Annotation 9 страница

Солнце падало в океан. Еще играли его розовые блики на перистых облаках, еще искрились в его прощальном свете барашки волн, но уже зажигались первые звезды, уже наплывала с западачернота ночи, подгоняя в порт запоздавшие рыбачьи лодки. Стены старого испанского форта с навеки замолкшими пушками в амбразурах теряли белизну, приобретая серый неживой оттенок, словно форт прятался в темноте, готовя засаду морским разбойникам. Теплый вечерний ветер взъерошил волосы, зашуршал листьями пальм, развеял дымок скрученной наспех сигареты. Я шел вперед вдоль берега, оставляя на мокром песке следы босых ног. Сегодня ты обещала придти пораньше – отец приболел и не выходил в море, так, что тебе не придется перебирать улов. Вот здесь, где три пальмы спустились к самой воде, мы впервые встретились. Ты была в светлом платье и белая роза в черных, как ночь волосах оттеняла твое смуглое лицо, соперничая белизной с застенчивой улыбкой… Когда из родной Гаваны отплыл я вдаль, Лишь ты угадать сумела мою печаль! Заря золотила ясных небес края, И ты мне в слезах шепнула, любовь моя… Почему я не встречал тебя раньше? Нет, как я мог жить без тебя? Я каждый день просыпаюсь, мечтая о нашей встрече и день тянется, как целый год, и друзья уже смеются, когда я прихожу с моря с сухими сетями, но что я могу? Что я могу, если я сплю наяву и лодку несет волна, и лишь перед закатом ветер, что поет в провисших фалах, напоминает о нашей скорой встрече. Где б ты не плавал, всюду к тебе, мой милый, Я прилечу голубкой сизокрылой! Парус я твой найду над волной морскою, Ты мои перья нежно погладь рукою… Ты прикроешь глаза, ты доверишься мне… твои губы покорные и теплые, твоя кожа, как бархат… О, голубка моя… – Сергей! Да что же это такое. Панкрашин открыл глаза. В маленькое оконце сочился тусклый свет полярного дня. Бревенчатый потолок с торчащей паклей нависал, казалось, над самой головой. Малица, которой он прикрылся, щекотала мехом лицо, а неприкрытые ноги заледенели. Профессор Барченко снова потряс его за плечо. – Сергей! Вставайте же, наконец, я уже десять минут не могу вас добудиться. Увидев, что Панкрашин очнулся, профессор перестал его теребить, присел на табуретку возле кровати и, сняв пенсне, стал раздраженно его протирать. Давно не стриженные волосы его были растрепаны, седая борода воинственно топорщилась. – Удивительная беспечность, молодой человек. Я же просил вас не отлучаться надолго. Сергей приподнялся на локтях, с улыбкой глядя на профессора. – Голубка… Барченко замер с раскрытым ртом и поднесенным к нему пенсне. – Э-э…, простите? Рассмеявшись, Панкрашин сел на лежанке и сладко потянулся. – Извините, Александр Васильевич, это я не вам. – Надеюсь, что не мне, – профессор водрузил пенсне на нос и оглядел Сергея из под нависших бровей, – ну-с, молодой человек, где вы были на этот раз? – Санта-Крус-дель-Норте. – Вот как. И где же это? – Это, профессор, между Гаваной и Варакадеро. Небольшой рыбачий поселок. И как раз сейчас должна была придти моя любимая. Очаровательная девушка, как я полагаю. – М-м… однако! – пробормотал профессор. – Надеюсь, вас не заметили? – Как можно! – И как м-м…, – Барченко смутился, – как долго вы собирались там оставаться? Я, конечно, понимаю, молодость, гормоны бурлят, но все-таки это несколько неприлично. – Ах, Александр Васильевич, мы с вами здесь полтора года и понятие приличий немного, знаете ли, размылось. Прошу прощенья. Кашлянув, профессор отвел взгляд. «Может быть, Сергей прав, – подумал он, – в конце концов, я тоже скучал по нормальной жизни. Не до такой степени, естественно, но это уже возраст сказывается». Он поднялся с табуретки и развернул чайник, закутанный в облезлую песцовую шкурку. – Не знаю, не знаю, – пробормотал профессор, – какой в этом смысл? Удовольствие, испытываемое вашим астральным телом, все равно никак не повлияет на физиологические процессы, протекающие в теле физическом. Чаю хотите? – Не откажусь, – Панкрашин поставил на стол железные кружки. Профессор разлил чай. В избе было холодно. Грея руки, Сергей обхватил исходящую паром кружку. Чай был жидким, едва желтоватым, даже вкуса почти не ощущалось, но хотя бы давал иллюзию домашнего чаепития. Обжигая губы, Сергей отхлебнул почти безвкусную жидкость. – Где наш шаман? – Ушел в тундру. Сказал: где снег сошел – трава свежая, соки молодые, кипят жизнью, однако, собирать пора, – подражая говору Собачникова, сказал Барченко. – А Иван договорился с охраной и пошел на птичий базар, так, что возможно, сегодня у нас будет яичница. С приходом весны обитатели «Бестиария» старались разнообразить свой скудный рацион за счет птичьих базаров. Это было опасно – всегда существовала угроза сорваться со скал, добычи едва хватало на день-другой, но уж очень всем приелась рыба. Конечно, иногда ненцы приносили в лагерь мясо нерпы или моржа, но львиная доля доставалась охране, а лишний раз напрягать с ней отношения не хотелось никому. Так и жили: вы нас не трогаете – все равно не убежим, благо некуда, а мы ведем себя смирно и прилично. Посмотрев на профессора, Панкрашин улыбнулся: Барченко прихлебывал чай маленькими глоточками, словно смаковал его вкус, пенсне его, с треснувшим левым стеклышком, запотели от поднимавшегося из кружки пара. Потертый на локтях пиджак был надет на толстый шерстяной свитер, отчего казался раздутым спасательным жилетом, ватные штаны с потемневшими пузырястыми коленями дополняли костюм. Каждый раз, делая глоток чая, профессор смешно поднимал вверх брови, словно удивляясь вкусу напитка. – Вот вы смеетесь, молодой человек, – оказалось, профессор тоже наблюдал за Сергеем поверх запотевших стекол, – а между тем, радоваться нечему. Да-с, совершенно нечему. – Что-то случилось? – Панкрашин отставил кружку и захлопал по карманам в поисках табака и трубки. – Именно, случилось. Сегодня я снял защиту острова, чтобы кое-что проверить. Так вот: наши «друзья» из «Аненербе» приготовили нам неприятный сюрприз. – А именно? – насторожился Панкрашин. – Против нас готовится операция. Помните, я вас предупреждал, что война не за горами? Начать решили с нас. – Позвольте, а Виллигут? У вас, кажется, была с ним договоренность. Барченко вздохнул. – Я общался с ним. Он тоже весьма удручен, но, с тех пор, как он устранился от активных действий, правят бал другие. Вы же знаете, что «Аненербе» интегрировано в структуру СС и теперь командуют там Хильшер ^[10] и полковник Зиверс ^[11]. Все остальные на подхвате. Приказ провести операцию отдан лично Гиммлером. – Так, – Сергей задумчиво примял табак, чиркнул спичкой. В воздухе поплыл запах махорки, – детали операции вам известны? – В общих чертах. Планируется высадка десанта с поддержкой на астральном уровне. Кроме того, будет атака с континента силами «Аненербе» из институтов исследования Тибета и, что особенно неприятно, возможно использование артефактов, чего до сих пор старались избегать. Я имею в виду, в частности, «копье Гая Кассия». Возможно, также, участие «Ордена Нового храма». Хотя фон Либенфельс ^[12] здорово сдал за последнее время, у него много учеников. Теперь вы понимаете, насколько серьезно наше положение? – Да уж, – Панкрашин выдохнул клуб дыма, – что будем делать. Может, сообщить Назарову? – А смысл? Он немедленно даст радиограмму на Большую землю и, в лучшем случае, нас просто переведут в один из лагерей на материке. В худшем – просто уничтожат. Нет, к нему обратимся только при непосредственной опасности. Пока попробуем разобраться своими силами. Я думаю, даже Катошевского и Габуа пока подключать не стоит. Женщинам тоже говорить пока не будем… – А Лада? – перебил его Панкрашин. – Ни в коем случае! Ее будем беречь до последней возможности, да и не готова она. Могла бы помочь Серафима Григорьевна, но уж очень она …м-м, своеобразно понимает свою роль. – Барченко внимательно посмотрел на Сергея, – вы не очень устали во время вашей прогулки по Кубе? – Совсем не устал. – Очень хорошо, – профессор поднялся, – нам необходимо повлиять на одного человека. Воздействие должно быть коротким, но очень мощным. – Я готов, – Панкрашин выколотил трубку в пустую банку из-под тушенки и тоже встал, – где он находится? – Скорее всего, в Лондоне. Сергей надел малицу, сунул ноги в разбитые пимы. Профессор не спеша одевался, закутывая шею лохматым из-за торчащих ниток шарфом, поверх воротника ватника. По обоюдному согласию все магические действия они проводили на открытом пространстве. Лучше всего для этого подходило высокое открытое место. Еще осенью Панкрашин отыскал на побережье скалу со спрятанной от ветров лощиной, выходящей в сторону моря. Неподалеку стоял сложенный неизвестно кем и неизвестно когда каменный обелиск, служивший ориентиром мореходам. Таких обелисков было на архипелаге было множество и кто-то, не в меру шутливый, дал им название «гурии». Только при очень большом воображении можно было принять Новую землю за «райские кущи» с «гуриями», но название прижилось. На улице Барченко притопнул ногами, приминая ноздреватый наст. – Однако, не жарко, – пробормотал он, – никак не привыкну, что весна здесь приходит тогда, когда на Большой земле уже лето, а осень следует сразу за весной, – пожаловался он Сергею. Ну, что, пойдемте. Северный ветер мгновенно выдул остатки сна и Панкрашин поднял капюшон кухлянки. Низкое солнце проложило по снегу длинные тени, редкие облака на блеклом выстуженном небе были похожи на клочья ваты. На крыше барака охраны лежало несколько тушек битой птицы – на корм собакам, две нерпичьи шкуры, прибитые к стене мехом внутрь, блестели плохо снятым жиром. Лагерные ворота были приоткрыты, охранник на вышке, видимо, согреваясь, помахал им рукой. – Далеко ли, господа-товарищи? – Да вот, прогуляться немного решили, – отозвался Панкрашин. – И охота вам ноги бить, – охранник похлопал себя руками по бокам, поправил на плече трехлинейку. – Там, если Ваньку встретите, так скажите, чтоб поспешал. Мне сменяться скоро, – он ухмыльнулся во весь рот, – а закусить нечем. – Непременно поторопим его, – успокоил Барченко. В низине, где располагались лагерные бараки, снег был еще твердый, с плотным слежавшимся настом. Солнце почти не заглядывало сюда и только сейчас, в середине мая, поднимаясь все выше над горизонтом, осторожно поглаживало снег, готовясь растопить его и пробудить к жизни чахлую растительность. С берега доносились крики поморников и полярных крачек. Распластав крылья, они вились над голыми скалами, на которых снег не держался даже в самый разгар зимы – ветер моментально сдувал его, вылизывая гранит чуть ли не до зеркального блеска. Ивана Межевого они встретили, когда почти дошли до лощины. Осторожно держа перед собой мешок с добычей, он появился из-за скалы. Из-за пазухи у него свешивалась голова крачки с мертвыми глазами и полураскрытым клювом. – Здорово, начальник, – поприветствовал он Панкрашина, утирая нос рукавом ватника. Глаза его слезились, иссеченное ветром лицо горело, – долго спишь. – Привет, Иван. Как добыча? – Да, так себе. Десятка два яиц всего набрал. Гнезд еще мало, а тех, где на яйцах сидят – еще меньше. Вот, – он наклонил голову, указывая подбородком за пазуху, – шею одной свернул. Уж больно кидалась. Гнездо, понимаешь, защищала, зараза. – Так глаза бы ей отвел, – посоветовал Сергей. – Не-е, – протянул Иван, – птице глаз не отведешь. Это ж тебе не вертухай. – Кстати, там тебя охранник дожидается. Говорит, закусить нечем, когда, мол, Иван придет? – А-а, – поморщился Межевой, – фуфел, он фуфел и есть. Лишь бы пожрать на халяву. Дам пяток яиц – пусть подавится. Вы далеко? – Вот, погулять решили. Моцион, так сказать. – И чего дома не сидится, – пожал плечами Иван, – вы давайте, не задерживайтесь. А то у кацо нашего нюх на жратву – враз прибежит. – Мы недолго, Ваня. Женщинам оставьте, – попросил профессор. – Сделаем. А то уж больно худые. У Лады и вовсе одни глаза остались. Подержаться не за что, – подмигнул тот. – Тебе Назаров подержится, – усмехнулся Панкрашин. – Да я так, шуткую. В лощине ветра не было. Барченко присел на камень, отдыхая, Сергей подошел к обрыву. Внизу, метрах в пятнадцати, плескалось море. Почти голубое под берегом, оно переходило в темную синеву на глубине и дальше, становясь серо-свинцовым, сливалось с небом на горизонте. Странно было видеть птиц, парящих под ногами. Некоторые ныряли в волны, другие, уже с добычей, теснились на скалах. Переполох, поднятый вторжением Межевого, уже улегся, но крику все равно хватало. Панкрашин почувствовал, как по телу пробежала дрожь – каждый раз, приходя сюда, он не мог оторваться от открывающейся величественной картины. В любую погоду море восхищало своим величием, но весной и летом в особенности. Казалось, что он остался один на всей планете и весь этот безбрежный простор принадлежит только ему. – Знаете что, Сережа, – сказал подошедший профессор, – мне кажется, что если бы все люди могли хоть иногда, хоть ненадолго остановиться, посмотреть вокруг – не было бы в мире ни несчастий, ни войн. Невозможно, глядя на это, – он повел рукой, – оставаться холодным, бездушным, жестоким. А вы что думаете? – Эх, Александр Васильевич, если бы все было так просто, – вздохнул Панкрашин. – Ну что, приступим? – Да, время не ждет, – согласился профессор. Солнце в лощине пригревало совсем по-весеннему. Сергей снял малицу, постелил ее на плоский валун. Присев рядом, они привалились к скале, расслабляя тело и очищая разум. – Будьте рядом, Сергей. Мне может понадобиться ваша помощь, – попросил Барченко. – Хорошо. Панкрашин привычно вошел в транс. Чуть подавшись вперед, он оставил тело, выходя в астрал. Камни будто ожили, переливаясь холодным синеватым светом. Он оглянулся. Рядом парило астральное тело Барченко. Золотистые блики окутывали его, непрерывно меняя очертания. «Забавно, – подумал Сергей, – наверно и я со стороны кажусь каким-то сгустком света». Профессор подал знак, и они скользнули к воде, словно птицы, срывающиеся в полет. Море превратилось в сплошную серо-голубую полосу, справа остался остров Медвежий, слева замелькали скалы Норвегии. Панкрашин наслаждался полетом, несмотря на то, что уже потерял счет таким путешествиям. Необыкновенная легкость и свобода по-прежнему пьянили его, заставляя выделывать невозможные фигуры. Впереди показалось побережье Британии. Широкое устье Темзы перешло в ленту реки, сужающуюся по мере продвижения в глубь страны и вот уже показался Лондон. Темза оделась в гранит набережных, сузилась, перехваченная обручами мостов. Барченко парил над центром города, то снижаясь, то вновь взмывая вверх. Покружив над Сити, они свернули к Ветсминстеру, достигли Челси и наконец профессор сделал знак: здесь! Они облетели вокруг серого трехэтажного дома времен королевы Виктории. У подъезда стояло несколько автомобилей. Вечер, накрывая огромный город, сгущал краски, молодая листва казалось, пропиталась лондонским смогом. Уличные фонари стояли безжизненные, похожие на мертвые деревья – после первых налетов люфтваффе в Лондоне повсеместно ввели затемнение. Лишь сквозь плотно закрытые шторы трехэтажного особняка кое-где выбивались полоски света. Панкрашин не стал спрашивать профессора, кого они ищут – если бы тот хотел, давно бы уже объяснил. Как всегда при невозможности предугадать последствия действий на астральном уровне, Барченко хотел взять всю ответственность на себя. Судя по обстановке, здесь находился один из элитарных клубов. Миновав обеденный зал, они очутились в библиотеке. Приглушенный свет терялся в бесчисленных корешках книг, уютные кресла располагали к спокойному послеобеденному отдыху. Несколько человек, большинство в военной форме, вкушали кофе с коньяком, ведя неспешный разговор. Сигарный дым плавал слоями, напоминая космические туманности. Панкрашин увидел, как астральное тело профессора облекло золотистым светом фигуру немолодого четырехзвездного генерала, с летными крылышками и орденскими планками на левой стороне френча. Генерал замер, зажав зубами вересковую трубку, взгляд его остановился. Между тем, его собеседники продолжали разговор. – …тут ничего не сделает, пока флот не уничтожит их линкоры. Я слышал, «Бисмарк» вышел в море! В конце концов, это крупнейший корабль Германии, неужели его так трудно найти и потопить? – Я считаю, флот просто дискредитирует себя, вызывая линейные корабли чуть ли не с Индийского океана. Неужели в метрополии недостаточно сил? – Господа, не забывайте про подводные лодки. Дениц разворачивает свои «волчьи стаи» от Гренландии до Мурманска и пока мы не решим эту проблему… Четырехзвездный генерал встрепенулся. – Именно, господа, именно так! Основная проблема – подводный флот немцев, – он поднялся с места, – но я надеюсь решить ее в ближайшее время. Прошу простить – дела. Его проводили недоуменными взглядами. – Старина Чарльз решил закончить войну в одиночку? – пожевав сухими губами, спросил пожилой мужчина в морской форме с едва уловимой насмешкой. – Ну, в одиночку, не в одиночку, а без авиационного прикрытия, без разведки, адмирал… – Ерунда! Конвои прекрасно обходятся и без авиационного прикрытия… – И теряют от десяти до тридцати процентов кораблей. Возможно, вам, Старр, это кажется приемлемым, но тем, кто находится в море… Панкрашин, не дослушав спор, последовал за генералом. Он нашел его в кабинете у телефонного аппарата. Набрав номер, генерал распорядился соединить его со штаб-квартирой бомбардировочного командования в Хай-Уайкомбе. – Да, коммандера Пирса немедленно. Чарльз Портал ^[13], – нетерпеливо постукивая чубуком трубки по полированному столу, скомандовал генерал. – Добрый вечер, Ричард. Да, я. Не кажется ли вам, что пора потревожить адмирала Деница? Что-то слишком вольготно он себя почувствовал в последнее время. Предлагаю вам всеми находящимися в вашем распоряжении силами провести бомбардировку гаваней Вильгельмсхафена. Что? – некоторое время он слушал собеседника, все больше хмурясь, – а вам не надоело разбрасывать листовки и ограничиваться бомбежкой городов? Да, нынешней ночью! Поднимите все, что возможно! Прежде всего плавбаза и доки. Считайте, что вы получили приказ. Я пришлю его в ближайшее время. Выполняйте! Барченко оставил тело начальника штаба Королевских ВВС и генерал обмяк, с недоумением разглядывая зажатую в руке телефонную трубку. – Быстрее, Сергей. Снова полет на безумной скорости, когда детали местности сливаются в сплошной фон и кажется, что астральное тело скользит в абсолютной пустоте. Лес в Бекингемшире, бетонные здания штаба, подстриженные кусты, ухоженные лужайки. Сэр Ричард Пирс бросил трубку на аппарат и с ненавистью уставился на него. – Дженкинс, – рявкнул он в сторону двери кабинета. Молоденький лейтенант вырос, словно из-под земли. – Соедините меня с авиагруппами в Милденхолле и Мархэме, – лейтенант исчез, не забыв прикрыть дверь. – Черта лысого я дам приказ поднять все, что есть. Если начальник штаба сошел с ума – это его личное дело, а мое – беречь личный состав. Вильгельмсхафен… Туда и куропатка не пролетит, – пробормотал сэр Ричард, играя желваками.
Молния ударила совсем рядом, летчик запоздало рванул самолет в сторону и Вайстора чуть было не выбросило из кресла, где он уже успел задремать под мерный шум моторов. Приподняв занавеску, он поглядел в окно. Ju-52 словно плыл в чернилах – настолько было темно за окном. Со своего места Вайстор мог разглядеть только кусок крыла и прозрачный диск пропеллера. Перекрывая гул моторов, ударил раскат грома и иллюминатор покрылся каплями дождя. Струи воды стекали по крылу, сдуваемые встречным потоком воздуха. Началась болтанка, Вайстор опустил занавеску и пожалел, что отказался от рюмки коньяка, предложенной командиром экипажа – сейчас она бы не помешала. Его попутчики расположились в хвосте самолета, за откидным столиком, коротая время за кофе. Дверь в кабину пилотов открылась и показался командир. Он прошел мимо Вайстора, успокаивающе улыбаясь и, склонившись к Лидермайеру, что-то проговорил, виновато разведя руками. Вайстор не разобрал слов, но по тому, как скривилось лицо штурмбанфюрера, догадался, что тот недоволен. Лидермайер что-то коротко спросил и взмахом руки отпустил пилота. Когда тот проходил мимо, Вайстор тронул его за руку. – Простите, дурные вести? – Нет, просто мы попали в грозу. Кстати, советую вам пристегнуться. Полет затянется, но ничего страшного. – Ага. В таком случае не могли бы вы еще раз предложить мне коньяк? – Один момент, – летчик кивнул, – я пришлю бортмеханика. Я бы и сам с удовольствием выпил, но – работа. – Весьма сочувствую. Молоденький паренек в летной форме принес коньяк и тарелочку с нарезанным лимоном. Согревая в ладонях пузатую рюмку, Вайстор откинулся в кресле и прикрыл глаза. Пассажирский J-52 отличался отличной звукоизоляцией и вполне можно было представить себя дома, возле камина. За окном гремит гроза, а в полутемном зале тепло, потрескивают березовые поленья, чуть пахнет дымом. Камин прогорит, угли посереют, подергиваясь пеплом. Если повезет – можно будет задремать, провалиться в сон, как в бездонную пропасть и хоть на краткие минуты забыть о настоящем. Самолет нырнул, желудок подкатил к горлу. Вайстор поспешно отхлебнул коньяку. Серая обивка салона напоминала темную сталь жерла гигантской пушки. Ему показывали такое орудие, захваченное у французов. Вайстору вдруг показалось, что он находится внутри ствола и сейчас им выстрелят. Будет стремительный полет, свист рассекаемого воздуха, небо превратится из голубого в черное, когда он покинет атмосферу, стремительно приблизится мертвый диск Луны и он врежется в ее поверхность, добавив еще один кратер к изрытой поверхности спутника. Если бы можно было закончить все так просто, без затей, он бы согласился. Почему его не оставят в покое? Все равно слова, растрачиваемые на бесполезные споры, уходят, словно капли воды в песок, не оставляя следа, не добавляя ни частицы свежести к удушливой атмосфере, которая окружает его в последнее время. Что-то коснулось сознания, словно приглашая к беседе и Вайстор почувствовал чужое присутствие. Приоткрыв глаза, он оглядел салон. Деверь в пилотскую кабину была закрыта, Лидермайер дремал, откинувшись на подголовник, его спутники сосредоточенно хмурились над шахматной доской. Вайстор оставил рюмку, расслабился. Первый уровень астрала принял его, как спокойная вода теплого моря: мягко и приветливо. – Здравствуй, Карл. – Здравствуй, Александр. Кто это с тобой? – Мой ученик. Мы можем поговорить? – Конечно. Только добавить к сказанному ранее мне нечего.
Лицо у Виллигута было землистое, под цвет обивки салона. Панкрашин поймал себя на мысли, что испытывает жалость к немцу. Старость придет ко всем. К одним исподволь, добавляя прорези морщин, прокладывая тени, незаметно обесцвечивая глаза, к другим – рывком, рассыпая по рукам пигментные пятна, накрывая снегом седины волосы, но не должно быть у немало прожившего и видевшего человека такого затравленного, пустого взгляда. Словно он уже не принадлежит миру живых и тяжелая дверь захлопнулась позади, отсекая его от былых надежд и устремлений. – Сережа, вы не могли бы прекратить это безобразие, – профессор повел призрачной рукой. – Да, – поддержал его Виллигут, – я был бы вам весьма признателен, молодой человек. Мне, честно говоря, лень возиться с природными катаклизмами. Панкрашин покинул самолет, чуть задержавшись в кабине пилотов. Здесь, как и в салоне, царил полумрак, приборы на панели светились зеленоватым светом, лица летчиков были сосредоточены и спокойны. Снаружи бушевала гроза. Сергей прошел сквозь прозрачный круг винта, некоторое время определял курс. Воздух был свеж и влажен, пахло озоном. Самолет нырял из одной черной тучи в другую, будто играющий в штормовом море дельфин. Только дельфин в море – дома, а самолет в небе – гость, причем, не всегда желанный. Небо в очередной раз раскололось, рядом возникло слепящее острие молнии, направленное в крыло самолета. Панкрашин едва успел отвести удар, запоздало подумав, что многое бы упростилось, позволь он малейшей искре проникнуть в бензобаки. Вариант будущего встал перед глазами и в нем вспухал огненный шар, разлетались, дробя тучи, плоскости машины, люди безвольными куклами неслись к земле, задыхаясь рвущим легкие потоком воздуха и собственным криком… Облака бились о невидимую преграду, потоки дождя исчезали, не оставляя следа. Сергей слегка отстал от самолета, любуясь делом своих рук: J-52 летел, укрытый от грозы сводами невидимого тоннеля. Он был похож на бумажный самолетик, запущенный мальчишеской рукой и парящий в безопасной тесноте детской комнаты. Вернувшись в салон, Сергей завис возле шахматистов, не желая прерывать затянувшуюся беседу Барченко со своим немецким коллегой. Астральное тело Карла-Марии Виллигута показалось ему бледным, почти лишенным энергии, рядом с полным сил воплощением профессора. Он взглянул на шахматную доску. Мат в четыре хода, после ферзь Е5 – Е7. Однако то ли игроки были неважные, то ли просто устали: ферзь остался на месте и вялый миттельшпиль продлился, явно затягивая партию. Уловив знак профессора, Панкрашин приблизился к нему. – Возвращаемся. Оставляя летящий в облаках самолет, Сергей оглянулся. Виллигут-Вайстор сидел, отрешенно глядя перед собой. Словно почувствовав чужой взгляд, он посмотрел на Панкрашина и, приветственно приподняв рюмку, устало улыбнулся ему. Оставляя позади наступающую ночь, они пронеслись над северной Европой. Промелькнуло внизу зарево огней над Ленинградом, новгородские болота, Архангельск и вот уже показалась знакомая береговая линия архипелага, ставшего домом их бренным телам. Холодным, продуваемым северными ветрами, завешенным пологом нескончаемых зимних метелей, омываемым ледяными водами Арктики у порога, но все-таки домом. Солнце уже ушло из лощины, и оставленные тела дрожали от холода. Профессор кряхтя поднялся с камня, Панкрашин, стуча зубами, поспешил надеть малицу, замахал руками, согреваясь. – Вот так однажды загуляем, глядь, а вернуться некуда. И зароют наши бренные останки, пальнут раз-другой над могилами и все. Или медведь набредет. Тогда и хоронить нечего будет. – Да, – согласился профессор, – надо кого-нибудь оставлять для присмотра. Или костер, что ли, разжигать. Пойдемте-ка, голубчик, домой. Снег похрустывал под ногами, быстрая ходьба согрела, однако, увидев, что Барченко тяжело дышит, Сергей сбавил шаг. – Что он вам сказал, Александр Васильевич? – Ничего хорошего, – чуть задыхаясь ответил профессор, – его мало во что посвящают. Официально ему заявили, что операция проводится с целью захвата находящихся в лагере носителей тайных знаний. Якобы для непосредственного общения с «Высшими Неизвестными» в «Аненербе» не хватает людей, способных объединенным разумом вызвать их на контакт. Однако, Карл считает, что ему попросту лгут. Проблема «Высших Неизвестных», которых еще именуют «Умами Внешними», чисто прикладная, а, насколько ему известно, все, что не найдет практического применения в военных действиях в ближайшее время, отложено на неопределенный срок. Карл не может, или не желает, раскрывать все карты, но по его намекам я понял, что, скорее всего, хотят нанести удар по скоплению носителей эзотерических корней русского этноса. – Однако, – протянул Панкрашин, – конечно мне лестно чувствовать себя носителем корней, но посвященных моего уровня по меньшей мере несколько десятков… – Все они на Большой Земле, Сережа. Все они разделены и в большинстве сломлены, если еще живы. К тому же, чтобы убить, не обязательно уничтожать тело. Достаточно нанести ранения, не совместимые с жизнью. Я далек от того, чтобы переоценивать собственную персону, однако, будем смотреть на вещи реально, не пряча голову в песок: да, на Новой Земле собраны остатки хранителей древнейших знаний. Не станет нас и потеря, возможно, будет невосполнима. Постарайтесь понять меня, Сергей. Вот я чувствую, что вы меня осуждаете… – Помилуйте, Александр Васильевич… – Да-да, осуждаете. Мол, заставил постороннего человека принять решение, обрекающее на смерть многих людей. Я скажу вам только одно: моя вина – мне и отвечать. Дальнейший путь до лагеря они преодолели в молчании. Небо хмурилось, с Баренцева моря наплывали тучи, ветер усилился, выдувал из глаз слезы и Панкрашин отвернул лицо. Где-то на западе люди, подчиняясь чужой воле, прогревают моторы бомбардировщиков, пишут письма родным и близким. Кто знает, сколько их погибнет в самоубийственном налете на Вильгельмсхафен, чтобы отсрочить нападение на затерянный в Арктике архипелаг? Сергей покосился на профессора. Пожалуй, я бы так не смог. Впрочем, кто знает. Если бы от меня зависело столь многое… И все же, все же… Глава 16

Британия, Ретвуд – Милденхолл Паб прикрыли в десять, как и положено, несмотря на протесты почтенной публики. Почтенность, правда, была весьма сомнительная – основной контингент «Серой цапли» с самого начала войны состоял из летчиков базирующихся в Милденхолле бомбардировочных соединений. Также из Ярмута иногда наезжали веселыми компаниями моряки. В такие вечера истинно «почтенная публика» местных старожилов старалась по добру, по здорову унести ноги до того, как начнется выяснение отношение между авиацией и флотом. В этот вечер авиация вела себя мирно, поскольку флот появился буквально за полчаса до закрытия и по этой причине не успел набраться «по ватерлинию». Вспоминая последующие события, Питер Соммерс с досадой покрутил головой, спустился в придорожную канаву и в очередной раз смочил носовой платок, размышляя, сколько овец перебралось через эту канаву в брод, и сколько автомобилей слили туда бензин или масло. Хватаясь за траву на откосе, он выбрался на дорогу, потопал, отряхивая ботинки от глины, и приложил платок к подбитому глазу. Томас Шепард, поджидавший его, сочувственно хмыкнул. Энергия бурлила в нем через край, несмотря на расквашенный нос и разбитые губы. Кто предложил продолжить вечер у мамаши Молли, теперь уже было не важно. Кажется, сержант-механик из сто тридцать восьмого дивизиона, летавшего на «Бленхеймах». Беда заключалась в том, что домик вдовы Молли был известен морякам также хорошо, как и летчикам. Самогон у вдовы был убойный и по неизвестной причине перед тем, как свалить с ног, заставлял принявших определенную дозу впадать в буйство. Сержант-механик пал первой жертвой, получив по голове бутылкой от какого-то комендора с тральщика. Поводом было невинное замечание относительно героического плавания Королевского флота между правым и левым берегом Ярмутской бухты. Моряки имели численный перевес, хотя в начале схватки это не ощущалось – в беседке в уютном садике мамаши Молли было слишком мало места, чтобы развернуть наступление превосходящими силами. К сожалению, легкий павильон не выдержал испытания – крыша рухнула и драка переместилась в сад, а потом, под крики вдовы, за калитку, которая тоже пострадала, разобранная на составные части отступающими авиаторами. Соммерс выкатился на улицу вместе с основной свалкой, быстро разбившейся на отдельные поединки. Быстро уложив своего противника – того самого комендора, свалившего механика, он огляделся и увидел, как Том Шепард, стрелок задней полусферы, изнемогает в неравной схватке с двумя моряками. Вдвоем они дали флоту достойный отпор, так, что когда зазвучали сирены военной полиции, смогли без спешки спрятаться в кустах сирени. Полиция умело и проворно подобрала обессиливших, похватала самых буйных, угомонив их дубинками, и покидала в фургоны. Последним загрузили сержанта-механика, из-за которого все и началось. Дождавшись, пока все стихнет, Соммерс и Шепард выбрались из кустов. Питер похлопал по внутреннему карману, проверяя, не пострадала ли пинтовая фляжка с зельем вдовы, затем пощупал бровь. Левый глаз заплыл так, что закрылся совсем. Шепард пострадал больше – из носа текла кровь, губы стали похожи на лепешки, а пилотка исчезла без следа. Он пригладил рыжие волосы и подмигнул. – Здорово размялись, а? – Знаешь, – с чувством сказал Соммерс, – пятнадцать лет назад я тоже радовался возможности подставить морду под чей-нибудь кулак. До Милденхолла не близко, но надеяться на попутку в такой час было напрасно, тем более, что не было гарантии, что полиция успокоилась, и они пошли пешком. Пару раз приходилось перепрыгивать через канаву и отбегать в поле, когда позади появлялись фары автомобилей. Шепард бодро вышагивал впереди, гнусаво напевая веселый мотивчик, а Соммерс, прижимая к лицу мокрый платок, старался не отстать от него. Ночь была холодная, безоблачная, над дорогой взошла луна, и они топали по асфальту, догоняя собственные тени. – Как думаешь, к утру доберемся? – спросил Шепард. От Ретвуда до Милденхолла было миль пятнадцать. Соммерс пожал плечами. – Добраться то доберемся, – проворчал он, – ты молись, чтобы с утра полетов не было. – А куда летать-то? – беззаботно отозвался Том, – в Норвегии нам под зад дали, над Германией днем не очень-то полетаешь. Придем, завалимся, через неделю у меня отпуск. Эмили донимает: когда приедешь, да когда приедешь? Может, жениться, а? – Дурацкое дело не хитрое. Ты только не забудь, что, бегая по чужим женам, ты портишь чужую жизнь, а женившись угробишь жизнь собственную. – Надо будет при случае довести до миссис Соммерс твою точку зрения, – хохотнул Шепард. – А то она не знает. Слушай, не беги так. Все равно раньше шести часов не дойдем. Том сбавил скорость, пошел рядом. Дорога была пустынна, чуть впереди, в стороне, показалась спящая деревушка. Питер Соммерс летал на бомбардировщиках с начала войны, и до этого пять лет служил в авиации. Шепард пришел к ним в экипаж, на «Велингтон», только три месяца назад, когда Келли, прежний стрелок, был ранен в лицо осколками зенитного снаряда и ослеп на один глаз. Отличительными признаками нового стрелка были рыжие волосы, улыбка до ушей и неисправимый оптимизм. Самуэл Хорнер, командир экипажа, приняв от Шепарда рапорт о прибытии для дальнейшего прохождения службы, отвел Соммерса в сторону и предупредил, что с этого момента тот несет личную ответственность за «мальчишку». Как вскоре выяснилось, Шепард, помимо оптимизма, обладал исключительной драчливостью. Излечить его не смогли ни внушения командира, ни гауптвхта, ни просьбы Соммерса. Кулаки у Питера чесались постоянно, а больше, чем подраться, он любил только свои пулеметы, прикрывающие заднюю полусферу «Велингтона». На учебных стрельбах Шепард он показал такие результаты, что коммандер Пирс, завершая разбор учений, заметил, что некоторым повезло родиться «с серебряной ложкой во рту», а капрал Шепард появился из чрева, видимо, с пулеметом «браунинг» наперевес. За те семь вылетов, что они совершили с новым стрелком, на его счету уже было два сбитых самолета противника: ночной истребитель, который опознать не удалось, и Bf-109, вывалившийся на них из-за туч, когда они возвращались с бесплодных поисков тяжелого немецкого крейсера «Шарнхорст» в норвежских фьордах. Только за этот уникальный талант Питеру и прощали частые стычки во время увольнительных. Достав пачку сигарет, Шепард вытряс пару, поймал одну губами и протянул пачку Соммерсу. Питер чиркнул зажигалкой, прикрыл огонек, поднося его к сигарете стрелка. – Выпить хочешь? – спросил он. – Можно. А где взять? – Есть такие люди, которые сначала думают о будущем, а после уже смотрят, кому в рыло дать, – сказал Соммерс, доставая фляжку. Сделав глоток, он почувствовал прилив сил и передал флягу Шепарду. Тот приложился, зашипев от боли в разбитых губах. Настроение понемногу улучшилось. Чтобы скоротать дорогу, Соммерс стал вспоминать начало войны. Шепард, всегда с благодарностью слушавший летные байки, даже рот раскрыл, боясь пропустить хоть слово. – Сейчас что, сейчас делай, что хочешь, – говорил Соммерс, – а вот раньше, бывало, пока не уткнешься носом в цель – не дай тебе бог бомбы сбросить. Во избежании потерь среди гражданского населения. Помню, в сентябре тридцать девятого пошли на Брюнсбюттель – разведка донесла, что там то ли линкоры, то ли крейсера немецкие. А стояли они в гавани. Погода черт те что. Двое наших прорвались, так им даже бомбы сбросить не дали. Просто в куски разнесли, а остальные даже и не приблизились. Днем летали, представляешь? Почти без прикрытия. Только на обратном пути «харрикейны» встречали. Тех, кто остался, естественно. Но самое поганое дело было под Рождество. Слышал, небось? Две дюжины – двадцать четыре «Велингтона» из трех эскадронов: девятого, тридцать седьмого и нашего, сто сорок девятого, пошли на Шиллинг Роуд и Вильгельмсхафен. Хотели подойти с двух сторон, но нас встретили стодесятые еще над Гельголандом. Две машины сгорели сразу, остальные, вроде, прорвались. Но оказалось, Bf-110 просто отвалили, чтобы не попасть под свои зенитки. Там был ад! Мы шли почти над водой, в нас не стреляли только что из рогаток. Я уже радистом летал, сижу в турели, в носу, так кажется, будто все пули в меня, все снаряды. Я кричу: Сэм, отворачивай, а он как закаменел. Линн – тот вообще полоумный. Прилип к прицелу и ничего вокруг не видит. А кругом «Велингтоны в море рушатся… Одни, второй, вот еще один взорвался. Сбросили мы бомбы, это нас и спасло: самолет подскочил, Сэм дал крен вправо, потом влево. Все, вроде, зенитки позади, а тут опять „мессершмидты“. Справа, с моря и сверху. Сэм прижал машину к земле – траву бреем. Слышу, Келли из хвостовой турели длинными лупит, аж пулеметы заходятся, а мне и стрелять некуда – трава да кусты перед глазами мелькают. Вышли мы прямиком к Голландской границе. Немцы отвалили, огляделись мы – слева еще кто-то ползет, из правого двигателя дым, кусок киля как бритвой срезало. Ну, кое-как развернулись мы, крюк заложили на пределе дальности, так все равно достали нас – пара „свободных охотников“. Но тут уж мы в облака нырнули, а вышли аж над Портсмутом. Едва горючего до базы хватило. Тринадцать машин потеряли, тринадцать экипажей, черт возьми! – С ума сойти, – восторженно воскликнул Шепард. Забежав с другой стороны, споткнулся, и заглянул Соммерсу в лицо, – слушай, а на Рур ты летал? – Было дело. Тоже не сахар. Поначалу было легко: ночью летали, бомбили по площадям. Там же сплошные заводы, промахнуться сложно. А потом немцы организовали систему прожекторных полей. Считай от Мюстера к западу сплошная полоса света. Там даже не сотни, наверное, а тысячи прожекторов стояли. Правда, оставили не прикрытые сектора. Для нас специально. А там стодесятые поджидали. У них на ночных истребителях есть теплопеленгаторы и на короткой дистанции ты как на ладони. Помнишь ТТХ Bf-110? Две двадцатимиллиметровые пушки и четыре пулемета впереди. У него такой курсовой залп, что если попадет – все! Самолет в щепки разлетается. Сам видел. Наши из береговой обороны летчика со сбитого «свободного охотника» подобрали. Как раз со стодесятого «мессершмидта». Так он рассказывал, что когда дает залп, впечатление, будто машина, как на тормозах встает. Так, что если увидишь гада двухкилевого на хвосте нашего «железного герцога», бей, пока стволы не заклинит, или патроны не кончатся. И не вздумай промазать. – Да мне бы только увидеть, – мечтательно сказал Шепард. Луна постепенно догоняла их, заходила сбоку, стараясь заглянуть в лицо. По сторонам потянулась вересковая пустошь. Звездное небо медленно поворачивалось вокруг Полярной звезды. Шепард вздохнул полной грудью. – А знаешь, я люблю ночные полеты. Особенно, если погода как сегодня. Видимость – миллион на миллион, море где-то там, под ногами, далеко, даже если шторм, все равно спокойным кажется. А над головой звезды. Такие огромные, что просто хочется хватать их и набивать карманы. Соммерс усмехнулся. – А зачем тебе звезды в карманах? – Эмили отвезу. Обрадуется, наверное, а? – Шепард снова заглянул Соммерсу в лицо: не будет ли смеяться? – А моей крошке звезды без надобности, – сказал тот, – ей ребенка подавай. Пристала, как репей. – Ну, а ты? – А что я. Если женщина что-то решила, лучше не спорить. Да и пора уже – десять лет женаты. Так, что к зиме ожидается пополнение экипажа. – Ну что ж, поздравляю. – Спасибо. Ты только пока не трепись. Линда сглазить боится, даже теще не сказала. – А как назвать… – Погоди, – Соммерс придержал его за плечо, – машина навстречу, видишь? – Ага. Прячемся? Соммерс подумал, потом кивнул и потащил Шепарда с дороги. Они едва успели плюхнуться в вереск, как старенький паккард протарахтел мимо. – Видал? – спросил Соммерс, – машина командира дивизиона. Не иначе из Ретфорда позвонили, поехал разбираться. Не видел, многих наших взяли? – Двух-трех. – Гауптвахта парням обеспечена. Машина, проехав чуть дальше, притормозила и, развернувшись, подкатила почти к тому месту, где они лежали. Развернувшись так, чтобы освещать пустошь, «паккард» остановился. Из кабины вышел водитель, обошел машину и уселся на капот между фарами. Вспыхнул огонек зажигалки, на мгновение высветилось склоненное лицо. – Ты его не узнал? – спросил Соммерс. – Нет. Неужели он нас заметил? – Черт. Кто же это? Человек, спокойно покуривая, сидел на капоте, болтая ногой. На фоне неба, в отраженном свете фар, можно было различить только военную фуражку. Наконец, докурив, человек поднялся, отбросил щелчком сигарету и сделал шаг вперед. – Пит, тебе не надоело в грязи валяться? Или после кабака ноги не держат? – Хорнер, – пробормотал Соммерс, поднимаясь. – А кто это с тобой был? Ба-а, знакомые лица! Лучший стрелок Королевских ВВС капрал Шепард! Ну-ка, идите сюда, друзья мои. – Мы, собственно, пройтись решили, – пробормотал Соммерс, приближаясь к машине. – Ну да, – поддержал Шепард, – вроде, как, подышать. Ночь такая… Они подошли к машине, Соммерс отвернулся, от слепящего света. – Битва при Гастингсе? – продолжал издеваться лейтенант, разглядывая свой экипаж, – Ну и как? Норманны разбиты, Англия будет свободной? Какой у тебя синяк красивый. Я тебя по нему заметил – светит, как вторая луна. – Не мы начали, Сэм. Это флот, вот не сойти мне с этого места! А то, что беседку у мамаши Молли разнесли, так это… – Какая беседка, дьявол меня забери! – рявкнул Хорнер, – через час вылет, уже бомбы подвешивают. Я, как полоумный бегаю по аэродрому: где родной экипаж? Нету! Майор орет: под трибунал пойдете, а сам за сердце хватается. Тут звонок из Рэтвуда: ваши в участке, приезжайте. Беру у майора машину, еду, а они прогуливаются! – Но, сэр…, – начал, было Шепард. – Молчать, капрал! В машину, быстро. Молитесь, чтобы начальника штаба не встретить. Соммерс влез на переднее сиденье, открыл окно, чтобы не дышать в сторону лейтенанта. Шепард устроился позади. «Паккард» сорвался с места и помчался по шоссе. – Куда летим? – спросил Соммерс. – Ты уже…, – лейтенант оборвал фразу и принюхался, – ты что, самогон пил, сукин сын? – Ты же знаешь, я только лучше стреляю, когда… – Ты тоже? – Хорнер обернулся к Шепарду. – Самую малость, – виновато сказал тот. – Ну, все. Ты, сержант, считай себя капралом, а ты, капрал – рядовым. Вот вы мне где! – Хорнер провел ладонью по шее, – вернемся из полета – сразу рапорт подам и лично прослежу, – лейтенант горестно помотал головой, – ладно, этот сопляк, но ты, Питер! Ночная дорога резво бежала под колеса, насекомые стукались о лобовое стекло, расплываясь серыми каплями. Соммерс вздохнул, полез за сигаретами, протянул пачку Хорнеру. Тот скривился, как от зубной боли, но все же взял сигарету. – Так куда летим, лейтенант? – повторил вопрос Соммерс, – неужели «Бисмарк» обнаружили и флот, по доброте душевной, отдает его нам? – Насчет «Бисмарка» не знаю, – сухо ответил лейтенант. – Куда летим, спрашиваешь? Мы с тобой там уже были, – Хорнер глубоко затянулся. Огонек сигареты осветил его худое лицо с прищуренными глазами, – не знаю, как тебе, а мне тот полет по ночам снится. Мы летим бомбить Вильгельмсхафен. Соммерс сплюнул в окно крошку табака, попавшую на язык и, откинувшись на сиденье, невесело хмыкнул. – Это хорошо, что ты рапорт после полета писать собрался. Пусть уж Линда будет получать пенсию, как вдова сержанта. * * *

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒