Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Глава вторая 6 страница



– Ну, меня так просто не возьмешь, я ведь не на осиновый кол полагаюсь.

– Может, у них в запасе есть чудо еще похлеще той свиньи!

– Ну, хоть узнаю, что это за тварь. У меня теперь Волотова голова[31] есть.

– Где же взяла? – Зимобор удивился.

– У Деда попросила. Сестры принесли.

Зимобор не стал спрашивать, что это за сестры, но они, видимо, не числились в жителях ни Радегоща, ни соседних сел.

– Тогда и я пойду. Вон, – он кивнул на рогатину, которую успел как следует наточить, – не Волотова голова, но свинье не понравится, хоть она будет белая, хоть сивая в яблоках.

– А не боишься? – Дивина с намеком наклонила голову.

– Боюсь, а что делать? – Зимобор пожал плечами. – Ты же все равно пойдешь, а я, если тебя одну отпущу, от страха тут вообще о… Короче, плохо мне будет.

– С белой свиньей и Горденя не справился, – напомнила Дивина.

– А я справился с Горденей, – в свою очередь напомнил Зимобор.

Дивина посмотрела на его пояс, где многозначительно блестели серебряные бляшки, обозначавшие количество битв. Она наморщила лоб, будто что‑ то вспоминая, потом протянула руку и нерешительно коснулась пальцами жесткого ремня.

– Значит, наконечник и пряжку в младшей дружине отроки получают, – пробормотала она, словно пересказывала полузабытый сон. – Кмети получают бляшки на сам пояс… А ложный хвостовик носят…

Она вопросительно посмотрела на Зимобора, словно просила напомнить.

– В нашей дружине было – начиная с десятника, – подсказал Зимобор. – И сколько бляшек на хвостовике – значит, столько битв.

– А еще сколько битв – некоторые на рукояти боевого топора отмечают, что ли?

– У полотеских княжеских был такой обычай, – с некоторым удивлением подтвердил Зимобор. – Откуда знаешь? От полюдья?

– Не знаю. Как будто в детстве знала, и так хорошо знала, как свое, а потом… Да откуда вроде? – Дивина пожала плечами, сама себе удивляясь.

– А вообще многие свою добычу на себе носят. Гривны, обручья, перстни… – Зимобор по привычке посмотрел на свою руку. – Больше серебра – больше чести. Понимаешь?

– Понимаю. Не понимаю только, откуда я‑ то все это знаю? У нас тут последняя война была двадцать лет назад, нет, больше, когда смоленский воевода Гневогост тут с дружиной был. Старики рассказывают. Меня‑ то еще на свете не было!

Зимобор промолчал. Он прекрасно помнил Гневогоста и его рассказы о тогдашней войне, но говорить об этом Дивине не стоило.

– Ой, не надо бы тебе с нашими волхидами связываться! – Дивина смотрела на него с сомнением. – Ты у нас человек чужой, пришел – ушел…

– Чужой, потому и не привык с детства соседей бояться. Совесть меня мучит, – вдруг признался он. – Я из дома ушел, потому что боялся, что беда будет, а теперь хуже того боюсь: как там без меня? От своих сбежал, так хоть вашим помогу, все на душе легче.

– Ну, ладно! – Дивина решительно встала. – Раз такой смелый, пойдем со мной свинью ловить. Повезет, так потом сделаешь себе новую бляшку. Со свиньей!

Из‑ за отсутствия Елаги двое соседских детей пришли помогать Дивине с ее маленьким стадом из трех лосей. Это были дети вдовы Орачихи, жившей через двор от зелейницы, Пестряйка и его младшая сестра Каплюшка, у которой вечно капало из носа, даже летом. Они же пасли лосей в лесу и за это получали по вечерам половину молока (своей скотины у них не было). Дивине было сейчас не до вечерней дойки: все ее мысли были уже на темном поле, куда наверняка опять заявится оборотень. Когда садилось солнце, Дивина вынесла из дома два маленьких мешочка.

– Это плакун‑ трава! – пояснила Дивина. – От нечисти защищает. Еще позапрошлым летом мы с матушкой собирали траву, освящали, наговаривали, да с тех пор, я боюсь, сила выветрилась. Держи! – Она вложила один из мешочков в руку Зимобора. – И повторяй за мной.

Повернувшись на закат и глядя на огромное, красное, как переспелая ягода, солнце, которое медленно валилось за черту небосклона, она поклонилась и нараспев заговорила:

– Мати моя, заря вечерняя! Дай мне не хитрости, не мудрости, а твоей великой силы! Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало! Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись вой и плач по синю морю! Будь ты страшен злым волхидам, невидимым, незнаемым! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища[32], замкни их в слезах! Тобой креплю слово мое, мати моя, заря вечерняя! Солнце красное в небе, серый заяц в поле, рыба‑ щука в море; когда они сойдутся, тогда слова мои распадутся!

В ожидании полуночи они уселись на крылечке, и Пестряйка с Каплюшкой пристроились возле них. Бережно держа обеими руками кринку со своей долей молока, они по очереди осторожно отпивали маленькие глоточки, бдительно следя друг за другом и напоминая, что еще есть мать и дед с бабкой, которым тоже надо оставить. Домой они не торопились. Их мать не была особенно строгой, но могла ворчать очень подолгу, жалостливо и нудно. Такой она стала после того, как однажды, еще в прошлую зиму, ее муж, Орач, уехал в лес за дровами и не вернулся. Пропали и лошадь, которую как раз собирались забить из‑ за голода и недостатка корма, и сам хозяин. Таких семей, уполовиненных голодом и болезнями, было в Радегоще много.

Дивина болтала с детьми, а Зимобор молча сидел рядом и глядел на закат. Сегодня Зорко, каждый день приходивший проведать отца, заговорил об отъезде. Доморад уже значительно окреп, и его сыну хотелось поскорее уехать из города, где творятся такие нехорошие дела. Пользуясь вынужденной остановкой, он каждый день водил людей на охоту, ловил рыбу, запасаясь едой на дорогу, чтобы потом можно было, не останавливаясь, ехать до самого Полотеска. Доморад, не привыкший долго отдыхать, уже чувствовал себя в силах двигаться дальше. Но близилась Купала, а встречать величайший летний праздник в пути, где‑ нибудь в лесу, казалось неправильным. В конце концов отец убедил сына остаться здесь до Купалы, и Зорко согласился. Ему, в общем‑ то, тоже понравился этот немноголюдный, но гостеприимный городок. Если бы только не волхиды…

Однако до Купалы оставались считанные дни, а уже следующее утро уведет их отсюда. Зимобор знал, что вот‑ вот уедет и навсегда, скорее всего, расстанется с Дивиной, но не мог в это поверить. Она сидела рядом, он иногда касался ее плечом, слышал ее голос, и эта девушка казалась ему, как ни странно, самым близким существом на свете. Она была красивой, но не в этом дело. Он точно знал, что, даже если объедет еще сорок городов, ни в одном не найдет другой такой девушки. Он – сын и наследник князя из рода Твердичей, и он будет смоленским князем рано или поздно, это его судьба. А она – дочь зелейницы из дальнего городка. Зимобор усмехнулся: если бы, допустим, он мог сейчас привести ее в Смоленск и объявить своей женой, княгиня Дубравка непременно вспомнила бы яблоню и яблочко – от какой матери Зимобор сам родился, такую и жену себе выбрал. Наверное, и правда кровь сказывается.

Вот только вести ее ему было некуда, поскольку его собственные планы на будущее отличались полной неопределенностью. Болтаясь между небом и землей, не стоит обзаводиться женой, кто бы она ни была. Да и не пойдет Дивина с ним. Ее место здесь, в Радегоще, в избушке на улице Прягине, прозванной так за непролазную грязь, разводимую осенними дождями и весенним таянием снегов[33]. Она не из тех, кого можно соблазнить сытой жизнью на княжьем дворе, богатством и почетом. Она собирается остаться здесь, занять со временем место своей матери и не выходить замуж вообще ни за кого. А сам он принадлежит Младине, которая запретила ему любить земных девушек.

То есть никакого общего будущего у них не просматривалось. Но почему‑ то сейчас, когда Зимобор сидел рядом с Дивиной на крыльце, слушал ее голос и слегка касался ее плечом, на душе у него было так светло и спокойно, как будто им предстояло быть вместе до самой смерти.

– А откуда звери в лесу берутся? – приставала к Дивине любопытная Каплюшка. – Их Лес Праведный делает?

– Бывает, что приходит туча с полуночной стороны, а из той тучи падают маленькие бельчата, будто только что родились, и расходятся по земле, – рассказывала Дивина, и хотя Зимобор знал, что это сказка, хотелось верить, как в самую истинную быль. – А бывает другая туча, а из нее падают оленята маленькие, и расходятся по земле, и вырастают… ну, ладно, завтра дальше расскажу! – сказала она и встала. – Домой бегите, мать заждалась.

– Ну‑ у, сегодня! – начала было канючить Каплюшка, но заметила, что уже совсем темно, и испугалась: им и правда давно пора домой. – Я скажу, что мы тебе помогали, ладно? А то заругают!

– Ладно, ладно! Бегите! Вон, похоже, уже ищут вас!

Дети притихли, прислушиваясь. В дальнем конце улицы, возле колодца и края леса, вроде бы раздавались шаги, голоса…

– Что это за гулянка? – Зимобор бросил на Дивину удивленный взгляд: близость опасных соседей не располагала к ночным прогулкам, хотя на дворе был самый подходящий для этого месяц купалич.

Но Дивина знаком велела ему молчать.

Через два или три двора от них постучали в чьи‑ то ворота, и в ночной тишине, в теплом неподвижном воздухе был отчетливо слышен каждый звук, даже полузвук.

– Эй, сосед! – звал из‑ за тына незнакомый женский голос. – Ранило! А, Ранило! Выгляни‑ ка, голубчик!

– Старосту зовут! – сказала Каплюшка.

– На ночь глядя‑ то он кому понадобился? – удивился Пестряйка и тут же нетерепеливо дернул сестру за косу: – Ну, пойдем!

– Чего он дергается! – тут же заныла девочка, ухватив в кулак основание косы, чтобы было не больно, когда тянут. – Дивина! Скажи ему!

На улице снова раздался стук – теперь стучали в ворота к бабке Перепечихе, жившей со снохой и тремя внуками.

– Златица, душенька! – позвал мужской голос. – Покажись‑ ка, выгляни! Выгляни, красавица! Погуляем с тобой!

Дивина тихо ахнула. Зимобор обернулся к ней. И тут же в их ворота раздался стук, от которого содрогнулся тын.

– Дивина, красавица! – позвал веселый голос молодого парня. – Что спряталась! Выходи, погуляем! Здесь ли ты? Или спишь? Ну, отзовись! Дивина!

Зимобор с недоумением посмотрел на Дивину: за проведенные в Радегоще дни он не видел ни одного парня, который так разговаривал бы с ней. И вид Дивины его поразил: стоя на крыльце, она обеими руками зажимала себе рот, словно удерживая крик, и ее глаза при свете луны казались черными.

По всей улице раздавался стук в ворота, голоса мужчин и женщин наперебой звали хозяев, уговаривали откликнуться. В ночной тишине эти нарочито веселые голоса звучали странно и пугающе; они двигались от леса вверх по улице, к воротам детинца.

– Душа моя, ты спишь ли? – позвал голос мужчины где‑ то у соседнего двора. – А детки спят? Просыпайтесь, выходите встречать: отец ваш вернулся!

– Батька! – вдруг воскликнула Каплюшка и метнулась к воротам. – Батька наш вернулся!

– Стой! – отчаянно вскрикнула Дивина и кинулась за ней, пытаясь ухватить за плечо, но Каплюшка уже бежала к воротам, крича на бегу:

– Батюшка, я здесь!

Ворота скрипнули и открылись. За ними была темнота и – никого. Девочка, уже добежавшая до ворот, остановилась и даже уперлась ногами в землю от изумления: там, где она ждала увидеть своего пропавшего отца, была пустота. Дивина на бегу протянула к ней руки, но тут девочка дернулась, словно кто‑ то схватил ее, вскрикнула от неожиданности и пропала.

Дивина коротко ахнула и заметалась из стороны в сторону, ощупывая темный пустой воздух. Зрелище было дикое, жуткое, и Зимобор смотрел на нее со страхом и изумлением – казалось, она внезапно сошла с ума! И тут до него дошло: девочку украл невидимый гость, и Дивина пытается найти их ощупью, потому что увидеть их уже нельзя! А он стоит, как чурбан!

Зимобор спрыгнул с крыльца, в один миг оказался у ворот и встал между створками, чтобы не дать выйти невидимому злыдню, если тот еще здесь. От движения из‑ за пазухи просочился запах ландыша, и Зимобор вспомнил о венке Младины. Почти безотчетно – надо попробовать, а вдруг поможет! – он выхватил из‑ за пазухи венок, поднес к лицу и глянул сквозь него.

Темный двор осветился. Венок был как окошко в темной стене, и за этим окошком было гораздо светлее: легко можно было разглядеть каждое бревнышко тына, каждую травинку. А в углу у бани он увидел низкорослого мужика, сгорбленного, заросшего до самых глаз дремучей бородой. Мужик прижимал к себе Каплюшку, широкой ладонью зажав ей рот, но она уже и не дергалась, а висела у него в руках, как неживая.

Прямо перед Зимобором вдруг оказалась Дивина: она не понимала, почему он застыл в воротах и не дает ей выйти. Зимобор крепко схватил ее за плечо; она попыталась вырваться, но он силой заставил ее обернуться, поднес венок к ее лицу и велел:

– Смотри!

Еще не успев понять, что он ей предлагает, Дивина бросила взгляд сквозь венок и увидела тех двоих. На миг она застыла, а потом вскрикнула, выхватила у Зимобора венок и бросилась к ним. На ходу она делала что‑ то свободной рукой, но Зимобор не понял, что она снимает с шеи мешочек с плакун‑ травой, пока она не крикнула:

– Ледич, плакун давай! Скорее! На него!

Подбежав, она ловко одной рукой накинула оберег на шею Каплюшке и тут же, бросив венок, обеими руками вцепилась в девочку, которую теперь было видно. Волхидник дико заревел, зашипел, как змей, засвистел и потянул девочку к себе.

– На него! Скорее! Венок подбери! – кричала Дивина, дергая Каплюшку к себе, как куклу.

Зимобор подхватил с земли венок, глянул сквозь него на волхидника – тот тоже его заметил и скалил зубы, как зверь, но не выпускал девочку. Зимобор быстро набросил мешочек с плакун‑ травой на шею волхиднику, а тот не мог этому помешать, потому что его руки были заняты добычей. Теперь его стало видно и без венка.

– Руби! Голову руби! – кричала Дивина.

Зимобор выхватил меч; волхидник наконец отпустил Каплюшку и с собачьей ловкостью метнулся в сторону. Но Зимобор в два прыжка догнал его и ударил мечом по шее. Злыдень упал, но, еще пока тот падал, Зимобор перестал его видеть: должно быть, тесемка мешочка тоже была разрублена и плакун‑ трава соскользнула с шеи.

На темной земле вспыхнуло синеватое пламя, образовавшее неровное, вытянутое кольцо, похожее на очертания упавшего тела. Волхидник сгорел и больше никогда не встанет.

Темнота вокруг взвыла и загудела множеством яростных диких голосов, как будто быстрый порыв ветра рванул сразу много скрипучих деревьев. Зимобор снова поднял венок и, другой рукой держа наготове меч, выскочил за ворота.

Улица казалась полна людей: чуть ли не у каждых ворот какая‑ то серая, почти слившаяся с темнотой фигура стучала в створку, называла имена, звала кого‑ то, закликала голосами родных и друзей, иной раз давно умерших, пропавших, сгинувших… Мужчины, женщины, но в основном женщины и старухи, они все казались неуловимо похожи, и у всех были какие‑ то диковатые лица, похожие на морды зверей – жадные, бессмысленные, холодные.

Зимобор взмахнул мечом и быстро очертил в воздухе перед собой резу Перун, потом развернулся и перечеркнул руной пространство позади себя. Вой взвился еще выше, достиг немыслимой высоты и пронзительности и разом умолк.

Волхиды исчезли, словно их и не было. Зимобор стоял на совершенно пустой улице перед раскрытыми воротами, с венком в одной руке и обнаженным мечом в другой. Меч был чист, ландыши венка одуряюще благоухали. Казалось, его внезапно разбудили от кошмарного сна. Напряжение разом спало, откуда‑ то накатилась лихорадочная дрожь, от которой даже зубы застучали; разгоряченный, взмокший, он вдруг почувствовал себя таким усталым, как будто в одиночку целую ночь сражался против целого войска.

Нет, не в одиночку. Вдвоем.

Вспомнив о Дивине, Зимобор пошел назад во двор. Дивина сидела на земле перед погребком, держа в объятиях Каплюшку. Зимобор убрал меч в ножны и поднял девочку. Та была без памяти. Дивина тоже встала, но продолжала держаться за девочку обеими руками, будто боялась, что ее снова украдут.

– Молчать же надо! – бормотала она. – Отзовешься – ну, вот… Понесли! В дом ее!

Ошарашенный Пестряйка, просидевший все это время под крыльцом, открыл им дверь, а потом Дивина и его затащила внутрь.

Вскоре прибежали их мать и бабка: они тоже слышали за воротами будто бы голос Орача, пропавшего в лесу, но догадались, что их звали волхиды. У каждой в руках было по пучку полыни. Голося, она махали полынью над лежащей девочкой, Дивина уверяла их, что та очнется, но женщины причитали, как по мертвой.

– Пустите! – Зимобор взял из печки остывший уголек и начертил на лбу девочки резу Мир, призывающую силу светлых богов.

Каплюшка вздрогнула и села на лавке, недоуменно хлопая глазами. Она совсем ничего не помнила и не понимала, почему она не дома, а у Елаги, почему плачут мать и бабка, за что бранят ее и отчего так радуются.

Наконец две женщины с Каплюшкой и Пестряйкой отправились к себе домой. Проводив их, Зимобор выглянул за ворота: ему еще помнились наводнившие улицу серые фигуры, скользящие неслышно и легко, как листья на ветру.

– Пойдем‑ ка в дом! – Дивина прикоснулась к его плечу. – А то ведь они еще тут, затаились. Я их чую, гадов.

Зимобор обернулся и хотел ее обнять.

– И этот туда же! – вдруг сказал насмешливый голос где‑ то совсем рядом. – А ты и рада! Все равно уведу! Все равно мое будет! А, сокол залетный? Неужто не мила я тебе?

Зимобор и Дивина разом обернулись, но никого не увидели. А Зимобор узнал голос – тот самый, что однажды уже звучал возле него и умолял о любви, тот же страстный, немного хриплый, прерывающийся, словно бы от сильного волнения. Сегодня он казался насильственно веселым, как будто говорившая пытается смеяться, одолевая сердечную боль.

Дивина обернулась и спиной прижалась к Зимобору, словно заслоняя от чего‑ то.

– Опять ты! – с досадой сказал голос. – Опять ты, медвежье ушко[34], мешаешься! Одного увела у меня, а теперь я у тебя другого уведу! Я не я буду, если не уведу! Что молчишь? Боишься меня? Я теперь уж не та, что была! Теперь‑ то и я такие травы‑ коренья ведаю, такие слова‑ заговоры знаю, что не тебе со мной тягаться! Никогда я тебе не прощу моей жизни загубленной! Из‑ под земли приду, а тебе отомщу! Что твое было, все мое будет! Всю красу твою иссушу, все веселье твое отниму, всю душу твою выпью и снова живой стану! Не веселиться тебе больше, не плясать, парней не привораживать! Не белая березка, а горькая осинка подружкой твоей будет! Не видать тебе Гордени, калеки безногого! Съем я вас и на косточках покатаюся, поваляюся!

Пока голос говорил, оцепенение помалу оставило Зимобора. Он опять сунул руку за пазуху, вытащил венок и, подняв его к глазам, глянул сквозь него. Неужели он наконец‑ то увидит ту тварь, что уже не первый год мучает всех его подруг? Ведь и эта ночная гостья казалась вполне равнодушной к нему самому, а вот на Дивину была сильно обижена…

В трех шагах от них, возле тына, стояла девушка невысокого роста, еще довольно молодая, вот только шея у нее была вытянута – не вверх, а скорее вперед, так что ей приходилось прилагать усилие, чтобы держать голову прямо. На лице гостьи прежде всего привлекали взгляд густые черные брови. Темно‑ русые густые и длинные волосы ее были распущены и почти покрывали одежду – серую рубаху и волчью шкуру, наброшенную на плечи. Совсем черные в потемках огромные глаза смотрели на Дивину с тяжелым мстительным чувством, и на лице было выражение угрюмой, горькой гордости.

– Не будет вам теперь от меня покою ни днем ни ночью! – с ненавистью говорила она. – Новые заломы на поле сделаю, и не будет вам урожаю ни единого зернышка! Вздумаете сторожить – всех сторожей насмерть перекусаю, ни одного живым не пущу! Вздумаете в лес пойти – всех заворожу, заморочу, никто назад не выйдет! Как вы мою жизнь загубили, так и я ваши загублю!

От нее исходили волны какой‑ то густой, темной и злобной силы и вместе с ними волны боли; Зимобор всем существом ощущал ее тоску, горькую обиду, жгучую жажду отомстить за свои страдания, мрачное сознание своей силы, но не радующее, а лишь напоминающее о той страшной цене, которую пришлось заплатить. Она внушала живым ужас и трепет, она стояла возле них, сильная и невидимая, недоступная им и навек оторванная от солнечного света, от домашнего тепла. И это она тоже не могла им простить, им, живым людям.

Зимобор сунул венок в руки Дивине, сказав только: «Смотри! » Дивина сразу его поняла и глянула на волхиду сквозь венок. И вскрикнула – и в ее коротком крике было сразу так много всего: отвращение, гнев и… изумление.

– Кри… – вдруг выдохнула Дивина, и Зимобор не понял, что она хотела сказать.

Но волхида поняла. Ее темные глаза сверкнули, зубы оскалились – она догадалась, что ее видят. Это было так страшно, что Зимобор снова схватился за меч и оттолкнул Дивину, которая стояла между ним и горбатой.

– Гр… гром Перунов на тебя – поди прочь, откуда пришла! – хрипло от ярости вскрикнула Дивина и сорвала с пояса огниво. – Вот тебе, гадина!

Быстро размахнувшись, она с силой швырнула огнивом в волхиду, но немного не попала, и огниво ударилось в бревно тына над самой головой нечисти. В темноте сверкнула яркая молния, посыпался сноп горячих желто‑ красных искр. Волхида дико вскрикнула, согнулась, прячась от молнии, и пропала, словно ушла в землю.

Дивина пошла к тому месту, где исчезла волхида. Зимобор негромко окликнул ее – ему казалось, что ходить туда вовсе не следует, – но она все‑ таки дошла до хлева, осмотрела черное пятно ожога, оставшееся на бревне, потом нагнулась и стала искать что‑ то внизу. Зимобор сообразил, что она ищет свое огниво, и подошел, чтобы помочь. Но Дивина уже подобрала огниво и пошла в дом.

В избе она села и закрыла лицо руками. На столе перед ней лежали огниво и венок – ничуть не измявшийся в превратностях этой ночи, такой же пышный, свежий и благоухающий.

– Кто бы подумать мог! – бормотала она, и в голосе ее слышалось отчаяние. – Кривуша! Кому бы на ум пришло! Матушка Макошь!

– Ты что, ее знаешь? – Зимобор сел напротив. – Эту, горбатую? Ее так зовут?

– Знаю… Да. Я… я тебе после расскажу. Иди к себе. – Дивина опустила руки, вид у нее был усталый. – Спать пора. Хватит уж на сегодня!

– Может, я лучше здесь, с тобой? Пока Елаги нет… – начал Зимобор и осекся, сообразив, что именно сейчас, пока зелейницы нет, ему вовсе не следует ночевать под одной крышей с ее дочерью. – Да я же не про то, я же…

– Постой! – Дивина перебила его. Ее взгляд был прикован к венку на столе. – Что это?

Зимобор молчал, не зная, что ответить. Дивина, разумеется, видела венки и понимала, что это за вещь. Как и понимала, что ландыши уже месяц как отцвели и взять такой свежий венок совершенно негде. Простому смертному, конечно.

– Откуда это у тебя? – Она потянулась было к венку, и хотя прикоснуться не решилась, Зимобор перехватил ее руку:

– Подарили. Не трогай лучше.

Дивина не спросила, кто подарил. И так было ясно, что не просто какая‑ нибудь подружка, оставшаяся в Смоленске. Опираясь подбородком на руки, она смотрела в лицо Зимобору. Венок лежал на столе между ними и разливал во все стороны свежее, торжествующее благоухание, даже светился, точно отражая свет невидимой луны. Зимобор почему‑ то был уверен, что подарившая его – сейчас здесь, с ними, и видит их.

А в глазах Дивины отражалась странная смесь – понимание, сожаление и нечто похожее на облегчение, которое дает определенность, даже самая неприятная.

– Понятно… – прошептала Дивина и закивала. – Все понятно… Ты ее нашел, дурья голова, или она тебя нашла?

– Кто?

– Так вила же. Ты не женат, не обручен, красивый парень… Матушка Макошь, да почему же ты до таких лет не обрученный, что ж тебе мешало? Вот и попал!

Зимобор наконец понял: она решила, что он просто повстречался с лесной вилой, которые весной ходят по земле, чаруют своей красотой смертных парней и сводят с ума. Такие случаи бывают везде, и поэтому неженатым и необрученным парням не советуют весной ходить в лес в одиночку.

Он опустил глаза. Рассказать ей об умершей невесте? И что это даст? А рассказывать о Младине явно не стоит.

– Беги от нее, – прошептала Дивина, и Зимобор вдруг увидел у нее в глазах слезы. – Погубит она тебя! Дурья твоя голова! Понятное дело, она красивая, среди живых девок такой красоты не бывает, и любит она так, как никто не может, но ведь это ненадолго! Одну весну, другую, а на третью ты ей не нужен будешь, потому что она из тебя все силы выпьет, ты через год поседеешь, высохнешь, будешь старый дед! Вилы – им же сила нужна, они ее из мужчины пьют, они как Первозданные Воды, в которых жизнь зарождается, но только когда их Луч осветит. Ты, мужчина, для нее и есть такой луч, но ты сам в ней погаснешь, она съест твой свет, выпьет твою силу, вытянет твою жизнь! Брось ее, пока не поздно! Пока весна, терпи, а зимой она спит, вот ты зимой найди себе жену, тогда она не тронет… может быть. Ничего, от нее можно уберечься, тоже были люди, кому удавалось, мы знаем. Матушка вернется, еще что‑ нибудь вспомнит… Главное, ты сам‑ то пойми, болван, что не пара она тебе, а смерть твоя!

Дивина говорила быстро и горячо, в голосе ее звучало такое отчаяние, что Зимобору было ее жаль, хотя она‑ то жалела его. Что она сказала бы, если бы знала, что его захватила в плен не просто лесная или озерная вила, душа трав и цветов, а сама Дева, младшая из трех Вещих Вил! Дивина права, во всем права. Сам князь Смелобран, которому посчастливилось добыть вилу себе в жены, прожил с ней всего три года. Потом она улетела белой лебедью в открытое окно, а он за зиму зачах от тоски и умер. Даже он, древний, сильный князь, с густой кровью Перуна в жилах, не выдержал близости Богини, требующей от смертного слишком многого. Что же станет с ним, нынешним?

Зимобор протянул руку над столом и сжал руку Дивины. Она умолкла.

– Не надо меня уговаривать, я все знаю, – сказал он. – И знаю, зачем я с ней связался. А ты сама‑ то? Почему ты сама‑ то по‑ человечески жить не хочешь? Что у тебя за дед такой, что о нем люди говорить боятся?

– Лес Праведный. Я тебе говорила. Если эта твоя, – она кивнула на венок, – не отвяжется, я ему скажу. Он ее усмирит. Все лесные и речные вилы ему подвластны.

– Эта – нет! – Зимобор качнул головой. – Этой всякая живая и неживая тварь подвластна, а сама она неподвластна никому.

– Да с кем же ты связался, горе мое?

Зимобор опустил глаза.

– Ну, не хочешь говорить, не надо. Я же помочь тебе хочу, понимаешь ты?

– Понимаю. И я… я тебе говорил, что это опасно, ты помнишь?

– Помню. Уходи тогда. – Дивина с мрачной решимостью смотрела на стол перед собой. – Из Радегоща совсем уходи. Нам обоим только лишняя морока.

– Вот Доморад поедет дальше в Полотеск, и я тогда с ними… А что, – Зимобор вдруг неожиданно для самого себя поднял глаза и глянул ей в лицо, – поедем со мной, а? Выходи за меня, тогда моя вила отвяжется.

– Нет! – Дивина закрыла лицо руками и затрясла головой. – Твоя отвяжется, моя привяжется! За мной такая сила ходит, смерти моей хочет… Я и к Лесу Праведному из‑ за нее попала, и на белом свете живу, только пока он меня защищает. А если выйду замуж – все, пропаду.

– Вяз червленый в ухо!

Зимобор не знал, что сказать. Очень хотелось ругаться. Все, тупик. Надо же было им встретиться! Каждого из них стережет свое чудовище, и каждый из них защищен только одиночеством. Если они попробуют сойтись – на них набросятся сразу два Змея Горыныча!

– Вот попали… – с досадой на судьбу пробормотал он. Ну почему ему так понравилась именно эта, а не Стоянка какая‑ нибудь, не Неделька из Ладоги или еще кто‑ то, без капканов в судьбе!

– Да уж, попали! – мрачно отозвалась Дивина и с досадой крикнула: – Ну что ты стоишь столбом, иди уже!

Она и сердилась, и готова была заплакать. Выход был один – вон та низкая дверь с заткнутыми за косяки стеблями полыни. Но Зимобор, немного помедлив, все же подошел к Дивине, решительно взял ее за плечи и стал целовать. Она сначала негодующе вскрикнула, уперлась руками ему в грудь и попыталась оттолкнуть, но он держал ее крепко, и она вскоре сдалась, расслабилась, позволила ему себя обнять и даже сама обняла его за шею. Какая‑ то сила тянула их друг к другу так мощно и неодолимо, что все преграды теряли значение.

Зимобор взял ее на руки и понес к лежанке за занавеской. Все, что мешало им быть вместе, вдруг исчезло, он хотел связать ее с собой прямо сейчас и навсегда, после чего они будут свободны, по крайней мере от любви своих неземных покровителей. Но Дивина уже опомнилась.

– Пусти! – Она решительно отпихивала его, вцепившись в застежку его пояса, который он едва не разорвал в нетерпении. – Если сейчас… я все забуду сразу, буду дура дурой, а матушки нет, и помочь нам будет некому. Мы придумаем что‑ нибудь. Пусти, мы совсем себя погубим, если сейчас…

Очень неохотно, Зимобор все же послушался и выпустил ее:

– А чего ждать? Что изменится?

– Да конца весны хотя бы! Тогда она не сможет на белый свет выйти.

Она хоть среди зимы выйдет. Это не то. – Он кивнул на венок, забытый на столе.

Если бы его неземная возлюбленная была просто лесной вилой! Сейчас такая беда казалась совсем легкой.

– Так кто?!

Зимобор помотал головой, собрал рассыпанные волосы и вздохнул:



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.