Юрий Евгеньевич Яровой 3 страница

Возвращение Проданина я прозевал – на аэродроме беспрерывно ревели моторы. Проданина я увидел уже рядом с Кротовым, когда тот докладывал о полете. Подошел к ним.

– Спасательный отряд высажен на западном склоне вершины Тур‑ Чакыр с отклонением от заданной точки в десять километров. Вертолетом " 38" туда же доставлены продукты и снаряжение…

У Проданина хмурый вид. Ему неприятно сознаваться, что высадил ребят на десять километров в стороне от заданного места. Хотел бы я знать, как он вообще умудрился посадить машину на эти чертовы скалы!

Но полковник благодушно отнесся к неудаче.

– Координаты? Как самочувствие у ребят?

– Нормальное, – ответил Проданин.

Виннер в качестве утешения протянул пилоту пакет с бутербродами. Ему выпала в штабе роль завхоза.

– Спасибо, – пробурчал Проданин, – сыт по горло. Пакет все же взял. Через полчаса он должен лететь опять. На север. С четвертым спасательным отрядом. Рауп или избушка на… на этом самом притоке? Турченко на этот раз настоял все‑ таки на своем. Командир группы Лисовский недоволен: ему хочется на Рауп. Он целиком на стороне Воронова. Но приказы вслух не критикуют.

– Возьмете с собой рацию, – говорит полковник, кивая на длинноногого субъекта с постным лицом.

– Здорово, – кидается ему навстречу Лисовский. – Прилетел?

Рыбак рыбака видит издалека. Радист оказался туристом.

Вскоре после отлета Проданина на поиски избушки один из самолетов передал метеосводку: " В районе верховьев Соронги ветер на земле двадцать‑ тридцать метров, сплошная облачность". На лице у полковника появилась кислая мина.

– Дрянь дело, – пробурчал он. – Как " двадцать четвертый" сядет в такое молоко?

" 24" – это Проданин. Циклон вплотную подошел к Приполярному Уралу.

Толстый Виннер, узнав о подходе циклона, опять повесил голову. Он ходил по пилотской потерянный и все искал поддержки у Воронова: " Таких случаев у нас в городе еще не бывало… Четыре дня! Вы ведь тоже таких случаев не помните, Валентин Петрович? И кто бы мог подумать, что контрольный срок нарушит Сосновский! Вы ведь его помните, Валентин Петрович, – это же очень аккуратный человек…"

Воронов, намечавший на карте маршруты спасательных отрядов, вдруг поднял голову и сказал: " Продукты у Сосновского должны были кончиться еще вчера…"

Поезд уносит меня на юг. Они на Приполярный Урал добирались этой же дорогой, возможно, даже этим же поездом. Хотя нет, в Кожар они приехали утром, значит, добирались на местном, а в Аляпке делали пересадку. Скорый через Аляпку на север проходит по четным числам, а они прибыли в нее 27 января… Да, в Аляпке они должны были пересесть на местный поезд…

" День второй.

В старинном деревянном городке со смешным названием Аляпка нас ждала пересадка. Поезд на север уходил через четыре часа, и мы, оставив вещи под охраной " женатого анахронизма", то бишь Шакунова, отправились в город.

Ровная длинная улица, столбы вдоль домов, над крышами вьются дымки. Лают собаки во дворах, изредка прогудит машина. А людей почти не видно. Может быть, потому что холодно, а может, их мало?

" Одноэтажная Аляпка", – резюмировала Люсия свои наблюдения. И тут же попалась: перед нами из сугробов возникли сразу три двухэтажных дома подряд! Кружевные наличники, резные коньки, над воротами петухи, опять же вырезанные топором… Просто прелесть!

Но разве был хоть один случай в истории, когда я мог переспорить Люсию?

– Броня, – решительно заявила она, – ты эстет недорезанный.

И далее – поделилась воспоминаниями из своего детства.

– Я жила целых шесть лет вот в таком двухэтажном домишке. И наличники тоже были резные. А я все мечтала, что наш домик вдруг однажды ночью поднатужится и вытянется этажей на пять‑ шесть. Представляете, какая бы красота открылась с пятого этажа! Вот и в Аляпке, наверное, многие ребята мечтают пожить на пятом или десятом этаже. А этажей всего два; нижний да верхний. Да еще чердак.

Вот так. Аргументы были неотразимы, и мне пришлось сдаться. " С женщиной не спорь", – говорили древние греки. Умные люди жили в древности!

В Аляпке главная улица называется проспектом. Ленинский проспект привел нас к приземистому зданию. " Аляпкинская семилетняя школа № 2". Школа как школа. Труба над крышей и дым над трубой.

– Вот и я в такой школе училась, – заявила Люсия с обворожительной улыбкой. – Наша школа так пропиталась всякими запахами, что, когда не бывало света, мы находили комнаты по запаху. Класс первоклашек пахнул пирогами и творогом. Все мамы снабжали первоклашек творожниками. Пионерская комната пахла клейстером. Там все время что‑ нибудь клеили или мастерили. Учительская пахла духами и пылью. Понимаете, ребятки, это было странно – ведь уборщица каждый день убирала учительскую, а она все равно пахла пылью. Наверное, потому что в учительской никогда никто не бегал и не прыгал. Зайдем, ребятки, в школу. Ну, что вам стоит? – упрашивала Люсия. – Все равно еще три часа надо где‑ то проболтаться в этой Аляпке.

Нашего начхоза, конечно, поддержал Глеб: " Надо агитировать за туризм". Проголосовали за! При одном воздержавшемся (" Ты равнодушный пень, Норкин", – сказала Люсия) было решено отдать дань детству.

У дверей нас встретила шумная орава. Увидев странных дядей в штормовках и гетрах, братва притихла и раскрыла рты.

– Вы кто! Иностранцы?

– Мы туристы! – звонко объявила Люся. – Ах, вы не знаете, что такое туризм? Броня, объясни в популярной форме, что такое туризм.

Я объяснил. У меня уже был опыт. Почти в каждой школе, куда мы заглядывали отдать дань детству, Люся в качестве докладчика избирала почему‑ то меня.

– Ребята! Советский туризм – это очень популярное массовое одичание.

– Броня! – грозно прикрикнула Люся. – Ты забываешь об аудитории.

– Хорошо, Люсия, я исправлюсь. Советский туризм – это бодрый дух в здоровом теле. Это крепкая голова на сильных ногах…

Потом с воспоминаниями выступила сама Люся. Очень серьезно рассказала, как однажды она долго варила ботинок в компоте.

– Он сушился над костром и упал с рогатки в ведро, – объяснила Люся потрясенным школятам.

А наш начальник подарил туристский значок самому шустрому мальчишке. На значке изображена палатка и елка. Но так как над значком трудился художник‑ модернист, то мальчишка раз десять переспросил:

– А это кораблик такой с парусом?

Мальчишка прицепил значок на шапку вместо звезды.

Прозвенел звонок. Большая перемена кончилась. Мы на цыпочках вошли в длинный сумрачный коридор. Люся прошлась, принюхалась и восторженно зашептала:

– Ребятки, а эта школа тоже пахнет творогом…

Все! Хватит с меня! Что говорил наш начальник? Обязанность вундервунда начать, а писать будут все. Пусть дальше пишет Саша‑ Маша!

А. Броневский".

Такого приказа от Глеба я не слышал. По‑ моему, весь дневник должен писать только вундервунд. Но если Глеб все же так говорил, я выполню свой долг перед обществом.

В Кожар мы приедем рано утром. Точнее, ночью. Глеб составил твердый график: 28 января – Кожар, оттуда на автобусе в Бинсай, где у нас будет ночевка, а 29 мы встанем на лыжи. 31 мы должны выйти к отрогам Тур‑ Чакыра. На этой вершине нет абсолютно ничего, кроме голых скал. А мы на нее все‑ таки заберемся.

С Тур‑ Чакыра мы пойдем к Полярному кругу. Правда, мы до него не дойдем, так как по пути нам встретится таинственный Рауп. Глеб утверждает, что зимнюю тропу к Раупу мы прокладываем впервые. Да и неизвестно, были ли на нем туристы летом, потому что никто до сих пор не знает, что за озеро у его подножия. Летом холодное, зимой – горячее. Над ним вечно курится пар. Оно никогда не замерзает, и до него очень трудно добраться, так как находится оно на дне глубокого провала.

Глеб взял с собой парочку пустых бутылок. Эти бутылки мы должны наполнить водой из озера, чтобы потом в городе сделать анализ. Я думаю, что озеро вулканического происхождения. Но ребята со мной не соглашаются. На Урале до сих пор не встречали еще озер вулканического происхождения. Во всяком случае никто об этом не слышал. Но я все равно уверен, что не ошибся.

28. I. 62 г.,

или день третий

(как написал бы забастовавший вундервунд).

В Бинсае мы остановились в школе. В школе два класса. Нам дали тот, что потеплее.

Нарты мы сдвинули к стене, на полу расстелили палатку, куртки и одеяла. А потом мы устроили пир под лозунгом: " Трудно желудку – легко ногам! "

Начхоз расщедрилась: на первое – жареная колбаса, на второе – лапшевник, на третье – халва, на четвертое – " долгоиграющие" барбариски. Начхоза сегодня носят на руках, и она сияет.

К нам беспрерывно шли гости. Скачала пришла учительница, выразившая ужас по поводу нашей одежды: " В тайгу без тулупов? Вот в этих курточках? " Потом пошли друг за другом местные жители, преимущественно охотники. Один из них – кряжистый лесоруб с рыжей бородой – рассказывал, что он неоднократно бывал в окрестностях Раупа, знает перевалы и дважды попадал в такие метели, что приходилось по двое суток отлеживаться под снегом.

Но самой замечательной оказалась встреча со сказителем‑ манси Кямовым. Он гостил у своего родственника, тоже охотника. От него мы услышали легенду о Раупе. Записываю дословно.

" Давным‑ давно, когда не было еще ни меня, ни моего отца, ни моего деда, ни деда моего деда, манси жили и охотились у Раупа. И если ранит зверь кого на охоте или привяжется к охотнику алмы‑ болезнь, шаман сходит к Раупу, зачерпнет из озера у его подножия живой воды и смочит ею раны охотника. Раны быстро заживали. Сака емос! Очень хорошо!

Манси жили на светлой половине Нёр, а по другую сторону Раупа, на горе Пупы‑ Нёр‑ Кури, жил добрый дух Ойхта‑ Кури. Ойхта‑ Кури управлял тучами, снегом и ветрами. Он был очень добрым и очень любил свой народ, этот Ойхта‑ Кури.

Но однажды великан‑ разбойник Тумпа‑ Солях, что жил со своими братьями на берегу моря и питался белыми медведями, услышал про живую воду и решил ее отобрать у манси. Созвал он своих братьев, и выступили они в поход.

Подошли они к Пупы‑ Нёр‑ Кури, а Ойхта‑ Кури выпустил на них метель, загремел громом:

– Кто ты и куда идешь?

– Я великан Тумпа‑ Солях, – отвечал разбойник. – Я иду со своими братьями от самого океана отобрать у манси Рауп с живой водой.

– Но Рауп мой, – сказал Ойхта‑ Кури, – а манси за живую воду платят мне шкурками и лентами.

– Значит, мы отберем у тебя Рауп! – закричал Тумпа‑ Солях и бросился с дубинкой на Ойхта‑ Кури.

Ан‑ ана! Ой, беда! Но Ойхта‑ Кури окутался туманом и послал на Тумпу сильный буран. Снег ослепил Тумпу, ничего не видит он, только сосны валятся от его дубинки. Сака‑ ёмос! Очень хорошо!

– Ах, так! – закричал Тумпа‑ Солях. – Все равно мы отберем у тебя Рауп. – И приказал он своим братьям поджечь лес – устроить палеж на Ойхта‑ Кури. Ан‑ ана! Плохо дело.

Долго горел лес, но разве можно сжечь Ойхта‑ Кури?

Всю зиму дрался Ойхта‑ Кури с разбойником Тумпа. Весь лес вокруг переломали. К весне устали братья Тумпы и решили немного отдохнуть. Присели они, а самому младшему приказали не спать, сторожить их. Но и младший Тумпа тоже устал, пригрелся на солнце и задремал. Вот тогда Ойхта‑ Кури и послал против братьев Тумпа своего великана Мороза. Замерзли братья Тумпа, сака‑ ёмос! Но как только выпустит из своих юрг Ойхта‑ Кури метели, так начинают братья стонать и просыпаться. С тех пор манси зимой к Раупу и не ходят. Ан‑ ана! А вдруг проснется Тумпа‑ Солях? "

Самое любопытное в этой легенде – намеки на целебность воды в озере Раупа. Предположения Глеба о минеральных источниках в Приполярье оправдываются.

Сегодня наш словарь пополнился еще одним мансийским словом. Осъёмасулум! До свиданья!

Свой долг считаю выполненным.

С. Южин".

" День четвертый

Немного же пороху оказалось у тебя, Машенька! Ну, да ладно. Я человек великодушный, поработаю за всех.

Итак, мы на лыжах. Это событие случилось на четвертый день нашего славного похода на Приполярный Урал. В общем‑ то, нам пока везет: мороз около пятнадцати, затишье, а снега‑ то! Море разливанное…

Снег такой чистый, белый, ровный, – как ватман высшего сорта " госзнак". И все жаждут запечатлеть на нем свои автографы.

Из Бинсая мы вышли, охая под рюками. Но на втором километре нам крупно повезло: у нас появился попутчик – дед‑ стручок с плутоватым лицом. На голове у деда красовалась серо‑ рыжая заячья шапка. Видно, зайца пустили в скорняжное дело, когда он успел перекраситься только наполовину.

Старик гордо восседал на розвальнях, от заиндевевшей лошади валил пар. " Нно! Тпру‑ у! "

Дед оказался веселым попутчиком.

– А я думаю: неужто геологи к нам пожаловали? – говорил он, а по глазам видно, что о нас знает все, куда мы идем и что несем в рюкзаках.

Старик говорил загадками и прибаутками:

– Дорога – она как шнур длинна, как скатерть бела, встал на нее поутру – вертаться не по нутру. Мороз – он как теща: до поры до времени покусывает, а потом хвать – а уха и нет. А моя кручина – тулуп да печина.

Поговорив так о том, о сем, он милостиво предложил нам свои рюки свалить к нему в розвальни.

– А почему бы нет? – воскликнула Люсия и сама прицепилась за сани.

– Ой, шустрая! – покрутил головой дед. – И откель в тебе такая пружина?

– А мы, дедок, снегом умываемся. Попробуй сам – на молодой захочешь жениться!

– Вот те раз! – изумился дед. – Ты на мою бабку, упокой господь ее душу, похожа. Та тоже, бывалочи, за словом в карман не лезла. Ей слово, а она враз прокламацию о равности баб с мужиками. А может, ты ее родня, а?

В голосе деда послышался искренний испуг. Он даже чуточку отодвинулся от Люсии, так поразила его мысль о ее родстве с покойной бабкой.

– Нет, дедок, не бойся. Я из кукушиного племени. Не помнящая родства,

– Это верно, что ты из кукушиного племени, – согласился дед. – Таких нонче пруд пруди, бреднем броди и все на одну колодку. Нынче молодые все торопыги. Все им не сидится по домам. Все им надобно шастать по лесам… И чего вы зимой в урмане найдете? Клюква – так она по первопутку, на Покров хороша. И в горы за ней лезть нет надобности. Во‑ он ее на Шишмарях красным‑ красно. Но опять же на шишмарские топи без понятия лучше не суйся: утопнешь враз в прогалях. А на речки сейчас тоже лучше не ходи: одно колобродье…

Так дед рассуждал до самого поселка. Когда пришли в поселок – заброшенный, без крыш, окна перекрещены досками – устроили двухчасовой привал. Все, конечно, разбежались кто куда, а я, добросовестный летописец, решил описать начало нашего похода и…

…У нас случилась беда: Саша повредил ногу. Ходить не может. Придется возвращаться. Поход не состоится".

14 февраля часов около трех, когда Кротов уже отправил на поиски всю авиацию и на аэродроме установилась тишина, в пилотской отчаянно зазвенел телефон. Кротов схватил трубку: " Да, да, штаб! Вы что, дорогая, решили доконать нас звонками? Кто? Точа? …"

Звонил начальник точинского отделения милиции. Ему нужен был Турченко. " А что случилось? – спросил Кротов. – Только Турченко доложите? Ну, ну…"

Турченко нашли на улице, он прохаживался возле ангара. Пока его искали, пока он пришел и взял трубку, я уже успел забыть о точинском начальнике милиции и слушал рассказ Воронова о несчастных случаях в туризме.

Неожиданно Воронов оборвал фразу, встал и подошел к Турченко, который, вдруг утратив свое обычное спокойствие, надрывался у телефона:

– Где? Где они? – кричал Турченко в трубку. – Уехали? Кто их видел? А, дежурный по станции… Так, так… Значит, восемь человек и среди них две девушки… А фамилия командира группы? Как так " не знаю"? Ведь они должны были отмечать маршрутную книжку? Где отмечать? В сельсовете, на почте, да у вас, в милиции, наконец! Узнайте! И телеграмму они должны были давать… Вот там и узнайте! И немедленно позвоните! Что? Кажется, были обморожены? Попали под обвал? А если без " кажется"? Позвоните? Вот это другое дело. Я жду.

Турченко положил трубку.

– Наши? – обращаясь ко всем, спросил он. – Фамилию командира не знает, но видел сам: две девушки. Одна девушка, кажется, была забинтована, говорит, как будто лицо у нее обморожено…

Наши! Нашлись!

Виннер сиял: он по очереди тряс руку сначала Кротову, потом Воронову, потом мне… " Что я говорил? Я Сосновского знаю! Этот никогда не подведет. Ну, обморозилась Васенина, или Коломийцева, ну, снежок задержал – во‑ он ведь какие снега здесь! …"

Улыбался и Турченко. Он расстегнул воротник рубашки, растянул галстук и тяжело дышал: " Говорит, спешили… Даже в столовую не зашли, сразу на станцию, к поезду… Оно и понятно – на четыре дня ведь опоздали…"

Всеобщий восторг немного охладил Воронов. Когда Кротов предложил вернуть авиацию на аэродром, он сказал: " Давайте подождем. Вернуть мы всегда успеем".

– Вы что – не верите, что это наши? – подскочил к нему Виннер. – Шесть ребят и две девушки, вы разве не слышали?

– Слышал, – улыбнулся Воронов, – я все слышал, Лев Иннокентьевич. Я верю, но самолеты возвращать подождем. Пусть пока полетают.

Воронов попал в маловеры. Но Кротов все же прислушался к нему и авиацию не вернул, хотя по его лицу было видно, как ему хотелось это сделать. Особенно он боялся за вертолеты.

Весть о том, что сосновцы выбрались из тайги сами, мгновенно облетела весь аэродром. Все, кто был свободен и даже занят – спасатели, механики, начальник аэропорта, кассирша, синоптики – все набились в пилотскую, требуя от Турченко и Виннера новых подробностей. А подробностей больше не было. Турченко не отходил от телефона, ожидая второго звонка из Точи. Он даже позвонил на телефонную станцию и предупредил, чтобы линию на Точу пока не занимали.

Я протолкался к дальнему концу штурманского стола, где в своей излюбленной позе, опершись локтями и зажав уши ладонями, сидел над картой Воронов.

– Валентин Петрович, – дотронулся я до его плеча, – вы, кажется, не разделяете всеобщего ликования?

– Почему? – совершенно искренне удивился Воронов. – Я не сомневался, что Сосновский может выйти и без нашей помощи!

– А что вы тогда колдуете над картой?

– Так ведь у нас в горах уже четыре отряда, – улыбнулся он. – Думаю, не придется ли спасать спасателей.

И все же я был убежден, что он что‑ то недоговаривает.

– А может быть, что в Точу вышла какая‑ то другая группа? – спросил я его.

– Вообще‑ то может быть. Этот район Приполярного Урала пользуется у туристов большой славой. Сюда едут со всех концов страны. Особенно много москвичей и ленинградцев. Но, вероятно, в Точе были сосновцы. Восемь человек, из них две девушки… Наверное, сосновцы. Подождем немного, – опять мягко улыбнулся Воронов. – Через полчаса все будет ясно.

Ясно стало даже раньше. Впрочем, трудно сказать, стало ли через полчаса яснее. Скорее дело запуталось еще больше. Пока Турченко ждал второго звонка из Точи, Виннеру из гостиницы привезли телеграмму.

Он ее распечатал, не переставая смеяться над тем, что сосновцы сели в поезд, даже не заглянув в закусочную. Прочел телеграмму, ошеломленно оглядел столпившихся вокруг него спасателей и сунул телеграмму в руки первому попавшемуся: " Ничего не понимаю… Их же восемь…"

Телеграмма пошла по рукам. По мере того, как ее читали, гул в пилотской стихал. Когда телеграмма дошла до меня, стало так тихо, что слышно было, как попискивает " морзянка" в радиорубке. " Кожар, гостиница, Виннеру. Александр Южин вернулся с маршрута 29 января с травмой. Находится дома на излечении. Директор института Василевский".

Гром среди ясного неба! Турченко вызвал начальника точинского отделения милиции сам. Тот, видимо, сидел на месте, так как ответил немедленно.

– Да, да, это зам. председателя облисполкома! Сколько их было? Восемь? Вы не ошибаетесь? Взяли на станции восемь билетов? А как фамилия командира? Еще не установили? Что вы там… Постойте, а куда они взяли билеты? До какой станции, говорю? Не знаете? А что вы вообще знаете? …

Девушка, девушка! Да, в Точе. Переключите меня на станцию! …

Станция? Куда взяли билеты туристы? Да, сегодня… До Ростова? Вы не ошиблись? Нет? Да, конечно…

Турченко осторожно опустил трубку на рычаги.

– Выходит, радовались рано, – сказал он тихо. – Это ростовчане.

– Но если Южин, черт возьми, дома, – вдруг поднялся он, – надо его немедленно вызвать сюда! Может он вылететь в Кожар? Виннер, телеграфируйте этому вашему Василевскому.

Удивляюсь: столько неразберихи! Каждый что‑ то советует, вдруг неизвестно откуда выплыло новое предположение: Сосновский со своей группой давно уже вернулся домой и решил подшутить над спортклубом, запретив ребятам сообщать о своем возвращении. Потом вдруг вспыхнул спор – нужно ли снабжать туристов оружием и рациями.

Кстати, о радиостанциях. Прислали три рации и все три работают на разных частотах. Радисты только за головы хватаются – сколько бестолковщины в поисках! Спасатели без конца что‑ то припоминают, что‑ то предлагают… Один Воронов непоколебим: " Сосновский – дисциплинированный, хладнокровный турист. Его группа – одна из лучших в городе. Они не могли самовольно нарушить маршрут. Они не могли поддаться панике. Они не полезут под обвал" …

– Так что же с ними тогда случилось?

– Это мы должны выяснить, – спокойно сказал Воронов. – Я убежден, что с ними не произошло ничего страшного…

А Турченко заявил, что ни спасателей, ни местных энтузиастов он больше выслушивать не желает. " Все они умные, все они знают… Пусть делают, что приказано! "

С оружия и радиостанции спор вдруг перекинулся на проблему – нужен ли туризм вообще?

Турченко, мрачный и нахохлившийся, уселся во главе штурманского стола.

Он высказал свое категорическое мнение о туризме: баловство, которое чем раньше прикроют, тем меньше будет хлопот.

– Возможно, что вы в какой‑ то степени и правы, – мягко возражает Воронов. – Вполне возможно, что у нас есть излишние трудности в зачетных маршрутах. Обязательное требование – ночевки в полевых условиях, вдали от населенных пунктов – порой рождает надуманные маршруты, в которых много потенциально‑ опасных участков.

– А у этого Сосновского тоже надуманный маршрут? – косится Турченко.

– Нет. У Сосновского очень интересный маршрут. И, насколько мне не изменяет память, – очень продуманный.

Воронов никогда не выходит из себя, никогда, даже в самые острые моменты не повышает голоса. Во всей его фигуре сквозит долголетняя тренировка и собранность.

– Разумеется, вы будете защищать, – говорит Турченко и демонстративно отворачивается к окну.

– Вы хотите сказать – защищаться? – очень мягко и вежливо уточняет Воронов. – Да, я вас понимаю. Я ведь сам, как член маршрутной комиссии, утверждал маршрут Сосновского. Но я и не собираюсь уклоняться от ответственности. И если потребуется, я снова поставлю свою подпись. под маршрутом на Рауп.

– Боюсь, что вам не придется ее ставить. Но я, собственно, не об этом. Ваша ответственность в том, что вы в числе других разрешили этот дурацкий маршрут, который, неизвестно еще, чем кончится, если уже не кончился.

– Все это так. Может, он и в самом деле кончится неблагополучно. Но туризм – это спорт. Спорт первооткрывателей, а ни одно открытие не делается без риска. И потом, Григорий Васильевич, статистика утверждает, что в городах под колесами машин и трамваев гибнет больше народу, чем в любых других случаях.

– Э, город, трамвай… Вы еще войну вспомните!

– Во много раз больше, – упрямо повторяет Воронов. – Другое дело, что смерть под трамваем воспринимается как возможная неизбежность, а смерть туриста вызывает недоумение. Но ведь, согласитесь со мной, недоумение возникает только у неосведомленных, весьма далеких от сути дела людей. А те, кто ходит в походы, те знают, что туризм – это не асфальтовое шоссе и кленовые аллеи. Это снежные обвалы, это бурные реки, это самая настоящая дикая природа. Бывают и неудачи.

– А кому нужен этот риск? – злится Турченко. – Кому нужны эти походы? Что они дают? Кому нужны жертвы, хотя бы и немногие? Ведь тем молодым здоровым ребятам, погибшим в январе в Карпатах, как вы рассказывали, жить бы да жить.

– Вы хотите понять, почему у нас ежегодно двадцать миллионов человек надевают рюкзаки и становятся туристами?

– Вы не запутывайте меня. Двадцать миллионов не обязательно должны лезть на Рауп. Нечего им там делать.

– А вы знаете, Григорий Васильевич, какая самая богатая страна на земном шаре?

– При чем тут самая богатая страна?

– Так вот, Швеция – самая богатая страна не только по уровню жизни, но и по числу самоубийц. И большинство самоубийц – молодежь в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет.

– Ну и что?

– Шведские психологи в один голос заявляют, что причиной этого является сознание неполноценности молодого поколения. Им не на что расходовать свою энергию, им не на чем и негде попробовать свои силы. А пока человек не попробует свои силы, он не узнает себе цену. Не правда ли?

– Допустим. Но какое это отношение имеет к нашему случаю? Уж не хотите ли вы сказать, что группу Сосновского охватил психоз массового самоубийства?

– Это слишком дикое предположение. И я не об этом хотел сказать.

– А о чем? О цене самому себе?

– Вот именно, Григорий Васильевич. Стремление узнать самому себе цену и цену своим силам и возможностям – это стремление первозданное. Оно может лишь усиливаться или сглаживаться социальной средой и воспитанием. Вы думаете, почему так много у нас добровольцев, едущих на целину, на стройки? Только ли патриотизм заставляет их мчаться на край света? А что делать студентам, молодым рабочим? Как им узнать цену своим силам? Вот откуда берется ежегодно три‑ четыре миллиона туристов.

– Ладно, ладно меня агитировать за туризм, – отмахивается Турченко. – Вы мне лучше скажите, где их искать, этих сорванцов? Ведь район поисков в пять тысяч квадратных километров! Нам до лета не обшарить его! Нельзя ли сократиться?

– Мы и делаем это. Завтра, в крайнем случае послезавтра, поступят сообщения от Лисовского. А от Васюкова уже поступило: идут по следам. Следы довольно четкие. Сейчас отряд Васюкова находится у истоков Северной Точи. Возможно, им удалось подняться к Главному хребту.

– А если мы вообще, черт возьми, не там ищем? Что тогда? Что тогда будем делать, полковник? – Теперь Турченко перенес огонь на Кротова.

– Искать, – лаконично ответил полковник.

– А вы что думаете? – опять повернулся на девяносто градусов Турченко. – Вы, председатель спортклуба? Это ведь ваша группа пропала в горах?

Виннер печально покачал головой:

– Южин вернулся, а остальные не поняли, что поход неудачный. В таких случаях надо возвращаться всем…

Мне показалось, что он вслед за этой тирадой перекрестится – столько было в его словах суеверия.

…Значит, в группе ростовчан были две девушки. Идут в сорокаградусный мороз, несут на себе по тридцать килограммов снаряжения и спят под защитой тонкой палатки, почти на снегу. Что так неудержимо влечет их испытывать тяготы и трудности? Парней я все‑ таки как‑ то понимаю: им сам бог велел быть выносливыми и бесшабашными. Но девушки?! Хрупкие, нежные девушки, олицетворение домашнего уюта и тепла… Нет, что‑ то в этом туризме в нормальные человеческие рамки не укладывается.

Полковник, как бы подслушав мои размышления, высказал их вслух:

– Когда мне командующий предложил возглавить поиски туристов, я нисколько не удивился такому предложению: из туристов у нас получаются самые крепкие солдаты. Спасать таких людей – наша прямая обязанность. Но как совместить туризм и женщин? Я всегда был противником женщин‑ солдат. Достаточно, что женщине приходится рожать и воспитывать детей. А тут – две девушки…

" 28 января. Бинсай

Этот день я, наверное, запомню на всю жизнь. Я пишу сейчас в пустом классе бинсайской школы при свете фонарика и с трудом верю, что все это было…

Мы и до Бинсая ехали с Глебом рядом. В автобусе в проходе и до потолка на заднем сиденье навалено наше имущество. Кроме нас, ехало еще пять женщин с бидонами и корзинами – мне досталось единственное место, рядом с Глебом. Рядом с ним.

Сверху, почти надо мной, устроился Вася с гитарой. Он свою гитару носит, как солдат ружье, – на ремне через плечо. И едва выдается свободная минута, Вася стаскивает варежки и берется за гитару, а ему подпевают все.

На очередном ухабе меня так подбросило, что я ухватилась за Глеба. Глеб удержал меня на сиденье, совсем рядом я увидела его серо‑ зеленые глаза. Глаза были так близко… Холодные, равнодушные.

А я их помню другими – счастливыми. Это было так давно! И фокстрот мы танцевали вальсом.

Из открытой форточки валил пар, гремела музыка, на занавесках мелькали тени, " Разрешите? "

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒