322 год до н. э 1 страница

Когда-то Александр пощадил сдавшихся без сопротивления исаврийцев, приказав им разрушить крепость, из которой они совершали грабительские набеги на всех соседей, и впредь жить своим трудом. За время его долгого отсутствия они убили поставленного над ними сатрапа и взялись за старое. На сей раз нечистая совесть, а может, также и то, что Пердикка внушал им меньше доверия, чем Александр, подвигли их ожесточенно защищать свое гнездо в скалах вплоть до ужаснувшего многих конца. После падения внешних укреплений они заперли все добро вместе с женами и детьми в домах, подожгли дерево стен и солому крыш, а затем под адский рев пламени устремились на македонские копья.

Почти полтора десятилетия военных походов сделали Пердикку практически нечувствительным в этом плане, через пару дней детали всей этой истории можно будет и посмаковать, но на сегодня ему с лихвой хватило отвратительного зловония сгоревшей плоти, все еще висевшего в воздухе, и он с радостью воспринял известие, что внизу в лагере его ждет курьер. Брат Пердикки и первый помощник Алкета, тоже закаленный воин, вполне мог сам присмотреть за поисками полурасплавленного золота и серебра. Шлем от жара стал обжигающе-горячим. Пердикка стащил его с головы и вытер вспотевший лоб.

Из царской кожаной и разрисованной гербами палатки вышел Филипп.

— Ну как, мы победили? — спросил он.

Филипп настоял на том, чтобы его нарядили в панцирь и наголенники. Во времена Александра он, следуя за войском, носил обычное платье, но сейчас, став царем, понял, что вправе сменить его на доспехи. Собственно говоря, Арридей всегда рвался в бой, однако он привык к послушанию еще при брате и никогда не пытался проявить своеволие, зная, что драться ему все равно не дадут.

— Ты весь в крови, — заметил царь. — Тебе нужно показаться лекарю.

— Мне нужно искупаться.

Бывая наедине с правителем, Пердикка обходился без церемоний. Удовлетворив любопытство Филиппа, он удалился в свою палатку, умылся, переоделся и велел привести гонца.

Вид того вызвал у него удивление. Доставленное послание было немногословным, формальным, зато сам курьер явно мог рассказать многое. Крепкий седой ветеран, потерявший большой палец в битве при Гавгамелах, уже разменял седьмой десяток и вдобавок принадлежал к довольно знатному роду.

Таких, скорее, избирают на роль посланников, а не обычных гонцов.

Изображая довольство, сдобренное вполне обоснованными опасениями, Пердикка перечитал письмо, чтобы выиграть время для размышлений.

Дочь Филиппа и сестра Александра Клеопатра приветствует Пердикку, регента азиатских царств…

После традиционных пожеланий благополучия и процветания в послании коротко упоминалось об их родстве, о его выдающемся служении Александру и высказывалось предположение о необходимости встречи для обсуждения дел, «касающихся благоденствия всей Македонии». Правда, какие именно это дела, оставалось не ясным. Однако последняя фраза явно давала понять, что царица уже выехала из Додоны.

Посланник с показной небрежностью вертел в руках кубок с вином. Пердикка прочистил горло.

— Могу ли я надеяться, что меня милостиво воспримут, если я осмелюсь просить руки досточтимой госпожи Клеопатры?

Посланник подтвердил его догадку благосклонной улыбкой.

— Пока у нас есть царь, избранный лишь македонцами, пребывавшими в Азии. Однако оставшиеся на родине воины, вероятно, предпочтут сделать свой выбор.

Несмотря на завершившийся победой день, Пердикка испытывал полнейшее опустошение. Возвращаясь в лагерь, он мечтал принять ванну, отдохнуть, выпить вина и вовсе не был готов вот так ни с того ни с сего давать кому-то скоропалительное согласие воссесть на трон Македонии. После многозначительной паузы он произнес с определенной долей сухости:

— Такое счастье превозошло бы самые смелые мои ожидания. Я боюсь только, что она все еще оплакивает Леонната.

Ветеран, успевший до прихода Пердикки, благодаря радушию лагерного распорядителя, изрядно нагрузиться вином, поудобнее устроился в кресле. Вино было разбавлено лишь каплей воды, но сейчас Пердикке как раз и требовалось хватить чарку покрепче. Как солдату с солдатом. Дипломатия может и подождать.

— Могу сказать тебе, командир, чего стоил тот выбор царицы. В детстве ей оказали услугу, и она это запомнила. Как-то раз, будучи еще мальчишкой, Леоннат залез на дерево, чтобы достать ее кошку. Ты же знаешь, каковы женщины.

— А в итоге, я полагаю, они не сошлись характерами?

— Не сошлись. Вернувшись из Азии, он отправился на юг усмирять греков, но успел только собрать свои войска в Македонии и дойти до восставшей крепости. Ему не повезло, он погиб, так и не узнав, что мы победили.

— Жаль. Я слышал, он дрался, пока мог стоять. Отважный был воин, но едва ли в царях это главное.

— Однако она уже вполне смирилась с утратой, — напрямик заявил старый вояка. — Так говорят все, кто знает ее. Жизнь с ним кажется ей теперь наваждением. Госпожа Клеопатра быстро оправилась от горя. К счастью у нее есть возможность подумать о более достойном женихе. — Он вновь осушил свой кубок. Пердикка не преминул тут же наполнить его. — О командир, если бы она видела тебя при Гавгамелах!

Восклицание незамедлительно увлекло обоих в пучину воспоминаний о славной битве. Когда они вновь вернулись к насущным проблемам, Пердикка сказал:

— Мне думается, главное в том, что ей хочется избавиться от опеки Олимпиады.

Раскрасневшийся и разомлевший от вина посланец с грохотом поставил кубок и облокотился на стол.

— Командир! Между нами, ее матушка — подлинная горгона. Она буквально сжирала бедняжку по кусочкам, пока не прибрала к рукам все дела в ее доме, не говоря уже обо всем царстве. Не то чтобы Клеопатре недостает силы духа, но ей трудно, ох как трудно одной, без мужской поддержки противиться своей родительнице. Та окружила себя преданными молоссианами, которые почитают ее как царицу. В сущности, она и является царицей. И выглядит царственно, и внушительности ей не занимать. К тому же она — мать Александра.

— О да! Значит, Клеопатра намерена оставить ей Додону, а сама хочет выдвинуть претензию на Македонию?

— Она же дочь Филиппа.

Пердикка, быстро сообразивший, что к чему, заметил:

— Покойный правитель Додоны оставил ей сына.

У него не было никакого желания опекать пасынка.

— Он получит наследство на родине, его бабка присмотрит за этим. Поговорим о Македонии. Конечно, не было случая, чтобы женщина правила македонцами. Однако дочь Филиппа, вышедшая замуж за человека царского рода, который уже фактически правит как царь… — Вдруг, вспомнив о чем-то, ветеран схватился за висевший на поясе кошель и вытащил из него плоский предмет, завернутый в богато расшитую шерстяную тряпицу. — Госпожа просила передать тебе это, понимая, что прошло много лет с тех пор, как ты видел ее.

То был портрет, искусно нанесенный восковыми красками на деревянную плашку. Даже с учетом некоторой шаблонности, сглаживающей индивидуальные черты и изъяны, было очевидно, что на портрете изображена дочь Филиппа. Густые волосы, широкие, взлетающие вверх брови и решительный твердый подбородок одержали победу над пресной попыткой художника угодить всем и вся. Пердикка вспомнил, что Клеопатра на пару лет моложе Александра — значит, сейчас ей чуть больше тридцати.

— Царственная и весьма привлекательная особа, — произнес он вслух. — Она сама по себе уже подарок, даже без царства.

Выигрывая время, он продолжал нахваливать Клеопатру. Опасность была велика. Александр давно приучил его к взвешенным и обдуманным действиям.

— Ладно, — сказал он наконец. — Все это надлежит серьезно обдумать. Да и госпоже Клеопатре нужно, очевидно, нечто большее, чем простое согласие. Однако для таких размышлений требуется свежая голова. Сегодня за ужином я сообщу всем, что ты привез письмо от Олимпиады. Она вечно кому-нибудь пишет.

— Я привез и его. Она одобряет эту идею, как ты можешь догадаться.

Пердикка, отложив новый более увесистый свиток в сторону, крикнул управляющего и велел ему подыскать жилье для гостя, а сам, оставшись в одиночестве, облокотился на грубый походный стол и устало обхватил руками голову.

В таком виде Пердикку и застал его брат Алкета, он вошел в палатку следом за слугами, притащившими два полных мешка с грязными погромыхивающими трофеями: хорошо подкопченными кубками, перстнями, кольцами, ожерельями и самыми разнообразными серебряными и золотыми монетами. Исаврийцы успели награбить немало. Рабы удалились, а Алкета принялся показывать Пердикке добычу, но его раздосадовала мрачная отрешенность брата.

— Не слишком ли ты расчувствовался? — спросил он. — Ты же был с Александром в Индии, вспомни, как маллы едва не убили его. Тебе давно пора стать более толстокожим.

Пердикка раздраженно скривился.

— После поговорим. Ты не видел, вернулся ли уже в лагерь Эвмен? Разыщи его, мне необходимо увидеться с ним безотлагательно, а вымыться и поесть он успеет попозже.

Через весьма короткое время появился чисто умытый, причесанный и переодетый Эвмен. Когда его позвали к Пердикке, он в своей палатке уже вспоминал вслух события дня. Все им сказанное тут же записывал Иероним, юный ученик, составлявший под его руководством хронику происходящего. Стройный и подтянутый Эвмен отлично окреп и загорел в этом военном походе; вскоре ему предстояло путешествие на север, в Каппадокию, где он должен был приступить к управлению новой сатрапией. Спокойно поприветствовав регента, грек с сосредоточенным видом устроился напротив него и внимательно прочел послание, подброшенное ему Пердиккой. В конце он позволил себе слегка приподнять брови.

Оторвав взгляд от свитка, Эвмен спросил:

— Так что же она предлагает? Регентство или трон?

Пердикка прекрасно понял вопрос. Он подразумевал: «Так что же ты собираешься предпринять? »

— Регентство. Иначе разве стал бы я тебя тревожить?

— Леоннат потревожил, — напомнил Эвмен. — А потом решил, что я слишком много знаю.

Фактически ему едва удалось тогда спасти свою жизнь, во всеуслышание объявив о своей преданности отпрыску Александра.

— Леоннат вел себя как дурак. Македонцы могли бы перерезать ему глотку, да и меня прикончили бы, попытайся я усомниться в правах Александрова сына. Когда он вырастет, они, возможно, посадят его на трон, ну и ладно. Но в нем течет и бактрийская кровь. Со временем мальчик может утратить их благорасположение. Поживем — увидим. А до тех пор, лет по меньшей мере пятнадцать, я буду царем во всем, кроме титула. По-моему, такому предложению можно только порадоваться.

— Тебе — да, — решительно сказал Эвмен. — Но вот Антипатр вряд ли будет в восторге.

Пердикка откинулся на спинку скрепленного кожаными ремнями походного стула и вытянул длинные ноги.

— В том-то и загвоздка. Что ты мне посоветуешь? Как мне быть с Никеей?

— Жаль, — уронил грек. — Жаль, что Клеопатра не прислала это письмо на пару месяцев раньше. — Он погрузился в Размышления, словно математик, ищущий подступы к очередной теореме. — Никея уже тебе не нужна. Но обручальные Дары ей послать стоит. Все-таки она дочь регента. И она уже еДет к тебе.

— Зря я поторопился посвататься к ней. Вокруг царил такой хаос, и мне подумалось, что неплохо бы обзавестись союзниками, пока есть возможность. Александр никогда не связал бы вот так себе руки. Он женился только в своих интересах.

Редкая для Пердикки самокритичность. Должно быть, он не на шутку обеспокоен, подумал Эвмен. Он рассеянно повертел в руках свиток. Пердикка заметил, что даже ногти секретаря были безукоризненно вычищены.

— Да, Антипатр забрасывает своих дочерей, точно рыболов — приманку.

— Допустим, я польстился на эту приманку. И что дальше? — задумчиво спросил Пердикка.

— Ты только заглатываешь наживку. Но крючок еще не вспарывает тебе чрево. Тут надо подумать.

Эвмен поджал ровные тонкие губы. Даже в походе он ежедневно и тщательно брился. Вскоре, подняв глаза, он решительно заявил:

— Бери Клеопатру. Не медли. Вышли эскорт навстречу Никее, сообщи ей, что ты занемог от раны, будь вежлив, но убеди ее пока вернуться домой. Действуй немедленно, чтобы Антипатр не успел развернуться. Если он пронюхает, что рыбка может сорваться с крючка, то ты даже не поймешь, где и когда тебя возьмут за жабры.

Пердикка закусил губу. Сказанное звучало достаточно убедительно, вероятно, именно так поступил бы и Александр. Если не брать в расчет то, что Александр никогда не оказался бы в таком положении. Кроме того, сомнения переборчивого жениха подпитывала одна тревожная мысль: Эвмен ненавидел Антипатра. Македонский регент третировал грека с тех самых пор, как тот стал младшим придворным секретарем, позже обласканным Филиппом за живой и гибкий ум. Старый македонец имел стойкое предубеждение против изнеженных» ненадежных и хитроумных южан. Преданность Эвмена и его отличные военные хроники не имели для него никакого значения. Даже когда в Азии Александр назначил грека своим главным секретарем, хтипатр зачастую старался действовать в обход его канцелярии. Раздосадованный этим Александр в конце концов даже повелел, чтобы тот направлял ему письма только через Эвмена.

И сейчас, когда Пердикке посоветовали сжечь все корабли, он заколебался. Старые распри, сказал он себе, порой мешают даже мудрецам мыслить здраво.

— Да, — ответил он самым сердечным тоном. — Ты прав. Я напишу Клеопатре и завтра же отправлю посланника.

— Лучше бы передать все на словах. Письма иногда попадают не в те руки.

— Но я, скорее всего, сообщу ей, что уже женат на Никее. Это будет правдой, когда послание дойдет до нее. Я попрошу Клеопатру подождать, пока смогу пристойным образом получить свободу. А до тех пор предоставлю в ее распоряжение дворец в Сардах и предложу считать нас тайно обрученными. Это даст мне простор для маневра.

Пристальный взгляд Эвмена подтолкнул его к дополнительным оправданиям.

— Если бы меня заботил один Антипатр… Но мне не нравятся слухи, доходящие из Египта. Птолемей набирает там большое войско. Достаточно одного ловкого хода, чтобы превратить его сатрапию в царство, и тогда вся империя распадется на части. Нам надо малость повременить и выяснить, что он творит.

* * *

Мягкие лучи зимнего солнца, проникая через поддерживаемое колоннами окно, озаряли небольшой приемный зал. Птолемей обосновался в красивом особняке, практически маленьком дворце, выстроенном для себя предыдущим правителем, которого он казнил за притеснение местного населения. С пологого холма открывался прекрасный вид на чистые прямые улицы города с величественными общественными зданиями, камень их светлых, еще не побитых временем стен украшали живописные фрески и позолота. Новые пристани и набережные обрамляли гавань; подъемники и подмости обегали пару почти законченных храмов. Их строительство начал еще Александр. Храм же, пока далекий от завершения, но обещавший стать самым великолепным, поднимался прямо на берегу, там он будет радовать своим видом прибывающие в порт корабли.

Утро у Птолемея выдалось многотрудное, но приятное. Он побеседовал с главным архитектором города Дейнократом о скульптурном оформлении храмов, выслушал отчеты нескольких инженеров, заменявших загрязненные нечистотами каналы крытыми водостоками, и принял номархов, которым дал право вновь самим собирать налоги. Это примерно вдвое уменьшало налоговый гнет, каким обременил местных жителей его алчный предшественник. Он, видно, решил, выполняя поставленные перед ним Александром задачи, заодно и обогатиться, обложив египтян повышенными поборами и, соответственно, вынуждая их гнуть спину от зари до зари. Те неустанно трудились на вымогателя под угрозой уничтожения священных крокодилов, чьи места обитания в случае неуплат было обещано пустить под строительство новых зданий. (В итоге именно так негодяй бы и поступил, выжав из несчастных туземцев все соки. ) Более того, весь этот произвол творился от имени Александра, что Птолемея окончательно разъярило, и он прошелся по всем приспешникам получившего по заслугам правителя подобно всепоглощающему огню. Эти действия снискали ему всенародную славу и помогли вернуть любовь египтян.

Сейчас он занимался вербовкой. Отдавая ему во владение эту сатрапию, Пердикка разрешил держать в Александрии только две тысячи воинов. Прибыв на место, Птолемей обнаружил почти взбунтовавшийся гарнизон, солдатам которого постоянно задерживали жалованье, отчего их служебное рвение резко упало. Теперь все изменилось. Александр не считал Птолемея самым блестящим из военачальников, но всегда высоко ценил его надежность, сообразительность, смелость и преданность, а главное, то, что он неусыпно заботился о своих подчиненных. До того как Александр принял на себя командование войсками, Птолемей сражался под началом Филиппа; эти два великих стратега многому научили его. Верный слову, достаточно вежливый и привлекательный, он мало уделял внимания личному благоустройству. Не прошло и года, как тысячи деятельных ветеранов, обосновавшихся в Александрии, стали проситься обратно на службу, а сейчас уже новые добровольцы спешили к нему как по суше, так и по морю.

Птолемей не позволил такому взрыву популярности воспламенить его собственные амбиции. Он знал свой шесток и вовсе не собирался обременять себя лишней ношей. Получив желанные владения, он был вполне доволен и намеревался лишь удерживать их под рукой. Ну разумеется, при удачном раскладе горизонты можно бы и расширить, но лишь слегка. Его солдаты были прилично обучены и получали хорошее жалованье и кормежку.

— Ба, неужели передо мной сам Менандр! — сердечно воскликнул он, увидев последнего посетителя. — Мне казалось, ты где-то в Сирии. Что ж, здешним горам не сравниться с неприступными согдийскими скалами, где не гнездятся и птицы. На них ты запросто влезешь даже и без веревки.

Бывалый воин, признанный герой знаменитого штурма, радостно усмехнулся, почувствовав, что после года мучительной неопределенности прибыл наконец туда, куда нужно. Встреча порадовала обоих. После его ухода Птолемей решил передохнуть и прошел в свой кабинет. Его управляющий, на Редкость благоразумный и услужливый египтянин, осторожно поскребся в дверь.

' Мой повелитель, — пробормотал он, — из Вавилона прибыл тот евнух, о котором вы говорили.

Сломанный нос на грубом лице Птолемея, подобно носу гончего пса, тут же почуял запах добычи.

— Я приму его здесь, — сказал он.

В ожидании гостя он удобно расположился в уютной, прохладной комнате, обставленной в греческом стиле. И вскоре Багоас предстал перед ним.

Птолемей увидел перед собой знатного перса в неброском дорожном облачении, разумно экипированного портупеей, оттянутые прорези которой свидетельствовали об оставленном у охраны оружии. Евнух успел отрастить умеренной длины шевелюру, прикрытую сейчас круглой войлочной шапочкой. В общем, Багоас выглядел красивым, стройным, не лишенным изысканности мужчиной неопределенного возраста. Птолемей прикинул, что ему уже должно быть где-то около двадцати четырех лет.

С подобающим изяществом Багоас преклонил колени перед сатрапом, а его пригласили присесть и предложили вина, припасенного для дневного отдохновения. Памятуя о хороших манерах, Птолемей степенно поинтересовался, не сказались ли тяготы путешествия на здоровье гостя; он отлично знал, что с персами лучше не поспешать. Очевидно, о той полуночной встрече в райском уголке вавилонского сада тоже не стоило упоминать без особой необходимости: следовало соблюдать этикет. Как ему помнилось, в былые времена Багоаса отличали безграничные запасы тактичности.

Только после целой цепи учтивых фраз Птолемей счел возможным спросить:

— Какие новости?

Багоас отставил в сторону кубок с вином.

— Его отправят из Вавилона примерно через два месяца, считая с этого дня.

— А эскорт? Кто им будет командовать?

— Ариба. Никто не оспаривал его права.

Птолемей вздохнул с явным облегчением. Перед походом на юг он предложил поручить этому командиру разработку проекта и присмотра за сооружением погребальной лодки, упомянув о его обстоятельности и опытности. Арибе уже приходилось по велению Александра курировать возведение нескольких важных гробниц, и он умело руководил мастерами. Не было упомянуто лишь о том, что в Индии Ариба служил под началом Птолемея и что между ними сложились самые теплые отношения.

— Для вящей уверенности я выждал какое-то время, — продолжил Багоас. — Он нужен им. На случай, если в дороге придется ремонтировать лодку.

— Ты добрался сюда на редкость быстро.

— Я поднялся вверх по Евфрату, а потом на верблюдах доехал до Тира. Дальше морем. В общей сложности — сорок дней.

— После короткого отдыха сможешь ли ты до выступления сопровождающего царя каравана опять попасть в Вавилон?

— Да, с божьего соизволения. Но так и так погребальный кортеж в лучшем случае доползет до побережья месяца через три. Перед ним, выравнивая дорогу, двинется отряд рабочих. Ариба прикинул, что они смогут преодолевать по десять миль в день на равнинных участках и по пять на холмистых при условии, что тянуть лодку будут шестьдесят четыре мула. Для переправы из Азии во Фракию намечено навести мост через Геллеспонт.

Исчез тихий безумец, скрывавшийся от мирских горестей в маленьком домике вавилонского парка. Багоас говорил с сосредоточенностью человека, нашедшего свое призвание. После долгого путешествия перс выглядел стройным, окрепшим.

— Значит, ты видел ладью? — спросил Птолемей. — Она Достойна Александра?

Багоас задумался.

Да, они сделали все, что в человеческих силах.

Ариба, должно быть, превзошел самого себя, подумал Птолемей.

— Давай-ка подойдем к окну. Там есть кое-что интересное для тебя.

Он показал на храм, строящийся на берегу. Голубоватое море под выцветшими небесами плескалось за незаконченной колоннадой.

— Там будет его гробница.

Сдержанное лицо евнуха на мгновение озарилось светом лучистых широко распахнувшихся глаз. Именно так, по воспоминаниям Птолемея о былой жизни, этот мальчик смотрел на Александра, когда тот проезжал мимо него на триумфальных парадах.

— Ее должны закончить через год. Жрецы Амона хотели отвезти его в Сиву. Они заявили, что он сам того пожелал бы. Но подумав, я решил, что его место все-таки здесь.

— Если бы они, господин, увидели его ладью, то и думать забыли бы о таком путешествии. Как только колеса войдут в песок, даже слонам не удастся выволочь ее оттуда… А здесь строится прекрасный храм. Рабочие, видимо, трудятся на совесть, раз успели сделать так много.

Птолемей понимал, что Багоасу понадобится время, чтобы смириться с очередным его сообщением. Он мягко сказал:

— Строительство начали еще до меня. Александр лично одобрил проект. Этот храм он приказал возвести для Гефестиона. Он не представлял, как скоро такое сооружение может понадобиться ему самому.

Взгляд Багоаса вновь обратился к вечности. Он молча взирал на залитые солнцем стволы колонн. Потом спокойно произнес:

— Гефестион подарил бы ему свою гробницу. Он все, что угодно, готов был сложить к его ногам.

За исключением собственной гордости, подумал Птолемей. Именно поэтому Александр понимал его как самого себя. Но такое взаимопонимание сложилось между ними лишь потому, что их дружба зародилась в далеком детстве. Вслух он сказал:

— Многие с радостью пригласили бы погостить Александра даже посмертно. Итак, теперь давай обсудим наши дальнейшие действия.

Подойдя к столу, он откинул серебряную застежку шкатулки с документами.

— Я дам тебе в дорогу вот это письмо и достаточно денег. Свиток не стоит передавать в Вавилоне. Никого не удивит, что ты захочешь сопроводить караван. Не предпринимай ничего, пока процессия не достигнет Фапсака — оттуда уже недалеко до границы сирийской сатрапии, — и только тогда вручи Арибе письмо. Оно ни к чему его не обязывает. Там просто сказано, что я встречу кортеж в Иссе, чтобы почтить память Александра. Едва ли он подумает, что я прибуду один.

— Я позабочусь, — хладнокровно сказал Багоас, — чтобы он был готов к этому.

— Если заедешь в Вавилон, не потеряй там письмо. Иначе Пердикка может послать целый полк для охраны.

Не тратя понапрасну слов, Багоас просто улыбнулся.

— Ты отлично справился с поручением. А теперь скажи мне, не слышал ли ты что-нибудь о ребенке Роксаны? Мальчик, должно быть, уже ходит. Похож ли он на Александра?

Багоас лишь слегка приподнял тонкую бровь.

— Сам я не видел его. Но в гареме говорили, что он пошел в мать.

— Понятно. А как поживает царь Филипп?

— Отменно здоров. Ему позволили ездить на слоне, и теперь он совершенно счастлив.

Понятно. Хорошо, Багоас, ты заслужил мою благодарность и можешь отныне рассчитывать на меня. Когда отдохнешь, прогуляйся, посмотри город, он станет твоим домом.

Воспитанный при дворе Дария, Багоас отвесил изящный низкий поклон, каким знатные люди обыкновенно выказывают свое почтение вышестоящим персонам, и удалился.

Позднее, когда солнце уже клонилось к западным пескам, он направился к строящемуся храму. Набережная стала излюбленным местом прогулок александрийцев, которые зачастую останавливались перед стройкой, чтобы посмотреть, как она продвигается. Там проводили свободное время македонские и египетские солдаты, купцы и ремесленники из Греции и Лидии, из Тира и Иудеи, а также с Кипра. Женщины прохаживались с детьми, гетеры подмигивали торговцам. Толпа, однако, собиралась не слишком большая; город был еще молодой.

Работавшие на строительстве каменотесы уже складывали инструменты в плетеные тростниковые сумки, их сменили ночные стражники, обремененные корзинками с едой и теплыми плащами. Со стоявших у причалов кораблей люди сходили на берег; корабельная охрана на бортах зажгла факелы, и их смолистый запах поплыл над водой. Сгустились сумерки, на храмовой колоннаде загорелся светильник, установленный на высокой стойке. Подобную стойку помещали возле шатра Александра в Азии, чтобы показать, где находится командующий.

Гуляющие начали разбредаться по домам; вскоре на набережной никого не осталось, кроме стражников и одного молчаливого путешественника из Вавилона. Багоас смотрел на дом Гефестиона, в котором станет вечно гостить Александр. Вполне достойный гость и желанный хозяину, а все остальное уже не имеет значения. Что было, то было, и оно останется неизменным навеки. Когда Александр испустил последний вздох, Багоас понял, кто будет ждать его за рекой. Именно поэтому он не покончил счеты с жизнью; ему пока не следовало мешать их воссоединению. Но Александр никогда не был неблагодарным, никогда не отвергал ничьей любви. Однажды, когда закончится срок преданного земного служения Багоаса, его примут с радостью, как бывало всегда.

Он повернул назад к дворцовой гостинице, уже озаренной светильниками. Здесь Александру окажут подобающие почести. А самому ему больше ничего и не нужно.

* * *

В поместье покойного царевича Аминты Кинна и Эвридика укорачивали друг дружке волосы. Они готовились к путешествию. До границ Македонии было решено добираться в мужском платье.

Регент Антипатр осаждал неприступные крепости в горах Этолии, где еще тлели последние угли греческого мятежа. Он отправился туда с большей частью своих войск. Момент был удачным.

— Вот так достаточно, — сказала Кинна, отступая назад с ножницами. — Многие юноши носят волосы такой длины, с тех пор как Александр ввел их в моду.

Ни одна из них не согласилась бы обстричься совсем уж коротко; густые, волнистые волосы каждой, закрывая уши, спускались по шее к плечам. Призванная служанка явилась убрать остриженное. Эвридика, успевшая уложить дорожные сумки, подошла к угловой оружейной стойке и выбрала пару любимых метательных копий.

— Вряд ли нам выпадет случай попрактиковаться в дороге.

— Будем надеяться, — сказала Кинна, — что этого не случится.

— Разбойники наверняка побоятся напасть на отряд из десяти человек. — Они брали с собой охрану из восьми слуг. Дочь мельком глянула на мать и добавила: — А ты не боишься Олимпиады?

— Нет, она слишком далеко, и, когда до нее дойдут слухи о нашем отъезде, мы уже будем в Азии.

Эвридика вновь посмотрела на нее.

— Мама, зачем тут все это?

Кинна направилась к дочери. Настойках, столах и полках лежали семейные сокровища: наследство ее покойного мужа, Доставшееся ему от царственного отца, и остатки ее собственно приданого. Царь Филипп устроил дочери пышную свадьбу, не скупясь на подарки. Она размышляла, что же взять с собой — в это рискованное путешествие. Дочке, конечно, не следует ехать ко двору с пустыми руками, но…

— Мама, тебя что-то тревожит. Может быть, ты волнуешься из-за того, что долго нет вестей от Пердикки?

— Да. Мне это не нравится.

— Как давно ты писала ему?

— Я ничего не писала. Это он любитель сочинять письма.

Повернувшись к полке, она взяла серебряный кубок.

— По-моему, ты что-то от меня скрываешь. Я уверена в этом. Почему Антипатр против нашего приезда? Неужели они собираются выбрать другого царя?.. Мама, не притворяйся, что не слышишь меня. Я уже не ребенок. Если ты тут же не скажешь всю правду, я вообще никуда не поеду.

Кинна повернулась к дочери, выражение ее лица еще несколько лет назад предвещало бы порку. Но сейчас высокая крепкая девушка неколебимо гнула свое.

Кинна поставила на место кубок с вырезанной на нем сценой охоты на вепря. Она закусила губу.

— Отлично, рано или поздно ты и сама бы все вызнала, но, наверное, чем раньше, тем лучше. Александр честно сказал мне, что это чисто формальная свадьба. Он предложил тебе богатство и титул, и я полагаю, что после торжеств ты могла бы ко всеобщему удовольствию отбыть домой.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒