Annotation 8 страница

 Новая Земля Солнце коснулось воды, утонуло на четверть, и вновь стало подниматься над горизонтом. – Как необычно, – сказала Лада, – будто кто-то стукнул мячик о землю, а он спружинил и отскочил. Они стояли с Назаровым на носу сейнера. Лада была в оленьей дохе, сильный встречный ветер продувал шинель Назарова, он ежился, но не показывал вида, что ему холодно. Лада взглянула на него. – Ой, да вы совсем замерзли. Пойдемте в рубку, к Никите Евсеевичу. Он вас чаем угостит, – она лукаво улыбнулась, – марсофлотским. – А-а, – улыбнулся в ответ Назаров, – он и вам предлагал. Что ж, пойдемте. Евсеич, выговаривавший за какую-то провинность Вениамину, стоявшему у руля, приветствовал их, словно не видел несколько дней. – А я смотрю на вас и все думаю: когда ж вы там замерзнете? – Вот, замерзли. – Сейчас согреем, – пообещал старик, подмигнув Назарову, – напоследок, так сказать. – Почему – напоследок? – Так все, милый, пришли, считай! Вы что ж, крачек, казарок не заметили? Берег близко, товарищи дорогие. Я вас уж поближе доставлю, до места. Вот, высажу вас, а сам в Кармакулы пойду. Так, что, пейте чай, да собирайтесь. «Самсон» встал на якорь в кабельтове от скалистого берега. Евсеич показал, где легче всего высадиться и приказал спускать шлюпку. Двое матросов сели на весла, Вениамин у руля. Первым по штормтрапу спустился Назаров, принял вещи, чуть не упав в воду под тяжестью кофра, который на талях спустил ему Шамшулов. Затем в шлюпку спрыгнул Кривокрасов, Лада обняла Евсеича. Поцеловала его в щеку. На глазах ее блестели слезы. – Ну, что ты, дочка, что ты, – приговаривал старик, поглаживая ее по плечу, – и здесь люди живут, и неплохо живут. Приноровиться только надо. Назаров помог девушке спуститься в шлюпку, усадил на носу. Последним сошел Шамшулов, с явным сожалением покидая борт судна, хотя все плавание из каюты почти не выходил. Матросы оттолкнулись от борта сейнера, весла погрузились в воду. Команда, включая и Гордея Михеевича, стояла возле борта, провожая их. – Эй, – воскликнул Евсеич, – а вон, вас уже и встречают! Назаров обернулся к берегу. Почти у кромки воды стояли Барченко, Панкрашин и Боровская. Сергей махал руками, чуть не приплясывая на камнях, Боровская тоже махнула рукой, приветствуя прибывших. – Это что же, заключенные? – спросил Шамшулов. – Без охраны разгуливают? Странные порядки вы установили здесь, товарищ Назаров. – Привыкайте, Борис Давидович, – откликнулся Александр, – в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Возле берега матросы налегли на весла и шлюпка выскочила на гальку на треть корпуса. – Здравствуйте, с приездом, – первым возле нее оказался Панкрашин, – давайте вещи. Следом не спеша подошли Барченко и Боровская. Профессор устремил такой пристальный взгляд на Ладу, что девушка смутилась. – Здравствуйте, Лада Алексеевна, – сказал он, подавая ей руку, – как добрались? – Здравствуйте. Спасибо, – оперевшись на его руку, девушка спрыгнула на берег, – а мы с вами знакомы? – Заочно, исключительно заочно, дорогая моя. Я – Барченко Александр Васильевич. Боюсь, что вы обо мне не слышали, но я-то вас хорошо знаю. – Странно. – Ничего, все объяснится, потерпите немного. Жить вы будете вместе с нашими сотрудницами. Это – Боровская Майя Геннадиевна, прошу познакомиться. Коллектив у нас небольшой, но дружный, смею надеяться. Впрочем, вскоре мы это будем знать наверное. – Профессор обернулся к Назарову, – Здравствуйте, дорогой мой. Все прошло нормально, как я вижу. – Почти, – ответил Назаров, – вот, товарищ Кривокрасов, сопровождавший Ладу Алексеевну от Москвы, имел некоторые проблемы в дороге. Я думаю, если вы захотите, он вам после все сообщит. Однако, что ж мы, так и будем здесь стоять? Попрощавшись с моряками, и помахав наблюдавшим за ними с «Самсона», все двинулись в лагерь. Шамшулов вручил кофр Панкрашину, подхватил вещмешок и, не оглядываясь, пошел вперед. Последними шли Лада под руку с Боровской.
 Покатый берег, по которому они шагали, постепенно поднимался. Окружающие скалы стиснули его, оставив проход в несколько метров шириной. Лада, как зачарованная смотрела на множество птиц, гнездившихся на скалах и парящих над ними. – Летом, говорят, здесь бывает удивительно красиво, – сказала Боровская, заметив ее восторг. – Нам довелось пока увидеть только местную зиму. Если бы не Северные сияния, скрашивающие полярную ночь, можно было бы подумать, что именно здесь находится подземное царство. Некоторые философы считают, что именно здесь находится вход в иной мир. – Ох, Майя Геннадиевна, я даже не знаю, верить ли в бога – слишком уж многие испытания послал он на нашу землю, а в иной мир поверить еще сложнее. Боровская улыбнулась, похлопала девушку по руке. – К вопросам веры мы еще вернемся. А вот, кстати, и наша обитель. Лада остановилась, глаза ее приобрели задумчивое выражение. Перед ними лежала равнина, обрамленная невысокими холмами со скальными выходами. Снег кое-где растаял и в проплешинах виднелась чахлая прошлогодняя трава, почти скрытая водой. Лагерь лежал в низине. Лада смотрела на окруженное колючей проволокой пространство с несколькими бараками, вышкой часового и взгляд ее тускнел, лицо становилось грустным и растерянным – все-таки она не так представляла себе место своей ссылки. Безысходностью и одиночеством веяло от этого пустынного места, затерянного на краю земли. От невольно возникшего озноба она поежилась. Боровская заметила ее состояние. – Ну-ну, девочка. Не все так плохо. Конечно, привыкнуть непросто. Ты так смотришь, будто считаешь, что твоя жизнь закончилась, и осталось только лечь, да и помереть от тоски. Поверь, именно сейчас твоя жизнь изменится. Во-он, видишь, там мы живем, – Боровская показала на барак, над которым из трубы поднимался дымок, – я и еще две женщины – Мария и Серафима Григорьевна. Они уже и воду согрели. Ополоснешься с дороги, отдохнешь. И вот еще что: я, как врач, отвечаю за здоровье каждого обитателя лагеря. Сама понимаешь, возможности мои здесь весьма ограничены, но уж медосмотр мы проведем обязательно. Все-таки – перемена климата, непривычная пища, вода. – Я здорова, – тихо сказала Лада, – но если так нужно… – Вот и славно, – одобрила Боровская. – Скажите, а товарищ Назаров старший в лагере? – Да, голубушка. Александр Владимирович – комендант. Надо сказать, весьма приятный молодой человек. Мы же не просто так здесь живем – мы здесь работаем. Да-да, и вы примете в этом участие. А Александр Владимирович обеспечивает нам, как бы это сказать, спокойное существование. Надо признать, прежний начальник лагеря пытался поставить нас в довольно жесткие условия. – А профессор Барченко? – Профессор осуществляет общее руководство работами, но давайте поговорим об этом после. Я уверена, профессор захочет лично ввести вас в курс дела. Шамшулов первым вошел в ворота, скривившись, посмотрел на прислонившегося к стене будки часового. – Как стоите, товарищ стрелок? Вы на посту, или в клубе на танцах? Часовой заморгал глазами, вытянулся, поправил винтовку на плече. – Так точно, товарищ … Шамшулов с некоторой брезгливостью смотрел, как солдат шевелит губами, пытаясь определить звание строгого начальника по знакам в петлицах. – Старший инспектор, товарищ стрелок, – подсказал Шамшулов, не дождавшись продолжения. Повернувшись спиной к часовому, он оглядел лагерь, – бардак! – Вам что-то не нравится, Борис Давидович? – спросил подошедший Назаров. – Это что, охрана лагеря? – кивнул за спину Шамшулов, – хорошо еще, что семечки на посту не лузгает. – Да, – согласился Назаров, – некоторое послабление режима караульной службы имеет место быть. Примите во внимание специфику местных условий, товарищ старший инспектор. – Специфика не при чем, – отрезал Шамшулов, – сеть утвержденные Управление Лагерей нормы, и устав … – Я советую вам забыть на время ваш опыт, – холодно сказал Назаров, – и прошу запомнить: здесь порядки устанавливаю я, а если вам что-то не нравится – в Малых Кармакулах есть связь с Большой Землей. Ваше право и, как я понимаю, обязанность, докладывать о положении дел в лагере, минуя коменданта. То есть меня. – Уж будьте спокойны, на этот счет у меня четкие инструкции. Где я буду жить? – Вот свободный барак, располагайтесь. Я живу вот в том доме. Шамшулов дал знак Панкрашину, несшему его вещи, следовать за собой и направился к бараку. Кривокрасов поставил на землю чемоданчик, сдвинул на затылок фуражку и, оглядевшись, присвистнул. – Н-да, юдоль скорбей и печалей людских. Тут же с тоски сдохнешь! – А ты ожидал кафешантанов и кинотеатров? – усмехнулся Назаров, – привыкай, Миша. Если хочешь – можешь жить в моем доме – вон тот. Пока придется на полу спать, а потом что-нибудь придумаем. – Вот это спасибо. А я уж испугался, что с товарищем Шамшуловым придется кров делить. – Иди, располагайся, а я пойду в казарму. Проверю, как тут без меня службу несут. Распаковав вещи, Кривокрасов вышел на улицу. Солнце уже коснулось гребней скал, отделявших лагерь от моря, проложило по территории лагеря длинные тени. Над головой пронеслась стая птиц, Михаил проводил их глазами. Было довольно тепло и безветренно. Дальний край долины таял в синеватой дымке. Кривокрасов закурил, потоптался возле крыльца и пошел к воротам. Часовой, настороженно наблюдавший за ним, сделал суровое лицо и деловито принялся озирать окрестности. – Как жизнь, служивый? – спросил Михаил. – Не положено, – пробурчал часовой. – Чего не положено? – Разговаривать с часовым не положено. – Как тебя старший инспектор напугал, – ухмыльнулся Михаил, – да ты не бойся, я не из его ведомства. На, закури, – он протянул часовому пачку «Беломора». Часовой аккуратно вытянул папиросу, потянулся прикурить. Ему было лет около тридцати. Простое крестьянское лицо, белесые ресницы. Он с наслаждением выдохнул дым. – А вы по службе, или как, товарищ лейтенант? – Конечно по службе. Что ж я, к теще на блины приехал? Как тут у вас? – Ничего, вроде, – протянул часовой, – скучно, только. Пока начальника нового не прислали – пили по страшному. От безделья, конечно. Спирту много было. Потом брагу ставили, на горохе. Его много вон в том бараке, – он кивнул на барак, куда ушел Шамшулов, – и картошка там, мука. Мясо – моржатину, ненцы привозят. Жить можно. – А заключенные не балуют? – Не-ет, смирные они. Интеллигенция, одним словом. Есть, правда, один – Ванька Межевой. Он из блатных. Но он один тут, поневоле приходится под чужую дудку плясать. – Межевой, говоришь? – переспросил Кривокрасов, – Иван? Так это мой старинный знакомец. А где он сейчас? – На птичий базар подался. Скоро уж вернуться должен. Они постояли молча. Часовой, застоявшись, ежился даже в полушубке, Михаил в гимнастерке тоже почувствовал, что замерзает. Угостив стрелка еще одной папиросой, он вернулся в дом, надел шинель. Печка погасла, он растопил ее, с непривычки напустив полный дом дыма. Чертыхаясь, раскрыл обе двери и вышел наружу. Возле женского барака стояла Боровская и с ней еще одна женщина в ладно подшитой по фигуре кухлянке. Черты лица немного смазывались расстоянием и сумерками, но все же Кривокрасов разглядел, что она молода и хороша собой. У женщины была гордо поднятая голова, черные волосы, уложенные в высокую прическу, оттеняли светлый мех откинутого на спину капюшона. Он затоптал папиросу и уже было собрался подойти и представиться, как его окликнули. – Ба-а, Михаил Терентьевич! Товарищ Кривокрасов! Михаил оглянулся. К нему, раскинув руки, будто для объятий и слегка согнув ноги в притворном удивлении, подходил Ванька-боксер, он же Иван Тихонович Межевой. Последнее дело, которое Кривокрасов расследовал в МУРе, было как раз дело о нескольких ограблениях граждан, совершенных бандитом-одиночкой. Потерпевшие путались в его описаниях, вспоминая лишь какой-то глупый вопрос, обращенный к ним, потом странные глаза, парализовавшие волю и все. В гипноз Кривокрасов не верил, и потому решил, что бандит, задавал потерпевшему какой-нибудь запутанный вопрос и, пока тот, начинал соображать, что к чему, просто укладывал гражданина отдохнуть выверенным ударом в подбородок и спокойно забирал деньги. Клиентов он выбирал, обычно, возле ресторанов, определяя достаток исключительно по одежде и степени захмеления. Возле ресторана на ВДНХ, Кривокрасов и взял его. Он уже несколько вечеров приходил в ресторан, переодевшись в добротный костюм, дорогое шерстяное пальто и шляпу с шелковой лентой на тулье. В очередной вечер, посидев над бокалом «Ситро», Михаил с достоинством вышел на свежий воздух, как вдруг услышал странный вопрос: – Скажите, товарищ, это у вас пальто из Англии, прямо из Берлина? В последующей драке Кривокрасов получил синяк под глаз, а Ванька-боксер лишился зуба и свободы. На следствии он чистосердечно раскаялся в содеянном и проникся к Михаилу уважением за умение постоять за себя. Теперь он подходил, сияя широкой щербатой улыбкой, явно обрадованный появлением Николая. В одной руке у него был холщовый мешок, в другой тлела кривая самокрутка. – Здравствуйте, гражданин начальник! – Здравствуй, Иван. Что, зуб так и не вставил? – Да все некогда, Михаил Терентьевич. Только вышел с зоны – на тебе, опять замели. Пригладил я фраера – пухлый такой, важный, а он с охраной оказался. То ли депутат, то ли ученый какой. И светило мне уже не трояк, как от вас получил, а червонец, во как. Да еще побег пришить хотели. Ну, а тут профессор этот – Барченко ко мне. Давно, говорит, таких ищу. Прикинул я, и согласился. А вы-то как тут оказались? Или проштрафились? – Я в командировке, правда, не знаю, надолго ли. – Ну, стало быть, вместе коротать будем. Тут, Михаил Терентьевич, нормальному человеку и поговорить не с кем. Один ненец с Большой Земли, один чухонец, или лопарь, как там его, по-русски с пятого на десятое понимают. Полячишка – генерала из себя строит, фырчит через губу, грузин есть – вообще меня не замечает, а профессор как начнет говорить – тут уже я ушами хлопаю. Вроде слова понятные, а о чем толкует – не разберешь. Ассистент, правда, у него – нормальный парнишка, но молодой, зеленый. – А женщины? – спросил Кривокрасов, снова поглядев в сторону женского барака. – Бабка Серафима – божий одуванчик, все Ванюшей меня кличет, Майя Геннадиевна – хорошая женщина, только она ведь из бывших. Строга, как вертухай на кичмане. Есть еще Мария, такая, скажу вам краля! Все при себе, царская женщина, хоть и косоглазая малость, но не про меня. Мне бы попроще кого. – Ладно, разберемся, Иван. А что это у тебя? – Кривокрасов кивнул на мешок. – Яиц набрал вот в гнездах. Заходите через часок на яичницу. Если пожелаете – я вам здесь все места покажу. Особо смотреть, правда, нечего, но красиво – аж за душу хватает. – Договорились. Ну, бывай, – Михаил протянул Межевому руку, тот с поклоном пожал, подмигнул и потопал к своему бараку. Оглянувшись, он вернулся на несколько шагов и, понизив голос, сказал, – а вы попробуйте к Марии подъехать. Век свободы не видать – скучает баба. Кривокрасов хмыкнул, постаравшись скрыть смущение, покосился на Марию. Боровская направилась к бараку профессора, Иван галантно распахнул перед ней дверь, пропуская вперед. Мария стояла одна, обхватив руками плечи, глядя в его сторону. Михаил поклонился, она ответила легким кивком. «А чего я теряю? Просто подойду, познакомлюсь – как-никак рядом жить будем», – подумал Михаил, и двинулся к женщине. Немного покачивая бедрами, она пошла навстречу.  Глава 14
 

 Боровская зашла в барак. Барченко что-то писал при свете керосиновой лампы, Панкрашин валялся на койке, глядя в потолок. – Ну, кому деликатеса? – громко спросил вошедший за Боровской Межевой, – свежие яйца, – загнусил он на манер базарной торговки, – только что снеслися! – О, это дело, – Панкрашин приподнялся на койке, – а у нас пополнение, видел? – Еще бы! Старого знакомца встретил. Он меня в тридцать шестом на четыре года на зону определил. Серьезный мужчина. – Это кто же это? – Кривокрасов Михаил Терентьевич. – Так он не из ГУЛАГа? – Был в МУРе, а сейчас – не знаю. Межевой подошел к столу и стал осторожно выгружать яйца из мешка. – Александр Васильевич, можно вас на минутку, – Боровская показала глазами на дверь. – Да, конечно, – профессор закрыл тетрадь, убрал ее в тумбочку и последовал за ней. Боровская поджидала его на улице. – Ну, что я могу сказать, – начала она, – девушка здорова, нервы немного не в порядке, но это объяснимо. – А, э-э, как обстоит дело с…, м-м, – замялся профессор. – Вы о чем? А-а, – Боровская немного улыбнулась, – да, она девственница. Сейчас она отдыхает – Серафима Григорьевна напоила ее своим отваром, а завтра, думаю, вы сможете с ней поговорить. Оглядевшись, Барченко взял ее под руку и отвел от барака. – Как по-вашему, она проявляет интерес к Назарову? – Определенно проявляет. Так, что ваша задача облегчается. – Да-да, – рассеянно подтвердил профессор, – только бы он не затягивал с э-э…, черт, как вам просто – вы, как врач, можете называть вещи своими именами. – Вы имеете в виду половой акт? – Да, – с раздражением сказал Барченко, – именно его я и имею в виду, черт возьми. Ох, простите, нервы сдают. Времени осталось совсем немного, а тут еще кое-какие проблемы возникли. Как вы полагаете, не стоит ли нам поспособствовать, так сказать? Создать условия для …э-э, уединения, может, Серафима Григорьевна использует травы. – Афродизиак? – Боровская задумалась, – думаю, не стоит. После может наступить нервный срыв – у девушки ведь это будет первый опыт. Предлагаю подождать. – У нас есть две, максимум, две с половиной недели, Майя Геннадиевна. – Полагаю, этого вполне хватит нашим молодым людям, чтобы открыться друг другу. Ну, а там уже все зависит от настойчивости Александра Владимировича и согласия Лады Алексеевны, – она повернулась, собираясь уходить, – да, кстати, зачем понадобилось привлечение этого …м-м, Николая Кривокрасова, кажется? – Исключительно, как запасной вариант. Любовь, знаете ли, слишком тонкая материя, чтобы полагаться на случай. Но я рад, что Назаров и Белозерская заинтересовались друг другом. А что касается Кривокрасова, то боюсь, его услуги не понадобятся. – Вам – возможно, – улыбнулась Боровская. Она поманила Барченко, указывая на что-то глазами. Михаил Кривокрасов прогуливался по территории лагеря рядом с Марией Санджиевой, что-то с увлечением ей рассказывая. – О-о, – сказал профессор, – ну, что ж, тем лучше!
 
 Назаров подхватил с печки сковороду с яичницей, бегом донес ее до стола и грохнул на плетенную подставку. – Так, ну, что, давай, пробуй местный деликатес: гагаринная…., или гагарья, а может и крачья, от крачек, в смысле. Словом – яичница, со шкварками из моржового сала! – Один момент, – сказал Кривокрасов, поднимаясь со шкур на полу, на которых спал, – только вот снежком оботрусь. Он скинул нательную рубаху и выскочил из дома. Низкое солнце било в глаза, от тела на легком морозце поднимался пар. Помахав руками, Михаил сделал несколько ударов по воображаемому противнику, ухватил горсть снега и, крякнув, стал растирать его по груди и плечам. – Ох, хорошо! – крикнул он и замер, ощутив на себе чей-то взгляд. Возле женского барака стояла Мария Санджиева и с интересом наблюдала за ним. Михаил помахал ей рукой, она склонила в ответ голову и скрылась в доме. – Ух, прямо заново родился! – Михаил ворвался в избу, растерся полотенцем, – так, где тут деликатес? – Садись, пока не остыло, – пригласил его Назаров, разливая по кружкам чай. Кривокрасов подхватил со сковороды кусок яичницы, подняв глаза к потолку, пожевал. – А ничего, – согласился он, – очень даже ничего! Неплохо вы тут живете. – Стараемся. А ты чего сияешь, как медный чайник? Михаил отхлебнул чая, задумался на мгновение. – Ты знаешь, – отправил в рот еще кусок яичницы, – сон приснился. Сроду такого не видал – будто наяву все пережил. – Что за сон? – заинтересовался Назаров. – Ох, – Кривокрасов замотал головой, – сказка. Такие сны больше пристало какому-нибудь пацану видеть. Ну, начитался, там, Фенимора Купера, или Дюма, или Майн Рида. В общем так, – он отложил вилку, мечтательно прикрыл глаза, – представь себе озеро лесное…, даже не лесное – леса я там не видел, но сосны здоровущие были. Озеро, вокруг папоротник растет, водопад, туман такой над озером. И все будто наяву! И вот, туман поднимается, все выше, выше и, представь себе, на берег… – Выходит женщина. Не женщина, а прямо царевна-лебедь, – продолжил Назаров, – снимает платье, входит в воду, плывет к водопаду… Глотни чайку, полегчает, – сказал он, видя изумление Кривокрасова. – А потом она плывет к тебе… – Черт возьми, – пробормотал Михаил, – ты что, подсматривал? – Твой сон? – Гм… Ну, тогда я ничего не понимаю. – Ты рассказывай дальше. – Ну, что, подошла она. Я таких женщин даже не представлял себе. Ну, и, это… в общем, любовь у нас была. А потом проснулся я, хоть и не хотелось, ей-богу. Жалко просыпаться было. – Значит, тебе повезло больше. А женщину узнал? – спросил Назаров. – Ты знаешь, вроде, узнал! Но…, не знаю. Очень похожа, во всяком случае. А у тебя чем закончилось? – Закончилось у меня таким кошмаром, что чуть сердце не выскочило, – поморщился Назаров, – и все, как отрезало. Вижу ее теперь, здороваюсь. Ну, красивая женщина, но и все! Ничего не чувствую, словно на картину гляжу. Ладно, – он побарабанил пальцами по столу, – я готовил, посуду мыть тебе. А мне надо с профессором и с Ладой кое-куда наведаться. Что-то Барченко ей показать хочет. Одевшись, он вышел, оставив Кривокрасова с дурацкой улыбкой на лице и недоеденной яичницей.
 «Круг Семи камней» Назаров попробовал ногой подтаявший снег – сапог без сопротивления ушел в наст, выступила вода. Отступив на камень, он покачал головой. – Сейчас ближе не подойти, профессор. – И не надо. Я просто хотел показать Ладе Алексеевне это место. Вы ничего не чувствуете? – обратился он к девушке. Прищурившись, она оглядела подтаявший снег на равнине. Они отошли на три-четыре километра от лагеря, перевалили через сопку, спустились по каменной осыпи и теперь стояли на огромной базальтовой плите, среди нагромождения больших, словно скатившихся сверху, камней. Впереди, на небольшой возвышенности, отделенной от сопки месивом снега и воды, снег растаял, из травы на равных промежутках, торчали ушедшие в грунт валуны. Покатые бока камней выглядывали из земли, будто спины затаившихся в прошлогодней траве животных. – Я не знаю, – задумчиво сказала Лада, – мне кажется, я уже видела это место. Только воспоминания какие-то обрывочные, смазанные. – Очень хорошо, – кивнул Барченко, – я не ошибся в вас. – А в чем дело? – спросил Назаров. – На Земле есть несколько мест, где сохранились культовые места, так или иначе связанные с працивилизацией нашей планеты. К примеру, всем известный Стоунхендж в Британии, Иддавиль-поле под Ашхабадом, в преддверии Копетдага, Чертово Городище в Козельском районе Калужской области. И здесь, на архипелаге Новая Земля! Но, если все упомянутые места известны многим исследователям, то это место, – он с гордостью повел вокруг рукой, – вычислил я лично! Вы не представляете, сколько лет жизни я потратил, роясь в архивах, изучая древнейшие манускрипты культур, которые канули в лету, народов, само имя которых забылось! И вот результат. – Знаете, Александр Васильевич, – усмехнулся Назаров, – а не проще было ли проводить научные изыскания в Калужской области? Или, скажем, под Ашхабадом? – Извините, товарищ Назаров, – оскорбленно вскинул голову Барченко, – в вас говорит дилетант! Да-с, уважаемый. Не зная сути проблемы, вы позволяете себе рассуждать… – Прошу прощения, – поднял руки Назаров, – я просто хотел понять, почему именно… – Вот если хотите понять, так слушайте и не перебивайте! Лада сделала круглые глаза, знаками показывая Назарову, чтобы он не спорил. – Все, молчу. Барченко подозрительно покосился на девушку, но она сделала вид, что внимательно слушает его. – Итак, на чем я остановился? – На культурах канувших в лету народов, – смиренно подсказала Лада. – Благодарю вас. Так вот: я придерживаюсь мнения, что и Стоунхендж, и Чертово Городище, и Иддавиль-поле, есть не что иное, как оставленные в нашем мире ворота, через которые представители цивилизации, давшей начало человечеству, рано или поздно войдут с нами в контакт. Это уже случалось не раз – свидетельства о таких контактах можно найти и в тибетских рукописях, и в письменах, оставленных древними египтянами, и даже в библии. Скорее всего, человечество не было подготовлено принять мудрость наших предков, и контакты окончились ничем. По моим представлениям, ворота, я называю их « Золотые врата», открываются с периодичностью в несколько веков в четко установленной последовательности и в ближайшее время они откроются именно здесь, – Барченко с торжеством указал на возвышенность. Назаров кашлянул. – Позвольте вопрос? Вы сказали, что человечество было не готово принять мудрость предков, а вы полагаете, что со времени написания тибетских манускриптов, или хотя бы библии человечество поумнело? – Хороший вопрос, – кивнул Барченко, – прекрасный вопрос, мой друг, – он снисходительно похлопал Назарова по плечу. – Здесь вы правы, ума у людей не прибавилось ни на йоту. Но я задался другим вопросом. Для чего собственно наши пращуры основали человеческую цивилизацию? Что это было: эксперимент? Игра? – Эксперимент, затянувшийся на миллионы лет? – А почему нет? У них могут быть свои понятия о времени. И здесь возникает вполне уместное предположение: они создали человека по своему образу и подобию, стало быть, должны остаться люди, напрямую продолжающие род наших прародителей! Именно с ними и вступают в контакт представители працивилизации при помощи «Золотых врат». Назаров посмотрел на Ладу. Девушка нахмурилась, не спуская взгляда с Барченко. – Так, – медленно сказал Назаров, – пожалуй, я понимаю, к чему вы клоните. Одна из этих людей – Лада Алексеевна? – Да! У вас прекрасно развито аналитическое мышление, Александр Владимирович. Лада Алексеевна Белозерская – одна из прямых потомков… – Так вот почему я оказалась здесь, в лагере, – тихо сказала девушка. – Но почему именно таким образом: арест, ссылка. Неужели вы не могли организовать это по-другому. По ее лицу было видно, что она заново переживает все случившееся с ней за последние месяцы. Губы ее задрожали, она резко отвернулась, и Назарову показалось, что на глазах девушки проступили слезы. – Обстоятельства, дорогая моя, – покровительственно сказал Барченко, – иногда они выше нас. Кроме того, не забудьте, какое сейчас время. Назаров с досадой посмотрел на него и взял девушку за руку. – Лада Алексеевна, сделанного не вернешь. Обещаю вам, что после окончания затеянного профессором эксперимента, я сам буду ходатайствовать о вашем освобождении. – Не обещайте того, чего не сможете выполнить, товарищ Назаров, – глухо сказал Барченко, – будущее зависит не только от ваших желаний. Не вынуждайте меня обращаться к вашему руководству – проведение наших работ санкционировано на очень высоком уровне. – Я не верю в ваши теории, профессор, – сказал Назаров, – вызывать снег, или менять направление ветра – это одно, а то, о чем вы сейчас рассказали, основано на слишком многих допущениях. Стоит в цепочку ваших заключений вкрасться одному ложному факту и ваша теория рухнет. Впрочем, я не уверен, что она вообще обоснована изначально. С вашего разрешения, мы вернемся в лагерь. – Ваше право верить, или нет. Ответ мы получим в ближайшие дни. Назаров взял Ладу под руку и повел прочь. Барченко посмотрел им вслед, пожал плечами и, опершись на палку, стал смотреть на спрятавшиеся в земле камни. На вершине сопки Лада оглянулась. На мгновение ей стало жаль профессора – уж очень одиноко выглядела его фигура среди нагромождения валунов, перед пустынной тундрой, с проплешинами растаявшего снега. Назаров погладил ее по руке. – Не думайте об этом, Лада, – сказал он, – если поверить в то, что он сказал, то можно просто сойти с ума. – Нет, мне кажется, он прав. Я чувствую это. Что-то мешает мне полностью поверить в его теорию, что-то должно открыться во мне. В любом случае, скоро мы узнаем, прав он, или нет.
  Глава 15