К тому же они всегда меня находят. Или посылают за мной кучера и конюхов.

– О боги!

– Скорее всего, они думают, что рано или поздно я с радостью выйду замуж за кого угодно, лишь бы избавиться от бесконечной стирки, – промолвила Элла. – Вряд ли одежду принца когда-нибудь стирают, – жестко добавила она. – После такого одежда не отстирывается, лучше сразу ее сжечь.

– А на самом деле ты хочешь сделать собственную карьеру, – ободрительно заметила Маграт, чтобы поддержать бедняжку. – Ты хочешь быть самостоятельной. Хочешь эмансипироваться.

– Э-э, ну не знаю… – ответила Элла, причем очень осторожно, поскольку фей-крестных ни в коем случае нельзя обижать, ведь это страшный грех.

– Хочешь, хочешь, – убежденно произнесла Маграт.

– Правда?

– Да.

– Ох.

– Нельзя выдавать девушку замуж против ее желания.

Элла откинулась на спинку стула.

– А ты давно фея? – спросила она.

– Э-э… Ну… В принципе…

– Вчера привезли платье, – перебила ее Элла. – Оно сейчас в большой гостиной на специальной подставке, а то вдруг помнется. Нет, оно должно быть идеальным. Карету специально покрыли лаком. И наняли дополнительных лакеев.

– Да, но, может…

– По-моему, мне все-таки придется выйти замуж за этого человека, – заключила Элла.

Матушка Ветровоск расхаживала взад и вперед по верандочке из плавника. От ее топота содрогалась вся хижина, и от свай во все стороны расходились круги.

– Да откуда тебе ее помнить?! – разорялась она. – Наша мать выгнала ее из дому, когда ей только-только тринадцать исполнилось! Мы обе тогда пешком под стол ходили! Но я прекрасно помню те ссоры! Слышала их, лежа в постели! Она была настоящей распутницей!

– Когда мы были помоложе, ты и про меня говорила, что я распутница, – напомнила нянюшка.

Матушка запнулась, на мгновение растерявшись. Но потом раздраженно отмахнулась.

– Ну говорила, – мрачно пробормотала она. – Но ты в отличие от нее чар ни на кого не напускала.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒