Глава вторая 4 страница

Ага! Зимобор сам себя поздравил с мудрыми выводами. Не на себя ли ночную обычная дневная Дивина дала ему стебель полыни и велела бить?

А что? Могла… Если знает, что происходит с ней ночами, ничего не может с собой поделать, но не хочет погубить кого‑ то еще…

Но все было тихо, и он постепенно погружался в зыбкую, неприятную дрему, так ничего и не решив.

Выспался он не слишком хорошо, но утром, видя яркое солнце, залившее приветливый уютный дворик, воспрянул духом.

– Иди в избу умываться, я уже воды принесла! – Дивина от поленницы помахала ему рукой и стала набирать в охапку наколотые чурочки. – Как спалось на новом месте? Невеста не приснилась?

Зимобор вздрогнул. Она знает, что к нему приходила «невеста»?

Но, глядя на Дивину, Зимобор сам не верил своим подозрениям. Лицо девушки, свежее и румяное, было открыто и ясно, а тот ночной морок казался таким нелепым и противным, что между ними не могло быть ничего общего.

– Мало того! – ответил он, усмехаясь и подходя поближе. – Приходила ко мне невеста! Так обнимала, что чуть не задушила.

– Что? – Дивина изменилась в лице и замерла с тремя поленьями в руках. – Шутишь?

– Ага. Сам ночью обхохотался, аж Доморада разбудил. – Зимобор оглянулся к крыльцу беседы, не слышит ли их в самом деле купец, и продолжал, понизив голос: – Девица какая‑ то ко мне ночью приходила. Обнимала, в любви клялась. Говорила, что я ей дороже отца‑ матери, милее света белого…

– А ты что? – Дивина смотрела на него с таким ужасом, словно перед ней был живой мертвец.

– А я, неучтивый, полынью ей по белой спине.

– И что?

– Убежала. Обиделась, знать.

– Ну, слава матушке Макоши! – Дивина с облегчением выронила наземь поленья и прижала обе руки к ожерелью на груди, где висело несколько мелких оберегов. Зимобор мельком заметил среди них изогнутый кусочек кованого золота с едва заметным тонким узором и мимоходом удивился, как сохранили такую драгоценность за два длинных голодных года. – Ведь это, получается, волхида к тебе приходила! Ну‑ ка, расскажи по порядку, как оно было. Что она говорила?

Двинув бровями – у него не имелось привычки делиться своими любовными приключениями, но случай был особый, – Зимобор изложил все, что пережил ночью. Рассказывая, он стал понимать многое, чего не понял раньше: и то, что голос ночной гостьи вовсе не был голосом Дивины и та нарочно говорила только шепотом, чтобы это скрыть, и что слова ее точь‑ в‑ точь напоминали любовный заговор, то есть она пыталась его заворожить.

И еще само собой думалось: а вот если бы это и правда была она… то все сложилось бы иначе. Взгляд невольно скользил по загорелой стройной шее Дивины с пушистыми завитками русых волос, падал в вырез рубахи и скатывался по нему к высокой груди, где и терялся. Там, под рубахой, висел еще какой‑ то маленький оберег на тонком, но прочном кожаном шнурке с накрепко стянутым, почти сросшимся, узелком. От девушки пахло полынью и свежестью луговой травы, веяло живым теплом, так непохожим на дрожь и холод ночной гостьи, что Зимобор был бы и сам не прочь попросить: «Обними меня! »

– Ну, ты крепок, я погляжу! – Дослушав, Дивина глянула на него с явным уважением. – Молодец, что догадался! Ведь если кто такую вот «невесту» своей волей обнимет, тот навек в ее власти! Иссушит, истомит, совсем погубит!

– Погубила одна такая! – Зимобор невесело усмехнулся, вспомнив свою неотвязную мару, но говорить об этом Дивине не хотелось. – Ну, пойдем в дом, что ли? – сказал он и поднял три полешка, которые так и лежали возле ее ног. – Любопытно только: почему она твоим именем назвалась? – сказал он уже на пороге.

– Да потому что ты во всем городе никого, кроме меня, еще не знаешь! – безо всякого смущения ответила Дивина. – Вот и назвалась!

После завтрака Доморад отправился в детинец, и Зимобор пошел с ним. Сам Радегощ был не намного больше Новогостья и весьма походил на десятки таких же городков, рассеянных по пути полюдья любого из славянских князей. Приход полюдья, княжеский суд, если в нем возникала нужда, и был самым большим событием в жизни Радегоща. Правда, время от времени через городок проезжали торговые гости, привозили новости из низовий Днепра, из Подвинья и с побережий Варяжского моря.

Детинец располагался на вершине холма – там жил сам воевода с дружиной и челядью. Склон и подножие холма занимали улочки посада, которых было всего четыре: Выдреницкая улица, ведущая от ворот детинца к речке Выдренице, Дельницкая улица, на которой жили ремесленники, Прягина‑ улица, которая вела к лесу и где жила сама Елага, и самая короткая, улица Чернобор, которую начали было населять, сводя начало Черного бора, но потом бросили, и теперь там было всего три обитаемых двора.

Два раза в месяц по пятницам на маленькой площади у ворот детинца бывал торг: ремесленники продавали свои изделия приезжим лесовикам, то есть жителям окрестных родовых поселков, в качестве платы принимая дичь, меха, лосиную кость, мед и прочее. Но прокормиться только с этого было трудно, поэтому при каждом дворе имелся обширный огород. Да и ремеслом занимались по большей части зимой, а в теплое время усердно обрабатывали вплотную прилегавшие к городу поля, удобряя их навозом из собственных хлевов и потому не имея нужды корчевать и палить новые росчисти.

Появлению полотеских гостей воевода Порелют обрадовался, поскольку скучал в глуши и жаждал новостей. Это был еще совсем молодой парень, лет двадцати, невысокий, плотный, круглолицый и щеголеватый. Гордой осанкой, надменным лицом и яркой одеждой он словно пытался возместить недостаток роста. Однако с приезжими он держался любезно и гостеприимно и даже на самом деле был им рад – здесь нечасто приходилось видеть новых людей.

На Зимобора он, как и его дружина, посмотрел с любопытством, сразу выделив из прочих. Действительно, рядом с вчерашним кожемякой Костоломом или пахарем Печуркой Зимобор смотрелся как сокол среди серых гусей. Десятки пар глаз с напряженным любопытством бегали по его фигуре, по гривне на шее и по серьге в левом ухе. Его воинский пояс имел целых три хвоста – один застегивается и еще два ложных, для красоты, и эти два последних были усажены серебряными бляшками, по которым можно было подсчитать, в скольких битвах участвовал владелец пояса. Количество серебряных накладок на самом ремне означало, что в дружине этот человек занимает должность не ниже десятника, и иметь подобный пояс в таком молодом возрасте мог только человек из старого воинского рода.

Десятник тут же попросил посмотреть меч и присвистнул: он стоил в десять раз дороже, чем мечи всех воеводских кметей, вместе взятые.

Спрашивая его об имени и происхождении, хозяин откровенно разглядывал Зимобора, но тот не боялся: они никогда не встречались, и Порелют не мог его узнать. Стараясь поменьше лгать, Зимобор назвался сыном старосты Корени из‑ под Торопца, то есть своего настоящего деда. Про такой городок здесь могли слышать, но никто не мог знать, есть ли у старосты сын по имени Ледич или нет.

– Ну, вот ты какой… – говорил Порелют. – А я слышал, что какой‑ то гость захожий Горденю Крепенича одним махом с ног свалил и укротил, как ребенка малого! Не верил, думал, болтовня! А ты, пожалуй… С чего же ты к купцу в дружину нанялся – поссорился, что ли, дома с кем?

– По своим делам еду, – уклончиво ответил Зимобор.

– У меня не хочешь остаться? Платой не обижу.

– Не хочу. Дела у меня.

Если бы он просто хотел уйти из Смоленска, то без труда нашел бы себе место в дружине и обеспечил со временем очень неплохое положение. Однако он хотел не только уйти, но и вернуться.

Собольи меха у Порелюта были запасены в достаточном количестве, и Доморад разом избавился от половины своего товара. Потом воевода долго перечислял, чего ему привезти в следующий раз: южные шелка, красивую посуду, персидские ковры, греческие вина. Воевода любил жить красиво.

– Тогда и жениться можно! – жизнерадостно говорил он, подмигивая Домораду и Зорко. – Что, не видали где какой‑ нибудь воеводской дочки, чтобы и красивая, и покладистая, и умная, и с хорошим приданым? Мне князь Столпомир хочет за морем невесту найти, а я думаю, ну их, варяжек, строптивые они, все по‑ своему хотят делать! Сам князь Столпомир на варяжке был женат, так вон что вышло…

– Князь‑ то тебе плохого не посоветует, – сдержанно отозвался Зорко. Ему не нравилось, что молодой воевода хотя бы в разговорах идет против воли старшего в роду, тем более князя.

– Ну… А что, Бранеслав назад не собирается? Ничего там не слышно? – вдруг спросил Порелют.

– Не слышно покуда, – ответил Доморад. – Отцу подарки шлет – весной варяжские гости приезжали, привезли.

Зимобор внимательно посматривал на участников этой беседы, не все понимая, но о многом догадываясь. Единственный сын Столпомира, княжич Бранеслав, уже несколько лет жил за морем, у своих варяжских родичей по матери. Он поселился там настолько прочно, что не в одну голову заползали мысли: кто станет наследником Столпомира, если Бранеслав и вовсе не вернется? И голова Порелюта здесь была первой: будучи связан с нынешним князем дальним родством по женской линии, он происходил из древнего и знатного рода и, если Полотеску опять придется выбирать себе князя, мог рассчитывать на успех.

– Ну, а нам и здесь неплохо! – сказал Порелют. Дескать, не нужно мне ни варяжских стран, ни Полотеска. – Наше святилище, может, во всех кривичских землях самое старое и его сам Крив поставил!

Волхвы могли бы ответить Порелюту, что святилище Радегоща даже старше Крива на несколько веков и впервые священный огонь на горе разожгли еще тясячу лет назад люди неведомых языков[28]. Славяне, пришедшие позднее, устроили на древнем священном месте жертвенник в честь Ярилы. В течение веков жители всех окрестностей собирались сюда несколько раз в год на велики‑ дни, приносили жертвы богам, внимали предсказаниям волхвов и просили о милости. При одном особенно знаменитом предсказателе и чародее, которого звали Радегостом, возле святилища возникло поселение. Несколько веков святилище и город жили рядом, глядя друг на друга через ручей. А потом святилище прекратило свое существование, и дорогу Яриле перебежала опять‑ таки злодейка старая волхида.

Сто лет назад князь Честослав пировал в святилище в день Перуна, когда разразилась страшная гроза, вызванная злой волхидой, и молния ударила прямо в святилище на горе. Все постройки мгновенно оказались объяты пламенем, и все бывшие в них – князь, его дружина, волхвы, старейшины Радегоща – разом погибли. С тех пор место считалось проклятым, Ярилина гора осталась заброшенной. Если скотина случайно забредала туда, за ней не ходили, и она никогда не возвращалась. Рассказывали, что раз в год, на солнцеворот, ночью на горе снова появлются призрачные палаты и в них пируют восставшие из пепла князь и дружина.

– Поглядеть бы такое диво! – заметил Зимобор, и воевода бросил на него странный взгляд – то ли насмешливый, то ли уважительный.

– А ты смел, я смотрю! – ухмыльнулся он. – У нас туда никто не ходит, всех мамки еще в детстве до дрожи запугали: не ходи, мертвецы утащут! Горденя, чучело дурноголовое, и тот боится к Ярилиной горе ночью близко подойти. Сколько раз его девки подзадоривали – пойди да пойди. Уж чем только ни прельщали… А он: что хотите, хоть на медведя, только не туда.

Но Зимобор, не будучи с детства запуган мамками, все же попросил Дивину сводить его к Ярилиной горе. Дорога была не дальняя – только обойти детинец. Сейчас гора пустовала, если не считать густой высокой травы, зарослей бузины на склонах и легконогого березняка на самой вершине. Но валы, опоясывающие вершину, были хорошо видны, только поросли травой и священных огней на их вершинах больше не разжигали. Из травы на склоне выглядывали большие валуны, когда‑ то отмечавшие тропу к святилищу. Помня, как устраиваются такие места, Зимобор прикинул: вдоль всей верхней площадки должна была стоять длинная замкнутая хоромина для пиров, в которой помещалось все взрослое население окрестных сел, а вон с той стороны, что ближе к реке, над обрывом располагалась сама площадка святилища – ряд идолов с Ярилой в середине, жертвенник и кострище. А вот тут, над склоном, были ворота, к которым по праздникам вели богато украшенную жертву…

– Все сгорело, даже камень провалился, – сказала Дивина, словно прочитав его мысли.

– Он людей требовал? – спросил Зимобор, глядя на вершину и стараясь угадать, был ли раньше виден идол от подножия. – У нас говорят, что человеческие жертвы богам неугодны, за это, наоборот, гневаться могут.

– Нет. По барану и овце весной и зимой, быка на Ярилин день, – ответила Дивина. – И девицу.

– Так, может… – Зимобор бросил на нее вопросительный взгляд.

– Да не резать. Просто… на ночь оставить.

– И что? – с намеком спросил Зимобор. О чем‑ то подобном он тоже слышал.

– Ага, – так же ответила Дивина, с преувеличенным вниманием глядя на пустой склон, но потом, не удержавшись, фыркнула: – Мать рассказывала, у него это было… позолоченное.

– У нас в Смоленске Ярила тоже такой. – Зимобор усмехнулся и тут же прикусил язык, но Дивина не заметила его оплошности. – Где же вы теперь жертвы приносите?

– На Девичьем лугу. Там, за речкой. – Дивина кивнула в сторону Выдреницы. – Вечером пойдем, увидишь. Поставили Рода с Рожаницами, таких же, как в беседе, только побольше.

Шел месяц купалич, и вечерами на Девичьем лугу собиралась молодежь. Старшие тоже приходили посмотреть на игры и послушать песни. По сравнению с прежними годами нынешние хороводы выглядели убого: новой одежды ни на ком не было, серебряных украшений не осталось, на головах девушек в косы было вплетено по одному простому кольцу с каждой стороны вместо прежних трех‑ четырех. Бусины и подвески из ожерелий тоже обменяли на хлеб, на ремешках остались только звериные когти и зубы.

Любоваться хороводами Зимобор теперь мог каждый вечер, потому что Доморад, желая получше окрепнуть, не торопился в дальнейший путь. Его дружина только обрадовалась передышке. И Костолом, и Таилич, и даже Печурка, наконец переставший видеть в каждом незнакомце злого духа, каждый вечер гуляли с местными девушками, все норовя завести в укромное место за ореховым кустом. Особенно усердствовал Таилич, у всех на глазах жадно обнимая то Вертлянку, то Ярочку, то Милянку. Местные парни однажды даже пытались его побить за такое бесстыдство, но он, благодаря урокам Зимобора, с честью вышел из положения, хорошо расквасив пару‑ тройку носов. Гордени, на его счастье, рядом не случилось.

А Зимобор по‑ прежнему видел только Дивину. Сидя в траве под березой, он смотрел, как она под долгую песню плавно движется в девичьем хороводе, и не замечал больше никого. Во время танца девушки отпускали длинные рукава рубах, так что они свешивались почти до земли, и каждая становилась похожа на белую лебедь, прилетевшую из неведомой выси. Но когда Дивина танцевала в кругу, все замирали: ее стремительный и искусный танец завораживал, превращая простую поляну в дивную землю сказания, где вилы прилетают в лебедином оперении, сбрасывают его и превращаются в девушек, а охотнику, притаившемуся за деревом, надо только выскочить и покрепче схватить свое счастье…

Любой из местных парней был бы не прочь оказаться этим удачливым охотником. Во всех играх они постоянно выбирали Дивину, но непохоже было, чтобы ей кто‑ то нравился. Со всеми она обращалась одинаково, дружелюбно, но отчасти снисходительно, и все парни смотрели на нее снизу вверх. Ее отличало какое‑ то неброское сознание своего достоинства, и умным казалось каждое ее слово, даже не содержащее ничего особенного. Воспитанница Леса Праведного и сама была отчасти потусторонним существом, внушавшим если не страх, то робость и уважение. Даже могучий Горденя смущался и ловил ее взгляд.

Да что Горденя! Уже на третий вечер, когда молодежь сидела стайкой под березами, отдыхая после шумной игры и беготни, на Девичий луг явился сам воевода Порелют, мечтавший о красивой воеводской дочери с богатым приданым. На нем был щегольской красный плащ с золоченой пряжкой, на всех его пальцах блестели разнообразные узорные перстни, с литыми зверями и птицами, с цветными камнями. Среди бедно одетой толпы он выделялся, как красное солнце среди сизых туч.

И сразу направился к Дивине.

– Здорова будь, красавица! – весело сказал он в ответ на ее поклон и посмотрел на Зимобора, но уже далеко не с таким удовольствием. – И ты тут, сокол залетный! Что‑ то все ваши на гостином дворе у меня, а тебя и не видно. Говорят, у зелейниц живешь? Или места не хватило? Так к нам приходи, мы в дружинной избе тебя устроим. А, ребята? – Он оглянулся на своих кметей, которые всегда сопровождали его, и ребята в несколько голосов подтвердили, что место найдется.

– Доморад у зелейниц живет, они его лечат, а я при нем, – ответил Зимобор. Было ясно, что воевода ревнует, и Зимобор не собирался его успокаивать. – Надо же, чтобы свой человек рядом был.

– А соседей не боишься? Бывает, шалят по ночам!

– Жив покуда. – Зимобор невозмутимо пожал плечами. Он уже знал, что «соседями» в Радегоще называют волхид.

– Ну, ты смелый! И ты смелая! – Воевода подмигнул Дивине, но было видно, что он шутит через силу. – С таким соколом удалым на одном дворе жить! И ты смотри, молодец! Если испортишь нам ведунью, мы тебя не помилуем! Правда, ребята?

– Спасибо тебе за заботу, воевода, я и сама за себя постою! – сердито ответила Дивина. – У меня мать есть, не сирота я, чтобы имя мое кто хотел, тот и трепал!

– Нет‑ нет, известное дело! – тут же согласился Порелют. – Не сердись на меня, красавица, я ведь не со зла, а так… Уважаю же я тебя! Твоей мудрости все старухи завидуют! Если уж забыть, то не задаром, за хорошего человека выйти… В чести жить и в богатстве… А не так, чтобы от прохожего молодца…

Уж я сеяла, сеяла ленок!

– громко запела в сторонке Милянка, дочка уличанского старосты Ранилы, – ей надоело ждать, пока все наговорятся.

Девушки встрепенулись, как стая птичек, и побежали занимать место в двух шеренгах для плясовой игры; Дивина побежала одной из первых, словно обрадовавшись случаю уйти от воеводы.

Гуляли до сумерек, потом Горденя и еще два парня провожали до дому Дивину и Милянку, которая жила через два двора от нее. Перед дверью беседы, прощаясь на ночь, Зимобор все же задержал Дивину и спросил:

– А может, мне и правда еще куда‑ нибудь перейти от вас? Чтобы лишних разговоров не было.

– Вот еще! – Дивина даже возмутилась, а потом усмехнулась: – Или ты воеводу боишься?

– Я не воеводу боюсь, – с мягким намеком ответил Зимобор и придвинулся поближе. Рядом с «лесной девушкой» он чувствовал не робость, а, наоборот, воодушевление. – Но все‑ таки… Девица в доме, а тут я…

– Ну и что? – Дивина с выразительной небрежностью пожала плечами. – Замуж мне все равно не идти, пусть болтают, если кому делать нечего.

– Почему тебе замуж не идти? – Зимобор удивился. – Такая красавица…

– Лес Праведный большую силу дает и такую мудрость, какой больше нигде научиться нельзя. Но только как выйдешь замуж, так все забудешь. Вот и мне замуж никак нельзя, а то все забуду и стану не умнее Нивянки. А я не хочу. Меня Лес Праведный не для того от смерти спас и пять лет учил, чтобы я все забыла, кроме того как блины печь. Так что все это не для меня. А воеводу ты не слушай. Он бы сам к нам жить попросился, да мы его не примем! Вот ему и завидно, что других принимают. Оставайся. И не думай даже.

Дивина в темноте взяла его за руку. Хорошо зная, что ей можно, а чего нельзя, она думала, что присутствие в доме этого смолинца ничем ей не грозит, но сейчас вдруг заподозрила, что ошиблась. И что мать предостерегала ее не зря. Чувствуя ее совсем рядом, Зимобор невольно потянулся ее обнять, но она вцепилась в запястья его рук, почти коснувшихся ее талии, и, подняв голову, посмотрела прямо ему в глаза. Взгляд у нее был тревожный.

– То‑ то я… сразу понял… ты какая‑ то не такая… – прошептал Зимобор.

– Так ведь и ты какой‑ то не такой! – так же шепотом ответила Дивина. – За тобой стоит кто‑ то. Не знаю кто, не вижу, не слышу, а чувствую. Ты‑ то хоть знаешь, кто это?

– Знаю, – едва слышно отозвался Зимобор. – Это опасно.

– Тебе нужно помочь?

Зимобор не сразу понял, что она сказала. Он хотел предостеречь ее, предупредить, что всякой девушке рядом с ним грозит опасность, а она, оказывается, лишь хотела знать, нужна ли ему помощь в борьбе с загадочным и грозным кем‑ то, стоящим за спиной.

– Н‑ нет. – Он сам не был уверен, говорит ли правду. – Я сам… ее принял. Я и отвечу… если что. Но может, мне правда уйти? – Он мягко высвободил свои руки и все‑ таки обнял ее за талию, и она не возражала, только смотрела на него так же пристально и требовательно. – Чтобы волков не дразнить…

– Бояться волков – быть без грибов! – Дивина слегка усмехнулась, и по ее глазам он видел, что она ничуть не боится, что ее даже воодушевляет мысль о борьбе с таинственным иномирным противником. – Оставайся. А там видно будет. Ну, иди спать.

Она вывернулась из его объятий и мигом оказалась на крыльце избы.

– А придет опять ночью какая‑ нибудь и будет моим именем называться – не верь! – задорно крикнула она оттуда. – Гони прочь!

– А ты сама‑ то приходи, если что! – так же крикнул в ответ Зимобор. – Если напугает вдруг кто – приходи, я спрячу!

Дивина исчезла в избе, и он не был уверен, что она услышала его слова. Улыбаясь и качая головой над собственным безрассудством, Зимобор пошел в беседу. Умом он понимал, что дошутится, но ему было весело. Вроде бы ничего хорошего ему будущее не обещало, совсем наоборот, но он еще чувствовал в руках тепло ее тела и ничего не боялся. То, что их так тянуло друг к другу вопреки судьбе и рассудку, казалось важнее и рассудка, и даже судьбы.

* * *

Следующеее утро началось с переполоха. На ближайшем к городу ржаном поле обнаружился залом: большой пучок свежих, еще незрелых, колосьев был согнут и закручен жгутом. Побежали за Елагой – зелейница с дочерью кинулись на поле, за ними валила толпа. Слово «залом» сейчас было страшнее пожара: испорченное поле останется неурожайным. Зерно с него будет легковесное, выходит его с копны раза в четыре меньше обычного, и хлеб из такого зерна не насыщает, так что съедается его еще больше и запасы кончаются раньше. Это беда и в обычное время, когда хлеб можно купить на стороне, а теперь так просто смерть!

– Уж как берегли мы, как берегли Мать Урожая, в старой липе прятали, следы помелом заметали, заговаривали! Как мы молотили зернышки, не цепами молотили – серебряными ложками, каждое зернышко, как жемчужинку, руками выбирали, в золоченый ларец убирали! – причитала Елага.

Вдоль всего поля гомонила толпа: сюда сбежалось все посадское население, были люди и из детинца. Обследовав залом, зелейница сурово поджала губы. Несомненно, здесь была самая злонамеренная порча. Перекрученный пучок колосьев у корней был присыпан золой, землей, как видно, от могил, солью, яичной скорлупой и распаренными старыми зернами.

– У нас злыдни воровали золу! – с причитаниями кричала одна из женщин с Выдреницкой улицы. – Вижу, от печки зола будто сама собой по полу летит, как прямо дорожка, ну, думаю, ветром надуло! И не подумала я, глупая, что это волхиды золу у меня воруют, злую ворожбу свою творят! Макошь‑ матушка, пожалей, защити нас, бедных, голодных!

Женщины плакали в голос и причитали, мужчины стояли хмурые и угрюмые. Однако Елага не теряла бодрости и пообещала развязать залом. На полное снятие порчи с посевов требовалось три дня, и три ночи поле предстояло сторожить.

– Уж мы посторожим! – говорил отец Гордени, Крепень. – И это поле, и остальные, людей хватит. Я сам хоть и хромой, а выйду! Всю ночь глаз не сомкну, а уж найду ту свинью пакостную, что здесь проказничает, нас голодными оставить хочет! Уж я ей рыло на сторону сворочу! Попомнит меня! – И Крепень грозил своей толстой, крепкой, как железо, ясеневой палкой.

– И это волхиды натворили? – тихо спросил Зимобор у Дивины.

– А то кто же еще! – мрачно ответила она.

– А зачем им это?

– Что у нас пропало, то у них вырастет. Под болотом их гадким вырастет, они наш урожай соберут, наши зернышки драгоценные, через всю голодную зиму сбереженные!

– Ну, дела, вяз червленый им в ухо! – Зимобор растерянно поерошил пятерней волосы. Со злым колдовством он раньше не сталкивался и даже не знал, что тут сказать.

Скоро Дивина ушла из дома и вернулась только ближе к вечеру, неся в каждой руке по круглой кринке с водой. Что вода была не простая, Зимобор догадался по виду кринок: они были небольшими, с тремя маленькими ушками у самого горлышка. Через ушки была продета веревочка, за которую кринку и держали. Подобные сосуды именовались «чарами» и были такими древними, что ими пользовались не только три дочери Крива, но, должно быть, и сами боги, когда еще ходили по земле. Употреблялись они только для ворожбы и «чарования».

Следом за Дивиной шли три девушки – Милянка, Вертлянка и Нивяница. Обе жили на Прягине‑ улице и приходили к Дивине каждый день, так что Зимобор уже хорошо их знал. Вертлянка была повыше ростом, с крупными чертами лица и выступающим вперед носом, с длинной темно‑ русой косой. Нивяница была маленькой, тоненькой, личико у нее было какое‑ то мелкое и чуть глуповатое, зато его обрамляли такие пышные светлые волосы, что никакой другой красоты уже не требовалось.

Сейчас они принесли еще пять таких же кринок‑ чар. Видимо, понадобилась вода из семи разных источников, колодцев и ручьев.

Самого Зимобора Дивина выпроводила.

– Поди‑ ка ты пока в ту избу! – велела она, и Зимобор послушно ушел, понимая, что ему, мужчине, никак нельзя присутствовать при женской ворожбе с водой.

На другой день Елага поднялась до зари и долго нашептывала воду, слитую из семи маленьких чар в одну большую, такую же круглую и с тремя ручками, с узором из знаков двенадцати месяцев по краю горла. Потом чару отнесли на поле и с приговором обрызгали все всходы освященной водой. К тому времени мужчины и парни, сторожившие ночью при свете костров, уже ушли, взамен собрались женщины со всего посада.

Посматривая издали на ненавистный пучок заломанных колосьев, радегощцы перебирали были и небылицы о злых ворожеях, портивших посевы когда‑ то раньше. Особенно много говорили о волхидах. Называть их не решались и вместо того говорили просто «эти», выразительно кивая в сторону березняка, за которым лежало страшное Волхидино болото.

– Наши‑ то, кто ночью был, говорили, будто белого кого‑ то видели! – шепотом рассказывала одна из женщин, Зогзица, та самая, у которой украли золу из печки. – Так и ходит, так и ходит у края поля, а ближе подойти боится, потому что огонь! Медведь не медведь, бык не бык, не разберешь его!

Когда стемнело, у края полей снова затеплились костерки. Елага обошла все посевы, распевая заговор на огонь, отгоняющий нечисть. Из оружия остающиеся на ночь сторожа припасли свежевырубленные осиновые колья и, сжимая их, зорко вглядывались в темнеющую опушку.

Горденя тоже вышел в дозор во главе целой ватаги братьев – их у него было двое, оба младше, – и приятелей со своей улицы. Соседская ватага под предводительством гончара Будени, та самая, против которой Горденины товарищи выходили биться стенкой в прошлый торговый день, сторожили соседнее поле, овсяное. Крайние перекликались и пересвистывались.

– Что, не забоитесь ночью‑ то? – задорно кричали от Будениных костров. – А ну как придет какое чудо‑ юдо и съест вас!

– Да уж не боязливее вас будем! – отвечал Горденя. – Сами‑ то смотрите, как бы вам не забояться!

– А ну давай их попугаем! – подбивал старшего брата Слетыш, пятнадцатилетний, младший, Крепенев сын. – Давай я у матери белую скатерть стяну, да накроюсь, да подползу к тому костру! Там вон Красавкины два парня сидят – тотчас со страху портки намочат! Посмеемся!

– Да ну, перестань! – унимал его средний, рассудительный семнадцатилетний парень по имени Смирена. – А ну как не забоятся и осиновым колом тебе между глаз! Вот тут и посмеешься!

Вот в лесу я видел чудо,

Чудо грелось возле пня…

– затянул было неугомонный Слетыш, но получил вразумляющий братский подзатыльник и наконец умолк.

В месяц купалич вечерняя заря почти встречается с утренней, но между ними пролегает хотя и не долгая, однако очень темная и глухая пора. Горденя, с осиновым колом на плече, обходил все костры, проверяя, не спят ли сторожа. Из близкого леса веяло прохладой, и парни жались к кострам, радуясь, что предусмотрительный Крепень еще днем заставил их натаскать побольше дров.

Во лесу береза

Зелена стояла,

Прутиком махала.

На той на березе

Бела вила сидела,

Вила сидела,

Рубахи просила:

«Девки, молодухи,

Дайте мне рубаху,

Хоть худым‑ худеньку,

Да белым‑ беленьку! »

– пел Слетыш, помахивая над костром тонким березовым прутиком.

– Надо же, какую песню выбрал! – по привычке унимал брата благоразумный Смирена. – На ночь глядя, да про вилу! Этой весной не будет им рубах, на себя ведь надеть нечего! Не пой, беду накличешь.

– Веселую какую‑ нибудь! – крикнул от другого костра Горденя. – Жаль, девок нет – хоровод бы завели!

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒