Annotation 3 страница

Новая Земля, мыс Северный Гусиный Нос, 50км южнее поселка Малые Кармакулы Когда возле берега вельбот заскрежетал днищем о гальку, и гребцы спрыгнули в воду, Назаров, было, намерился им помочь, но Нерчу удержал его. С протяжным криком, напоминавшим русское «эй, ухнем», гребцы подхватили вельбот за борта и бегом вытащили его на берег. Назаров выпрыгнул, прошелся, хрустя сапогами по гальке. Скалы окружали пологий спуск к морю, оставляя проход к стоящему чуть выше стойбищу. Здесь ветра почти не чувствовалось, но Назаров видел, как на вершинах скал взвихряется летящий снег и дым над чумами мгновенно исчезает, стоит ему чуть приподняться над скрещенными жердями. Гребцы, с любопытством разглядывали его. Александр достал пачку папирос, протянул, приглашая закуривать. Ненцы вмиг опустошили пачку. Назаров закурил, предложил огонь ближайшему, но тот, улыбаясь, отступил. – Не будут курить сейчас, – сказал подошедший Нерчу, – в чуме покурят. Скажут: добрый начальник – дал папиросы. У тебя еще есть? – Есть. – Не давай. Скажут – глупый человек, не знает ценности табака. Мы с тобой потом курить будем. Пойдем ко мне. Стойбище было небольшое – Назаров насчитал двенадцать чумов, крытых моржовыми шкурами. Между ним бродили собаки, играли дети, похожие на медвежат в своих меховых одеждах. Нерчу провел его в середину стойбища, показал рукой, явно гордясь размерами своего жилища. – Мой чум. Самый большой. Потому, что я здесь начальник, да. Возле чума, на шесте, висел какой-то кокон. Заинтересовавшись, Назаров подошел поближе, тронул рукой. Кокон пошевелился. Александр откинул мех и усмехнулся – из кокона на него посмотрели черные глазенки малыша примерно полугодового возраста. – Ребенок там, – сказал Нерчу, – спит или думает. Хорошо ему там. Если будет плохо – станет кричать, тогда Саване заберет его в чум. Пойдем, сейчас есть будем, – он откинул полог, приглашая входить. Глаза не сразу привыкли к полутьме жилища. В середине чума, на выложенном камнями очаге, висел котел. Жена Нерчу, в клетчатой рубахе, меховых штанах и пимахх, приветливо улыбнулась Назарову. У нее было широкое круглое лицо, узкие глаза. Черные, туго заплетенные косы свисали на грудь. Двумя щепками она подхватила из очага раскаленный камень и бросила его в котел. Вода зашипела, вверх ударил пар. – Моя жена. Саване зовут ее. Мясо готовит, – пояснил Нерчу, – ты раздевайся. Эта одежда плохая. Я дам тебе малицу, штаны, пимы, а ты мне потом дашь спирт, может, патроны. Назаров скинул шинель, присел на шкуры, разуваясь. Ненец покопался в ворохе мехов, сваленных в углу, подал ему одежду – широкие штаны, меховую куртку-малицу с капюшоном, мягкие оленьи сапоги мехом наружу. Сапоги были немного великоваты. Назаров достал из чемодана шерстяные носки, пододел их. Вот, теперь в самый раз. В чуме было жарко и малицу он снял, оставшись в гимнастерке. «Надо бы что-нибудь подарить им, – подумал Назаров, копаясь в чемодане, – вот, пожалуй, сгодится». Достал шелковый шарф, купленный в Париже, подал хозяйке. Узкие глаза женщины раскрылись от восхищения. Она осторожно взяла невесомую ткань, поднесла к свету, рассматривая узоры, покачала головой. Нерчу одобрительно кивнул. – Женщина любит подарки. Красивая материя, в праздник оденет – все завидовать станут. Любит подарки, – повторил он, опуская глаза. Намек был слишком ясным, Назаров незаметно вздохнул, вынул из чемодана нож – наваху, выменянный в Барселоне на трофейный «Парабеллум», раскрыл его и протянул Нерчу. Длинное узкое лезвие заиграло в свете очага. Ненец причмокнул от восторга, осторожно взял нож, попробовал пальцем клинок и одобрительно поцокал языком. – Твой подарок очень хорош, но мужчина не должен обходиться без ножа, – Нерчу перекатился к небольшому сундучку, открыл и достал нож с костяной рукояткой, – сегодня день подарков. Возьми этот нож, Саша. Мне его подарил ученый человек – начальник Самойлович привозил его к нам. Человек ходил с нами на вельботе, смотрел, как мы бьем моржа. Очень хвалил, подарил этот нож. Очень умный человек, только говорил непонятно, начальник Самойлович говорил с нами за него. Назаров вытянул клинок из кожаных ножен, поднес к очагу, рассмотрел клеймо и удивленно покачал головой. Понятно, почему начальник Самойлович говорил за ученого человека – на лезвии стоял фирменный знак «Solingen». Саване спрятала подаренный шарф и бросила в котел еще один камень. Вода уже кипела, запах стоял такой, что Назаров то и дело сглатывал слюну. Женщина достала миски. Нерчу сунул руку за пазуху, извлек бутылку со спиртом и, подняв ее, что-то сказал жене. В голосе его явно слышались просительные нотки. Саване отбросила щепки и разразилась длинной речью, то и дело наклоняясь к мужу и водя у него перед лицом указательным пальцем. Нерчу несколько раз пытался вставить слово, но только опускал голову, смиряясь перед напором женщины. Наконец Саване закончила речь, взяла у мужа из рук бутылку и спрятала ее в шкурах. Нерчу горестно вздохнул и закрыл глаза, смирившись с неизбежным. – Иногда в женщину входят демоны. Тогда лучше подождать, пока они оставят ее, – тихо сказал он. Саване обернулась, подозрительно посмотрела на него и горячо обратилась к Назарову. Тот на всякий случай кивал головой, а потом спросил у ненца, о чем речь? – Она хочет знать, что я тебе сейчас сказал, – печально сказал Нерчу. Женщина требовательно смотрела на Александра и он, протянув руки ладонями вперед, сделал успокаивающий жест: все в порядке, ничего крамольного твой муж не говорил. Все еще косясь на мужчин, Саване стала вытаскивать из котла куски мяса и раскладывать по мискам. Назаров посмотрел, как Нерчу, ловко управляясь новым ножом, отрезает маленькие кусочки мяса и отправляет его в рот. Когда-то Назарова обучали правилам обращения со столовыми приборами, соответственно европейскому этикету. Пришла пора изучить нечто прямо противоположное. Заплакал ребенок и Саване, что-то сказав мужу, вышла из чума. Нерчу, подождал, пока Назаров управится с мясом и налил обоим бульона из котла. Пить его пришлось через край. Вернулась Саване, распеленала кокон и, достав оттуда малыша, расстегнула рубаху и начала кормить его грудью. – Вот, поели, – констатировал Нерчу, – сейчас будем спать. Поедем, как проснемся. Он расстелил две моржовые шкуры, положил поверх оленью и пригласил Назарова укладываться. Чмокал ребенок, потрескивали остывающие камни в очаге. Назаров лениво наблюдал, как дымок поднимается к отверстию в вершине чума и уходит, растворяется, становясь частью ветра, снега, серого неба. Сто лет назад так было, и двести, и триста. Может и через сто лет все будет также, но вряд ли. Слишком много принесли этому народу чуждого, без которого ненцы прекрасно обходились веками. Вымирает самобытный древний народ, рушится привычный уклад жизни. Кстати, что там говорил Евсеич насчет пришлого шамана? Приняли местные ненцы его за своего, обращаются с просьбами, и кажется, он им помогает. Моржей загоняет, рыбу ловит… или наоборот? Вот он бьет в бубен, кружится, развеваются пестрые одежды. Гремя железными подвесками, он то поднимает бубен вверх, то простирает руки в стороны, кружится все быстрее. Возле него кто-то сидит – ждет окончания камлания. Ждет терпеливо, не смея нарушить священнодействие. Фигура ожидающего расплывчата, можно разобрать, что он стар – волосы его седые, круглые глаза странно блестят. Шаман падает на пол, бьется, начинает что-то говорить. Старик с седыми волосами склоняется к нему, разбирая невнятные слова, слушает внимательно, затем оборачивается и вдруг толкает Назарова длинной, неимоверно вытянувшейся рукой. Тормошит, толкает снова… – Вставай, Саша. Ехать надо. Назаров рывком сел на шкурах, огляделся. Нерчу выжидающе смотрел на него. В чуме было жарко, пахло горелым жиром. Очаг погас и только чадил фитиль, плавающий в плошке. – Нарты готовы, надо ехать, – повторил Нерчу. – Ага, сейчас, – Назаров потер ладонями лицо, встал на колени. Саване спала, накрывшись оленьей шкурой. Возле ее лица выглядывала из-под шкуры голова малыша. Назаров подпоясал гимнастерку ремнем, прицепил кобуру с пистолетом, поверх надел малицу. Посмотрев вокруг, не забыл ли чего, кивнул ненцу – я готов. В стойбище, похоже, все спали. Они прошли между чумами, поднялись из котловины возле моря, где стояло стойбище. В грудь ударил ветер, словно дробь, хлестнула в лицо снежная крупа. Назаров увидел длинные нарты, собак в постромках. Лайки лежали в снегу, похожие на заснеженные холмики. Нерчу приторочил к нартам чемодан, указал Назарову его место и объяснил, когда надо садиться, даже не садиться, а падать на нарты – как только собаки наберут ход. Назаров кивнул, с тоской оглядывая заснеженное пространство впереди, зажатое между невысоких сопок. Ненец прошел вперед, поднимая собак из сугробов, склонился, поговорил с вожаком и взмахнул хореем. – Хо! Лайки подались вперед, упираясь в снег лапами, нарты стронулись, набирая ход. Назаров пошел рядом, потом побежал – собаки тянули все быстрее. Нерчу обернулся к нему. – Прыгай! Александр упал на нарты, ухватился за края. Собаки чуть сбавили ход, но опять наддали – нарты спускались в долину. Назаров приподнялся. Нерчу бежал рядом, помахивая хореем. – А ты? – крикнул Назаров. – Собаки хитрые, – на бегу, ничуть не задыхаясь, ответил ненец, – сейчас поворачивать к дому станут. Не хотят бежать. Словно услышав его, лайки стали постепенно забирать вправо, поворачивая назад по большой дуге. Нерчу бросился вперед, огрел хореем одну, другую. – Хо, хо! Смирившись, свора припустила вперед и через несколько минут ненец вскочил в нарты впереди Назарова. – Все, теперь поехали, – повернул он к Александру довольное лицо, – отдыхай, Саша. Скрип полозьев, гортанные окрики Нерчу, рваные облака. Позади было уже несколько часов пути. Один раз делали остановку – запутались постромки и Нерчу, вновь расставив собак, задал виновной трепку. Назаров приподнял голову, поправил сбившийся на лицо капюшон кухлянки. Нарты пошли на длинный подъем, Нерчу спрыгнул и побежал рядом с собаками, изредка доставая спину то одной, то другой длинным хореем. Собаки не окусывались, казалось, они даже не обращали внимания на ненца, однако вожак оглядывался и каждая лайка знала, что если не доработает в упряжке, то на стоянке вожак вспомнит ей все. Подъем становился круче, Назаров присел. Собаки оглядывались и, как ему казалось, укоризненно на него смотрели. Спрыгнув с нарт, он побежал рядом, разминая затекшие ноги. Поначалу бежать было легко – пимы почти не проваливались, а легкая малица не мешала, но постепенно дышать становилось все труднее, ремень под кухлянкой давил, билась о бедро кобура. Они достигли вершины подъема, Нерчу сделал ему знак – забирайся в нарты, и сам ловко вспрыгнул на них. Назаров без сил повалился на спину. Грудь ходила ходуном, пот заливал лицо. Отдышавшись, он с уважением посмотрел на ненца: тот, как ни в чем не бывало, помахивал хореем, покрикивал на собак. Оглянувшись, улыбнулся – молодец, мол, начальник. Примерно через час сделали остановку. Ненец проверил поклажу – не сбилась ли, осмотрел собакам лапы. Назаров закурил, предложил папиросу ему. Нерчу взял, однако курить не стал, спрятал за пазуху. Оглядываясь, он казалось, что-то искал, нюхал воздух, откинув капюшон, вслушивался в свист ветра. Лицо его становилось все мрачнее. – Большой ветер будет, – сказал он наконец, – снег поднимается, буран идет. Собаки, сбиваясь в плотную стаю, поглядывали на них, будто спрашивали: что будем делать? Назаров заметил, что ветер внизу, возле самого снежного наста, будто бы летит быстрее. Он огляделся. Летящий снег поднимался все выше, словно утренний туман над озером. – Быстро, Саша, надо вот туда, – Нерчу показал рукой группу скал примерно в полукилометре от них, – иначе беда будет. Он бросился к собакам. Назаров ухватился за ремень на нартах. Лайки сразу пошли вскачь, напоминая стартующих на ипподроме лошадей. Уже через несколько минут вокруг ничего нельзя было различить из-за кипящего, словно пшено в котле, снега. Он был со всех сторон, рвал капюшон с головы, толкал в грудь с такой силой, что Назаров едва мог переставлять ноги. – …нарты, держись за нарты, – услышал он крик Нерчу. Наклонив голову, Назаров упорно шел вперед, стараясь повернуться боком к ветру. Глаза удавалось открыть только на мгновение – снег мгновенно забивал их, нещадно сек лицо. Он переставлял ноги, как автомат, ни о чем не думая, шел, наклонившись вперед упираясь в ветер, словно в стену, которая нехотя уступала под его напором. Неожиданно стало тише, нарты остановились. Прикрывая рукой лицо, он посмотрел вокруг. – Сюда иди, – Нерчу взял его за плечо, потянул за собой, – вот скала. Здесь ждать будем. Нащупав впереди камень, Назаров без сил привалился к нему, сполз и сел прямо в снег. Нерчу присел на корточки рядом. – Нехороший ветер, – крикнул он, – не должно быть ветра, я знаю. Или Нерчу рассердил духов, или они не хотят пускать тебя. Снег, ударяясь в скалу, обходил препятствие, закручивался злобными вихрями. Он был сухой и сыпучий, будто песок. Нарты уже почти совсем замело. Назаров пошевелился, отряхиваясь. Ветер выл, свистел на разные голоса, словно был в ярости оттого, что добыча на время ускользнула. Он казался живым существом, пытающимся достать их из убежища, и замести, засыпать так, чтобы и следов не осталось. Напряжение последних часов давало себя знать – Назаров внезапно почувствовал, что хочет спать так, как не хотел никогда в жизни. Он скорчился, подтянул колени к подбородку и закрыл глаза. Ему показалось, что он задремал всего на несколько мгновений. Кто-то толкнул его в плечо, он повалился на бок, упав на что-то мягкое. – Саша, вставай. Смотри! Отведя край капюшона, Назаров выглянул из него, как из дупла. Метель продолжала бушевать, но что странно, в нескольких метрах от скалы, под которой они укрылись. Не веря глазам, Назаров поднялся на ноги. Нерчу, отбежав в сторону, звал его к себе. Проваливаясь по колено, Назаров подошел к нему и остановился, как вкопанный: чистая и безветренная дорога пролегла от скал, за которыми они прятались, через долину, исчезая вдали за сопками. Ясное небо над головой подмигивало искорками звезд. Но что самое удивительное – по сторонам этой дороги продолжала бушевать метель. Впечатление было такое, будто протянувшийся перед ними путь защищен от стихии стеклянной стеной, за которой продолжал бесноваться ветер. Назаров подошел к краю дороги, снял рукавицу и протянул вперед руку. Кисть обожгло холодом и он отдернул ее, спеша спрятать закоченевшую ладонь в варежку. – Что это? – спросил он, обернувшись к Нерчу. – Шаман! Я думаю, это – шаман, который живет в лагере. Это он помогает нам, ведет нас и теперь нам ничего не страшно. Садись в нарты, Саша, поедем. Нерчу вытащил из-под снега собак, взмахнул хореем, гортанно крикнул, и нарты рванулись вперед. Коридор, по которому неслись нарты, на глазах расширялся. На выезде из долины Назаров посмотрел назад. За скалами, где они прятались, по-прежнему кипела снежная круговерть, вихри снега поднимались, казалось, к самому небу. Нерчу оглянулся, взмахнул хореем. – Хо, хо! – нарты покатились под уклон, набирая скорость. Еще почти сутки они были в пути. Два раза делали остановки, чтобы перекусить и отдохнуть. Погода была тихая, снег скрипел под полозьями, покрикивал на собак Нерчу. Иногда Назаров спрыгивал с нарт и бежал, держась за ремень. Нерчу смеялся, подбадривая его. – Хорошо, совсем хорошо. Скоро настоящим каюром станешь. Нарты выскочили на очередной гребень, Нерчу воткнул хорей в снег, останавливая собак. Назаров подошел к нему. Внизу, в небольшой долине, стоял лагерь: обнесенные колючей проволокой пять бараков, отдельно стоящий бревенчатый дом и решетчатая металлическая вышка. Ворота были распахнуты, часового на вышке не было. Глава 5

Спецлагерь «Бестиарий» Нарты остановились посреди лагеря, лайки сбились в стаю, вывалив розовые языки и тревожно оглядывались. Нерчу стал развязывать мешок с юколой, собираясь кормить собак. Странное дело снаружи, за оградой лагеря, метет поземка, мороз градусов под двадцать, а здесь пушистый снег неспешно падает с неба. Земля укрыта им, словно теплым ватным одеялом и легкий морозец кажется весенней оттепелью по сравнению с царящей вокруг лагеря зимой. – Здесь всегда так, – сказал, улыбаясь, Нерчу, – как злой начальник помер, так здесь хорошо стало. – А люди где? – Не знаю. Спят, может. Вот это казарма, – Нерчу указал на ближайший к воротам барак, с трудом выговорив непонятное слово, – там охрана живет. Бывает, что сердятся сильно, если спирт пьют. А бывает, что добрые. Табак дают. А вот здесь большой шаман живет, и с ним еще трое. Один из них начальник. Старый, очки круглые у него, важный он. Очень умные люди. Там, – ненец махнул рукой, – три женщины. Две старые, одна молодая, а в последнем, вон, самый дальний дом, там еще трое. Шибко умные, не здороваются, мимо смотрят, только собак гладят иногда. – А где начальник лагеря жил? – спросил Назаров. – Вот из бревен дом стоит, рядом с казармой. Теплый дом, прочный. Не знаю, кто там теперь живет. – Ладно, разберемся, – сказал Назаров и зашагал к бараку охраны. Снег возле казармы пестрел желтыми пятнами – видно, стрелки охраны не утруждались отойти за дом и мочились прямо у порога. Здесь же, возле двери, была свалена куча золы. Назаров поморщился и открыл дверь. В просторных сенях стояли две рассохшиеся бочки, на вбитых в стену гвоздях висело несколько овчинных тулупов, пахло мочой и промокшей шерстью. Дверь в дом была плотно закрыта, Назаров толкнул ее и отшатнулся от ударившей в нос вони. К обычному запаху давно не проветриваемого помещения примешивался аромат не стираных портянок, застарелая табачная вонь и стойкий запах бражного перегара. Вдоль стен в два ряда стояли двухэтажные нары, босые ноги спящих высовывались в проход между койками. Давно не мытые стекла едва пропускали с улицы свет. Слева от входа в углу кучей лежали перепутавшиеся ремнями винтовки. Справа, возле большой печи, сидел на табурете стрелок охраны в не подпоясанной форменной темно-синей рубашке и чистил картошку, роняя срезанную шкурку прямо на пол. Он повернул к Назарову чумазое, с восточными чертами лицо и спросил с резким акцентом: – Ты кто, чурка? Моржа принес, рыбу принес? Почему так долго? – не дождавшись ответа, чумазый сказал, – сейчас тебе морду бить буду, – отложил нож и стал вытирать руки серым от грязи фартуком. Скрипнув зубами, Назаров подошел к нему, откинул с головы капюшон и негромко приказал: – Смирно! Как фамилия, боец? Кто старший? Начавший подниматься с табурета стрелок застыл в нелепой позе, с испугом глядя на Александра снизу вверх. Лицо его побледнело, и Назаров увидел, что стрелок не столько чумазый, сколько смуглый от природы. Стрелок выпрямился, кинул руки по швам. Рубашка обрисовала рыхлый живот, под расстегнутым воротом виднелась давно немытая шея. – Стрелок охраны Умаров, товарищ ком…, начальник. – Вольно, Умаров. Кто старший? – Командир взвода охраны Войтюк. – Где он? – Сп…, отдыхает, товарищ начальник. – Обед? – Назаров скосил глаза на ведро с картошкой. – Так точно. – Продолжайте, товарищ стрелок. Умаров присел, ловя толстым задом табурет, нащупал в мешке очередную картофелину и торопливо заскреб ее ножом. Назаров прошелся между коек. Над спящими висел храп, сопение, всхлипывания. В дальнем углу барака кто-то гулко блевал в жестяное ведро. Назаров встал в середине прохода, откашлялся и заорал, что было сил: – Тревога, взвод, в ружье! Ожидаемого эффекта не получилось. Бойцы заворочались: кто-то приподняв голову, уронил ее обратно на подушку, кто-то шарил возле койки в поисках чего-то, чем можно было бы запустить в крикуна. – А не пошел бы ты к ебене матери… – Дайте ему в рыло кто-нибудь… – Пошел вон, рыбоед немытый. С нижней койки в конце барака поднялся огромного роста мужик с растрепанными волосами и курчавой разбойничьей бородой. Почесывая заросшую черным волосом грудь, он направился к Назарову, шлепая босыми ногами по заплеванному полу. – Ты чего людям отдыхать мешаешь, сволота? Ты чего, сука, разорался? Назаров почувствовал, как в груди закипает холодная ярость. Он помнил это состояние – обычно оно приходило в предвкушении рукопашной перед броском из окопа. – Ты ж у меня сейчас, падла косоглазая, впереди упряжки в стойбище поскачешь, – мужик подходил все ближе, поигрывая крутыми плечами. Краем глаза Назаров заметил, как лежавшие на койках стали приподниматься, стараясь не пропустить неожиданное развлечение. Мужик любовно огладил кулак, размером с недозрелый арбуз и широко, по-молодецки, размахнулся. Назаров сделал короткий быстрый шаг вперед и резко, с разворотом корпуса, врезал ему в заросший бородой подбородок. Клацнули зубы, на лице мужика отразились попеременно недоверие, непонимание, обида. Зрачки его побежали под набрякшие веки и, вытянувшись во весь рост, он грянулся на дощатый пол. В наступившей тишине было слышно, как звякнул о ведро выпавший из рук Умарова нож. Назаров оглядел замерших на койках бойцов, развязал кожаные ремешки возле горла и, рывком стянув малицу, заправил гимнастерку под ремень и демонстративно расстегнул кобуру. – Кто не слышал команду? – негромко спросил он. Стрелки стали выбираться в проход, опасливо косясь на него. Мужик на полу заворочался, оперся в пол локтями и приподнял кудлатую голову. Взгляд его быстро приобретал осмысленность. Разглядев в петлицах гимнастерки Назарова знаки отличия, он выпучил глаза. – Фамилия, звание? – спросил Назаров, уставив на него указательный палец. Мужик сплюнул в сторону кровью. – Командир взвода охраны Войтюк. – Приведите себя в порядок, постройте людей, – Назаров взглянул на часы, – даю три минуты. Не оглядываясь, он вернулся к печке. Умаров торопливо вскочил. – Продолжайте, – разрешил Назаров, достал пачку «Казбека», постучал мундштуком папиросы о коробку и, не спеша закурил. За спиной двигали табуреты, стучали каблуками сапог, бряцали пряжками ремней. Слышно было, как Войтюк шипит на кого-то, обещая сгноить в карауле. Забухали по доскам пола сапоги, Назаров обернулся. – Товарищ лейтенант Государственной безопасности, – бородатый мужик, одев гимнастерку, перестал быть похожим на бандита с большой дороги, – взвод охраны по вашему приказанию построен, больных и раненых нет, командир взвода Войтюк. Гимнастерка на нем была застегнута под горло, ремень туго охватывал обширную талию. Боец, как боец, не будь у него этой разбойничьей бороды. Заложив за спину руки, Назаров прошелся вдоль строя. Давно небритые, опухшие от спирта лица, землистая кожа не бывающих на свежем воздухе людей, мятые гимнастерки без подворотничков, рыжие, забывшие про щетку сапоги. – У вас здесь что, казарма воинского подразделения, или свиной хлев, товарищ командир взвода? – Так точно, товарищ лейтенант Государственной Безопасности! – Что, так точно? Хлев? – Казарма, товарищ лейтенант Гос… – Короче, Войтюк. Я не обижусь, если вы будете называть меня капитаном, согласно общевойсковому званию. – Казарма, товарищ капитан. – Я – новый комендант лагеря, Назаров. Товарищи бойцы, с этого дня начинается нормальная служба. Вольно, разойдись. Войтюк, за мной, – Назаров подхватил с табуретки малицу и пошел к выходу. Нерчу, увидев его выходящим из барака, помахал рукой. – Не хотят тут есть, – он указал на собак, – боятся. За ворота их выведу. Вот, я чемодан твой отвязал. – Спасибо, Нерчу. Ну, Войтюк, что происходит? Я вас, кажется, спрашиваю, – Назаров вспомнил своего старшину в училище, – молчать, когда с вами разговаривают! Вам что, сказать нечего? – Так… – Молчать! Хотите смотреть на белый свет с той стороны решетки? Я вам устрою. Хотите? – Э… – Молчать! Войтюк мялся, перетаптывался с ноги на ногу, разводил руками и вид, в общем, имел довольно жалкий. В гимнастерке стало прохладно и Назаров опять надел малицу. – До чего довели казарму, товарищ командир взвода, – с горечью сказал он, – бойцы пьяные… Молчать! Я говорю пьяные, значит так и есть! Когда вы в последний раз брились? – Дай бог памяти, … – А мылись, кстати, когда? – Так негде мыться-то, товарищ капитан. – Из ведра помоетесь, не дворяне, – рявкнул Назаров, выкатывая глаза. Краем глаза он увидел, как Нерчу чуть не бегом тащит собак за ворота, от греха подальше и едва сдержал смех. – Так точно. Назаров скосил глаза на Войтюка. Опустив кудлатую голову, тот всем видом выражал раскаяние. Только что снег сапогом не ковырял. «Ладно, пока довольно, – решил Александр, – при случае продолжим воспитание личного состава». – Где начальник лагеря жил? – Товарищ Тимофеев? Вон в том доме. – Проводи. Войтюк зашагал к отдельно стоявшей бревенчатой избе. Назаров подхватил чемодан и пошел следом. Отворив дверь, Войтюк придержал ее, дожидаясь, пока новый начальник войдет. В избе было холодно – видно, после смерти начальника здесь никто не жил. Назаров поставил чемодан, прошелся, по-хозяйски осматриваясь. На столе стояла пустая бутыль, кружка, на койке валялся сорванный со стены ковер. Поверх ковра лежала кривая сабля и маузер без кобуры. Назаров взял пистолет в руки, выщелкал патроны. Одного не хватало. – Здесь прибраться, печь протопить, белье на постели сменить. Я слышал, начальника лагеря убил белый медведь, где его похоронили? – Кого? – Начальника! – Где ж его похоронишь зимой, – пожал плечами Войтюк, – да и хоронить нечего. В складе то, что от него осталось, лежит. – Пойдем, посмотрим. Дверь склада занесло и Войтюк долго бил сапогом, разбрасывая снег. Наконец, ухватив деревянную ручку двумя руками, он распахнул дверь и отступил в сторону. – Вот там и лежит, – кивнул он, – мне с вами, или как? – Здесь постой, – Назаров вошел внутрь, осмотрелся. Склад представлял собой сарай, сбитый из нешкуренных досок, в щели стен набился снег. В центре лежала груда тряпья. Назаров подошел поближе и присел на корточки. Меховые пимы, обрывки штанов, остатки темно-синей гимнастерки. Все покрыто коричневой мерзлой кровью. Что-то белело в обрывках галифе, Назаров пригляделся, стиснул зубы и быстро поднялся на ноги. Из торбазов торчали полуобглоданная голень и разгрызенный почти в кашу коленный сустав. Войтюк ждал у двери. – Как это случилось? – спросил Назаров, выходя из помещения. – Никто не видел, – пожал плечами Войтюк. – Утром обнаружили уже вот это. А рядом в снегу оружие: маузер и сабля. Еще товарищ старший надзиратель Рахманич насмерть замерз. Вышел до ветру и замерз. Где-то за неделю, как товарищ Тимофеев погиб. – А надзирателя куда дели? – За лагерем во льду вырубили могилу. Он замерзший был. Как присел, стало быть, на корточки, так и замерз. Так его сидячим и похоронили. А товарища Тимофеева пока оставили. До приезда, значит, уполномоченных. – Считай, что я уполномоченный. Похоронить, как старшего надзирателя, место заметить. Ясно? – Так точно. Лагерь по-прежнему был пуст. То ли заключенные боялись выходить из бараков, то ли им было все равно. – Теперь вот что, Войтюк. Прикажи заключенным собраться в одном бараке. Пора мне с ними познакомиться. Ну, в чем дело? – спросил Назаров, видя, как Войтюк тяжело вздохнул. – Не больно то им и прикажешь, товарищ капитан. Вспомнив, что ему говорил комиссар третьего ранга, Назаров решил сбавить тон. – Хорошо, попроси их собраться в одном бараке. Скажи, новый комендант хочет представиться. – Так точно, сделаем. – После этого одного бойца ко мне в избу – наводить порядок, топить печь, а остальные пусть драят казарму, моются, бреются и так далее. Через два часа проверю исполнение. Все, свободен. Войтюк приложил огромную ладонь к черной шапке-финке и затрусил к баракам. Нерчу, бросавший рыбу собакам, с опаской посмотрел на приближающегося Назарова. – Ты тоже сердитый стал, Саша, – сказал он. – Ничего, Нерчу, не бойся, – усмехнулся Александр, – надо было показать, кто здесь начальник, вот и пришлось покричать. Ты не уезжай, отдохнешь денек, ладно? – Хорошо, Саша. Спирт пить будем, я тебя рыбой угощу. – Вот этой, – Назаров кивнул на рыбин, которых ненец кидал собакам. – Да. Хорошая рыба. Мы все едим. Вкусно. – Договорились. За мной спирт, за тобой рыба. Закурив, Назаров присел на нарты. Опять его поразило, что ветер и мороз за пределами огороженного колючей проволокой пространства, были намного сильнее. Он увидел, как Войтюк быстрым шагом пересекает лагерь, направляясь к казарме. Вскоре из бараков заключенных стали выходить люди, и не спеша двигаться к крайнему левому. Назаров насчитал шесть человек. Одна из фигур была явно женской – меховая одежда сидела на ней с некоторым изяществом, кроме того, из-под капюшона выбивался длинный черный локон. – Я скоро подойду Нерчу, – сказал Назаров, поднимаясь, – а ты заходи пока в дом. Там солдат будет, ты его не бойся, скажи – я разрешил. – Хорошо. «Как вести себя с этими людьми, – думал Александр, шагая к бараку, – с одной стороны они – заключенные, с другой – работают на безопасность страны. Не уголовники какие-то, комиссар говорил, что старшим у них профессор. Как его? А, Барченко! И еще шаман какой-то, который моржей приваживает, как говорит Нерчу. А, собственно, где они работают, что-то не вижу я никаких цехов или лабораторий. В бараке, что ли? », – он посмотрел вокруг: заснеженные сопки, с которых ветер сдувает снег, голое, пустынное место. Может, именно в такой ледяной пустыне и должен находиться спецлагерь, «бестиарий», но какие тут могут быть научные изыскания, пусть даже и связанные с оккультизмом? Постучав пимамими друг о друга, чтобы сбить снег, Назаров вошел в сени. Здесь было чисто, пахло травами, несмотря на зиму. В углу стоял веник. Александр взял его, еще раз тщательно отряхнул с торбазов снег, глубоко вдохнул и, удивляясь своему волнению, вошел внутрь. Барак был разделен на две половины. В первой, похоже, была кухня: стоял дощатый стол, гудела печь, рядом с ней, в ведре, чернел уголь. На самодельной деревянной полке на стене стояли пустые миски и кружки. Александр прошел в жилую половину, остановился на пороге, осматриваясь. Да, здесь, в отличие от казармы, следили и за порядком и за собой. Заключенные спецлагеря ожидали его, сидя на табуретах и на четырех койках, стоящих возле прозрачных чистых окон. Чуть впереди сидел пожилой человек в круглых очках. Седые волосы ежиком топорщились на его голове. Он доброжелательно смотрел на Александра, будто предлагая не стесняться. Рядом курил трубку молодой человек, лет двадцати пяти. Вокруг шеи у него был небрежно повязан пестрый шарф, один конец которого был заброшен за плечо. На одной из коек, облокотившись на локоть, полулежала брюнетка. При взгляде на нее у Назарова екнуло сердце – настолько необычной была восточная красота женщины. Он прошел в центр комнаты, скинул с головы капюшон, снял рукавицы и откашлялся. «Господи, смотрят, будто я сейчас начну плясать вприсядку, или стихи читать, – он несколько затравленно огляделся, – как в театр пришли, ей-богу! » – Здравствуйте, товарищи, – чуть громче, чем требовалось, сказал он, – я новый комендант лагеря Александр Владимирович Назаров. – А он очень даже ничего, – промурлыкала брюнетка. – Мария! – укоризненно сказал пожилой мужчина, обернувшись к ней. – А я что? Я – ничего, – она демонстративно пожала плечами. Назаров почувствовал, что краснеет. – А тут не товарищи, тут граждане собрались, – подал голос с другой койки мужичок лет тридцати пяти с прищуренными нагловатыми глазками. – Товарищи на воле остались, начальник, а здесь – зона. – Иван, – на этот раз резче сказал седой, – прекрати свои блатные присказки. Сколько раз просил. – А в каком вы звании, товарищ комендант? – пропела брюнетка. – Лейтенант… – Назаров окончательно смешался под ее пристальным взглядом. Казалось, какой-то черный омут затягивает его, лишая дыхания и дара речи, – капитан, если, как в войсках, а так, по табели Государственной Безопасности, согласно уставу и…, – забормотал он. – Так лейтенант или капитан? – не унималась брюнетка. Пожилой мужчина решительно поднялся с места. Подошел к Назарову и протянул руку. Александр пожал мягкую полную ладонь. – Александр Викторович Барченко, профессор, – представился мужчина, – товарищи выбрали меня старшим. Это, конечно, весьма относительно, но если у вас возникнут вопросы, обращайтесь прямо ко мне. А сейчас, позвольте, я представлю вам присутствующих, – он встал рядом с Назаровым. – Итак: эта потрясающая девушка, которая испытывает на вас свои чары, Мария Санджиева. Далее, – Барченко указал на парня в шарфе, – мой ассистент Сергей Михайлович Панкрашин. Молодой человек, который никак не решит, товарищ он или гражданин – Иван Тихонович Межевой. Майя Геннадиевна Боровская, – пожилая женщина, с явно аристократичной осанкой, слегка кивнула, – Серафима Григорьевна Панова… – Здравствуй, сынок, – прошлепала почти беззубым ртом полная старушка, сидящая на койке возле Санджиевой. – Стефан Дмитриевич Бельский, прошу любить и жаловать, – надменного вида мужчина с военной выправкой наклонил разделенную тонким пробором голову, – Шота Георгиевич Гагуа, Илья Петрович Данилов, – сидящие рядом Гагуа и Данилов представляли разительный контраст: один с черной буйной шевелюрой, пышными усами и горбатым носом, другой – с блеклыми, соломенного цвета волосами, незапоминающимся бледным лицом и прозрачными голубыми глазами, – и, наконец Василий Ептеевич Собачников, – низкорослый мужчина, явно ненец с широким лицом и узкими глазками, приподнявшись с табурета, вежливо поклонился Назарову. – Вот такое у нас здесь общество собралось, Александр Владимирович, – завершил свое выступление Барченко. Глава 6

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒