Жозе Сарамаго Каменный плот 17 страница

Вот какие захватывающие вопросы обсуждались на привале, под деревом, во время обеда – скромного и скудного, как и пристало путникам, не завершившим еще свой дневной переход – а ежели кому покажется, что беседа, которую они при этом вели, не соответствует ни месту, ни обстоятельствам, то мы принуждены будем напомнить, что образование и культурный уровень наших странников позволяет им вести – а нам ввести в повествование разговор, на который, если глядеть на него исключительно с точки зрения литературной композиции, требующей исключительного же правдоподобия, у них и в самом деле не хватило бы умственных ресурсов. Вспомним, однако, что всякому, безотносительно к его мыслительным способностям, случается хоть раз в жизни сделать или произнести такое, что намного превышает его природные и благоприобретенные качества и свойства, и если бы нам удалось вырвать этих людей из размывающей очертания тусклой мглы повседневности или же они сами, с мясом, как говорится, выдрались бы из этой паутины, то каких только чудес не свершили бы они, какую глубину постижения не обнаружили бы – потому что каждый из нас знает неизмеримо больше, чем полагает, а каждый из них – если есть мы, должны быть и они – неизмеримо больше того, что готовы за ним признать другие. Пятеро под деревом собрались по обстоятельствам чрезвычайным, так что удивляться надо было бы, если бы они не сумели сказать чего-нибудь, выходящего из ряда вон.

Автомобили в здешних краях – большая редкость: лишь время от времени проползет грузовик с предметами первой необходимости для местных жителей прежде всего с продовольствием, потому что из-за всех передряг и происшествий совершенно и вконец разладилось снабжение, захирела торговля, что и не удивительно, если вспомнить, что никогда еще человечество не попадало в подобную переделку, плавать-то оно всегда плавало, но все же не таким способом. Надо сказать, что здешние люди в большинстве своем миролюбивы и доброжелательны, но чувство зависти, упорно гнездящееся в душе человеческой, не знает классовых различий, а потому вид Парагнедых, появлявшегося в этом безлошадном пейзаже, не раз и не два склонял алчных к нехорошим намерениям. Вполне могло быть, что шайка отважных злодеев решилась бы напасть на наших путешественников, предварительно пересчитав их и убедясь, что один из мужчин – старик, а двое других – не Самсон с Геркулесом, а о женщинах и речи нет: когда справятся с их спутниками, они станут сладостной добычей победителей, их возьмут голыми руками, разве что Мария Гуавайра способна будет оказать достойное сопротивление. Вполне вероятно, говорю, было, что не избежали бы наши герои стремительного налета, после которого лишились бы всего своего достояния и средств передвижения, женщины остались бы опозоренными и обесчещенными, а мужчины избитыми и искалеченными, вовсе не исключена была такая возможность – если бы не пес, при первом же появлении людей на дороге выбиравшийся из-под галеры и занимавший позицию перед лошадьми или позади галеры: он бежал рысцой или останавливался, по-волчьи опустив голову, исподлобья обжигая встречных – которые ничего худого, как правило, не замышляли – ледяным огнем, внушавшим неодолимый ужас. Этот пес, если припомнить все деяния, совершенные до сего дня, безусловно заслуживает звания ангела-хранителя, несмотря на периодически повторяющиеся намеки на то, что он ведет свое происхождение от нечистой силы. Нам, пожалуй, возразят на это со ссылками на весь авторитет христианской и нехристианской традиции, что у ангела должны быть крылья, но признаем, что часто возникают ситуации, когда ангел требуется безотлагательно, а вот летать ему незачем да и некуда, и он тогда принимает обличье пса, не беря на себя обязанности лаять, чего, согласимся, ангелу – воплощенной, хоть и бесплотной, духовности – уж никак не пристало.

Под вечер устроили привал на берегу реки Миньо, в окрестностях городка Портомарин. Покуда Жозе Анайсо и Жоакин Сасса распрягали, кормили и поили лошадей, таскали хворост, чистили картошку, нарезали овощи, женщины в сопровождении Педро Орсе и четвероногого ангела-хранителя воспользовались последним светом дня, чтобы постучаться в двери ближайших домиков. По причине языкового барьера Жоана Карда рта не раскрывала, памятуя, в какие протори и убытки прошлый раз ввело ее незнание местных наречий, и дав себе зарок, что больше уж так не обмишулится. Торговлишка шла недурно: все, что продали, продали без убытка для себя а даже и с прибылью. Когда же вернулись, родным домом показался им разбитый на берегу бивак – меж камней уютно потрескивал костер, свисавший с задка галеры фонарь успокоительно бросал полукруглое пятно света, а в котелке булькало и пахло так, словно сошел с небес сам Господь Бог.

Когда же после ужина затеялись вокруг костра разговоры, Жоакин Сасса, поддавшись безотчетному побуждению, спросил вдруг: Откуда это у тебя имя такое чудное – Гуавайра, что оно значит? – и Мария Гуавайра ответила: Насколько мне известно, больше ни у кого такого имени нет, его во сне услышала мать, еще когда мной ходила, и потребовала, чтобы так меня и нарекли, но отец уперся и добавил еще и Марию, вот я и зовусь так странно Мария Гуавайра. И ты не знаешь, что оно значит? Оно же из сна. У снов тоже есть смысл и значение. У снов – может, и есть, а у имени, во сне мелькнувшем – нет, а ваши имена что означают? Ей ответили – каждый по очереди, каждый о своем, и тогда Мария Гуавайра, поворошив тлеющие угли, сказала: Имена, которые мы носим, – это наши сны, но что же мне увидеть во сне, если снится мне твое имя.

* * *

Когда говорят «погода меняется», нам почти всегда в смягченном, или в нейтрально-объективном виде, или просто экономя время за счет того, что и так ясно, дают понять: Погода меняется к худшему. Моросит мелкий дождичек близкой уже осени, но пока не залило все вокруг, еще тянет прогуляться по этим окрестным полям, в плаще, конечно, в резиновых сапогах, подставить лицо мельчайшей водяной пыли, с меланхолической отрадой вглядываясь в затянутый пеленой горизонт, в деревья, которые первыми стряхнули листву и теперь зябнут голышом и будто просят у нас защиты и участия, иных так и хочется пожалеть, обнять и прижать к груди, прильнуть щекой к коре, влажной, словно заплаканная, мокрая от слез щека.

Но верх галеры затянут парусиной, изготовленной на самой заре цивилизации по технологии, предусматривавшей добр(ту и прочность, но о водонепроницаемости не заботившейся нимало: делали ее в ту эпоху и в тех краях, когда и где люди были способны просушить одежду прямо на теле, а согревались – да и то не всегда – стаканом водки. Губительно сказалась и смена сезонов – полотно кое-где иссеклось, а кое-где – разлезлось по швам, и содранный с Парагнедых брезент всего ущерба, причиненного временем, возместить не мог. А потому с крыши галеры капает да подкапывает, вопреки убежденным заявлениям Жоакина Сассы о том, что, мол, когда пропитанные влагой волокна ткани разбухают, пространство между ними сокращается, и капель прекращается, надо только набраться терпения. В теории все так, но практика со всей очевидностью демонстрирует обратное, и если бы не позаботились заблаговременно скатать и прикрыть матрасы, нынче ночью всем было бы не до сна.

Когда же уже не покапывает, а льет, путники пережидают ненастье под виадуком, жаль только, мало их на этой полупроселочной дороге – это же не магистраль, не скоростная автострада из тех, которые пересекают страну из конца в конец и, дабы избежать cкрещений, покорно ныряют под многоуровневые развязки. В один из таких дней Жозе Анайсо осенила счастливая мысль покрыть парусину слоем лака или водонепроницаемой краски – и он бы, несомненно, привел ее, идею, то есть, в исполнение, да вот беда: единственная краска, оказавшаяся под рукой, была пронзительно-алого цвета, да и той не хватило бы и на четверть навеса. Хорошо, что Жоане Карде пришло в голову сшить вместе несколько больших пластикатовых листов и покрыть ими верх галеры, а не то – не забудем, что ближе чем за тридцать километров не достать было краски того же колера и оттенка – катить бы нашей галере по бескрайним мировым просторам, сияя и переливаясь синими, зелеными, оранжевыми и лиловыми, белыми и бурыми, а, быть может, и черными кругами, квадратами, полосами и прочими фигурами, на изображение которых побудили бы художника проснувшееся в нем творческое начало и необузданность воображения.

После краткого и невразумительного обмена мнениями по поводу значения имен и смысла снов возникла дискуссия о том, каким именем назвать снящегося им всем пса. Мнения, как и следовало ожидать, разделились, поскольку все это – дело вкуса, более того, мы возьмем на себя смелость утверждать, что мнение и есть вкус в его наиболее явном и рациональном выражении. Педро Орсе предложил имя незатейливое и традиционное – Трезор: оно отлично подходит псу, чьи моральные качества вроде беззаветной преданности и отваги поистине бесценны. ^{^[31]} Жоана Карда колебалась между Рексом и Кингом, но августейшее их звучание вроде бы плохо вязалось с плебейским происхождением полукровки, которому предназначалось, однако душа женщины наделена бездонными глубинами, и сидящая за прялкой Маргарита всю жизнь принуждена обуздывать порывы, свойственные Леди Макбет, которую носит в себе, и даже в смертный час не может она сказать уверенно и твердо, что одержала верх в этой борьбе. Что же касается Марии Гуавайры, то она, неведомо почему, как уж не раз бывало с нею, предложила, назвать пса Ангел-Хранитель, причем слегка смутилась и покраснела, будто сама поняла, до чего же нелепо будет, когда она прилюдно позовет ангела-хранителя, а на зов вместо светозарного и сияющего существа в незапятнанных одеждах, шелестом крыл возвещающего о своем появлении, прибежит, весь в грязи и в крови очередного, только что сожранного зайца, этот четвероногий собачий ужас, признающий только своих хозяев, если они и вправду – его хозяева. Жозе Анайсо, желая потушить смех, вспыхнувший после слов Марии Гуавайры, сказал, что в какой-то книжке встречалось ему такое хорошее имя – Констан, что значит «стойкий, постоянный» Не помню точно, где я его вычитал, но оно как бы заключает в себе все качества, определяемые предложенными вами имена: ибо стойкость есть главное достоинство, лишенный его, будь он хоть стократ аристократ или сам царь, утратит свое благородство и отвагу, собьется с пути, сложит оружие, ангел-хранитель же вместо того, чтобы оберегать невинную девицу от искушений, сам соблазнится ею. Все захлопали в ладоши, принимая это предложение, хотя у Жоакина Сассы и было свое особое мнение по этому поводу, и он предпочел бы, чтоб пса звали просто Псом, поскольку он у них один-единственный, а потому путаницы не произойдет: как ни зови, никто, кроме него, не придет. Итак, решено, пес получил кличку Констан, но скажем все же, что напрасно тратили они время и труды на эти крещальные заботы пес отзывается на любую кличку, словно давным-давно узнал истинную цену любому слову, обращенному к нему, хотя временами всплывает в его памяти еще одно имя – Ардан, но этого никому здесь неизвестно. Пусть и не согласится с этим наша Мария Гуавайра, но все же прав был сказавший когда-то, что имя вообще ничто и нечто меньшее даже, чем сон.

А двигаются они, сами того не зная, древним путем Сантьяго, мимо городов и сел, названных в честь надежды, осенявшей когдатошних путешественников либо недоброй памяти происшествий, случившихся с ними Сарриа, Самос или пользовавшаяся особыми правами Вильяфранка-дель-Бьерсо, где, пилигрим, утомясь или заболев, мог постучать в двери тамошней церкви Святого Иакова и, не продолжая паломничество, получить такое же отпущение грехов, как если бы дошел до самого Сантьяго-де-Компостелы. Видите, уже и тогда имелись у веры свои, так сказать, удобства и приспособления, хотя стародавние времена не идут ни в какое сравнение с нашими, с нынешними, когда удобства эти востребованы, пожалуй, не в пример больше самой веры, кто бы и во что бы ни верил. Однако нашим путешественникам известно, что если они хотят убедиться в существовании Пиренеев, придется до них все-таки дойти, причем мало ступить на них ногой человека, надо будет еще и руками потрогать, ибо руки гораздо чувствительнее ног, да и глаза нас обманывают куда чаще, чем принято считать. А дождь понемногу утихает, уже не льет, а накрапывает, а потом капает, а потом и вовсе стихает. Но небо по-прежнему затянуто тучами, оттого и смеркается раньше, чем полагалось бы. Разбили лагерь под деревьями в видах защиты от нового ливня. Костер было развести нелегко, а когда в конце концов искусство Марии Гуавайры одолело сопротивление сырого валежника, он поднял такую пальбу, словно решил отстреливаться до последней капли древесного своего сока.

Перекусили чем нашлось, и этого хватило, чтобы ночью не урчало в пустом животе, ибо справедлива поговорка «Кто без ужина ложится, тот всю ночку провертится». Ужинали не на вольном воздухе, а в галере, при свете коптящего светильника, в неуюте и разоре – от волглой одежды шел тяжелый дух, свернутые матрасы были стоймя приткнуты по углам, прочие же пожитки кучей навалены на полу, хорошей хозяйке смотреть на такое – нож острый. Но никакая беда вечно не длится, и дождь, даже самый затяжной, – не исключение, и вот распогодилось, и сразу же были предпринята генеральная уборка: тюфяки вынесены и разостланы, чтобы просохли до последней соломинки, одежда развешена по кустам, расстелена на камнях, и долго еще потом будет от нее веять тем славным, теплым ароматом, которое оставляет за собою солнце, а женщины, образовав прелестную жанровую композицию, тем временем подгоняли один к другому и сшивали пластикатовые полотнища, призванные в будущем навсегда покончить с течью в нашей галере, благословен будь тот, кто изобрел прогресс!

Текла, как обычно это бывает, когда делать нечего, а спать ложиться рано, вялая и неспешная беседа о том, о сем, как вдруг Педро Орсе, перебив сам себя, заговорил так: Прочел я, где – не помню, будто наша галактика движется по направлению к какому-то созвездию – как оно называется, я тоже запамятовал – а то, в свою очередь, направляется в некую точку космического пространства – и хотел бы вам рассказать потолковее да не могу: все подробности вылетели из головы – ну, так вот: мы с вами ходим по полуострову, а он плывет по морю, море вращается вместе с нашей планетой, а та вращается вокруг своей оси да еще и вокруг Солнца, которое тоже на месте не стоит, и вся эта конструкция движется к некоему созвездию, вот я и спрашиваю: может, мы с вами – самое ничтожное и крайнее звенышко в этой цепи движений, и тогда я хотел бы знать, что же движется внутри нас и куда направляется, да нет же, я не про микробов и не про бактерий и, Боже избави, не про глистов, я о другом, о том, что движется само и, вероятно, нас движет, как это движутся и нас движут созвездие, галактика, наша Солнечная система, Солнце, Земля, море, полуостров, Парагнедых, как называется тот или то, кто или что все это запустил, кто там на другом конце цепи, хотя не исключено, что и нет никакой цепи, а Вселенная представляет собой кольцо – такое тонкое, что кажется, будто состоит из нас одних, и одновременно – такое огромное, что способно вместить невероятных размеров Вселенную, которая она, впрочем, и есть, так вот я и спрашиваю, как зовется то, что вытягивает нас всех? С человека начинается незримое, без раздумий, зато с удивлением ответил Жозе Анайсо.

Крупные капли, соскальзывая с листка на листок, звучно шлепаются на парусиновый навес, снаружи слышно, как под своими клеенчатыми накидками переступают с ноги на ногу Пир и Гал, для таких вот минут и существует тишина. Каждый из тех, кто находится здесь, думает, что просто обязан высказать высокому собранию свое просвещенное мнение, и каждый боится, что чуть лишь раскроет рот, как посыпятся из него – да нет, не жабы из старой сказки – а онтологические, но оттого не менее избитые банальности о природе бытия, хотя с другой стороны не оставляет их сомнение насчет того, что слова, когда прозвучат в этом первозданном контексте, состоящем из безмолвия, стука капель о парусину, лошадей – не забудем и про спящего пса – переменят свое значение. Первой заговорила Мария Гуавайра, как самая необразованная из всех: Незримому даем мы имя Бога, сказала она, и забавно, что сказала с вопросительной интонацией. Или называем это волей, сказал Жоакин Сасса. Или умом, добавила Жоана Карда. Или историей, внес свою лепту Жозе Анайсо. И лишь Педро Орсе ничего не произнес, ограничившись тем, что минуту назад задал вопрос, и впросак попадет тот, кто подумает, будто это самое простое, ибо неисчислимо количество вопросов, только и ждущих ответа.

Благоразумие учит нас, что обсуждение таких сложных материй следует прерывать прежде, чем каждый из его участников начнет выдвигать тезисы и постулаты, отличные от тех, что обнародовал раньше, и вовсе не потому, что непременно переменит верное мнение на ошибочное – нет, беда в том, что при полном отличии окончательных суждений от первоначальных может случиться – и обычно случается – так, что дискуссия нечувствительно для ее участников вернется к своему исходному пункту. И потому первая, по наитию произнесенная Жозе Анайсо фраза после того, как все по очереди высказались, теперь стала бы банальнейшей концовкой, ибо более, чем очевидно, что Бог, воля, ум – невидимы, что же касается истории, то это не столь явно, а потому не столь банально. Притягивая Жоану Карду, пожаловавшуюся, что озябла, к себе поближе, Жозе Анайсо борется с дремотой, поскольку намерен еще поразмыслить над своей идеей: а вправду ли история – невидима, если оставляет вещественные и зримые свидетельства? И, стало быть, эта ее относительная видимость не есть ли всего лишь некая покрышка, вроде той одежды, что надевал, оставаясь невидимым, уэллсовский персонаж? Жозе Анайсо недолго предавался этой мыслительной вольтижировке, и хорошо сделал, потому что за мгновение до того, как соскользнуть в сонное забытье, сосредоточил свои умственные усилия на довольно нелепой проблеме: в чем разница между невидимым и тем, чего нам не дано увидеть? – проблема же эта по здравом и основательном размышлении особого значения не имеет. При свете дня все эти запутанные хитросплетения теряют смысл, и Бог – самый очевидный из вышеперечисленных примеров невидимого – сотворил мир потому, что вспомнил об этом, когда ночь была на дворе, и почувствовал в это наивысшее мгновение, что тьму больше выносить не в силах, а случись дело днем, наверняка оставил бы все как есть. И вот, подобно тому, как небо на рассвете очистилось и освободилось, и выглянувшее солнце засияло без помехи, вот так же рассеялось и ночное мудрствование – все внимание теперь тому лишь, чтобы Парагнедых резво тянула галеру по нашему полуострову, плывет он или нет, и если даже ведет меня стезя к неведомой звезде, это еще не повод не двигаться по земным дорогам.

А в тот же день, но попозже, когда занимались своей коммерцией, узнали, что полуостров, достигнув некой точки, находящейся строго перпендикулярно к северу от Корво, самого южного из Азорских островов само собой разумеется, что крайняя южная точка Иберийского полуострова, Тарифа, находилась при этом несколько восточней, на другом меридиане, к северу от самой северной точки острова Корво, называемой Тарсаисом – так вот, после этого полуостров наш немедленно вернулся на первоначальный курс и стал дрейфовать к западу, двигаясь параллельно прежней траектории движения, то есть – ну, чтобы вам уж все до конца стало ясно – взял на несколько градусов выше. Это событие наполнило торжеством и гордостью сердца тех, кто отстаивал концепцию движения по прямой, разбитой на ряд отклонений под углом в 90°, и если до сих пор не проявилось еще одного смещения, способного подтвердить гипотезу постепенного возвращения в исходный пункт, то это еще не доказывает принципиальной невозможности такого возвращения – иначе пришлось бы допустить, что полуостров вообще никогда больше не остановится, а до скончания века обречен блуждать по морям и океанам всего мира, уподобясь столько раз уж поминавшемуся на этих страницах Летучему Голландцу, и получит иное название, благоразумно здесь не приводимое во избежание взрыва национализма и ксенофобии, который в нынешних обстоятельствах может возыметь самые трагические последствия.

Деревню, где пребывали наши путешественники, столь разнообразными новостями не баловали – известно было лишь, что Соединенные Штаты Америки устами самого президента объявили о том, что страны, которых прибьет к берегу континента, могут твердо рассчитывать на моральную и материальную поддержку американского народа: Если они доплывут до нас, мы примем их граждан с распростертыми объятиями. Но резонанс от этого заявления, неслыханного до сей поры как с точки зрения гуманитарной, так и геостратегической, был слегка притушен нежданной суматохой, которая поднялась в туристических агентствах по всему миру, подвергнутых форменному штурму со стороны клиентов, непременно желавших как можно скорее любыми путями и, не считаясь ни с какими затратами, отправиться на остров Корво а, любопытно было бы узнать, зачем? За тем, что если полуостров не изменит направление, то пройдет в виду острова Корво, а это зрелище и сравнить нельзя с гибралтарским камушком, торчащим в забросе и одиночестве посреди морской пучины. Теперь перед глазами тех, кому посчастливится разжиться местечком на северной оконечности Корво, пройдет настоящая громадина, но, несмотря на ее неимоверные размеры, счастье зевак будет недолгим считанные часы продлится оно и уж никак не более двух суток – потому что из-за причудливых очертаний этого Пиренейского плота, откроется взору лишь самая крайняя и южная его часть. Прочее же, из-за того, что есть у земли такое свойство – искривляться, от взглядов будет скрыто, и только представьте себе, что было бы, двигайся полуостров не таким вот причудливым манером – под прямым углом – да повернись он к югу, то есть, возьми поправей – вы следите за моей мыслью? – и тогда этот горделивое дефиле продолжалось бы целых шестнадцать дней, если бы, конечно, сохранил он прежнюю скорость в пятьдесят километров в час. Ну ладно, так или иначе, ожидается на острове неслыханный наплыв денег, а потому местные уже выписали дверные замки и слесарей, которые эти замки врежут и установят новые щеколды, засовы и охранную сигнализацию.

Время от времени случается небольшой дождичек или вдруг обрушится короткий и бурный ливень, но по большей части день состоит из солнца, синего неба и высоких облаков. Полиэтиленовый навес скроили, притачали и укрепили: теперь, стоит лишь собраться дождику, как в три счета – один разворачивает, другой натягивает, третий привязывает – и пожалуйста вам, готова надежная защита от непогоды. Никогда еще не спали путники на таких сухих тюфяках, исчез запах прели и сырости, в галере чисто, уютно и прибрано, не галера, а прямо пенаты. Однако теперь очень даже видно, что дожди поработали не зря – дороги раскисли, смотреть надо теперь в оба, чтобы не заехать в непролазную грязь на обочине, завязнет фура – семь потов сойдет, пока вытянешь: пара лошадей, трое мужчин и две женщины не стоят и одного трактора. Пейзаж изменился, позади остались горы и пригорки, сходят на нет всхолмления, местность – ровная как стол, перед глазами теперь равнина, которой, кажется, конца не будет, а над нею – небо и такое огромное, что поневоле удивишься и засомневаешься, неужто оно одно на всех, вернее, что у каждого местечка и деревушки, если не у каждого человека, оно свое, побольше или поменьше, повыше или пониже – глядите-ка, мы так ненароком совершили великое открытие, установив, что небосвод есть совокупность куполов, бесконечно переходящих один в другой и покрытых инкрустацией, и вы не смотрите, что термины не те, а посмотрите вы лучше на него, на небо. Когда Парагнедых достигает вершины очередного холма, кажется, что больше уж никогда до самого края света не пойдет земля на подъем, и как часто бывает, порождают различные причины одно и то же следствие, и дыхание у нас пресекается, словно после подъема на Эверест кто взбирался, пусть подтвердит, что было с ним то же самое, что и с нами на этой плоской равнине.

Недаром говорится: считал Педро, да не спросясь хозяина. Сразу оговорюсь: этот Педро – не наш Орсе, а какой именно – Бог его ведает, мы сами не знаем, кто он и откуда, хоть и допускаем, что речь тут, пусть и не прямо, идет о тезке нашего испанского Педро, об апостоле Петре, который трижды отрекся от Христа, а почему трижды, спросить бы надо самого Бога может, потому, что он един в трех лицах, и дальше, хоть и хозяин, считать не выучился. «Считал Педро, да не спросясь хозяина», говорится в тех случаях, когда счеты наши не сходятся, и означает это ироническое народное речение, что свои планы не следует строить на том, что всецело зависит от других: вот, к примеру, если Жоакин Сасса прикинул, что будут они покрывать полтораста километров в день, и попал пальцем в небо, то и Мария Гуавайра, сказавшая, что не больше девяноста, ошиблась. Дело-то все в том, что если смешать кило дерьма и кило варенья, получим мы два кило дерьма, а в данном случае неспешный ход старого коня сдерживал прыть молодого, хотя вовсе не исключено, что объясняется это добросердечием и душевной чуткостью, человечностью – да-да! – сего последнего, ибо кичиться силой перед слабым не есть ли моральное уродство? Развести все эти рацеи автор счел нужным исключительно за тем, чтобы объяснить – едем мы медленней, чем предполагали, но краткость – не всегда достоинство, готов согласиться, что порою и впрямь теряешь из-за многословия нить, но разве не бывает так, что сказав больше, чем было необходимо, остаешься в выигрыше. Лошади идут шагом, как им самим хочется, а подстегнешь – пустятся, повинуясь желанию возницы, рысью, но мало-помалу, плавно и постепенно, так что и не заметишь, вновь замедляют аллюр: и тайной для меня остается, как это они добиваются такой согласованности, ведь ни разу не слышно было, чтобы один сказал другому: Сбавь рыси, а тот ответил: Ладно, как поравняемся вон с тем деревом.

По счастью, путники никуда не торопятся. Это поначалу, когда только остались позади такие теперь уже далекие галисийские края, им казалось, что есть у них некое расписание и какие-то сроки, и возникала даже какая-то спешка, словно каждый из них торопился спасти отца от петли, поспеть на рыночную площадь, прежде чем палач выбьет табурет из-под ног приговоренного. Хотя какой там отец – ни про отца, ни про мать наших путешественников сведениями мы не располагаем, если не считать умалишенную матушку Марии Гуавайры, эвакуированную вместе со всей психиатрической больницей из Ла-Коруньи, а, может, уже и вернувшуюся туда после того, как опасность миновала. О прочих родителях, равно как и о более отдаленных предках, ничего повторяю, нам не известно, ибо если дети молчат, то и нам следует воздержаться от вопросов и расспросов – в конце концов, мир с нас начинается и нами же завершается, надеемся, что этим заявлением не нанесем мы ущерба семейным святыням, наследственным интересам, чистому блеску родового имени. Но минуло всего несколько дней – и дорога стала миром не от мира сего, как происходит и с человеком, который, в мире находясь, обнаруживает, что он-то сам и есть – целый мир: сделать это нетрудно достаточно лишь создать вокруг себя более или менее полное одиночество, в чем и преуспели наши путешественники – они едут вместе, но каждый сам по себе. Потому и не торопятся, потому и перестали подсчитывать, сколько пройдено, сколько осталось, и остановки служат для отдыха и торговли, а порой останавливаются исключительно потому, что захотелось, а на поиски причин этой внезапного желания – если они вообще существуют – мы обычно тратить время не склонны. В конце концов все мы прибудем туда, куда направляемся, это всего лишь вопрос времени и терпения, заяц проворней черепахи, вероятно, он попадет в пункт назначения первым, если только не повстречает по дороге охотника с ружьем.

А мы оставили позади пустоши Леона, и катим теперь по Тьерра-де-Кампос, где родился и процвел тот самый монах Херундио де Кампасас, знаменитый проповедник, чьи слова и дела, скрупулезно собрав, сохранил и пересказал не менее славный падре Исла для вящего посрамления пространных ораторов, бесстыдных начетчиков и страдающим недержанием литераторов – и жаль только, что мы не усвоили этот, казалось бы, такой ясный урок. Не бойтесь, в зародыше будет придушена попытка новыми разглагольствованиями увести наше повествование в сторону, и скажем прямо и просто, что путники заночуют нынче в селении Вильялар неподалеку от Торо, Тордесильяса и Симанкаса, которые имеют самое непосредственное отношение к нашей португальской истории. А в душе Жозе Анайсо, преподающего этот предмет детишкам, названия эти всколыхнули многое, хотя и не слишком многое, ибо он учит всеобщей истории, самым начаткам ее и азам, и осведомлен о подробностях лишь чуточку лучше своих спутников – благодаря щедрой струе сведений, равно как и национальной идее, которой проникнуты учебники отечественной истории по обе стороны границы, то, что они учили в школе о Торо, Тордесильясе и Симанкасе, еще не успелось позабыться. Однако о самом Вильяларе никто и не слышал, за исключением Педро Орсе: тот, хоть родом из Андалузии, имеет представление обо всех, кто хаживал когда-то по всему нашему Пиренейскому полуострову, а если благосклонный читатель, ловя нас на противоречиях, напомнит нам, что в Лиссабоне старик впервые побывал два месяца назад, а до тех пор ничего о нем не знал, мы возразим, что противоречия здесь никакого нет: может, он попросту не узнал сегодняшний город, как не узнали бы его основавшие нашу древнюю столицы финикийцы, завоевавшие ее римляне, грабившие и предававшие ее огню визиготы, лишь слабое подобие уловили бы мусульмане да и сами португальцы.

Они сидят вокруг костра, разбившись на пары – Жоакин с Марией, Жозе с Жоаной, Педро с Констаном; ночь довольно прохладная, однако небо спокойно и чисто, и звезд почти не видно, потому что рано вышедшая луна заливает сиянием окрестные равнины, и совсем невдалеке – крыши Вильялара, алькальд которого, душа-человек, не возражал против того, чтобы так близко к вверенному его попечению городку разбили свой табор испано-португальские кочевники, не убоялся, что они, торгуя мануфактурой и готовым платьем, составят конкуренцию местным лавочникам. Луна еще очень высоко, и у полночного светила, так легко вдохновляющего на стихи и еще легче – на чувства, именно тот облик, который нам больше всего по нраву, и сквозь это шелковое сито сеется на притихший затаившийся мир белая мука. В таких случаях принято говорить: Какая прелесть, и забываешь, как бросало нас в дрожь, когда там, где искривляется земная поверхность, вставала луна в другом своем виде – огромная, багровая и грозная. Сколько тысячелетий прошло, а выкатывающаяся из-за горизонта луна и сегодня является нам как знак опасности, как предвестие гибели, но стоит пережить несколько томительных минут, и светило, выплыв на середину неба, станет маленьким и белым, и можно будет перевести дух. Успокаиваются и животные – пес еще совсем недавно глядел на луну, весь напружившись, подобравшись, и шерсть взъерошилась, словно чья-то ледяная рука прошлась у него по спине от крестца до загривка, и, будь у него голосовые связки, он бы, наверно, подвыл на нее. В такие минуты мир сдвигается со своей оси, и мы понимаем, до чего же все шатко, и если бы дано нам было высказать то, что мы ощущаем, сказали бы просто: На этот раз пронесло, и отсутствие риторических красот придало бы нашим словам особую выразительность.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒