Глава девятая

Тут я должен остановиться на томике Ливия, так как, кажется, забыл рассказать о том, как внимательно осмотрел его. На первый взгляд в книге не было ничего примечательного: это было издание в одну восьмую листа, переплетенное в плохую кожу и с тиснением по переплету, выполненным человеком, который, хотя и обладал некоторыми умениями, все же не был мастером своего дела. И никакого клейма, которое поведало бы мне о том, кто владелец. Я уверен, что эта книга происходила не из библиотеки ученого, ибо не знал такого, кто не помечал бы дотошно свои сокровища, указывая на них свое имя и место на полке, где надлежало искать данный том. Не было в ней и каких‑ либо записей на полях, какие ожидаешь увидеть в книге, которую неоднократно читали и изучали. Томик был потрепанный и потертый, но мой опыт подсказал мне, что это скорее следствие дурного обращения, чем неумеренного чтения: корешок был в отличном состоянии и в целом сохранился лучше всего остального.

Внутри текст был нетронутым, если не считать мелких отметок чернилами под некоторыми буквами. На первой странице так было помечено «б» в первой строке, «ф» – во второй и так далее. В каждой строке была подчеркнута только одна буква, и, зная, что Уоллис интересуется головоломками, я подумал было, что передо иной акростих. Поэтому я выписал все отмеченные буквы, но получил лишь абракадабру, лишенную всякого смысла.

За этим бесплодным занятием я провел добрую половину дня, прежде чем признал свое поражение, после чего поставил томик на полку позади нескольких прочих книг, дабы он остался незамеченным, приди кто‑ нибудь его искать. Потом я обратился к свертку, по‑ прежнему скрепленному несломанными печатями. Даже теперь странно подумать, как такой малый предмет мог ввергнуть в неистовство стольких людей, которые замыслили ужасную жестокость лишь для того, чтобы завладеть им. Сам о том не подозревая, я держал у себя самое страшное оружие.

Полдня ушло у меня на самый тщательный осмотр содержимого свертка, и это открыло мне глаза на тайную историю государства, но лишь по прочтении рукописи Уоллиса я в полной мере понял, как те давние события сказались на разворачивающейся у меня на глазах трагедии, и осознал, сколь ловко обманул математика Джон Турлоу, который, не занимая высокой должности, и по сей день оставался, быть может, самым могущественным человеком в королевстве. То, что он поведал Уоллису, было отчасти правдиво: его рассказ о том, как сэр Джеймс Престкотт и Нед Бланди, два фанатичных ревнителя, ратовавших, однако, за противные стороны, заключили союз, подтвердился во всех подробностях. Одну связку документов составляла переписка между Турлоу и Кларендоном, Кромвелем и королем, поражавшая как взаимной любезностью корреспондентов, так и их знанием характеров и целей друг друга. Одно письмо, будь оно предано огласке, вызвало бы особенный переполох, так как в нем недвусмысленно говорилось, то король приказал Мордаунту передать Турлоу все подробности подготовки восстания 1659 года; на прилагаемом листке бумаги имелся список из трех десятков имен с указаниями тайников, где хранилось оружие, и мест, где собирались заговорщики. Даже мне было известно, что многие из этих людей были впоследствии убиты, другое письмо содержало набросок соглашения между Карлом и Турлоу с предварительными условиями Реставрации и того, кто войдет в милость у короля, какие ограничения будут наложены на королевскую власть, а также черновик закона о преследовании католиков.

Совершенно ясно, что, верни себе сэр Джеймс Престкотт эти бумаги и предай их гласности в те годы, усилия роялистов пошли бы прахом, а с ним и карьера Турлоу, ибо обе стороны решительно отвернулись бы от тех, кто с готовностью отказывался от основ государства, заложенных ценой столь обильно пролитой крови. Эта переписка, однако, была менее важной частью содержимого свертка, хотя она представляла собой немалую опасность в 1660 году, сомневаюсь, что ее оглашение пошатнуло бы трон в 1663‑ м. Нет, более опасные документы были завернуты отдельно, и их, без сомнения, передал Неду Бланди сам сэр Джеймс Престкотт. Как селитра и сера безвредны сами по себе, но способны обрушить крепчайший замок, будучи объединены в черный порох, так и две эти связки бумаг черпали дополнительную силу в своей близости.

Потому что сэр Джеймс Престкотт был католик и участник заговора папистов, имевшего целью вернуть Англию под ярмо Рима. Разумеется, он был католиком, почему еще его сын смог получить поддержку паписта, графа Бристольского? Чем еще объяснить испуганное молчание его семьи, отказ говорить о неких оскорблениях, какие нанес им сэр Джеймс? Джек Престкотт приводит это как пример бессердечия своих родственников. Семья жены Престкотта была из самых ревностных протестантов, и переход в католичество сэра Джеймса был в их глазах непростительным преступлением. Почему еще они отказались помогать сэру Джеймсу в пору его бедствий и вопреки родственным чувствам и долгу? Почему еще отправили юного Джека в семейство Комптонов, где его можно было передать на попечение в учение стойкому в англиканской вере Роберту Грову? В натуре папистов – заманивать в силки римской веры свои семьи, прельщать и совращать их умы. Можно ли было надеяться, что доверчивый юноша, каким был Джек Престкотт, устоит против вкрадчивых речей обожаемого отца? Нет, что бы еще там ни случилось, непременно необходимо было – ради его собственной безопасности и ради сохранения положения семьи – держать его подальше. И, отказавшись от своих имений, сэр Джеймс Престкотт не должен был вернуть их себе снова. В моих глазах это снимает с семьи обвинения в алчности и лживости, хотя другие вольны не согласиться с моим вердиктом.

Полагаю, сэр Джеймс обратился в католичество во время своего первого изгнания, в те годы, когда многие роялисты, ослабев от злоключений и напастей, поддались папизму, истерзанные безнадежностью. Сэр Джеймс поступил на службу к венецианцам при осаде турками Кандии и во время своего пребывания в чужих землях повстречал многих особ, облеченных влиянием в Римской Церкви и жаждущих извлечь выгоду из несчастий Англии. Одно из таких особ был священник, с которым он позднее завязал переписку.

Это я разъясню позднее; пока скажу лишь: неудивительно, что католик, более двадцати лет своей жизни отдавший на борьбу за трон, был потрясен, узнав, что король готов согласиться на самые свирепые гонения против него и его единоверцев. Известие о том, что король готовится заключить соглашение с Ричардом Кромвелем и Турлоу, вынудило сэра Джеймса действовать, а потом подтолкнуло на государственную измену.

Ибо Престкотт знал, что в то же самое время Карл, самый двуличный из людей, вел переговоры с французами, испанцами и самим папой, выпрашивая у них поддержку и деньги в обмен на обещание обеспечить полную свободу вероисповедания католикам, как только вернет себе королевство. Он обещал все и всем, а когда взошел наконец на престол, изменил всем подписанным и неподписанным соглашениям. Думается, даже советники не ведали всей меры его двуличия: Кларендон не знал ничего о переговорах с испанцами, а мистера Беннета держали в неведении о сношениях с Турлоу.

Одному только сэру Джеймсу Престкотту было известно все, потому что Нед Бланди рассказал ему одну часть истории, а его корреспондент, священник, сам принимавший непосредственное участие в переговорах, поведал другую. Этого священника звали Андреа да Кола, и сэр Джеймс, по‑ видимому, познакомился с ним, когда состоял на службе Венеции.

⇐ Предыдущая 51 52 53 54 555657 58 59 60 Следующая ⇒