Примечания 12 страница

Глава 31

Нынешняя ночь принадлежала Холоду, и похоже, он решил заставить меня забыть всех остальных. Я ласкала его живот, когда из пустого зеркала, будто в дурном сне, раздался голос Андаис:
– Никто не смог бы запретить мне видеть то, что я хочу, кроме моего собственного Мрака. У вас есть минута, а потом я расчищу себе обзор.
Мы застыли на месте, потом разом вскочили на ноги, запутались в простынях и чуть не шлепнулись. Холод сказал:
– Моя королева, Дойла здесь нет. Мы приведем его тут же, если ты согласишься чуть подождать.
Она произвела низкий звук, что-то вроде рычания.
– Мое терпение сегодня почти кончилось, мой Убийственный Холод. Я дам вам две минуты, чтобы найти Дойла и очистить зеркало, а не успеете – я сделаю это за вас.
– Мы поспешим, моя королева.
Я уже была на пороге.
– Дойл, королева в зеркале, быстрее! Она хочет видеть тебя.
Мой голос, наверное, передал все, что я чувствовала, потому что Дойл скатился с дивана – без рубашки, в одних джинсах. Он влетел в комнату, вытягивая руку вперед, как раз когда Холод умолял всего об одной лишней минутке.
Я забралась на постель – это был простейший способ освободить мужчинам место перед зеркалом. Дойл дотронулся до зеркала, стекло ярко вспыхнуло и тут же прояснилось. В зеркале возникла картина. Я не много могла из нее увидеть за широкими спинами двоих мужчин, а то, что я разглядела, тут же заставило порадоваться, что всего зрелища я лишена.
Там было мерцание факелов, темные каменные стены и тонкий, безнадежный вой – будто тот, кто издавал эти звуки, уже разучился кричать и все слова забыл, забыл вообще все, и остался только этот отчаянный полустон-полувой. Когда я была маленькой, я всегда думала, что привидения должны выть так же, как узники Зала Смертности. Как ни странно, привидения таких звуков не издают. По крайней мере те, которые мне встречались.
– Как ты посмел закрыть мне дорогу, Дойл, как ты посмел?!
– Это я просила Дойла перекрыть обзор из зеркала, – подала я голос из-за мужских спин.
– Я слышу нашу маленькую принцессу, но не вижу ее. Если уж ссориться, то лицом к лицу. – Гнев переливался в ее голосе, как перехлестывает кипящая жидкость через края переполненной чаши.
Мужчины расступились, и я предстала перед королевой как была – на коленях в постели, в ворохе простыней и подушек. Андаис тоже возникла в поле моего зрения. Она стояла посреди Зала Смертности, как я и догадывалась. Зеркало в комнате пыток было установлено так, что ни одно из приспособлений в обзор не попадало, но Андаис как следует постаралась, чтобы ужас наводил сам ее облик.
Она была покрыта кровью, будто кто-то окатил ее этой жидкостью из ведра. К лицу присохли кусочки плоти, и волосы сбоку запеклись от крови и чего-то более плотного. Я таращилась на нее почти целую минуту, пока поняла, что на ней ничего, кроме крови, и не было. Она была настолько покрыта кровью и ошметками мяса, что поначалу было и не разглядеть, что она голая.
Дойл заполнил паузу, пока я медленно вдыхала через нос и выдыхала через рот.
– Было слишком много вызовов, моя королева. Принцесса устала от застававших нас врасплох визитеров.
– Кто еще вызывал тебя, племянница?
Я с трудом сглотнула, выдохнула воздух, который бессознательно задерживала, и заговорила совершенно чистым голосом, без всякой дрожи. Молодец я.
– Большей частью секретари Тараниса.
– Этому-то чего надо?.. – Она почти выплюнула словечко " этому".
– Меня приглашали на бал в честь Йоля, но получили отказ. – Вторую часть фразы я произнесла очень поспешно. Я не хотела, чтобы она решила, будто я пренебрегаю ее двором.
– Как это высокомерно и как похоже на Тараниса!
– Если я осмелюсь заметить, – осторожно сказал Дойл, – моя королева не в лучшем расположении духа, хотя только что от души развлеклась. Что же ее так расстроило?
Дойл был прав. Я видела, как Андаис возвращалась из комнаты пыток, напевая. Покрытая запекшейся кровью – и напевая. Она сейчас отлично провела время – на ее вкус, – и все же она была не в духе.
– Я взяла всех, кого считала способным выпустить Безымянное или призвать Старейших. Я допросила их самым тщательным образом. Если б кто-то из них это сделал, они бы уже сознались. – Голос ее звучал теперь устало, гнев начал уходить прочь.
– Не сомневаюсь, моя королева, что допросить их более умело не мог бы никто, – сказал Дойл.
Она смерила его тяжелым взглядом:
– Ты надо мной смеешься?
Дойл склонился так низко, как позволяло пространство.
– Никогда, моя королева!
Она провела рукой по лбу, размазав кровь по белой коже.
– Ни один сидхе нашего двора этого не делал, мой Мрак.
– Так кто же тогда? – спросил Дойл, не выпрямляясь.
– Мы – не единственные сидхе в этом мире, Дойл.
– Королева говорит о дворе Тараниса? – спросил Холод.
Ее взгляд метнулся к Холоду, глаза неприязненно сузились.
– Именно так.
Холод склонился, точно как Дойл:
– Я не хотел проявить неуважение, ваше величество.
Дойл спросил из своей неловкой позы:
– Королева сообщила королю об опасности?
– Он отказывается поверить, что кто-то из его прекрасного сияющего двора способен сотворить такое. Он говорит, что никто из его людей не знает, как вызвать старых богов, и что никто не прикоснулся бы к Безымянному, поскольку им нечего с ним делать. Безымянное – это забота неблагих, а старые боги – это привидения, а значит, опять-таки наша проблема.
– А что же тогда забота Благого Двора? – спросила я. Мне до жути не хотелось снова привлекать к себе ее внимание, но мне хотелось знать. Если ни то, ни другое не касается благих, то что же их касается?
– Отличный вопрос, племянница. В последнее время Таранис, похоже, не желает марать руки ничем, хоть сколько-нибудь значимым. Не знаю, что с ним произошло, но он, кажется, все глубже и глубже погружается в свой маленький мирок, созданный из иллюзий и его собственной магии. – Она задумчиво скрестила на груди окровавленные руки. – Это должен быть кто-то из его двора. Кто-то из них.
– Как нам заставить его это признать? – спросила я.
– Не знаю. Хотела бы я знать... – Она махнула рукой. – Ох, ради Богов, да сядьте вы оба. На кровать. Устраивайтесь поудобней.
Холод и Дойл выпрямились и сели по обе стороны от меня. Холод был по-прежнему обнажен, но его восхитительное тело не было уже возбужденным, как перед появлением королевы. Он сложил руки на коленях, прикрываясь от взгляда. Дойл сидел с другой стороны от меня, совершенно неподвижный, как зверек, старающийся не привлечь внимания хищника. Я нечасто думала о Дойле как о добыче – он так бесспорно был хищником! – но сегодня в нашей компании был лишь один хищник, и он глядел на нас из зеркала.
– Убери руки, Холод. Дай мне увидеть тебя всего.
Холод колебался всего секунду, а потом отвел руки. Он сидел, уставясь в пол, он уже не мог чувствовать себя комфортно в своей наготе.
– Ты по-настоящему красив, Холод. Я и забыла. – Она нахмурилась. – Кажется, я слишком многое забыла в последнее время. – Она сказала это почти с грустью, но голос тут же снова стал резким, похожим на ее нормальный тон. Этот тон заставил нас всех напрячься чуть не до дрожи: это была дрожь предвкушения, и предвкушали мы вовсе не удовольствие.
– Я недовольна собой сегодня. Все это были люди, которых я уважала, или любила, или ценила, – и теперь они никогда не будут на моей стороне. Они будут меня бояться, но меня боялись и раньше, а страх – не то же, что уважение. Я это поняла в конце концов. Дайте мне хоть одно приятное воспоминание об этой ночи. Я хочу видеть вас троих вместе. Я хочу видеть, как свет вашей кожи расцвечивает ночь фейерверками.
Мы оторопели поначалу, потом Дойл сказал:
– Моя ночь с принцессой была вчера. Холод дал понять, что сегодняшнюю ночь он ни с кем делить не хочет.
– Захочет, если я так велю, – сказала Андаис. Спорить с ней, нагой и покрытой кровью, будто какая-то жуткая древняя алтарная статуя, было трудно, но мы попытались.
– Я просил бы ваше величество не делать этого, – проговорил Холод. Он больше не выглядел надменным. Он казался почти испуганным.
– Ты просил бы? Просил бы меня?! И что мне с твоей просьбы?
– Ничего, – сказал он, опустив голову так, что сияющая завеса волос скрыла его лицо. – Абсолютно ничего.
В его голосе звучали горечь и печаль.
– Тетя Андаис, – сказала я, тщательно контролируя тон, очень осторожно, как говорила бы с психом с примотанной к боку бомбой. – Мы не сделали ничего, что могло бы тебя огорчить. Мы делаем все, что можем, чтобы послужить тебе. За что ты хочешь нас наказать?
– Вы собирались сейчас заняться сексом?
– Да, но...
– Ты собиралась спать с Холодом?
– Да.
– Ты спала с Дойлом прошлой ночью?
– Да, но...
– Ну так что за проблема переспать с ними обоими прямо сейчас? – Ее голос снова поднялся, теряя последние крохи спокойствия.
Я еще больше снизила тон.
– Я еще ни разу не была с ними обоими вместе, ваше величество, а тройник надо хорошо продумать, или все испортишь. Мне кажется, Дойл и Холод оба слишком доминантны, чтобы спокойно меня делить.
Она кивнула.
– Верно.
Кажется, мы все трое одновременно перевели дух.
– Тогда замени кого-нибудь из них. Подари мне зрелище, моя племянница, дай мне этой ночью что-нибудь для души.
Я исчерпала всю свою изобретательность, пытаясь ее отговорить, она даже согласилась со мной – и нам это не помогло! Я переводила взгляд с одного мужчины на другого.
– В таком случае я готова выслушать предложения.
Я надеялась, что Андаис решит, будто я предлагаю им назвать кандидатуры. Но я надеялась также, что мужчины поймут, что я все еще ищу способ увильнуть.
– Никка менее доминантен, – медленно проговорил Холод.
Он что, не понял, чего я жду?
– Или Китто, – сказал Дойл.
– Китто получил свое сегодня, а Никка должен ждать еще две ночи. Наверное, все скорее предпочтут передвинуть очередь Никки, чем отдадут Китто два сеанса подряд.
– Предпочтут? – поразилась королева. – Ты что, спрашиваешь их согласия? Ты разве не сама выбираешь кого-нибудь из них, Мередит?
– Ну, не совсем. Мы составили расписание и обычно его придерживаемся.
– Расписание? Расписание?! – Уголки ее губ поползли вверх, потом на ее лице засияла широченная ухмылка. – И в каком порядке ты их там расставила?
– По алфавиту, – сказала я, пытаясь не выдавать своего удивления.
– У нее алфавитный список! – Она захихикала, а потом расхохоталась в голос, настоящим, искренним утробным смехом. Она сложилась чуть не пополам, схватившись за бока, она хохотала до слез, и слезы полились из ее глаз, промывая дорожки в крови.
Животный смех обычно заразителен; как ни странно, этот таким не был. Точнее, для нас не был. Я расслышала, как присоединились к Андаис ее подручные. Наверное, Иезекииль и его ассистенты решили, что это страшно смешно. У палачей особое чувство юмора.
Смех поутих, и Андаис выпрямилась, вытирая глаза. Наверное, мы все задержали дыхание, ожидая, что она скажет. Она перевела дух и все еще смеющимся голосом заявила:
– Только вы сегодня сумели меня порадовать, и за это я дам вам поблажку. Хоть я так и не поняла, что дурного сделать передо мной то, чем вы займетесь, как только я вас покину. Какая вам разница?
Мы мудро придержали свои мнения при себе. Подозреваю, мы все догадывались, что если она до сих пор не понимает разницы, то никому и не удастся ей объяснить.
Королева исчезла, оставив нас троих перед зеркалом, снова отражавшим наши взгляды. Я была ошарашена, потрясена едва не разразившейся катастрофой. Лицо Дойла почти ничего не выражало. Холод вскочил с кровати и заорал так яростно, что на крик тут же сбежались все остальные с оружием наготове.
Рис озадаченно оглядел комнату.
– Что стряслось?
Холод крутнулся к нему, обнаженный и безоружный, но тем не менее пугающий до судорог.
– Мы ей не цирковые зверушки!
Дойл встал и жестом велел всем убираться. Рис посмотрел на меня, я кивнула. Они вышли, аккуратно прикрыв дверь за собой.
Дойл тихонько заговорил с Холодом. Большей частью это были обычные уговоры, но кое-что он повторял особенно настойчиво. " Мы здесь в безопасности, Холод, – слышала я снова и снова. – Здесь она ничего не сможет нам сделать".
Холод поднял голову и вцепился в плечи Дойла. Хватка его бледных пальцев оставила следы на темной коже Дойла.
– Ты что, еще не понял, Дойл? Если ни один из нас не станет отцом ребенка Мерри, мы все снова будем игрушками Андаис, надоевшими игрушками! Я этого больше не вынесу, Дойл. – Он встряхнул Дойла за плечи. – Я не вернусь к старому, Дойл, я не смогу! – Он снова и снова тряс Дойла. Я все ждала, когда Дойл разорвет хватку и оттолкнет Холода, но он этого не сделал. Он только сжал руками плечи Холода – и все.
Сквозь серебро волос Холода я уловила блеск слез. Холод медленно опустился на колени, его ладони скользили по рукам Дойла, но так и не оторвались от них. Он прижался лбом к Дойлу, обнимая его.
– Я не могу, Дойл, не могу... Лучше умереть. Я истаю, но не вернусь.
С последней отчаянной фразой он зарыдал – глухими, настоящими рыданиями, исходившими из самой глубины его души. Рыдания будто разрывали его.
Дойл молча ждал, пока он выплачется, а когда он затих, мы с Дойлом отвели его в постель. Мы уложили его между собой; Дойл обнимал его со спины, а я спереди. И ничего сексуального в этом не было. Мы не размыкали объятий, пока он не заснул, устав от рыданий. Мы с Дойлом посмотрели друг другу в глаза над скорчившимся Холодом. Выражение глаз, лица Дойла ужасало больше, чем вид Андаис в запекшейся крови.
Этой ночью на моих глазах родилась пугающая уверенность... А может, она родилась раньше, а я только сейчас поняла. Дойл тоже не вернется назад. Я читала это в его глазах.
Мы обнимали Холода. В конце концов мы тоже заснули.
Где-то посреди ночи Дойл поднялся и ушел. Я проснулась от его движения, но Холод не пошевелился. Дойл нежно поцеловал меня в лоб и провел рукой по мерцающим волосам Холода.
Он шепнул на грани слышимости:
– Обещаю.
Я приподнялась, чтобы спросить:
– Что обещаешь?
Но он только улыбнулся, качнул головой и вышел, тихонько притворив дверь.
Я прильнула к Холоду, но сон оставил меня. Слишком много было неприятных мыслей, чтобы заснуть. Окно посерело от близящегося рассвета, когда я все же забылась беспокойным сном.
Мне приснилось, что я стою рядом с Андаис в Зале Смертности. Все мои стражи были прикованы к орудиям пыток, еще невредимые, нетронутые – только они сияли чистотой в этом черном месте. Андаис снова и снова предлагала мне пытать их. Я отказывалась и не давала ей к ним притронуться. Она угрожала мне и им, а я все отказывалась, и из-за моего отказа она почему-то не могла к ним прикоснуться. Я удерживала ее, пока тихий стон Холода не разбудил меня. Он метался во сне. Я разбудила его осторожно, как только могла, погладив по руке. Он проснулся со сдавленным криком и диким выражением в глазах.
Другие стражи сбежались на крик. Я успокоительно им махнула и прижала к себе Холода.
– Все хорошо, Холод, все хорошо. Это просто сон.
Он задохнулся от возмущения и с яростью заговорил, зарывшись в меня лицом, сжимая меня крепко, до боли.
– Это не сон. Это было. Я это помню. Я это всегда буду помнить.
Дойл уходил последним, медленно закрывая дверь. Я поймала взгляд темных глаз и поняла, что он пообещал.
– Я не отдам тебя ей, Холод, – сказала я.
– Ты не сможешь.
– Обещаю, я не отдам тебя, никого из вас не отдам.
Он поднял руку, закрыв мне рот ладонью.
– Не обещай, Мерри, не надо. Не клянись в том, что невозможно исполнить. Никто больше этого не слышал, а я забуду. Ты этого не говорила.
Дойл едва заметной тенью маячил за почти закрывшейся дверью.
– Но я сказала это, Холод, и сказала серьезно. Я скорее превращу Летнюю страну в пепелище, чем дам ей снова завладеть вами.
Как только эти слова вылетели из моих губ, послышался легкий звук... точнее, не звук, а словно сам воздух на миг задержал дыхание. Словно сама реальность застыла на миг – и снова пришла в движение, но уже чуточку другая.
Холод сполз с постели, не глядя на меня.
– Ты обрекаешь себя на смерть, Мерри.
Он ушел в ванную, не обернувшись. Минуту спустя я услышала шум душа.
Дойл приоткрыл дверь и отсалютовал пистолетом, словно мечом, – коснулся им лба, потом протянул вперед и опустил. Я кивнула, принимая жест. Он послал мне воздушный поцелуй и закрыл дверь.
Я не совсем поняла, что сейчас произошло, но я знала, что это значит. Я поклялась защищать своих мужчин от Андаис – и ощутила, как покачнулся мир, словно содрогнулась сама судьба. Что-то изменилось в хорошо налаженном беге вселенной. Изменилось потому, что я поклялась защищать мужчин. Одна-единственная фраза изменила ход вещей. Я заставила судьбу моргнуть, но я не узнаю, к лучшему это изменение или к худшему, пока не станет поздно, слишком поздно.

Глава 32

Мы обсуждали ритуал плодородия для Мэви Рид, когда зеркало снова ожило. На этот раз оно зазвенело колоколом – громкий и чистый призывный звук, чуть ли не трубный зов.
Дойл поднялся со словами: " Кто-то новый". Несколько минут спустя он вернулся, и вид у него было странноватый.
– Кто там? – спросил Рис.
– Мать Мередит, – озадаченно произнес Дойл.
– Моя мать? – Я встала, уронив на пол заметки, которые делала по ходу обсуждения. Я наклонилась подобрать их, но Гален перехватил мою руку.
– Пойти с тобой?
Наверное, из всех мужчин только он знал, как я на самом деле отношусь к своей матери. Я начала уже говорить " Нет", но передумала.
– Да, очень бы хорошо.
Он предложил мне руку, и я взяла его под руку по всем правилам этикета.
– Еще кто-нибудь нужен? – спросил Дойл.
Я оглядела присутствующих и попыталась решить, хочу ли я поразить свою мать или же оскорбить ее. С мужчинами, собравшимися в моей гостиной, я могла сделать и то, и другое или даже то и другое одновременно.
В спальне было маловато места, так что я остановилась на Галене и Дойле. На самом деле защита от собственной матери мне не была нужна. По крайней мере та защита, которую могли мне обеспечить телохранители.
Дойл пошел вперед – объявить о скором прибытии принцессы. Мы с Галеном выждали немного за дверью, а потом вошли внутрь. Гален довел меня до зеркала и сел на застеленную винно-красным покрывалом постель, чтобы не отсвечивать.
Дойл остался стоять, хотя и перешел к дальней стороне зеркала. Его абсолютно не волновало, отсвечивает он или нет.
Я встала перед зеркалом.
Я знала, что волосы у матери спадают густыми, идеальными локонами ниже пояса, но догадаться об этом сейчас было бы трудно: они были собраны в искусную прическу и волнами заколоты на макушке. Листочки кованого золота, скреплявшие эти волны, почти скрывали непритязательно-каштановый цвет волос. Нельзя сказать, что такой цвет волос не встречается у чистокровных сидхе – нет, встречается. Но она прятала свои волосы, потому что они в точности походили на волосы ее матери, моей бабушки, – наполовину брауни, наполовину человека. Бесаба, моя мать, не выносила напоминаний о своем происхождении.
Глаза ее были просто карими, красивого глубокого шоколадного цвета, окруженные длиннющими ресницами. Кожа выглядела прелестно, она часами ухаживала за своей кожей – молочные ванны, кремы, лосьоны... Но что бы она ни делала, ее кожа никогда не станет ни лунной – чисто-белой, ни нежно-золотистой – солнечной. Ей никогда не обладать настоящей кожей сидхе. Вот ее старшей сестре-близнецу, Элунед, сияющая кожа досталась. А кожа моей матери – больше, чем цвет волос или глаз, – выдавала ее смешанную кровь.
Ее кремовое платье казалось негнущимся от обилия золотой и медной вышивки. Квадратный вырез обнажал очень много, но причина, по которой дамы-сидхе так любят подчеркивающие грудь портновские ухищрения, – в том, что подчеркивать им особенно нечего.
Макияж был выше всех похвал, и вообще она была прекрасна – как всегда. Она ни разу за всю жизнь не упустила возможности напомнить мне, что она – прекрасная принцесса Благого Двора, а я – нет. Я слишком малорослая, со слишком – по-человечески! – выраженными формами, а волосы у меня – о светлая Богиня! – волосы кроваво-красные, что свойственно исключительно неблагим.
Я смотрела на нее, на ее красоту, и до меня постепенно доходило, что она вполне могла сойти за человека. Люди тоже бывают высокими и худощавыми, а это – единственное, что она могла привести в доказательство большей своей близости к сидхе, чем у меня.
Она была совершенно не в меру разнаряжена для разговора с собственной дочерью. Тщательность, с которой она обставила свое появление, заставила меня призадуматься, уж не знает ли она, насколько я ее не люблю. А потом я вдруг припомнила, что она почти всегда так наряжена, так продуманно выстроена.
На мне были шорты и топ, оставлявший открытым живот. Шорты – черные, топ – ярко-красный, и в окружении ярких цветов моя кожа блистала белизной. Волосы, отросшие до плеч, уже начали слегка виться: намек на локоны, которые у меня будут, когда я отращу их до нужной длины; не роскошные кудри моей матери и бабушки, но все же естественные локоны. Волосы были всего на два тона темнее, чем алый цвет топа.
Никаких украшений на мне не было, но мое тело само по себе было драгоценностью. Кожа сияла, как полированная слоновая кость, волосы мерцали рубинами, и еще глаза – глаза у меня трехцветные! Я смотрела на свою красивую, но так по-человечески выглядящую мать и переживала миг откровения. Она начала вздыхать о моей злополучной внешности, только когда я подросла. То есть по поводу волос она прохаживалась всегда и никогда не была ласкова со мной, но самое худшее началось, когда мне стукнуло десять или одиннадцать. Она почувствовала угрозу. До этого момента я не осознавала – до этого самого момента, когда она сидела во всей красе Благого Двора, а я стояла в уличных тряпках, – что я красивее своей матери.
Я вытаращилась на нее и так и застыла на какое-то время, потому что мне пришлось буквально переписать заново большой кусок моего детства за промежуток между двумя ударами сердца.
Я не могла припомнить, когда я в последний раз видела свою мать. Может, и она не могла припомнить, потому что она тоже уставилась на меня, очевидно, удивленная, даже потрясенная. Наверное, за время разлуки она как-то сумела себя убедить, что я выгляжу совсем не так блестяще. Но она быстро пришла в себя – в конце концов, она настоящая придворная. Она могла встретить любую причуду своего короля не моргнув глазом.
– Как приятно видеть тебя, дочь.
– Приветствую принцессу Бесабу, Невесту Умиротворения. – Я намеренно не упомянула наши родственные узы. Единственной матерью мне всегда была Ба, моя бабушка, ее мать. Ей я всегда была рада, а женщина, сидящая напротив в задрапированном шелком кресле, мне чужая и всегда чужой останется.
Она поразилась и не смогла совладать с выражением лица, но со словами она справилась лучше:
– Приветствия от Благого Двора принцессе Мередит Ник-Эссус.
Я невольно улыбнулась. Она, в свою очередь, оскорбила меня. Ник-Эссус – означает " дочь Эссуса". Большинство сидхе теряют имя по отцу в период полового созревания или хотя бы годам к двадцати, когда проявляются их магические способности. Поскольку мои силы не выявились вовремя, я оставалась Ник-Эссус на четвертом десятке. Но оба двора были извещены, что мои силы наконец проявились. Все знали, что у меня новый титул. Она опустила его нарочно.
Ладно. Если честно, я начала первой.
– Я всегда буду дочерью моего отца, но я уже не Ник-Эссус. – Я изобразила задумчивость. – Разве мой дядя-король не известил тебя, что моя рука власти уже проявилась?
– Конечно, известил!
Она и оправдывалась, и в то же время не могла скрыть досаду.
– Ох, прошу прощения. Поскольку ты не назвала мой новый титул, я подумала, что тебя не поставили в известность.
На миг на этом прелестном, ухоженном лице мелькнула злость, но тут же сменилась улыбкой – такой же искренней, как ее любовь ко мне.
– Я знаю, что теперь ты Принцесса Плоти. Поздравляю.
– Благодарю тебя, матушка.
Она поерзала в узком кресле, словно я опять ее удивила.
– Ох, дочь моя, мы должны разговаривать почаще.
– Безусловно, – согласилась я, сохраняя любезное и непроницаемое выражение.
– Я слышала, что тебя пригласили на нынешний бал в честь Йоля.
– Да.
– Я буду рада встретиться с тобой и возобновить нашу близость.
– Неужели тебе неизвестно, что мне пришлось отклонить приглашение? Я удивлена.
– Я слышала и не смогла этому поверить. – Ее руки изящно покоились на подлокотниках кресла, но корпус чуть наклонился вперед, нарушив совершенство позы. – Другие бы много отдали за честь быть приглашенными.
– Да, но ты же знаешь, что я теперь – наследница Неблагого трона, матушка?
Она села прямее и качнула головой. Я подумала: а сколько весят эти золотые листики в ее прическе?
– Ты – сонаследница, не истинная наследница. Наследник трона, как и прежде, – твой кузен.
Я вздохнула и отбросила любезность, перейдя на нейтральный тон.
– Ты снова меня удивляешь, матушка. Обычно ты лучше информирована.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она.
– Королева Андаис уравняла в правах меня и принца Кела. Нужно лишь дождаться, у кого из нас первого появится ребенок. Если я пошла в тебя, матушка, то наверняка – у меня.
– Король настаивает на твоем появлении на балу.
– Слушаешь ли ты меня, матушка? Я – наследница Неблагого трона. Если я отправлюсь домой на празднование Йоля, то, конечно же, к Неблагому Двору.
Она всплеснула руками, но быстро вспомнила о позе и аккуратно пристроила их на подлокотниках кресла.
– Ты можешь снова обрести милость короля, если приедешь на бал, Мередит. Ты будешь принята при дворе.
– Я уже принята при дворе. И, к слову, как я смогу снова обрести милость короля, если я никогда ею не пользовалась, насколько я помню?
Она опять отмахнулась от моих слов и на этот раз даже забыла вернуть руки на подлокотники. Она нервничала больше, чем казалось, раз забылась настолько, чтобы начать жестикулировать. Она этого терпеть не могла, считая, что это вульгарно.
– Ты сможешь вернуться к Благому Двору, Мередит. Подумай только, наконец-то стать настоящей принцессой Благого Двора!
– Я – наследница трона, матушка. Зачем мне возвращаться ко двору, где я всего лишь пятая от трона, если другим двором я могу править?
Она отмела возражение:
– Нельзя сравнивать возможность принадлежать к Благому Двору с каким бы то ни было положением при Неблагом, Мередит.
Я посмотрела на нее, такую холеную красавицу, такую невыносимую гордячку.
– Ты хочешь сказать, что лучше быть последней при Благом Дворе, чем править Неблагим?
– А ты намекаешь, что лучше править в аду, чем попасть на небеса? – спросила она, почти смеясь.
– Я провела достаточно времени при обоих дворах, матушка. Между ними не такая большая разница.
– Как ты можешь так говорить, Мередит? Я была при темном дворе и знаю, как он ужасен!
– А я была при сияющем дворе и знаю, что моя кровь одинаково красная, что на бело-золотом мраморе, что на черном.
Она нахмурилась и, кажется, смутилась.
– Не понимаю, о чем ты.
– Если бы бабушка не заступилась за меня, ты действительно позволила бы Таранису забить меня до смерти? Забить до смерти свою дочь у себя на глазах?
– Как жестоко с твоей стороны говорить такое, Мередит!
– Ответь мне, матушка.
– Ты задала королю очень невежливый вопрос, это был не мудрый поступок.
Я получила ответ – ответ, который всегда знала. Я оставила тему.
– Почему для тебя так важно, чтобы я посетила бал?
– Этого желает король, – сказала она. Как и я, она с радостью ушла от прежних, слишком болезненных вопросов.
– Я не оскорблю королеву Андаис и весь мой народ пренебрежением к их празднику. Если я вернусь домой, то на бал Неблагого Двора. Тебе самой, я думаю, ясно, что только так и должно быть.
– Мне ясно только, что ты ничуть не изменилась. Ты по-прежнему упряма и непослушна.
– Ты также не изменилась, матушка. Что посулил тебе король, если ты уговоришь меня появиться на балу?
– Не знаю, о чем ты говоришь.
– Знаешь, матушка. Тебе недостаточно называться принцессой, ты хочешь того, что полагается к этому титулу, власти. Так что пообещал тебе король?
– Это останется между ним и мной, если ты не приедешь. Приезжай на бал, и я тебе скажу.
Я покачала головой.
– Жалкая наживка, матушка.
– Это еще что за разговоры? – Она разозлилась не на шутку и не пыталась это скрыть, что, с учетом ее социального статуса, было верхом оскорбления. Я не стоила того, чтобы скрывать от меня свой гнев. Наверное, я была одной из очень немногих сидхе, кого она рискнула бы так оскорбить. Вокруг собственной сестры она ходила на цыпочках.
– Это значит, дорогая матушка, что я не буду присутствовать на балу в честь Йоля при Благом Дворе. – Я подала знак Дойлу, и он отключил связь, прервав мою мать на полуслове.
Зеркало тут же загремело уже знакомым трубным зовом, но для нее нас не было дома.

Глава 33

Ее светлость герцогиня Розмерта позвонила на следующее утро, в такую рань, что мы все еще спали. Меня разбудил звон маленьких колокольчиков в утренней полутьме. Запах роз – визитная карточка Розмерты – был почти невыносим. Очевидно, она давно уже пыталась нас разбудить.
Я попыталась сесть, но не смогла, оплетенная волосами Никки и руками Риса. Рис открыл свой единственный глаз и сонно заморгал.
– Который час?
– Рано еще, – сказала я.
– Насколько рано?
– Если уберешь руку, я посмотрю на часы.
– О, прости, – пробормотал он куда-то в пурпурные простыни и убрал руку.
Я села и взглянула на часы.
– Восемь.
– Светлый Консорт, что еще стряслось?
Никка приподнялся на локте, пытаясь перебросить волосы за спину, и не смог это сделать, потому что на них сидели мы с Рисом. Мне очень нравятся длинные волосы, струящиеся по моему телу, но я уже начала припоминать, почему я никогда не отращивала свои до такой длины.
Мы с Рисом подвинулись, высвобождая волосы Никки. Никка прибрал свою шевелюру, не столько отбросив ее за спину, сколько распределив вдоль тела слегка растрепанным плащом.
Рис повернулся на спину – не для того, чтобы продемонстрировать себя во всей красе, хотя и это ему удалось, но для того, чтобы разглядеть зеркало здоровым глазом.
Никка лежал позади меня, опираясь на локоть. Я сидела между двумя мужчинами. Мне удалось повытащить достаточно простыней из-под всех, чтобы кое-как прикрыться. Нагота была обычным делом при Неблагом Дворе, но не при Благом – он сильнее поддался человеческим предрассудкам. Все приняли подобающие позы, и тут мы с Рисом одновременно сообразили, что кому-то нужно встать и коснуться зеркала.
– Черт, – буркнул он, скатился с постели, шлепнул по зеркалу и шустро метнулся обратно, как будто мы позировали для камеры с автоспуском. Пытаясь забраться под простыню, он своим весом выдернул ее у меня из рук, обнажив меня до бедер. Сам он в результате тоже оказался над простыней, а не под ней. У нас оставалась примерно секунда, чтобы выбрать – будем ли мы лихорадочно сражаться с простынями, когда зеркало оживет, или с достоинством предстанем перед нашей аудиторией голышом. Мы оба выбрали достоинство. Рис растянулся во всю длину, заложив руку за голову, – портрет отдыхающего атлета. Я откинулась назад на Никку, словно на спинку кресла. Никка изогнулся позади меня так, что его тело меня поддерживало и обрамляло. Ему каким-то чудом удалось удержать свой кусок простыни, так что его пах был прикрыт.
В зеркале появилась леди Розмерта. Она была в густо расшитых шелковых одеждах, на этот раз чуть более темного оттенка розового, ближе к фуксии. Темно-золотые косы перевивала розовая лента под цвет платья. Высокопоставленная дама вся была розово-золотая, совершенная, будто кукла. Глаза трех оттенков золота смотрели ярким и чистым взглядом, словно для нее утро началось уже давно.
Ее улыбка слегка потеряла в яркости, когда она нас разглядела. Она открыла рот и, кажется, забыла, что собиралась сказать.
Я ей помогла:
– Чем мы обязаны, леди Розмерта?
– Ах да. Да. – Она на глазах собралась, припомнив свой долг. Похоже, в нем она нашла опору. – Король Таранис желал бы пригласить принцессу на празднество в ее честь за несколько дней до Йоля. Мы крайне сожалеем о недоразумении, связанном с балом. Мы, конечно же, понимаем, что принцесса должна участвовать в праздновании при ее собственном дворе. – Она улыбнулась, вложив в улыбку точно отмеренную дозу " мы так сглупили, но все исправим". Может быть, это было даже искренне.
Меня одолевала усталость. Никка и Рис взяли в привычку делить на двоих ночи, которые им полагались со мной. Расчет, насколько я видела, был в том, что так каждый из них получал вдвое больше ночей со мной, а не в том, что кто-то из них имел виды на другого, но в результате мои ночи оказывались довольно бурными. На работе нас не ждали, так что мы не боялись проспать. А тут, здрасте вам – Розмерта, свеженькая как полевой цветок, в восемь утра! Хорошему настроению не способствует.
С чего это король так упорно хотел увидеть меня до Йоля? Это как-то связано с Мэви? Или с чем-то еще? Почему он хочет со мной встретиться? Раньше-то ему до меня дела не было.
– Леди Розмерта, – сказала я, пытаясь не выдавать усталости. – Мне придется нарушить правила вежливости, но я должна задать несколько вопросов, прежде чем решу, ответить вам согласием или же нет.
– Разумеется, принцесса, – слегка поклонилась она.
– Почему мое присутствие настолько важно для короля, что он дает пир в мою честь за несколько дней до Йоля? Весь двор месяцами бывает занят приготовлениями к балу. Слуги и все ответственные за церемонии должны на уши встать от мысли о еще одном пире всего за несколько дней перед грандиозным праздником. Почему королю так нужно увидеть меня до Йоля?
Ее улыбка не изменилась ни на йоту.
– Об этом следует спрашивать самого короля.
– Прекрасная мысль, – согласилась я. – Не окажешь ли ты мне любезность устроить наш разговор?
Это выбило ее из равновесия: на красивом лице появилась растерянность. Обычно люди осознают, что с королями не пообщаешься напрямую. Но сейчас на карту было поставлено слишком многое, чтобы проявлять тактичность.
Розмерта пришла в себя не так быстро, как можно было ожидать, но наконец она сказала:
– Я спрошу его величество, есть ли у него время на разговор. Обещать не могу – у него очень, очень плотное расписание.
– Я не прошу тебя давать обещания за Тараниса, леди Розмерта. И я не сомневаюсь, что у него очень плотное расписание; но мне действительно нужны ответы. Я не смогу согласиться на этот пир, не получив их, и думаю, самым быстрым и простым путем будет попросить ответов у самого короля.
При этих словах я улыбнулась, копируя ее собственную отработанную улыбку.
– Я передам ему твое пожелание. Возможно, он свяжется с тобой в ближайшее время... Не могу ли я дать тебе скромный совет предстать перед ним в одежде и окружении, более соответствующем твоему положению? – Она говорила это с улыбкой, но в глазах отражалось напряжение, словно она колебалась, стоит ли это говорить. А может, она прочитала на моем лице, что я думаю по поводу ее совета?
– Полагаю, я предстану перед королем в том виде, который сочту удобным, Розмерта. – Титул " леди" я опустила намеренно. Я превосхожу ее по рангу, и обращаться к ней по титулу было с моей стороны любезностью. Я вовсе не обязана была это делать.
– Я никоим образом не хотела проявить неуважение, принцесса Мередит. – Она уже не улыбалась. Ее лицо стало отчужденным и холодным в той ледяной красоте, которая столь свойственна сидхе.
Я предпочла не придавать значения ее реплике, потому что поступить иначе – значило обвинить ее во лжи. Может, она и не хотела проявить бестактность, а может, просто не смогла справиться с собой.
– Не спорю, леди Розмерта, не спорю. Я буду ждать ответа короля. Ты полагаешь, он откликнется прежде, чем мы успеем начать утро?
– Я не поняла, что разбудила вас, принцесса, нижайше прошу прощения. – Она действительно выглядела виновато. – Конечно же, я прослежу, чтобы у вас хватило времени на ваши... утренние процедуры. – Тут она слегка покраснела, и я подумала: какие же это " утренние процедуры" она имеет в виду?
До меня наконец дошло: Розмерта считала, что мы занимались сексом, а не только что проснулись. Андаис отвечала на вызовы благих in flagrante delicto^[17] чаще, чем в одиночестве. Может, они и от меня ожидали такого же.
– Благодарю тебя, леди Розмерта. На редкость неловко говорить с королем, еще не успев толком проснуться.
Она улыбнулась и присела передо мной в очень вежливом реверансе, почти скрывшись за рамой зеркала. Розмерта всегда была сама респектабельность. Глубокий реверанс с ее стороны был очень ценен: значит, она понимает, что я – всего в шаге от трона. Приятно знать, что кто-то при Благом Дворе это понимает.
Она не поднималась, и я поздновато сообразила почему.
– Поднимись, леди Розмерта, я благодарю тебя.
Она выпрямилась, чуть покачнувшись – это была моя вина, я продержала ее в глубоком реверансе слишком долго. Но у меня просто из головы вылетело, что Благой Двор здорово напоминает в этом отношении двор английский: там нельзя выпрямиться из поклона, пока монарх вам этого не позволит. Я слишком давно не бывала среди благих. Мои познания в этикете слегка запылились. Неблагой Двор был гораздо менее официозен.
– Я поговорю о тебе с его величеством, принцесса Мередит. Желаю тебе удачного дня.
– И тебе хорошего дня, леди Розмерта.
Зеркало опустело. Мы все ощутимо расслабились, перевели дух.
Рис закинул за голову обе руки, положил ногу на ногу и сказал:
– Ну как? Может, парочка-другая драгоценностей придаст нам более соответствующий нашему положению вид?
Я пробежала взглядом по его телу, припомнив, как я вела языком по упругому животу, спускаясь все ниже... Мне пришлось зажмуриться и отбросить наваждение, чтобы суметь ответить:
– Нет, Рис. Первым делом – одежда. Об аксессуарах позаботимся потом.
Он ухмыльнулся:
– Не знаю, не знаю, Мерри. Разве у тебя не возникло искушения появиться перед ним в постели со всеми нами вместе? Задрапированной в тела?
Я открыла рот, чтобы сказать " нет", – и поняла, что это было бы ложью.
– Возникло. Небольшое. Но мы будем вести себя как положено, Рис.
Он ухмыльнулся еще шире.
– Ну, если ты настаиваешь...
– Ты же сам все время ахал и охал насчет Короля Света и Иллюзий! Что это с тобой?
– Он очень опасен, Мерри, но он такой надутый зануда! Он не всегда был таким, это постепенно, за столетия его жизни, он стал более... человеком в самом худшем смысле этого слова. – Ухмылка Риса вдруг исчезла.
– Ты почему загрустил? – спросила я.
– Просто подумал о том, как все могло бы сложиться иначе. Таранис в свое время любил посмеяться, да и подраться после пары бутылок был не дурак.
У меня брови полезли на лоб.
– Таранис? Устраивал веселые пьяные дебоши? Представить не могу.
– Ты его знаешь лет тридцать. Ты не застала его, когда он был в ударе. – Он сел и спустил ноги на пол. – Чур, я в душ первый.
– Тогда завтра первый – я, – сказал Никка.
– Если успеешь, – бросил Рис, направляясь к ванной.
Никка обвил мою талию руками и развернул меня к себе.
– Пусть себе идет в душ.
Тонкой рукой он провел по моим волосам. Потом откинулся на спину, потянув меня за собой. Простыня соскользнула вниз, и я увидела, что он снова тверд и готов.
Я почти засмеялась:
– Ты когда-нибудь угомонишься?
– Никогда. – Его лицо посерьезнело и немного утратило нежность. – Ты – первая женщина, с которой я могу быть близок и не бояться при этом.
– О чем ты?
– Королева умеет пугать, Мередит, и любит покорных мужчин. Я не доминантен, но ее идея секса не доставляет мне удовольствия.
Я наклонилась и очень нежно его поцеловала.
– Мы порой делаем довольно жесткие вещи.
Он вдруг крепко прижал меня к себе.
– Нет, Мередит, не так. Ты меня никогда не пугаешь. – Он сжимал меня, и я расслабилась в его объятиях, позволила себя обнимать. Едва ли не слишком крепко. Это было почти больно.
Я гладила его бока и спину, куда доставали руки, пока он не начал успокаиваться. Он перестал сжимать меня с такой устрашающей силой. Всего пару дней назад я подумывала о том, чтобы отослать Никку домой, потому что не хотела, чтобы он стал королем. Он не смог бы быть королем, и дело тут не в том, может ли он зачинать детей.
Я обнимала его, нежно гладила, пока его внезапный испуг не отступил. Как только он слегка успокоился, он снова потянулся ко мне, и я отдалась его рукам, его губам, его телу. Я понадеялась, что король Таранис не позвонит в самый интересный момент.
Занятия любовью стерли остатки боли из глаз Никки. Мне нужно было увидеть, как эти карие глаза смотрят на меня с улыбкой и только с улыбкой. Мы почти заканчивали, когда из ванной появился Рис с полотенцем в руках. Он тихо ругнулся.
– Присоединиться уже поздно?
– Поздно, – сказала я и поцеловала Никку в последний раз – на прощание. – И вообще я иду в душ. Моя очередь.
Я сползла с кровати и упорхнула в ванную, пока Никка не успел возразить. Они оба засмеялись, и я смеялась тоже, уходя. Можно ли лучше начать день?

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒