Рим, 30. ТАСС. 16 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 24 из 27Следующая ⇒

– Скажу, – кивнул я.

– Так говори, не телись…

– Ты, никак, грамотная? Ты там все прочитала?

– Все!

– Не видать, чтобы ты все прочитала. Там написано – обуй, одень, накорми и будь с ним ласкова! Понимаешь, ласкова!

– Не время сейчас тут ласкаться. Потом, вечерком, я тебя приласкаю…

Я посмотрел на нее с усмешкой, цыкнул слюной метра на два сквозь зубы, засмеялся:

– Видал я твои ласки в гробу. Мне Фокс сказал, что коли доставлю тебе записку, а главное, объясню на словах, что и как у него с мусорá ми на киче происходит, то получу за это пять тысяч. Вот мне какая ласка нужна! С пятью кусками меня и так кто хошь приласкает…

Глазки у нее от этого стали еще хитрее и глупее:

– Пожалуйста, получишь ты свои пять кусков. Рассказывай, что там и как, а вечером получишь…

– Ишь какая ты ушлая! Может, ты мне их через бабкин телефон переведешь? Паскудный вы народ, бабы! Суки! Там твой мужик парится, а ты несчастные пять кусков жмешь, жизнь его под корень сводишь…

– Да иди ты!.. Тоже мне поп нашелся – стыдить меня! Нет у меня с собой денег! Домой съезжу и привезу тебе, ужрись!..

– Во‑ во! Поезжай домой, возьми деньги и приезжай снова. И запомни, Фокс мне сказал, что шансов у него дня на два, на три осталось, потом переведут его в Матросскую Тишину, и тогда хана! А сейчас еще остается шанец выскочить. На тебе его платок, он мне зачем‑ то велел отдать обязательно! И вали за деньгами, я сюда через два часа снова подгребу!..

На ее маленьком лобике четко обозначилась сиротливая морщинка – она думала, ей надо было принять решение, или, может быть, вспоминала она запасной вариант, которым бандиты должны были обязательно ее снабдить.

– Мне далеко надо ехать, – сказала она наконец. – Давай так договоримся: встретимся с тобой на Первой Мещанской, угол Банковского. Там еще булочная есть. Вот около этой булочной в полвосьмого. Сделано?

– Мне туда тоже далеко… отсюда. Да черт с тобой! Только гляди без фокусов – я деньги вперед пересчитаю, ты не думай, не лопух…

Она кивнула и ухмыльнулась, и мне показалось, что в сизой ее стальной ухмылке было злорадство.

– До вечера, пока! – Махнула рукой и пошла в сторону Никитской. И ни одного из наших я поблизости не видел. Где‑ то здесь же были и Жеглов, и Пасюк, и Коля Тараскин, но я их никого не видел.

А я пошел в Кинотеатр повторного фильма. В четыре тридцать там шла картина «Светлый путь», я взял билет и вошел в вестибюль. И еще в кассе заметил, что около меня вьется парень в сапогах‑ гармошках, штанах с напуском и косой челочкой из‑ под модной малокопеечки – крохотной кепчонки с узеньким козырьком и пуговицей в середине.

Я добросовестно осмотрел фотографии всех киноартистов, которые были развешаны в вестибюле, и, переходя от стены к стене, углом глаза видел, как рядом мелькает малокопеечка. Потом спустился на первый этаж, и в уборной рядом со мной уже ныряла среди лиц и спин косая челка над юркими мышиными глазками. И недалеко от автомата в упор меня кольнул этот настороженный взгляд, он отирался об меня, щупал, держал, он сам боялся – потерять меня или обнаружить себя? Я бесцельно покрутился еще несколько минут – мне надо было дать Жеглову доехать до места. И автомат был, как назло, не в будке, а просто висел телефонный аппарат на стене. Пошарил я в кармане, нашел пятнадцатикопеечную монету, юркнула она беззвучно в щель, и, прикрывая на всякий случай диск ладонью, набрал я наш номер. А за спиной все ошивался молодец в малокопеечке – я почти его дыхание слышал у себя за спиной. Один только гудок раздался в трубке, и жегловский быстрый баритончик плеснулся мне в ухо:

– Слушаю!..

– Маня? Это Маня? – неспешно начал я. – Маня, это я, Володя.

– Шарапов, слушаю тебя, говори…

– Да как же я теперь приеду, когда у меня права забрали?..

– Они что, рядом с тобой? Шарапов, ты знаешь, что за тобой «хвост»?

– Так я об этом и толкую! Никак мне теперь без прав. Но я думаю, числа, может быть, девятнадцатого или двадцатого выберусь я к вам…

– Володя, тебе назначили встречу между семью и восемью вечера? Я тебя правильно понял?

– Ну конечно, не от меня же это зависит. Я точно так и постараюсь. Где‑ нибудь посредине…

– В девятнадцать тридцать? Правильно, Володя? Я тебя понял?

– Ну конечно, ты ведь баба сознательная. За это и ценю тебя…

– Давай, давай, ты не резвись там! Сориентируй по месту.

– А че там! От моего дома прямая дорога, чешу себе по солнцу – и привет!..

– На Сретенке? – быстро спросил Жеглов.

– Не‑ а… От колхоза нашего асфальт идет…

– От Колхозной площади? На Мещанке?.. – Я чувствовал, что Жеглов просто дрожит на том конце провода.

Зазвонил первый звонок, открылись двери в зал, надо было кончать.

– Ага, конечно. Как на большак выедешь, там уже не собьешься. Пятый поворот, коли память не сшибает…

– Угол с переулком?..

– Ага. Бог даст, и я к вам приеду. Маня…

– Переулок Астраханский? Капельский?..

– Нет, Маня, не смогу, попозже…

– Банковский?..

– Это точно! Там и для детишек с хлебушком будет посвободнее…

– Ты про булочную на углу говоришь? – надрывался, исходил у телефона Жеглов.

– Верно, Маня. А? Да я в кинишку намылился сходить, времени у меня теперь навалом. Ну, прощевайте там, деток своих целуй. А я постараюсь выбраться к вам…

И повесил трубку, обернулся – юркнула в толпу, затерялась коричневая кепчонка. Разговор он весь слышал.

В зале этот поганец тоже сидел все время за моей спиной, ряда на два подальше, и его присутствие меня невольно нервировало. Почему‑ то все время стоял у меня перед глазами прибитый ножом к лавке Вася Векшин. На экране пела, плясала, стреляла глазками Любовь Орлова, двигалась она своим замечательным путем от девки‑ замарашки до знатной стахановки, но, честно говоря, ничего я не запомнил из этого фильма, потому что не до него мне было. В зале было душно, плавал кислый запах мокрого сукна, пота и гуталина, люди вокруг меня хохотали и топали ногами, а я сидел и думал о том, что дело, похоже, не сорвалось, и сегодня уж конечно мы с Варей не увидимся, а с двенадцати ночи у нее дежурство – ей три смены осталось до демобилизации, – и если сегодня у меня все пройдет благополучно, то, может быть, на этой неделе вся история закончится и мы с Варей пойдем в ЗАГС, а потом устроим свадьбу, позовем Жеглова, всех наших ребят, Вариных подруг – это будет замечательный праздник. Только бы с этими проклятыми выползнями закончить!

К концу картины, когда все дела у Любови Орловой совершенно наладились и ее любимый инженер тоже понял, какая она замечательная, мне уже стало совсем невмоготу – от напряжения, ожидания, неизвестности. Это как перед атакой: уж лучше бы команда – и через бруствер вперед, чем это невыносимое тоскливое ожидание, когда знаешь, что ровно через час уже все будет решено, но неизвестно только как. Ах, Вася, Вася, как ты томился этот час!

Праздник, радость, свадьба, ордена, конец фильма! Зажегся свет, и народ ручьями потек между стульями на выход. Я уже не оглядывался, точно зная, что малокопеечка где‑ то на пятках у меня сидит.

Мокрая темнота совсем заволокла город. И фонари не разгоняли мрак, а мутными молочными пятнами высвечивали узкие пятачки вокруг столбов, и все было заштриховано косыми струями унылого ноябрьского дождя. Народу в троллейбус натолкалось до упору, двери не запирались, и люди гроздьями висели на подножках, надрывались кондукторы, требуя войти в вагон. Да мы бы и сами вошли, коли место нашлось бы: за одну остановку меня на ходу промочило насквозь. И «хвост» перестал стесняться, он висел прямо рядом со мной, держась за чью‑ то спину, и, признаюсь, было у меня желание навесить ему такого пендаля, чтобы он до следующей остановки катился на пятой точке…

Пересел на Колхозной площади, тут было чуть свободнее, чем на Кольце, и когда меня особенно сильно шпыняли, я думал с усмешкой, что, наверное, люди создали бы мне получше условия, кабы знали, за каким я делом толкаюсь здесь в час «пик»…

Остановился я у освещенной витрины булочной. Здесь был козырек, под которым обычно выгружают хлеб. Вот там я и спрятался от холодных струек, заливавших спину ледяной щекотиной. Огляделся – Ани еще не было. Только стоял у тротуара хлебный фургон, из которого два мужика вытаскивали пустые ящики. И пропал мой «хвост», хотя я видел, как он спрыгнул вслед за мной с подножки. А теперь исчез куда‑ то. Я взглянул на часы – девятнадцать тридцать две. Еще несколько минут, и все решится – правильно мы продумали или они оказались осторожнее нашей хитрости. И в этот момент я увидел идущую ко мне женщину.

Она была высока, стройна, в красивом светлом пальто. Туфли у нее были заграничные, на рифленом каучуке. И зонтик. Протянула мне руку, как старому знакомому:

– Здравствуйте, вы от Евгения Петровича?

– Здравствуйте. – И я подозрительно стал смотреть на нее. Я и не скрывал интереса, с которым глазел на нее. И руку ее задержал на мгновение дольше, ощупывая на ее пальце кольцо с камнем‑ розочкой. Я даже приподнял на свет ее руку и откровенно посмотрел на кольцо. Она выдернула руку и зло спросила:

– Вы чтó?

– А ничего. Мне Евгений Петрович первым делом велел передать вам, чтобы вы это кольцо как можно глубже заныкали. В розыске оно, по мокрому…

Это было кольцо Ларисы Груздевой – я не мог ошибиться, десятки раз я видел его описание в деле.

– И для этого он прислал вас? – спросила она с усмешкой.

– Нет, он меня прислал, чтобы я объяснил, как его с нар вытащить. А вы тут меня за дурака держите, театры всякие, концерты разыгрываете! Подсылаете дуру какую‑ то! Что же, вы думаете, мне Фокс не объяснил, какая вы из себя, коли посылал меня на встречу?

– А почему же он вас к бабке направил, а не ко мне?

– Ха! Мы с ним не в парке Горького на лавочке расстались! Он тоже против меня опаску имел – а вдруг меня менты расколют? А вдруг я скурвлюсь и сам настучу? Так прямо к вам в теплую постелю их и доставлю. Надо думать, он этот резон имел. А там бог его ведает, что он думал: вы‑ то знаете, мужик он непростой…

– Так что же он сказал вам? Что вы должны передать мне?

– Инструкцию. Так он и сказал – инструкцию. Это, говорит, будет у тебя единственный в жизни заработок такой: запомни от слова до слова, передай и получишь пять кусков.

– Что‑ то больно дорого за такую работу…

– Ему‑ то там, на киче, это не кажется дорого. Тем более что речь о шкуре его идет. Вышак ему ломится…

– Хорошо, я слушаю вас…

– Денежки пожалуйте вперед. Дружба дружбой, как говорится, а табачок…

Она открыла сумку и протянула мне завернутую в газету пачку. Я стал разворачивать сверток, но она сердито зашипела:

– Перестаньте! Там ровно пять тысяч. Говорите…

Я помялся немного, потом махнул рукой:

– Смотрите, на совесть вашу полагаюсь. Мне ведь тоже рисковать, с МУРом вязаться неохота…

– И попробуйте наврать только!

– Зачем же мне врать! – Я огляделся, в переулке никого было не видать, только неподалеку возились со своими ящиками грузчики около хлебного фургона, и я подумал, что это, наверное, наши ребята меня здесь прикрывают. Правда, это мне не понравилось – грубо; они совсем рядом стояли, и раз за Аней бандиты присматривают, то и их наверняка засекут.

– Значит, Фокс так сказал: его в МУРе колют по поводу ограбления продмага и убийства сторожа. Дела его неважные – там на карасе отпечатки его остались… Содержат его пока на Петровке, на той неделе должны перевести в тюрьму – в Матросскую Тишину, а там уже хана – из тюрьмы не сбежишь…

– А с Петровки сбежишь? – спросила она, глядя на меня в упор своими черными, чуть раскосыми глазами. И ноздри у нее тоненько дрожали все время. Я уже вспомнил ее по справке, ребята точно отобрали, да разве угадаешь, кто именно нам нужен, какая именно Аня в списке нас интересовала. Анна Петровна Дьячкова, двадцать четыре года, завпроизводством в пункте питания на Казанском вокзале, незамужняя, несудима, характеризуется по службе положительно…

– И с Петровки не сбежишь. Но если на следственный эксперимент его повезут из тюрьмы, то там конвой другой, такие псы обученные, с автоматами. Это все дело пустое. А с Петровки его оперативники повезут – те ловить мастаки, а насчет охраны они, конечно, лопушистее. Их там всех можно заделать, – сказал я, понижая голос и наклоняясь к ней.

– Это как же?

– Ну что «как, как»? Что вы, маленькая? Пиф‑ паф – и в дамки!

– А какой следственный эксперимент? – спросила она недоверчиво.

– Ну сделал он признание: так, мол, и так, я убил сторожа и хочу на месте показать, как это все происходило. Поскольку он сидит в полной несознанке, оперативники обрадовались, захотели побыстрее закрепить его показания. Повезут его туда обязательно… По телефону договаривались – он сам слышал.

– Что еще сказал Евгений Петрович?

– Ну, детали всякие, как это сделать. И еще он велел, чтобы вы горбатому сказали: если его у муровцев не отобьют, он на себя весь хомут тянуть не станет – сдаст он его самого и людей его сдаст…

– Понятно… понятно… – протянула она и вдруг громко сказала: – Вы поедете со мной и расскажете про все эти детали – что надо делать…

– Нет, – покачал я головой. – Такого уговора не было, я и Фоксу сказал: постараюсь бабу твою разыскать и все обскажу, а никуда ходить с вами я не собираюсь и в дела ваши встревать не хочу…

– А тебя, мусор, никто и не спрашивает! – раздался тихий голос за моей спиной, и в бок мне воткнулся пистолетный ствол. – Садись в машину…

Я повернулся слегка и увидел грузчиков фургона – один жал мне ребро пистолетом, а другой стоял, на шаг отступя, и руку держал в кармане.

Дух из меня вышибло. Ах, глупость какая, вот ведь почему пропала малокопеечка – он меня сдал с рук на руки. Может быть, Жеглов бы об этом и раньше догадался, а у меня, видать, еще опыта маловато. Я тупо смотрел на них, стараясь сообразить быстрее, что мне делать, и ничего путного не приходило в голову. Их тут все‑ таки двое с пушками, и даже если я затею с ними возню и наша засада, которою я сейчас и не видел, придет мне на помощь, то бандиты все равно успеют меня срезать, и главное совершенно бесполезно, бессмысленно – мы ведь все равно еще не уцепили кончик! Допустим, их тоже застрелят или похватают – что толку, это, возможно, пустяковые людишки, уголовная шушера, подхватчики…

И я начал быстро, гугниво бормотать:

– Граждане, товарищи дорогие, что же это такое деется? Я вам доброе хотел, а вы…

– Молчи, падло, – скрипнул зубами бандит; у него лицо было совершенно чугунное, серое, ноздреватое, с тухлыми белыми глазами, ну просто ни одной человеческой черточки в нем не было, будто господь бог задумал сделать его, свалял из всякой пакости, увидел – брак и выкинул на помойку, а он, гад, все равно ожил и бродит среди живых теплых людей, как упырь. Ткнул он меня сильнее пистолетом и сказал:

– Садись быстро в машину, ссученный твой рот!

Эх, чего же мне на фронте не довелось только увидеть, чего я не вытерпел, каких страхов не набрался, а вот никогда у меня не было такого ощущения, что смерть – совсем рядом! Он мне сам казался похожим на смерть, и воняло от него смрадно.

И я шагнул к распахнутому люку хлебного фургона. Второй бандит прыгнул за руль, вместе с ним в кабину села Аня, а чугунный мерзавец влез за мной в кузов и захлопнул складные дверцы.

Не успел я еще сесть на ящик, как фургон покатил. Сначала я пытался считать повороты, чтобы как‑ то ориентироваться, мне казалось, что машина едет куда‑ то в сторону Каланчовки, потом она стала крутить, разгоняться, тормозить, где‑ то посреди улицы развернулась, мотало нас на колдобинах и ухабах, и снова зашуршал под колесами асфальт, глухо пророкотали рельсы на переезде, по стуку судя, это были железнодорожные, а не трамвайные рельсы, и где‑ то совсем рядом засвистела электричка. Потом мы долго стояли, тяжело прошумел шатунами, натужно вздыхая, паровоз, и снова начались ухабы и тряска неровной дороги, и опять зашелестел асфальт, и мне пришло в голову, что они нарочно кружат, проверяя, нет ли за фургоном слежки. Ехали то быстро, то медленно, потом остановились и снова поехали. И когда фургон затормозил, хлопнула дверца в кабине и распахнули снаружи люк, я даже приблизительно не представлял себе, где мы находимся.

Шофер спросил:

– Завязать глаза ему?

А Чугунная Рожа засмеялся:

– Зачем? Он никому ничего не разболтает…

Мы стояли во дворе скособоченного двухэтажного домика, замкнутого квадратом высоченного дощатого забора. Я подумал, что с улицы через этот забор крышу фургона, пожалуй, и не увидать. Ну ничего, покувыркаемся еще немного. Я как‑ то не хотел верить, изо всех сил отгонял я от себя мысль, что ребята, которые должны были обеспечивать меня, могли совсем потерять след фургона. Или хотя бы номер его не засечь…

И хотя Чугунная Рожа уже объяснил мне насчет моей судьбы, я надеялся выкрутиться. Ведь если бы они меня раскололи или совсем не поверили, ни к чему им было бы катать меня по всему городу. Стрельнул на месте или ткнул заточкой – и все, большой привет! А они меня привезли сюда, – значит, пока еще план мой окончательно не завалился, игра продолжается, господа мазурики…

Я бы, наверное, чувствовал себя много скучнее, если бы знал, что у Ростокинского переезда машина службы наблюдения потеряла из виду хлебный фургон окончательно и Глеб Жеглов бьется на Петровке, стараясь задержать операцию по прочесыванию каждого дома в зоне Останкино, Ростокино и в то же время выясняя, где может находиться хлебный фургон номер МГ 38–03…

– Давай, Лошак, веди его, – сказал Чугунная Рожа шоферу. – Я огляжусь, не рыскают ли окрест лягавые…

Лошак подтолкнул меня в спину, не сильно, но вполне чувствительно, и я сказал ему:

– Не пихайся, гад!..

А впереди пошла Аня. Она шла через темные сени и длинный кривой коридорчик уверенно – не впервой ей здесь бывать. Она дернула на себя обитую мешковиной дверь, и свет из‑ под морковно‑ желтого абажура плеснул в глаза, ослепил после темноты.

Прищурясь, я стоял у порога, и билась во мне судорожно мысль, что если хоть один муровец вошел в их логово, то, значит, конец им пришел. Даже если я отсюда не выйду, а выволокут меня за ноги, тоже счет будет неплохой, коли шофера Есина уже застрелил Жеглов, Фокс сидит у нас и здесь их набилось пятеро. Я бодрил себя этими мыслями, чтобы вернулась хоть немного ко мне уверенность, и все время мысленно повторял про себя главное разведческое заклятие – «семи смертям не бывать», – и осматривал их в это же время, медленно обводя взглядом банду, и делал это не скрываясь, поскольку и они все смотрели на меня с откровенным интересом.

Вот он, карлик. Не карлик, собственно, он горбун, истерханный, поношенный мужичонка, с тестяным плоским лицом, в вельветовой толстовке и валенках. На коленях у него устроился белоснежный кролик с алыми глазами и красной точкой носа.

И здесь же старый мой знакомый – малокопеечка. Кепку свою замечательную он уже снял и сидит за столом, очень гордый, довольный собой, щерится острыми мышиными зубами.

– Что ты лыбишься, как параша? – сказал я ему. – Дурак ты! Был бы на моем месте мусор, ты бы уже полдня на нарах куковал! Я тебя, придурка, еще в кино срисовал, как ты вокруг меня ошивался…

Он выскочил из‑ за стола, заорал, слюной забрызгал, длинно и нескладно стал ругаться матом, размахивая руками у меня перед носом.

– Да не шуми ты, у меня слух хороший! – сказал я ему. – И слюни подбери, мне после тебя без полотенца не утереться…

И горбун наконец раздвинул тонкие змеистые губы:

– Сядь, Промокашка, на место. Не мелькай… – И этот противный воренок сразу же выполнил его команду.

Лошак прямо от двери прошел к столу и сразу же, не обращая внимания на остальных, стал хватать со стола куски и жадно, давясь, жрать. Пожевал, пожевал, налил из бутылки стакан водки, залпом хлобыстнул и снова вгрызся в еду, как собака, – желваки комьями прыгали за ушами.

Вошел в комнату Чугунная Рожа – не знаю, как его звали, но мне он больше нравился под таким названием. Он уселся верхом на стул и тоже стал меня разглядывать. А я все еще стоял у порога и думал о том, как бы я с ними со всеми здесь разобрался, будь у меня в руке автомат мой ППШ, и еще бы хорошо пару лимонок. Они ведь такие сильные и смелые, когда против них безоружный или если их всемеро больше. Ах как бы хорошо было: гранату на стол, сам на пол, за буфет, и длинной очередью снизу вверх, с боку на бок!

Я бы и Аню их распрекрасную не пожалел – такая же сволочь, бандитка, как они все. Это через нее сбывали они на пункте питания награбленное продовольствие! Десятки тысяч наворовала вместе с ними, а кольцо с убитой женщины на палец нацепила. Она в углу около буфета стояла, обнимала она себя руками за плечи – так трясло ее. Посмотрел я на нее и увидел, что кольца на пальце нет, и от этого чуть не заорал: значит, поверила, зацепил я ее, гадину!

Слева от горбуна сидел высокий красивый парень, держа в руках гитару. Один глаз у него был совершенно неподвижен, и, присматриваясь к его ровному недвижному блеску, я понял, что он у него стеклянный, и помимо воли в башке уже крутились какие‑ то неподвластные мне колесики и винтики, услужливо напоминая строчку из сводки‑ ориентировки: «Разыскивается особо опасный преступник, рецидивист, убийца – Тягунов Алексей Диомидович… Особые приметы – стеклянный протез глазного яблока, цвет – ярко‑ синий…»

И спиной ко мне в торце стола сидел еще один бандюга, плечистый, с красным стриженым затылком. Он мельком посмотрел на меня, когда мы только ввалились, и отвернулся, а я его сослепу, с темноты, и не разглядел. А он, видимо, особого интереса ко мне не имел, сидел, курил самокрутку, плечами метровыми пошевеливал.

Долго смотрел на меня горбун, потом засмеялся дробненько, будто застежку «молнию» на губах раздернул:

– Ну что ж, здравствуй, мил человек. Садись к столу, поснедай с нами, гостем будешь… – И сам кролика за ушами почесывает, а тот от удовольствия жмурится и гудит, как чайник.

– В гости по своей воле ходят, а не силком тягают, пушкой не заталкивают, – сказал я недовольно; мне к ним ластиться нечего было, с ласкового теля уголовник две шкуры снять постарается.

– Это верно, – хмыкнул горбун. – Правда, если я в гости зову, ко мне на всех четырех поспешают. И ты садись за стол, мы с тобой выпьем, закусим, про дела наши скорбные покалякаем.

Сел я за стол – тут уж чем подкормиться было! Как в ресторане «Савой», бумажные цветочки на косточку не надевали, но шмат мяса жареного на блюде лежало – килограмма четыре. Капуста квашеная, маслята маринованные, картошка печеная, селедка залó м – да чего там только не было! Получше нашего питание у бандитов…

* * *

СОВЕТЫ ДОМАШНИМ ХОЗЯЙКАМ

Вкусное повидло получается из тыквы, сахарной свеклы и моркови при условии, что они были взяты в равной пропорции. Повидло получается сладкое, добавлять к нему сахар не требуется, даже если оно пойдет для начинки пирогов.

Ольга Зорина

«Вечерняя Москва»

– …Выпьешь? – спросил горбун.

– Нальете – выпью.

– Клаша! – не поднимая голоса, позвал горбун.

Из двери в соседнюю комнату появилась мордатая крепкая старуха. Она поставила на стол еще три бутылки водки, отошла чуть в сторону, прислонилась спиной к стене и тоже уставилась на меня, и взгляд у нее был вполне поганый, тяжелый, вурдалачий глаз положила она на меня и смотрела не мигая мне в рот. Хорошая компания здесь собралась, что и говорить! Да жаловаться не приходится, я ведь к ним сам сюда рвался…

– За что же мы выпьем? – спросил горбун.

– А за что хотите, мне бы только стакан полный…

– За здоровье твое пить глупо – тебе ведь больше не понадобится здоровье хорошее…

– Это чего так?

– А есть у нас сомнение, что ты, мил человек, стукачок! – ласково сказал горбун и смигнул дважды красными веками. – Дурилка ты кардонный, кого обмануть хотел? Мы себе сразу прикинули, что должен быть ты мусором…

Я развел руками, пожал плечами, сердечно ответил ему:

– Тогда за твое здоровье давай выпьем! Ты, видать, два века себе жизни намерил…

Он беззвучно засмеялся, он все время так усмехался – тихо, будто шепотом он смеялся, чтобы другие его смеха не услышали. И в смехе открывал он свои белые больные десны и неровные зубы, обросшие рыхлыми камнями, пористыми, коричневыми, как дно чайника:

– Никак, ты мне грозишься, мусорок? – спросил он тихо.

– Чем же это я тебе угрожу, когда вокруг тебя кодла? С пушками и перьями вдодачу? От меня тут за минуту ремешок да подметки останутся…

– А дружки твои из МУРа‑ то где же? Они‑ то что же тебе не подсобят?

Я посидел молча, глядя в пол, потом медленно сказал:

– Слушай, папаша, мне аккурат вчера, об это же время, твой дружок Фокс сказал замечательные слова. Не знаю, конечно, про что он там думал, мне не разобъяснял, но он вот что сказал: самая, говорит, дорогая вещь на земле – это глупость. Потому как за нее всего дороже приходится платить…

– Это ты к чему? – все так же ласково и тихо спросил горбун.

– А к тому, что мне моя глупость по самой дорогой цене достанется. Да‑ а, глупость и жадность. Больно уж захотелось легко деньжат срубить, вот вы меня ими, чувствую, досыта накормите…

Взял свой стакан и выпил до дна. Закусил капустой квашеной, взглянул на горбуна, а он молча заходится своим мертвым смехом.

– Правильно делаешь, мент, гони ее прочь, тугу‑ печаль. Ты не бойся, мы тебя зарежем совсем не больно. Чик – и ты уже на небесах!

– Стоило через весь город меня за этим таскать…

– А ты что, торопишься?

– Я могу еще лет пятьдесят подождать.

– А мы не можем, потому тебя сюда и приволокли. И если не захочешь принять смерть жуткую, лютую, расскажешь нам, что вы, мусора, там с Фоксом удумали делать…

Вылегли вперед коричневые рыхлые зубы, сильнее побелели десны, и полыхали злобой его бесцветные глаза мучителя. Черт с ними, пока грозятся, не убьют. Убивать будут внезапно, по‑ воровски.

Обвел их всех взглядом – все они сидели, вперившись в меня, как волки в подранка, – и почему‑ то первый раз безнадежность пала на сердце холодом праха и отчаяния. Они меня не раскололи, я в этом был просто уверен, но и рисковать не станут.

– Оставлю я вам адрес… Бросьте матери записочку откуда‑ нибудь… потом… Что так, мол, и так… умер ваш сын… не ждите зря… Это уж сделайте, помилосердствуйте… как‑ никак зла я вам не совершил… Потом хоть поймете…

– А ты в Москве живешь? – спросил горбун.

– Нет. Ярославская область, Кожиновский район, деревня Бугры, совхоз «Знаменский»…

– Так ты что, деревенский? – удивился горбун, а все остальные молчали как проклятые.

– Какой я деревенский! Но у меня стокилометровая зона – прописки не дают, вот я там и проедаюсь шó фером в совхозе…

– А документы у тебя есть?

– У меня теперь всех документов – одна бумажка. – Я достал из гимнастерки справку об освобождении с изменением меры пресечения.

Горбун поднес ее близко к глазам, прочитал вслух:

– «…Сидоренко Владимир Иванович… изменить меру пресечения на подписку о невыезде…» Так у вас там на Петровке целая канцелярия для тебя такие справочки шлепает, – хмыкнул он.

– Чем богаты, тем и рады. Больше все равно у меня ничего нет, – развел я руками.

– А ты как к Фоксу попал? – спросил он миролюбиво, и снова забрезжил тоненький лучик надежды.

– Это его три дня назад ко мне в камеру бросили…

– Ну, а ты там что делал?

– Да ни за что меня там неделю продержали. Я с картошкой приехал – грузовик пригнал в ОРС завода «Борец», у них с нашим совхозом договор есть, – разгрузил картошку и собрался уже назад ехать, а на Сущевском валу ЗИС‑ 101 выкатывает на красный свет и на полном ходу в меня – шарах! Меня самого осколками исполосовало, а они там, в легковой‑ то, конечно, в кашу. А пассажир – какая‑ то шишка на ровном месте! Ну конечно, сразу здесь орудовцы, из ГАИ хмыри болотные понаехали, на «виллисе» пригнал подполковник милицейский – шухер, крик до небес! И все на меня тянут! Я прошу свидетелей записать, которые видели, что это он сам в меня на красный свет врубил, а они все хотят носилки с пассажиром тащить. Ясное дело, одна шатия! Хорошо хоть, сыскались тут какие‑ то доброхоты, адреса свои дали, телефоны. А меня везут на Мещанку – там у них городское ГАИ, – свидетельствуют, проверяют, не пьяный ли я. А у меня с утра маковой росины во рту не было.

Я прервался на мгновение и увидел, что слушают они меня с интересом, и вознес я снова хвалу Жеглову, который начисто отмел предложения о любой уголовщине в моей легенде. А горбун сидел совершенно неподвижно, поджав ножки под себя, и глядел на меня в упор. Только кролик кряхтел и шевелился у него на коленях.

– …Ну, составляют протокол, заполняют анкету, дошло до того места, что был я судимый и зона у меня стокилометровая, так они прямо взъелись: надо, мол, еще выяснить, не было ли у тебя умысла на теракт!..

Хорошо, кабы бандиты проверили мои слова и съездили на Мещанку – там открыто во дворе стоит ЗИС‑ 5 с ярославским номером и разбитой кабиной, и на посту службу несет словоохотливый милиционер, который без утайки всем желающим рассказывает об аварии на Сущевском…

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 22 232425 26 27 Следующая ⇒