Xаруки Мураками. 9 страница

– Хорошо. Едем.

Подозвав парня, который был в клубе за распорядителя, я сказал, что ухожу, и попросил его сделать, что положено, когда заведение закроется, – опечатать кассу, разобрать счета и положить выручку в банковскую ячейку, куда у нас был доступ и ночью. Проинструктировав его, сходил домой за «БМВ», который стоял в подземном гараже. Из ближайшего автомата позвонил жене и сообщил, что еду в Хаконэ.

– Прямо сейчас? – удивилась она. – В Хаконэ? В такое время?

– Мне обдумать кое-что надо.

– Сегодня, выходит, уже не вернешься?

– Скорее всего, нет.

– Извини, Хадзимэ. Я долго думала и поняла, что глупость сделала. Ты был прав. Акции я продала, все. Приходи домой, хорошо?

– Юкико, я на тебя не сержусь. Совершенно. Забудь ты об этом. Просто я хочу подумать. Мне нужен всего один вечер.

Жена довольно долго молчала, пока наконец я не услышал:

– Хорошо. – Ее голос показался мне страшно усталым. – Поезжай. Только будь осторожен за рулем. Дождь идет.

– Буду.

– Знаешь, я что-то запуталась, – говорила Юкико. – Я тебе мешаю?

– Совершенно не мешаешь, – отозвался я. – Ты тут ни при чем. Скорее, дело во мне. И не переживай, пожалуйста. Мне просто подумать хочется. Вот и все.

Я повесил трубку и поехал к бару. Похоже, все это время Юкико думала о нашем разговоре за обедом, прокручивала в голове, что нами было сказано. Я понял это по ее голосу – такому усталому и растерянному, – и на душе стало тошно. Дождь все лил, не переставая. Я открыл Симамото дверцу машины.

– Ты никому звонить не будешь? – спросил я.

Она молча покачала головой и, повернувшись к окну, прижалась лицом к стеклу, как тогда, когда мы возвращались из Ханэды.

Дорога до Хаконэ была свободна. В Ацуги мы съехали с «Томэя» [24]и по местному хайвею помчались в сторону Одавары. Стрелка спидометра колебалась между 130 и 140. Дождь временами превращался в настоящий ливень, но это была моя дорога – я ездил по ней множество раз и знал каждую извилину, каждый уклон и подъем. За всю дорогу мы едва обменялись несколькими фразами. Я тихо включил квартет Моцарта и сосредоточился на дороге. Симамото, не отрываясь, смотрела в окно, погруженная в свои мысли, и изредка поглядывала в мою сторону. Под ее взглядом у меня начинало першить в горле. Чтобы унять волнение, мне пришлось несколько раз сглотнуть слюну.

– Хадзимэ, – заговорила Симамото, когда мы проезжали Кодзу. – Что-то ты не очень джаз слушаешь. Только у себя в клубе, да?

– Правда. Почти не слушаю. Классику предпочитаю.

– Что так?

– Потому, наверное, что джаза на работе хватает. Чего-то другого хочется. Классики или рока... Но не джаза.

– А жена твоя что слушает?

– Ей как-то музыка не очень. Что я слушаю – то и она. Даже не помню, чтобы она пластинки заводила. По-моему, она и проигрывателем пользоваться не умеет.

Симамото протянула руку к коробке с кассетами и достала пару штук. На одной из них были детские песенки, которые мы распевали с дочками по дороге в детсад, – «Пес-полицейский», «Тюльпан»... Она с удивлением, как на диковину, посмотрела на кассету с нарисованным на ней Снупи.

– Хадзимэ, – помолчав продолжала она, переведя взгляд на меня. – Вот ты рулишь, а я думаю: сейчас бы взять и крутануть руль в сторону. Мы тогда разобьемся, да?

– На скорости 130 – наверняка.

– Ты не хотел бы вот так умереть вместе?

– Не самый лучший вариант, – рассмеялся я. – И потом, мы еще пластинку не послушали. Мы же за этим едем, правильно?

– Ладно, не буду. Иногда лезет в голову всякая чушь.

Ночи в Хаконэ стояли прохладные, хотя было только начало октября. На даче я включил свет и зажег газовую печку в гостиной. Достал из шкафа бокалы и бутылку бренди. Скоро в комнате стало тепло, мы уселись вместе на диван, как когда-то, и я поставил пластинку Ната Кинга Коула. Огонь из печки отражался в бокалах красноватыми отблесками. Симамото сидела, подобрав под себя ноги, одна рука лежала на спинке дивана, другая – на коленях. Все, как прежде. В школе она стеснялась показывать свои ноги, и эта привычка осталась до сих пор – даже после операции. Нат Кинг Коул пел «К югу от границы». Как давно я не слышал эту мелодию...

– В детстве, когда я ее слушал, мне страшно хотелось узнать, что же такое находится там, к югу от границы.

– Мне тоже, – сказала Симамото. – Знаешь, как меня разочаровало, когда я выросла и прочитала слова песни по-английски. Оказалось, он просто о Мексике поет. А я думала, там что-то такое...

– Какое?

Симамото провела рукой по волосам, собирая их на затылке.

– Не знаю. Что-то очень красивое, большое, мягкое.

– Что-то очень красивое, большое, мягкое, – повторил я. – Съедобное?

Она расхохоталась, блеснув белыми зубками:

– Вряд ли.

– Ну, а потрогать-то можно хотя бы?

– Может быть.

– Опять может быть!

– Что ж поделаешь, раз в мире так много неопределенности, – ответила Симамото.

Я протянул руку к спинке дивана и дотронулся до ее пальцев. Я так давно не прикасался к ней – с того самого дня, когда мы улетали в Ханэду из аэропорта Комацу. Ощутив мое прикосновение, она подняла на меня глаза и тут же опустила.

– К югу от границы, на запад от солнца, – проговорила Симамото.

– А на запад от солнца – там что?

– Есть места. Ты слыхал о такой болезни – сибирская горячка?

– Не приходилось.

– Я когда-то о ней читала. Давно. Еще в школе, классе в восьмом-девятом. Не помню только, что за книжка... В общем, ею болеют в Сибири крестьяне. Представь: вот ты крестьянин, живешь один-одинешенек в этой дикой Сибири и каждый день на своем поле горбатишься. Вокруг – никого, насколько глаз хватает. Куда ни глянь, везде горизонт – на севере, на востоке, на юге, на западе. И больше ничего. Утром солнце на востоке взойдет – отправляешься в поле; подойдет к зениту – значит, перерыв, время обедать; сядет на западе – возвращаешься домой и спать ложишься.

– Да, не то что бар держать на Аояма.

– Да уж, – улыбнулась Симамото и чуть наклонила голову. – Совсем не то. И так каждый день, из года в год, из года в год.

– Но зимой в Сибири на полях не работают.

– Зимой, конечно, отдыхают, – согласилась она. – Зимой дома сидят, там тоже работы хватает. А приходит весна – опять в поле. Вот и представь, что ты такой крестьянин.

– Представил.

– И приходит день, и что-то в тебе умирает.

– Умирает? Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, – покачала головой Симамото. – Что-то такое... Каждый день ты видишь, как на востоке поднимается солнце, как проходит свой путь по небу и уходит на западе за горизонт, и что-то в тебе рвется. Умирает. Ты бросаешь плуг и тупо устремляешься на запад. На запад от солнца. Бредешь день за днем как одержимый – не ешь, не пьешь, пока не упадешь замертво. Это и есть сибирская горячка – hysteria siberiana.

Я вообразил лежащего на земле мертвого сибирского крестьянина и поинтересовался:

– Но что там, к западу от солнца? Симамото опять покачала головой.

– Я не знаю. Может, ничего. А может, и есть что-то. Во всяком случае – не то, что к югу от границы.

Нат Кинг Коул запел «Вообрази», и Симамото, как раньше, стала тихонько напевать:

Пуритэн ню'а хапи бэн ню'а бру

Итизн бэри ха'то ду

– Знаешь, – заговорил я, – когда ты куда-то пропала в последний раз, я столько о тебе думал. Почти полгода, каждый день, с утра до вечера. Пробовал заставить себя не думать, но ничего не вышло. И вот что я решил. Не хочу, чтобы ты опять уходила. Я не могу без тебя и не собираюсь снова тебя терять. Не хочу больше слышать: «какое-то время», «может быть»... Ты говоришь: какое-то время мы не сможем видеться, – и куда-то исчезаешь. И никому не известно, когда же ты вернешься. Никаких гарантий. Ты вообще можешь не вернуться, и что? Дальше жить без тебя? Я не выдержу. Без тебя все теряет всякий смысл.

Симамото молча смотрела на меня с все той же легкой, спокойной улыбкой, на которую не могло повлиять ничто. Но понять, что творится в ее душе, было невозможно. Бог знает, что скрывалось за этой улыбкой. Перед ней я на какое-то мгновение словно лишился способности чувствовать, лишился всех ощущений и эмоций. Перестал понимать, кто я такой и где я. И все-таки слова, которые надо было сказать, нашлись:

– Я тебя люблю. Правда. Так у меня ни с кем не было. Это что-то особенное, такого больше никогда не будет. Я уже столько раз тебя терял. Хватит. Я не должен был тебя отпускать. За эти месяцы я окончательно понял: я люблю тебя, не могу без тебя жить и не хочу, чтобы ты уходила.

Выслушав мою тираду, Симамото закрыла глаза. Наступила пауза. В печке горел огонь, Нат Кинг Коул пел свои старые песни. «Хорошо бы еще что-то сказать», – подумал я, но больше в голову ничего не приходило.

– Выслушай меня, Хадзимэ, – наконец заговорила Симамото. – Внимательно выслушай – это очень важно. Я уже тебе как-то говорила: серединка на половинку – такая жизнь не по мне. Ты можешь получить все или ничего. Вот главный принцип. Если же ты не против, чтобы все оставалось как есть, пусть остается. Сколько это продлится – не знаю; постараюсь, чтобы подольше. Когда я смогу, мы будем встречаться, но если нет – значит, нет. Я не буду являться по твоему зову, когда тебе захочется. Пойми. А если тебя это не устраивает и ты не хочешь, чтобы я опять ушла, бери меня всю, целиком, так сказать, со всем наследством. Но тогда и ты нужен мне весь, целиком. Понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – сказал я.

– И все же хочешь, чтобы мы были вместе?

– Это уже решено. Я все время думал об этом, пока тебя не было. И решил.

– Погоди, а жена как же? Дочки? Ведь ты их любишь, они тебе очень дороги.

– Конечно, люблю. Очень. И забочусь о них. Ты права. И все-таки чего-то не хватает. Есть семья, работа. Все замечательно, грех жаловаться. Можно подумать, что я счастлив. Но чего-то недостает. Я это понял год назад, когда снова тебя увидел. Что мне еще нужно в жизни? Откуда этот вечный голод и жажда, которые ни жена, ни дети утолить не способны. В целом мире только один человек может такое сделать. Ты. Только с тобой я могу насытить свой голод. Теперь я понял, какой голод, какую жажду терпел все эти годы. И обратно мне хода нет.

Симамото обвила меня руками и прильнула, положив голову на мое плечо. Она прижималась ко мне тепло и нежно.

– Я тоже тебя люблю, Хадзимэ. И всю жизнь только тебя любила. Ты не представляешь, как я люблю тебя. Я всегда о тебе думала – даже когда была с другим. Вот почему я не хотела, чтобы мы снова встретились. Чувствовала – не выдержу. Но не видеть тебя тоже было невозможно. Сначала мне просто хотелось тебя увидеть и все. Я думала этим ограничиться, но когда увидела, не могла не заговорить. – Ее голова по-прежнему лежала у меня на плече. – Я мечтала, чтобы ты меня обнял, еще когда мне было двенадцать. А ты не знал?

– Не знал, – признался я.

– И как же я хотела сидеть так с тобой, обнявшись, без одежды. Тебе, наверное, такое и в голову не приходило?

Я крепче прижал ее к себе и поцеловал. Симамото закрыла глаза и замерла. Наши языки сплелись, я ощущал под ее грудью удары сердца – страстные и теплые. Зажмурившись, представил, как в ее жилах бьется алая кровь. Гладил ее мягкие волосы, вдыхая их аромат, а она требовательно водила руками по моей спине. Пластинка кончилась, проигрыватель отключился и рычаг звукоснимателя автоматически вернулся на место. И снова лишь шум дождя наполнял комнату. Симамото открыла глаза и прошептала:

– Мы все правильно делаем, Хадзимэ? Я действительно тебе нужна? Ты в самом деле собираешься из-за меня все бросить?

– Да, я так решил, – кивнул я.

– Но если бы мы не встретились, ты жил бы спокойно – никаких хлопот, никаких сомнений. Разве нет?

– Может, и так. Но мы встретились, и обратного пути уже нет. Помнишь, ты как-то сказала: что было, того не вернешь. Только вперед. Что будет – то будет. Главное, что мы вместе. Вдвоем начнем все заново.

– Сними одежду, я хочу на тебя посмотреть, – попросила она.

– Ты что, хочешь, чтобы я разделся?

– Угу. Сними с себя все. А я посмотрю. Ты не против?

– Нет, почему же. Если ты так хочешь... – Я начал раздеваться перед печкой – снял куртку, тенниску, джинсы, майку, трусы. Она попросила меня встать голышом на колени. От охватившего меня возбуждения я весь напрягся, отвердел и в смущении стоял перед ней. Чуть отстранившись, Симамото рассматривала меня, а сама даже жакета не сняла.

– Чудно как-то, – рассмеялся я. – Что это я один разделся?

– Какой ты красивый, Хадзимэ, – проговорила она, подвинулась ближе, нежно сжала в пальцах мой пенис и прильнула к моим губам. Положив руки мне на грудь, долго ласкала языком соски, поглаживала волосы на лобке. Прижавшись ухом к пупку, взяла мошонку в рот. Зацеловала всего – с головы до пят. Казалось, она нянчится не со мной, а с самим временем – гладит его, ласкает, облизывает.

– Ты разденешься? – спросил я ее.

– Потом. Я хочу на тебя наглядеться, трогать, ласкать вволю. Ведь стоит мне сейчас раздеться – ты сразу на меня набросишься. Даже если буду отбиваться, все равно не отстанешь.

– Это точно.

– А я так не хочу. Не надо торопиться. Мы так долго шли к этому. Мне хочется сначала хорошенько рассмотреть твое тело, потрогать его руками, прикоснуться губами, языком. Медленно-медленно. Иначе я не смогу дальше. Ты, наверное, думаешь, что я чудачка, но мне это нужно, пойми. Молчи и не возражай.

– Да я совсем не против. Делай, как тебе нравится. Просто ты так меня разглядываешь...

– Но ведь ты мой?

– Конечно, твой.

– Значит, стесняться нечего.

– Нечего. Наверное, я еще не привык.

– Потерпи немного. Я так долго об этом мечтала, – говорила Симамото.

– Мечтала посмотреть на меня? Посмотреть, пощупать, а самой сидеть застегнутой на все пуговицы?

– Именно. Ведь я столько лет мечтала увидеть, какой ты. Рисовала в голове твое тело без одежды. Представляла, какой он у тебя большой и твердый.

– Почему ты об этом думала?

– Почему? – удивилась Симамото. – Ты спрашиваешь «почему»? Я же люблю тебя. Женщина воображает любимого мужчину голым. Что тут плохого? А ты разве об мне так не думал?

– Думал.

– Меня представлял, наверное, когда мастурбировал?

– Было дело. В школе, – сказал я и тут же спохватился. – Хотя нет, что я говорю? Совсем недавно.

– И я так делала. Представляла, какое у тебя тело под одеждой. У женщин тоже такое бывает.

Я снова прижал ее к себе, медленно поцеловал и почувствовал, как во рту движется ее язык.

– Люблю, – выдохнул я.

– Я тоже, Хадзимэ. Только тебя и никого больше. Можно еще посмотреть на тебя?

– Конечно.

Симамото легонько сжала в ладони мои органы.

– Какая прелесть... Так бы и съела.

– С чем же я тогда останусь?

– Но мне хочется! – Она долго не выпускала мою мошонку, как бы прикидывая, сколько она может весить. Медленно и очень аккуратно взяла губами мой детородный орган и посмотрела мне в глаза.

– Можно я сначала буду делать так, как хочу? Разрешаешь?

– Я все тебе разрешаю. Только не ешь, пожалей меня.

– Ты не смотри на то, что я делаю. И не говори ничего, а то я стесняюсь.

– Хорошо, – обещал я.

Я так и стоял на коленях; Симамото обняла меня левой рукой за талию, а свободной рукой, не снимая платья, стянула с себя чулки и трусы и принялась губами и языком облизывать мою плоть. Не выпуская ее изо рта, медленными движениями стала водить рукой у себя под юбкой.

Я молчал. А что, собственно, говорить, если человеку так нравится. При виде того, как работают ее губы и язык, как плавно ходит рука под юбкой, мне вдруг вспомнилась та Симамото, которую я видел на парковке у боулинга. Застывшая, белая словно полотно, и я по-прежнему ясно представлял затаившуюся в глубине ее глаз непроглядную пустоту – такую же ледяную, как скрытая под землей вечная мерзлота. Вспомнилась тишина, глубокая настолько, что в ней без следа тонут любые звуки. И вымерзший, наполненный этой гулкой тишиной воздух.

Тогда впервые в жизни я оказался с глазу на глаз со смертью. Терять близких, видеть, как у тебя на глазах умирает человек, мне до сих пор не приходилось, и я не представлял, что такое смерть. В тот день она предстала передо мной во всем своем омерзении, распростерлась в каких-то сантиметрах от моего лица. «Вот она, смерть! » – подумал я и услышал: «Погоди, когда-нибудь наступит и твой черед». В конце концов, каждому из нас предстоит в одиночестве пройти свой путь к этим бездонным глубинам и погрузиться в источник мрака и пустоты, где никогда не прозвучит ни единый отклик. Столкнувшись лицом к лицу с этой бездонной черной дырой, я испытал парализующий дыхание ужас.

Заглядывая в леденящую душу темную бездну, я громко звал ее: «Симамото-сан! Симамото-сан! », но голос растворялся в нескончаемом ничто. Глаза ее никак не реагировали на мои призывы. Симамото дышала все так же, чуть заметно, и это размеренное, легкое, как дуновение ветерка, дыхание убеждало меня: она еще здесь, на нашем свете. Хотя, судя по глазам, смерть одолевала ее.

Я вглядывался в затопивший глаза Симамото мрак, звал ее и не мог избавиться от чувства, что все глубже проваливаюсь в бездну. Она засасывала меня как вакуум, и силу ее я помню до сих пор. Она по-прежнему хочет достать меня.

Я крепко зажмурился, прогоняя кошмар из головы.

Протянув руку, я погладил ее волосы, коснулся ушей, положил руку на лоб. Тело Симамото было теплым и мягким. Она отдавалась своему занятию с таким увлечением, что, казалось, собиралась высосать из меня саму жизнь. Ее рука двигалась под юбкой между ног, не переставая, будто общаясь с кем-то на особом языке. Наконец Симамото приняла в рот запас моей мужской энергии – все, до последней капли. Рука замерла, глаза закрылись.

– Извини, – послышался ее голос.

– За что же? – удивился я.

– Мне так этого хотелось. Умираю от стыда, но без этого я бы все равно не успокоилась. Это что-то вроде обряда для нас двоих. Понимаешь?

Я привлек Симамото к себе и легонько прижался щекой к ее теплой щеке. Приподняв волосы, поцеловал в ухо, заглянул в глаза и увидел там свое отражение. В открывшейся передо мной бездонной глубине бил родник и мерцало слабое сияние. «Огонек жизни, – подумал я. – Сейчас горит, а ведь когда-нибудь и он погаснет». Симамото улыбнулась, и в уголках глаз, как обычно, залегли крошечные морщинки. Я поцеловал их.

– А теперь можешь меня раздеть, – сказала Симамото. – И делай, что хочешь. Теперь твоя очередь.

– Может, у меня воображения не хватает, но я предпочитаю традиционный способ. Ты как?

– Чудесно. И обычный подойдет.

Я снял с нее платье, лифчик, уложил на постель и осыпал поцелуями. Изучил каждый изгиб ее тела, ощупал и поцеловал каждый сантиметр, убеждая себя в том, что вижу, запоминая. Это заняло немало времени. Много лет прошло до этого дня, и я, как и Симамото, не хотел спешить. Я сдерживал себя, пока не пришел конец терпению, – и тогда медленно вошел в нее.

Мы любили друг друга снова и снова – то нежно, то с неистовой страстью – до самого утра и заснули, когда уже начало светать. В один момент, когда наши тела снова слились в единое целое, Симамото вдруг неистово зарыдала и, как одержимая, заколотила кулаками по моим плечам и спине. Я крепко прижал ее к себе. Мне показалось: не удержи я ее, и она разлетится на куски. Я долго гладил ее по спине, стараясь успокоить. Целовал шею, разбирал пальцами спутавшиеся волосы. Со мной была уже не та невозмутимая и сдержанная Симамото, которую я знал прежде. Стывшая все эти годы в тайниках ее души мерзлота начала понемногу таять и подниматься к поверхности. Я уловил ее дыхание, издали ощутил ее приближение. Дрожь замершей в моих руках Симамото передавалась мне, а вместе с ней приходило чувство, что она сама становится моей, и мы никогда больше не расстанемся.

– Я хочу все знать о тебе, – говорил я. – Какая у тебя жизнь была до сих пор, где сейчас живешь, чем занимаешься. Замужем ты или нет. Все – от и до. И больше никаких секретов.

– Завтра, – отвечала она. – Наступит завтра, и я все расскажу. А пока ни о чем не спрашивай. Сегодня ты ничего не знаешь. Если я все расскажу, обратного пути для тебя уже не будет.

– Я и не собираюсь возвращаться обратно. И кто знает, а вдруг завтра вообще не наступит. И я никогда не узнаю, что ты от меня скрываешь.

– Лучше бы завтра и вправду не приходило. Ты бы так ничего и не узнал.

Я хотел возразить, но она не дала мне сказать, закрыв рот поцелуем.

– Вот бы это «завтра» лысые орлы склевали. Подойдет им такая пища, как думаешь? – спросила Симамото.

– В самый раз. Вообще-то они искусством питаются, но «завтра» тоже подойдет.

– А грифы жрут...

–... мертвечину, трупы человеческие, – сказал я. – Совсем другие птицы.

– А орлы, значит, едят искусство и «завтра»?

– Вот-вот.

– Меню что надо!

– А на десерт закусывают книжным каталогом «Вышли в свет».

– И тем не менее – до завтра, – улыбнулась Симамото.

* * *

Завтра все-таки наступило. Проснувшись, я обнаружил, что рядом никого нет. Дождь кончился, и в окно спальни прозрачным ярким потоком вливалось утреннее солнце. Часы показывали начало десятого. Симамото в постели не оказалось; на лежавшей рядом подушке осталась небольшая вмятина от ее головы. Я встал с кровати и вышел в гостиную. Заглянул в кухню, в детскую, в ванную, но нигде не нашел ее. Вместе с ней исчезла одежда и туфли, оставленные в прихожей. Я сделал глубокий вдох, чтобы вернуть себя к реальности, однако реальность оказалась непривычной и странной – не такой, как я думал. И совершенно меня не устраивала.

Одевшись, я вышел на улицу. «БМВ» стоял на месте – там, где я оставил его ночью. А вдруг Симамото проснулась раньше и решила прогуляться? Я обошел вокруг дома, потом сел в машину и поехал по окрестностям. Добрался даже до соседнего городка Мияносита – безрезультатно. Вернулся на дачу – по-прежнему никого. Обшарил весь дом, надеясь отыскать какую-нибудь записку, но так ничего и не нашел. Ничего, напоминающего о том, что еще совсем недавно она была здесь.

Без Симамото в доме стало ужасно пусто и душно. Воздух наполнился шершавыми пылинками, от которых першило в горле. Я вспомнил о подарке – пластинке Ната Кинга Коула. Ее тоже нигде не оказалось. Похоже, она унесла ее с собой.

Симамото опять исчезла, на этот раз даже не оставив мне надежд, что может быть через какое-то время мы встретимся снова.

В тот день я вернулся в Токио почти в четыре, просидев на даче до полудня в надежде, что Симамото вернется. Чтобы ожидание не превратилось в пытку, навел порядок на кухне, разобрал и разложил одежду. Тишина давила своей тяжестью, доносившиеся время от времени птичьи голоса и шум проезжавших автомобилей звучали как-то неестественно, не в такт. Будто неведомая сила искажала окружавшие меня звуки, гнула, сминала их. А я все сидел и ждал чего-то. Мне казалось: что-то должно произойти. Не могло же все вот так кончиться...

Но не произошло ничего. Симамото – не такой человек, чтобы, раз что-то решив, изменять потом свое решение. Надо было возвращаться. Маловероятно, конечно, но если ей захочется дать о себе знать, она может прийти ко мне в джаз-клуб. Сидеть дальше в Хаконэ, в любом случае, не имело смысла.

Возвращаясь в Токио, я тщетно пытался заставить себя сосредоточиться на дороге – несколько раз не заметил светофора, проехал поворот, перестраивался не в те ряды. Оставив машину на стоянке у клуба, позвонил из автомата домой и сообщил Юкико, что вернулся и сразу иду на работу.

– Что же ты так долго? Ведь я волновалась. Позвонил хотя бы, – сухо сказала она.

– Со мной все в порядке. Не беспокойся. – Я не представлял, как звучит по телефону мой голос. – Со временем туго, поэтому я прямо в офис. Счета надо проверить. А оттуда – в клуб.

В офисе я сел за стол и так и просидел один, ничего не делая, до вечера. Сидел и думал о прошлой ночи. Скорее всего, Симамото вообще не спала, а дождалась, пока я засну, и ушла на рассвете. Интересно, как же она в город вернулась? До шоссе далековато, но даже если она дошла, сесть в такой ранний час в автобус или поймать такси в горах Хаконэ – дело почти невозможное. Да в придачу у нее туфли на высоких каблуках.

Почему ей пришлось вот так уйти? Этот вопрос мучил меня всю дорогу до Токио. Мы же поклялись, что теперь принадлежим друг другу, и вспыхнули, забыв обо всем. И все-таки после всего, что произошло между нами, она меня бросила, сбежала, ничего не объяснив. Да еще и пластинку прихватила. А говорила – подарок. Должен же быть во всем этом какой-то смысл, какая-то причина... Ну не могла Симамото просто взять и ни с того ни с сего уехать. Я ломал голову, прикидывал разные варианты, но логического объяснения ее поступку не находил. Мысли разбегались, и от попыток собрать их вместе тупо заныла голова. Я почувствовал страшную усталость, сел на офисную тахту и, прислонившись к стенке, закрыл глаза. Открыть их сил уже не осталось. Воспоминания – единственное, на что я был способен. Вместо мыслей в мозгу раз за разом, словно на повторе склеенной в кольцо пленки, прокручивались картины прошлой ночи. Я вспоминал, какое у нее тело, как она лежала с закрытыми глазами возле печки, обнаженная. Ее шею, грудь, линию от плеча до бедер, волосы на лобке, под которыми скрывалось самое интимное, спину, бедра, ноги. Так близко, так ярко. Ближе и ярче реальности.

Сидеть в тесной комнате в окружении живых видений было невозможно. Я вышел из офиса и какое-то время бродил по округе без всякой цели. Потом зашел в джаз-клуб, побрился в туалете и вообще привел себя в порядок. Я ведь с самого утра не умывался и не переодел куртку, в которой ездил в Хаконэ. Никто в клубе ничего не сказал, хотя персонал и посматривал на меня с недоумением. Домой идти не хотелось. Стоило предстать перед Юкико, и я бы во всем сознался – что люблю Симамото, что провел с нею ночь, что собираюсь все бросить – дом, дочерей, работу...

Конечно, следовало ей все рассказать, но я не мог. Не мог понять, что правильно, а что нет. Не мог разобраться даже в том, что со мной происходит. Потому и пошел в клуб, а не домой, и решил ждать Симамото, хотя знал прекрасно, что она не придет. Просто ничего другого не оставалось. Я наведался в бар, чтобы проверить, нет ли ее там, потом вернулся в «Гнездо малиновки» и просидел за стойкой до самого закрытия. Как обычно, перекинулся парой фраз с завсегдатаями. Поддакивал, с трудом улавливая, о чем речь, а у самого перед глазами стояла Симамото, ее тело. Представлял, как мягко и нежно оно принимало меня. Как Симамото зовет меня по имени. И стоило зазвонить телефону, как сердце начинало колотиться в груди.

Клуб закрылся, гости разошлись, а я все сидел за стойкой, пил и совершенно не пьянел. Скорее наоборот – в голове наступало просветление. Домой я вернулся в третьем часу. Юкико не спала, дожидаясь моего прихода. Сон меня не брал, я сел за стол в кухне и налил себе виски. Жена тоже подсела ко мне со стаканом.

– Поставь какую-нибудь музыку, – попросила она. Взяв первую попавшуюся кассету, я сунул ее в магнитофон и сделал потише, чтобы не разбудить детей. Мы сидели друг напротив друга, пили виски и молчали.

– У тебя есть другая женщина? – спросила наконец Юкико, поглядев мне в глаза.

Я кивнул. Сколько раз она повторяла про себя эти слова, прежде чем произнести вслух? Они прозвучали очень отчетливо и серьезно.

– Что ж, значит, ты ее любишь. И у вас все по-серьезному?

– Да, – вымолвил я. – Это серьезно, но не совсем то, что ты думаешь.

– Откуда ты знаешь, что я думаю? Ты правда считаешь, что знаешь, о чем я могу думать?

Я промолчал. Говорить было, в общем-то, нечего. Юкико тоже молчала. Тихо играла музыка – то ли Вивальди, то ли Телеман. Кто-то из них двоих.

– Вряд ли тебе известно, о чем я думаю, – продолжала Юкико. Она говорила медленно, четко выговаривая каждое слово, будто объясняя ребенку. – Ты и понятия не имеешь.

Она кинула на меня взгляд, но, поняв, что возражать я не собираюсь, взяла стакан и сделала глоток виски. Медленно покачала головой:

– Не такая уж я дура. Я с тобой живу, сплю с тобой. Уж такие-то вещи я понимаю.

Я смотрел на нее и молчал.

– Ни в чем я тебя не виню. Ну полюбил другую, ничего не поделаешь. Любишь, кого любишь. Со мною тебе чего-то не хватало Я знаю. Жили мы до сих пор нормально, и относился ты ко мне хорошо. Я с тобой была очень счастлива. Наверное, ты меня все еще любишь.

Но теперь все понятно: тебе одной меня мало. Рано или поздно это все равно бы произошло. Поэтому я не обвиняю тебя, что ты полюбил другую. И даже не сержусь, не обижаюсь. Странно, наверное, но это так. Просто мне больно, очень больно. Я знала, что будет больно, но не думала, что так сильно.

– Прости.

– Не надо просить прощения. Хочешь уходить – уходи. Я тебя не держу. Ну что? Уходишь?

– Не знаю, – ответил я., – Я хотел бы объяснить...

–... что у вас с ней было? – Да.

Юкико покачала головой:

– Я не хочу о ней ничего слышать. Не надо делать мне еще больнее. Меня не интересует, какие у вас с ней отношения. Я знать этого не желаю. Скажи одно: уходишь ты или нет. Мне ничего не нужно – ни дома, ни денег. Хочешь забрать детей – забирай. Не сомневайся, я серьезно. Собираешься уйти – только скажи. Больше ничего знать не хочу. И не надо ничего говорить. Только «да» или «нет».

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒