Xаруки Мураками. 7 страница

– Понятно, – сказал я. – И что же с Токио будет, когда это все понастроят?

– Что будет? Веселее будет, еще красивее, удобнее. Какие города – такая и экономика.

– Веселее, красивее, удобнее... Это здорово, конечно. То, что надо. Но уже сейчас в Токио от машин деваться некуда. Куда дальше строить-то? Ведь встанет все. По улицам не проедешь. А где столько воды взять, если дождей долго не будет? Или летом возьмут все и включат кондиционеры. Электроэнергии хватит? Электростанции на ближневосточной нефти работают. А вдруг опять нефтяной кризис? Что тогда?

– Об этом правительство и городские власти должны думать. За что мы такие налоги платим? Пускай у чиновников голова болит. В Токийском университете небось учились, самое время мозгами пошевелить. Уж так нос задирают, с таким видом, будто заправляют всеми делами в стране. Вот пусть и напрягут малость свои бесценные мозги. А я в этом не разбираюсь. Я всего-навсего строитель. Есть заказы – строю. У нас же рынок. Так ведь?

Я решил больше не распространяться на эту тему. В конце концов я пришел к тестю не затем, чтобы спорить о японской экономике.

– Ладно, – проговорил тесть. – Оставим этот мудреный разговор. Поедем лучше перекусим. А то у меня живот подвело.

Мы уселись в его просторный черный «мерседес» с телефоном и поехали на Акасака, в ресторан, где подавали угря. Нас провели в отдельный кабинет в глубине зала. Мы сидели вдвоем, ели угря и пили сакэ. Я только пригубил – днем пить не хотелось, а тесть сразу взял хороший темп.

– О чем же будет разговор? – Если какие-то неприятности, лучше уж сразу самому спросить.

– Хотел попросить тебя кое о чем, – ответил он. – Так, ничего особенного. Мне нужно твое имя.

– Мое имя?

– Я собрался зарегистрировать еще одну фирму, и мне нужен учредитель. От тебя ничего не требуется, только имя. Никаких проблем у тебя не будет. Ну и материально получишь соответственно.

– Мне ничего не надо. Нужно мое имя – пожалуйста. А что за фирма? Хотелось бы знать, раз меня в учредители записывают.

– Сказать по правде, фирмы-то настоящей не будет. Одно название.

– Короче, подставная фирма. Бумажная.

– Можно и так сказать.

– А для чего? От налогов укрываться?

– Ну... не совсем, – замялся тесть.

– Тогда, значит, черный нал? – решился спросить я.

– Да что-то вроде этого, – сказал он. – Конечно, это не очень красиво. Но в нашем деле иначе нельзя.

– А если проблемы появятся?

– А что такого? Фирму зарегистрировать... Все по закону.

– Я имею в виду, чем эта фирма заниматься будет. Тесть достал из кармана пачку сигарет, чиркнул спичкой и закурил. Выдохнул струйку дыма.

– Да не будет никаких проблем. А если и будут, что с того? Понятно же, что ты просто разрешил мне своим именем воспользоваться. Только и всего. Тесть попросил – отказать не мог. Никому в голову не придет с тебя спрашивать.

Подумав немного, я задал еще один вопрос:

– Кому же эти теневые деньги пойдут?

– Тебе лучше в это не влезать.

– Раз у нас рынок, хотелось бы все же поподробнее знать, – сказал я. – Кому все-таки? Политикам?

– Так, самую малость.

– Чиновникам?

Тесть затушил сигарету в пепельнице.

– Ты что? Это уже взятка. За это и посадить могут.

– Но ведь в вашем бизнесе все так делают? Кто меньше, кто больше. Разве нет?

– Ну, может, и есть немного, но не настолько серьезно, чтобы за решетку загреметь.

– А якудза? Вот кто при скупке земли пригодится.

– Это уж нет. Мне братва никогда не нравилась. Я землю скупать не собираюсь. Дело, конечно, выгодное, но не по моему профилю. Мое дело – строить.

Я тяжело вздохнул.

– Не понравился тебе наш разговор, – проговорил тесть.

– Понравился, не понравился... Какая разница? Ведь вы на меня виды имеете, значит, разговор, по-вашему, все равно кончится тем, что я соглашусь. Так ведь?

– Так, – устало улыбнулся он. Я снова кивнул.

– Знаете, отец, по правде сказать, не нравится мне все это. И не потому, что с законом какие-то проблемы. Просто я самый обыкновенный человек, живу, как все. Вы же знаете. Не хочется в разные темные комбинации влезать.

– Я все прекрасно понимаю, – продолжал тесть. – Доверь это дело мне. Жизнь тебе портить я не собираюсь. Ведь тогда и Юкико, и внучкам достанется. Я такого не допущу. Знаешь, что они для меня значат?

Я кивнул. Вот попал... Как ему откажешь? От такой мысли становилось тошно. Мало-помалу это болото меня засасывает. Только начало, первый шаг. Стоит согласиться, и за этим еще что-нибудь потянется.

Мы вернулись к еде. Я пил чай, тесть все налегал

на сакэ.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросил он.

– Тридцать семь.

Тесть пристально посмотрел на меня.

– Самый возраст для мужика. На работу сил хватает, в себе уверен. Бабы, небось, так и липнут.

– Да я бы не сказал, – рассмеялся я и взглянул на него. На секунду мне показалось, что тесть все знает о нас с Симамото и потому вытащил меня сюда. Но по голосу не похоже, что он подозревает что-то. Говорит обычно, без напряжения.

– Я в твои годы тоже любил покуролесить. Так что агитировать за супружескую верность не буду. Не ожидал от меня такого? Все-таки отец жены. Но я в самом деле так считаю: в разумных пределах – пожалуйста. Надо же иногда и развеяться. Это даже хорошо, когда в разумных пределах, – и в семье порядок, и работа ладится. Поэтому если ты и переспишь с какой-нибудь бабенкой, я не в претензии. Хочешь гулять – гуляй, но будь разборчивым. Раз ошибешься – и вся жизнь насмарку. Сколько примеров у меня перед глазами!..

Я кивнул и вспомнил, как Юкико рассказывала о своем брате, который не ладил с женой. Брат – на год моложе меня – завел любовницу и дома почти не жил. «Видно, старик за сына переживает, вот и начал этот разговор», – подумал я.

– От всякой швали держись подальше. Свяжешься с такой – станешь ничтожеством. А с дурой свяжешься – сам в дурака превратишься. Хотя с порядочными тоже не путайся. Не вырвешься потом, с пути собьешься. Понимаешь, о чем я?

– Ну, в общем, да, – сказал я.

– Надо кое о каких правилах помнить, и все будет в порядке. Во-первых, не снимай ей квартиру. Это роковая ошибка. Дома нужно быть не позже двух, что бы ни случилось. Два часа ночи – последний предел. И еще: не прикрывайся друзьями. Вдруг откроется твой роман. И что? Сделать все равно ничего нельзя. Зачем же еще и друзей терять?

– Вы так говорите, будто все на личном опыте познали.

– Именно. Человек только на опыте учится, – продолжал тесть. – Хотя есть и такие, на кого это не распространяется. Но ты не из них. У тебя глаз на людей наметанный. А это лишь с опытом приходит. Я к тебе в бары всего несколько раз заходил, но сразу понял: умеешь и людей хороших подобрать, и работать их заставить.

Я молча слушал, что он еще скажет.

– И жену ты правильно выбрал. Сколько уже времени вместе живете и все хорошо. Юкико с тобой счастлива. Детишки у вас замечательные. Спасибо тебе.

«Здорово он сегодня набрался», – подумал я, но ничего не сказал.

– Ты, вроде, не знаешь, а ведь Юкико раз чуть руки на себя не наложила. Снотворного много выпила. В больнице два дня в сознание не приходила. Я уж думал она не выкарабкается. Холодная вся была, дышала еле-еле. Подумал: «Ну все, конец! » У меня аж в глазах потемнело.

Я поднял взгляд на тестя:

– Когда это случилось?

– Ей тогда было двадцать два. Только университет окончила. Это она из-за одного мужика. У них уже до помолвки дело дошло, а он гадом оказался. Юкико только с виду тихая, а на самом-то деле с таким характером. Головастая девчонка. Зачем она с этим паразитом связалась, ума не приложу. – Тесть прислонился к столбу, подпиравшему устроенную в стене нишу, у которой мы сидели, сунул в рот сигарету и закурил. – Первый он у нее был. Наверное, поэтому. А в первый раз все ошибаются. Но для Юкико то был страшный удар, потому она и задумала с собой кончать. После того случая мужиков долго за версту обходила. Раньше такая живая была, а стала замкнутая, молчаливая; все дома сидела. Посветлела только, когда с тобой начала встречаться. Так изменилась. Вы с ней в каком-то походе познакомились?

– Да. На Ясугатакэ [20].

– Я тогда ее чуть не насильно из дома выставил, чтоб она туда поехала.

Я кивнул.

– Я не знал, что Юкико пыталась покончить с собой.

– Мне до сих пор казалось, что тебе лучше об этом не знать. Но теперь я так не думаю. Вам с Юкико еще долго вместе жить, поэтому знать надо все – и хорошее, и плохое. Тем более, дело прошлое. – Тесть зажмурился и выпустил струйку дыма. – Как отец тебе скажу: она хорошая. Правда. Я всяких баб на своем веку перевидал, так что разбираюсь. Дочь или не дочь – не имеет значения. Что-что, а хорошее от плохого я отличаю. Вот младшая дочка у меня красивее, но совсем не такая. А ты на людей глаз имеешь.

Я молчал.

– У тебя, правда, ни братьев, ни сестер.

– Правда, – отозвался я.

– А у меня детей трое. Как думаешь: я их всех одинаково люблю?

– Не знаю.

– Ну а ты? Одинаково дочерей любишь? – Конечно.

– Это потому, что они еще маленькие, – заявил тесть. – А вот подрастут, и почувствуешь, кто твоя любимица. Еще время пройдет – к другой сердцем потянешься. Когда-нибудь это поймешь.

– Неужели? – только и сказал я.

– Только между нами: из своей троицы я больше всех Юкико люблю. Нехорошо, наверное, так говорить, но куда денешься. Мы с ней без слов друг друга понимаем; я ей доверяю.

Я в очередной раз кивнул.

– Ты в людях разбираешься, а это большущий талант. Его беречь надо. Вот я, к примеру, ничтожество полное, но все-таки добился кой-чего стоящего.

Я усадил порядком набравшегося тестя в «мерседес». Старик развалился на заднем сиденье, широко расставив ноги, и закрыл глаза. А я поймал такси и поехал домой. Юкико ждала меня.

– О чем был разговор? – спросила она.

– Да, ничего особенного, – ответил я. – Просто ему захотелось с кем-нибудь выпить. Вообще-то он хорошо принял. Поехал в офис, а уж как работать будет в таком состоянии, не знаю.

– Он всегда так, – засмеялась Юкико. – Днем выпьет и ложится вздремнуть часок на диване у себя в кабинете. Но фирма пока не прогорела. Так что будь спокоен.

– И все же он стал быстро пьянеть. Не то, что раньше.

– Это правда. Раньше он столько выпить мог! И ничего заметно не было. Пока мама была жива. Мог пить и пить. А сейчас уже не то, конечно. Ничего не поделаешь – стареет. Как все люди.

Мы сидели на кухне и пили кофе – его сварила Юкико. О подставной фирме и просьбе тестя зарегистрировать ее на мое имя я решил не рассказывать. Жене это наверняка не понравится. Как пить дать скажет: «Ну дал отец тебе денег. Что из этого? Ты же возвращаешь, да еще с процентами». Правильно, да только все не так просто.

Младшая дочь крепко спала в своей комнате. Допив кофе, я потянул Юкико к постели. Мы сбросили одежду и без слов прильнули друг к другу в лучах яркого дневного света. Согрев своим теплом ее тело, я слился с ним – но думал все время о Симамото. Закрыл глаза и вообразил ее на месте жены, представил, как прижимаю Симамото к себе, соединяюсь с ней в одно целое. Оргазм неистовой волной прокатился по всему моему телу.

Приняв душ, я вернулся в постель, намереваясь немного подремать. Юкико уже оделась, но увидев, что я лег, юркнула ко мне и прижалась к моей спине губами. Я закрыл глаза и ничего не говорил. Меня грызла совесть: занимался сексом с женой, а мечтал о Симамото. Я молча лежал с закрытыми глазами.

– Я тебя люблю, правда, – сказала Юкико.

– И это после семи лет совместной жизни, после того, как мы уже двух детей нажили? Как же я тебе не надоел?

– Может, и надоел, но все равно люблю.

Я обнял ее и стал раздевать. Стянул свитер, юбку, лифчик...

– Ты что? Опять? – удивилась Юкико.

– Вот именно. Опять, – ответил я.

– Ой, где же мне записать такое?

На этот раз я старался не думать о Симамото. Сжав Юкико в объятиях, я смотрел в глаза жене и думал только о ней. Целовал в губы, шею, грудь и наконец выпустил в нее весь свой заряд. И потом еще долго лежал, не разжимая рук.

– Что с тобой? – Юкико посмотрела мне в глаза. – Что все-таки у вас с отцом произошло?

– Ничего, – отвечал я. – Абсолютно ничего. Просто хочется полежать немного вот так.

– Да ради бога, – сказала Юкико и крепко обняла меня, не давая нам разъединиться. Закрыв глаза, я прижался к ней всем телом, точно боялся исчезнуть, раствориться в небытии.

Обнимая Юкико, я вдруг вспомнил, что рассказал мне тесть – о ее попытке самоубийства. «Я уж думал она не выкарабкается. Подумал: " Ну все! Конец! " » Повернись жизнь тогда иначе – я бы ее сейчас не обнимал. Я нежно погладил Юкико по плечу, провел рукой по волосам, по груди. Мягкое, теплое, живое, настоящее. Под ладонью бился пульс ее жизни. Сколько ему еще суждено? Никто не знает. Все, что имеет форму, может исчезнуть в одно мгновенье. Юкико. Комната, где мы сейчас. Эти стены, этот потолок, это окно. Глазом моргнуть не успеешь, как все это пропадет – и следа не останется. Мне вдруг вспомнилась Идзуми. Ведь я причинил ей страшную боль, так же, как тот парень – Юкико. Но Юкико после того случая встретила меня, а Идзуми так и осталась одна.

Я поцеловал Юкико в мягкую шею.

– Посплю чуть-чуть, а потом поеду в садик за дочкой.

– Отдыхай, – сказала она.

Подремал я совсем немного. Проснулся в начале четвертого. Окно спальни выходило на кладбище Аояма. Я сел на стул у окна и долго взирал на кладбищенский пейзаж. С появлением в моей жизни Симамото многое стало выглядеть иначе. Я слышал, как Юкико готовит на кухне ужин. Звуки отдавались в ушах гулким эхом, точно доносились из трубы какого-то страшно далекого мира.

Я вырулил на «БМВ» из подземного гаража и поехал в сад за старшей дочкой. В тот день там был какой-то детский праздник, поэтому она вышла почти в четыре часа. Перед зданием, как всегда, выстроились сверкающие лаком шикарные лимузины – «саабы», «ягуары», «альфа-ромео». Из них выходили молодые, дорого одетые мамаши, забирали своих детей и разъезжались по домам. Я был единственным отцом в их компании. Увидев дочь, я окликнул ее и помахал рукой. Она махнула в ответ маленькой ручкой и пошла было к машине, но, заметив девчонку в вязаной красной шапочке, сидевшую на переднем сиденье в голубом «мерседесе 260Е», что-то крикнула и побежала к ней. Девчонка высунулась из окна. Рядом сидела ее мать в красном кашемировом пальто и больших солнечных очках. Я подошел к «мерседесу», взял дочку за руку. Женщина повернулась ко мне и приветливо улыбнулась. Я тоже улыбнулся. При виде красного пальто из кашемира и темных очков я вспомнил Симамото – как шел за ней от Сибуя до Аояма.

– Здравствуйте, – поздоровался я.

– Здравствуйте, – сказала женщина.

Она была само очарование. Лет двадцать пять, не больше, подумал я. В стереодинамиках ее машины «Токин Хедс» наяривали «Сжечь бы дом дотла». На заднем сиденье лежали два бумажных пакета с покупками из «Кинокунии» [21]. У женщины оказалась замечательная улыбка. Дочка пошепталась с подружкой, и они попрощались. Нажав на кнопку, Красная Шапочка подняла стекло, а мы пошли к «БМВ».

– Ну как? Было сегодня что-нибудь интересное? – спросил я.

Дочь резко тряхнула головой:

– Ничего. Просто ужас.

– Да... Неудачный у нас с тобой день получился. – Я наклонился и поцеловал ее в лобик. Она состроила гримаску, напомнив мне, с каким видом в снобских французских ресторанах принимают карточки «Америкэн Экспресс». – Ничего. Завтра лучше будет.

Мне бы и самому хотелось в это верить. Проснуться бы завтра утром и увидеть, что мир безмятежен, а все проблемы решены. Но такого не будет. Завтра все только больше запутается. Проблема в том, что я влюбился. Женатый мужик, с двумя детьми... и влюбился.

– Па! – услышал я дочкин голос. – Я на лошадке хочу покататься. Ты купишь мне лошадку?

– Куплю. Потом когда-нибудь.

– Когда потом?

– Вот накоплю денег и куплю.

– А у тебя копилка есть?

– Есть. Очень большая. Как наша машина. Чтобы лошадку купить, надо полную набрать.

– Может, дедушку попросить? Он богатый.

– Точно, – сказал я. – Знаешь, какая у него здоровая копилка? С дом, наверное. И денег там куча. Только доставать из такой большой копилки трудно.

Дочь призадумалась.

– Может, все-таки я попрошу его как-нибудь? Купить лошадку?

– Попроси, конечно. Вдруг купит.

Мы говорили о лошадках до самого дома. Какой цвет ей больше всего нравится. Как бы она ее назвала. Куда бы хотела на ней поехать. Где она будет спать. Подъехав к дому, я посадил дочь в лифт, а сам решил заехать в бар, посмотреть, как там дела. Интересно, что принесет завтрашний день? Положив обе руки на руль, я закрыл глаза. Такое ощущение, будто тело мое – вовсе не тело, а лишь оболочка, которую я позаимствовал где-то на время. Что меня ждет завтра? Надо срочно купить дочке лошадку. Успеть до того, как все исчезнет и пойдет прахом.

Два месяца, до самой весны, мы встречались с Симамото почти каждую неделю. Она заходила или в бар, или в «Гнездо малиновки» – туда чаще. Всегда появлялась после девяти. Устраивалась у стойки, заказывала два-три коктейля и часов в одиннадцать уходила. Я садился рядом, и мы пускались в разговоры. Не знаю, что о нас думал персонал, но меня это мало волновало. Точно так же я не обращал в школе внимания на то, как смотрели на нас одноклассники.

Иногда она мне звонила и предлагала встретиться где-нибудь днем на следующий день. Обычно мы выбирали кофейню на Омотэ-Сандо. Закусив, отправлялись гулять. Ходили вместе часа два, самое большее – три. Когда время истекало, она смотрела на часы, улыбалась мне и говорила:

– Ну вот! Надо идти.

Как же чудесно она улыбалась! Однако по ее улыбке невозможно было понять, что она чувствует, что переживает в этот момент. То ли грустит от того, что надо уходить, то ли не очень. Или рада, что может от меня избавиться? Да и правда ли ей надо уходить? Я не был в этом уверен.

Так или иначе, за те два-три часа, что были в нашем распоряжении, мы никак не могли наговориться. И за все время ни разу я не обнял ее за плечо, она ни разу не взяла меня за руку. Мы так больше друг друга и не коснулись.

В Токио к Симамото вернулась ее безмятежная очаровательная улыбка. Никаких следов бури, что кипела в ней в тот холодный февральский день, когда мы ездили в Исикаву. А вместе с ними пропали теплота и близость, сами собой возникшие тогда между нами. Будто сговорившись, мы ни разу не вспомнили о нашем странном маленьком путешествии.

Мы шли плечо к плечу, и я все гадал, что у нее на сердце, о чем она думает и куда заведут ее эти мысли. Заглядывал ей в глаза, но находил в них лишь смиренное молчание. И, как и раньше, ее складочки над веками напоминали далекий горизонт. Мне стало понятно одиночество Идзуми, которое могло накатывать на нее при мне. У Симамото в душе жил ее собственный маленький мир. Она несла его в себе и, кроме нее, о нем никто не знал. Этот мир был закрыт для меня. Ведущая в него дверца приоткрылась однажды и тут же захлопнулась.

Погружаясь в эти мысли, я переставал понимать, что верно, а что неверно, и снова чувствовал себя беспомощным, растерянным двенадцатилетним мальчишкой. Что делать? Что говорить? Я понятия не имел. Пробовал успокоиться, заставить голову работать – все напрасно. Что бы ни говорил, что бы ни делал в ее присутствии, – все получалось не так. А Симамото смотрела на меня, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой, в которой, казалось, растворялись все чувства, и будто говорила: «Все в порядке. Все хорошо».

Я по-прежнему о ней почти ничего не знал. Где она живет? С кем? На какие средства? Замужем ли она сейчас? Или, может, была раньше? Знал только, что ее ребенок умер на второй день после рождения. Случилось это в прошлом году, в феврале. Еще она сказала, что ни дня в своей жизни не работала. Но при этом она всегда дорого одета, носит великолепные украшения. Значит, в деньгах недостатка нет. Вот и все, что я о ней знал. Если был ребенок – был, наверное, и муж. Хотя не обязательно. Может – так, а может – не так. Разве мало незамужних с детьми?

Понемногу Симамото начала рассказывать о школе. С нынешней жизнью воспоминания ничего не связывало, и она не прочь была поговорить о прошлом. Я узнал, как неимоверно одиноко ей было тогда. Она изо всех сил старалась относиться ко всем по справедливости. Выяснение отношений и оправдания были не для нее. «Не хочу оправдываться, – говорила мне она. – Человек так устроен: раз начнешь – уже не остановишься. А мне так не хочется». Но как хотелось – не получалось. С окружающими у Симамото возникали дурацкие недоразумения, оставлявшие глубокие раны. Она стала замыкаться в себе. По утрам ее часто рвало, так не хотелось идти в школу.

Симамото показала мне фотокарточку – себя в старших классах. Сидит на стуле в каком-то саду, вокруг распустившиеся подсолнухи. Лето. На ней голубые шорты и белая майка. Настоящая красавица! Широко улыбается в камеру. Все та же изумительная улыбка – хотя не такая уверенная и естественная, как у взрослой Симамото. И эта неуверенность, неопределенность особенно трогательны. Одинокие несчастные девушки так не улыбаются.

– На фотографии ты прямо счастливая девчонка, – сказал я.

Симамото медленно покачала головой. В уголках глаз собрались милые морщинки; казалось, ей вспомнилось что-то из прежней, далекой жизни.

– Нет, Хадзимэ, по фотографии ничего не поймешь. То, что ты видишь на ней, – это тень. А я сама далеко. На карточке этого не заметишь.

Я глядел на фото, и у меня щемило в груди. Сколько же времени я потерял! Такого драгоценного, и обратно его не вернешь, как ни старайся. Времени, что существует лишь в прошлом измерении. Я долго смотрел на снимок.

– Что ты его так рассматриваешь? – спросила Симамото.

– Пробую наверстать время. Мы с тобой двадцать с лишним лет не виделись. Вот я и хочу хоть как-то заполнить этот разрыв.

Она загадочно улыбнулась и посмотрела на меня так, будто в моем лице ее что-то удивило.

– Странно. Тебе хочется эту пустоту заполнить, а мне наоборот – пусть на месте этих лет белое пятно остается.

После того как мы тогда разъехались, Симамото до самого окончания школы серьезно ни с кем не встречалась. Парни не сводили с нее глаз. Еще бы – такая красивая девчонка! Но она почти ни на кого не обращала внимания. С кем-то встречалась, но недолго.

– Как мальчишки в таком возрасте могут нравиться? Понимаешь, о чем я? Они все неотесанные, эгоисты и думают только об одном: как бы девчонке под юбку залезть. Мне от этого сразу противно становилось. А хотелось, чтобы все было, как у нас с тобой.

– Знаешь, в шестнадцать лет и я наверное такой же был: эгоист бездумный, который только и мечтал залезть кому-нибудь под юбку. А как же иначе?

– Хорошо, что мы тогда не встретились, – улыбнулась Симамото. – В двенадцать лет разбежались, в тридцать семь снова сошлись... Может, это самый лучший вариант?

– Не знаю...

– А сейчас как? Кроме юбокочем-нибудь можешь думать?

– Вообще-то могу, – ответил я. – Хотя если это тебя так волнует, в следующий раз, может, в брюках придешь?

Симамото посмотрела на свои руки, сложенные на столе, и рассмеялась. Колец на пальцах у нее, как всегда, не было. Браслет и часики – каждый раз новые. И сережки. Только колец не признавала.

– Не хотелось никому становиться обузой, – продолжала она. – Понимаешь? Мне столько всего было недоступно. Пикники, плавание, лыжи, коньки, дискотеки... Все эти развлечения были не для меня. Я и ходила-то еле-еле. Оставалось сидеть с кем-нибудь, разговаривать да музыку слушать. Но ведь так парней обычно надолго не хватает. И мне все это опротивело.

Симамото сделала глоток «Перрье» из стакана, где плавал ломтик лимона. Стоял теплый день, какие бывают в середине марта. Толпа прохожих на Омотэ-Сандо пестрела рубашками с короткими рукавами – в них уже облачилась молодежь.

– Вот встречались бы мы тогда с тобой и дальше, и чем бы кончилось? Я бы тебе надоела, стала мешать. Ты же хотел жить активно, вырваться на простор, в окружающий огромный мир. Я бы этого не вынесла.

– Нет, никогда бы такого не случилось. Не могла ты мне надоесть. Между нами было что-то... особенное. Не знаю, как сказать. Но было. Что-то очень ценное, важное... Ну, ты же понимаешь.

Не меняя выражения лица, Симамото внимательно посмотрела на меня.

– Нет во мне ничего выдающегося, – говорил я. – Похвастаться особо нечем. Грубый, безразличный, нагловатый тип. Я и сейчас такой. А уж раньше-то... Так что я тебе совсем не подходил, наверное. Но одно могу точно сказать: ты бы мне никогда не надоела. В этом смысле я не такой, как другие. К тебе у меня особенное отношение. Я это чувствую.

Симамото снова бросила взгляд на свои руки на столе, чуть развела пальцы, точно хотела убедиться, что с ними все в порядке.

– Знаешь, Хадзимэ, как это ни печально, есть в жизни вещи, которые не вернешь. Уж если что-то сдвинулось с места, назад хода не будет, как ни старайся. Чуть что пойдет наперекосяк – все! Ничего уже не исправишь.

Как-то раз мы с ней отправились на концерт. Симамото пригласила меня по телефону – знаменитый пианист-южноамериканец исполнял фортепианные концерты Листа. Я разобрался с делами, и мы пошли в концертный зал Уэно. Маэстро играл блестяще. Поразительная техника, сама музыка – замечательно тонкая и глубокая, страстные эмоции исполнителя, наполнявшие зал. Но несмотря на все это, как я ни старался, закрыв глаза, сосредоточиться на музыке, она не захватывала. Меня словно отделял от нее тонкий занавес – такой тонкий, что не поймешь, есть он на самом деле или нет. И проникнуть за него не было никакой возможности. Когда после концерта, я поделился с Симамото, она сказала, что испытывала то же самое.

– Что же здесь не так? – спросила Симамото. – Ведь он так замечательно играл.

– Помнишь, когда мы слушали ту пластинку, в самом конце второй части две царапины были. И звук такой – пш-пш. Без него я эту музыку не воспринимаю.

Симамото рассмеялась:

– А как же художественное восприятие?

– Искусство тут ни при чем. Пусть им лысые орлы питаются. А я люблю пластиночку со скрипом, что бы кто ни говорил.

– Может, ты и прав, – не стала возражать Симамото. – А что это за лысые орлы? Про грифов я знаю – они точно лысые. А орлы разве лысые бывают?

По дороге из Уэно, в электричке, я во всех подробностях объяснял ей, чем лысый орел отличается от лысого грифа. Они обитают в разных местах, кричат по-разному, брачные игры у них тоже в разное время.

– Лысые орлы искусством питаются, а лысые грифы жрут мертвечину, трупы человеческие. Совсем другие птицы.

– Чудак ты! – рассмеялась Симамото и, подвинувшись на сиденье, едва коснулась плечом моего плеча. Первое прикосновение за два месяца.

Прошел март, наступил апрель. Мы определили младшую дочь в тот же детсад, куда ходила старшая. Теперь они требовали меньше заботы, и Юкико решила послужить обществу – стала помогать местному интернату для детей-инвалидов. Отвозил девочек в сад и забирал, в основном, я. Когда не успевал, жена подменяла. Дочки подрастали, а я старел. Дети взрослеют сами, независимо от того, что мы об этом думаем. Конечно же, я любил своих девчонок. Наблюдать, как они растут, – вот самое большое счастье. Хотя подчас, когда я смотрел на них, вдруг перехватывало дыхание. Возникало ощущение, будто у меня внутри разрастается дерево. Все глубже пускает корни, раскидывает вширь ветви, прессуя внутренности, мышцы, кости и пытаясь прорваться сквозь кожу. Подчас из-за этого тяжкого чувства я даже не мог заснуть.

Мы виделись с Симамото каждую неделю. Я возил дочек в сад, привозил обратно, пару раз в неделю находилось время на любовь с Юкико. После того как судьба снова свела меня с Симамото, я стал выполнять свой супружеский долг чаще. И не потому, что чувствовал себя виноватым. Просто надеялся, что секс не даст мне свихнуться.

– Что с тобой происходит? Ты какой-то странный в последнее время, – спросила как-то Юкико, когда средь бела дня меня в очередной раз потянуло на подвиги. – Никогда не слышала, что нужно дожить до тридцати семи, чтобы заиметь себе полового гиганта.

– Да ничего особенного. Как было, так и есть, – ответил я.

Юкико посмотрела на меня и слегка покачала головой:

– Эх, узнать бы, что у тебя в голове.

В свободное время я слушал классику или глазел из окна на кладбище. Читать почти перестал – сосредоточиться становилось все труднее и труднее.

Несколько раз я видел ту молодую мать с «мерседесом 260Е». Иногда, дожидаясь дочек у ворот детсада, мы с ней обменивались новостями: в какое время у какого супермаркета легче припарковаться; в одном итальянском ресторане сменился шеф-повар и еда стала не та; на следующий месяц в «Мэйдзия» обещают распродажу импортного вина. Короче, обо всякой ерунде, интересной только тем, кто жил на Аояма. В общем, дошел... Сплетничать стал, как деревенская баба у колодца. А что поделаешь, если других общих тем не находилось.

В середине апреля Симамото снова пропала. Последний раз мы виделись в «Гнезде малиновки». Сидели у стойки, разговаривали. Без чего-то десять позвонили из другого моего бара и попросили срочно зайти. Я сказал, что вернусь минут через тридцать-сорок.

– Ладно, – улыбнулась она. – Я пока почитаю.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒