Юрий Евгеньевич Яровой 9 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 11Следующая ⇒

Подошел Черданцев — в штормовке, с рюкзаком. На подбородке болтается маска.

— Играем на картах? Пометь мой маршрут.

Он нагнулся и ногтем прочертил линию от лагеря до вершины " 950", а дальше круто изогнул ее к ущелью Соронги:

— Четверых беру с собой, — добавил он. — Через пять минут выступаем.

Воронов молчал. Нахохлился и смотрел мимо капитана, куда-то в угол палатки.

— Я не имею права вас отпустить. У нас нет альпинистского снаряжения.

— Э, — поморщился капитан. — Спустимся. Репшнур я забрал. Не возражаешь? Я их на этом шнуре, как на парашюте, спущу.

Воронов молча пожал протянутую руку Черданцева, молча проводил капитана с ребятами (пошли все вчерашние, за исключением сержанта) до подъема на перевал. И только когда они скрылись в метели, вдруг спохватился:

— У него же двое обмороженных!

В лагере Васюков его несколько успокоил:

— Капитан сала в тушенке наковырял, сделал какую-то мазь. Говорят, здорово помогло. Вам тоже могу дать, — предложил он мне.

Мазь напоминала вазелин, только бурого цвета. Пахла преотвратительно: горелый жир пополам с пихтой. Но щека зудела меньше.

Пока я возился с мазью, Воронов набил свой рюкзак, зашнуровал штормовку и натянул брезентовые бахилы. Я не сразу сообразил, что он собирается идти вслед за капитаном. Просто решил прогуляться по Малику, подобрать новую вертолетную площадку. Удивил меня рюкзак.

— Рюкзак? — усмехнулся Воронов. — Не могу же бросить капитана без подстраховки.

— Но пойми: тебе ведь штаб запретил покидать лагерь.

— Мало ли что можно запретить!

Он опять улыбался, от его подавленности не осталось и следа.

— К вечеру, я думаю, вернемся. Если не спустимся в ущелье. А может, спустимся?

С Вороновым ушли еще пятеро ребят. Взяли с собой ¦палатку, продукты, ракетницу… Не вернутся они сегодня. Будут ночевать на хребте, но не вернутся. Это было ясно написано на лице у каждого.

За Воронова остался Васюков. Он принял уход Воронова как должное. Ни тени удивления.

Вторую группу проводили тоже до подъема. Это метров триста по густому ельнику.

— Пока!

Помахали, прокричали " турпривет! " и исчезли в метели.

Вскоре после ухода вороновской пятерки Жора включил рацию. Подошел час связи с поисковыми отрядами.

Первым откликнулся Балезин. Я отчетливо слышал в наушниках его голос. " Алло, ребята! Мы идем по Соронге. Как слышите? Нас перебросили с Тур-Чакыра, как слышите? "

Я вернул наушник Жоре, и он сказал: " Записывай координаты…" Балезин был в районе того самого Мяпин-Ия, где Лисовский нашел избушку. Значит, ищут все-таки ту самую избушку?

Потом на этой же волне заработала вторая рация. В эфир вышел Воробьев. Он сообщил, что в отряде все здоровы, но продвигаются с трудом, так как снег глубок. По координатам выходило, что летчики высадили их километрах в сорока от Соронги, на каком-то притоке. Воробьев просил сообщить в штаб, что они уже сломали две пары лыж и один из спасателей идет на обломках.

Третий отряд в эфир не вышел. Видимо, у них было что-то не в порядке с рацией, так как позже выяснилось, что нас они слышали отлично.

Запросили Балезина о третьем отряде. Он назвал район где-то между нами и Раупом. Это самый северный отряд из всех четырех. Впрочем, сейчас их, считая группы Воронова и Черданцева, в районе Раупа уже шесть. К какой-то невидимой и неизвестной пока точке на Соронге двигались тридцать два человека с четырех сторон. Район поисков уменьшился до сорока-пятидесяти квадратных километров. На карте-миллионке всего-ничего, но чтобы обшарить даже это " всего-ничего", потребуется в лучшем случае три-четыре дня.

Тишина. Все звуки глушит снегопад. Даже треск костра не доносится в палатку. После ухода двух групп к вершине " 950" лагерь сразу опустел.

Я вышел из палатки. Откуда-то из глубины леса доносились неясные звуки пил и топоров. Там валили лес, готовили новую вертолетную площадку. Снег падал все так же ровно, мягко и беззвучно. Снег навевал сон, снег подавлял своим безграничным равнодушием. Сразу вдруг заныла обмороженная щека и навалилась усталость.

Я вернулся в палатку, стряхнул толстый слой снега с одежды и сел у печки. Угнетающе действует вот такая бездеятельность: слоняешься, чего-то ждешь, и начинает тебя разъедать тоска.

В лагере остались я и Новиков. Он сидел в палатке у входа, где посветлее, разложив перед собой документы и тетради, найденные в палатке сосновцев. Когда я ему сказал, что к вершине " 950" ушел не только Черданцев, но и Воронов, Новиков сделал сожалеющий жест.

Новиков ждал вертолета. В ответ на его сообщение, что следствие он закончил, штаб тотчас сообщил, что он должен вылететь первым же вертолетом. С этим вертолетом должен вылететь и я,

— Вы внимательно читали последние записи Васениной? — вдруг поднял голову Новиков.

— Как будто, — ответил я не очень уверенно. Читать-то я читал, но половину не разобрал — так мелко и так небрежно была исписана последняя страница.

— Как вы думаете, где она могла написать вот это?

Я подошел поближе и наклонился: " Десять раз скажу " должна" и выйду…"

— А вот еще одно место, — сказал прокурор, подчеркивая ногтем: " В том углу, где спит Глеб…". — Выходит, что эти строки написаны не днем четвертого февраля, а ночью, — усмехнулся он. — В ночь с пятого на шестое…

Я должен отдать дань мужеству Новикова. После того, как им же самим было совершенно неопровержимо установлено, почему туристы покинули палатку, он ни разу не вспоминал о своей " аморальной" версии — ни там, в горах, ни потом, в Кожаре, и сделал все возможное, чтобы предать ее забвению. И, тем не менее, " аморальная версия" чуть было не сыграла решающей роли во всей этой истории. Но об этом я узнал уже позже, когда встретился с Сашей Южиным в Кожаре.

Саша спал в том самом номере и на той самой кровати, где до отлета в горы жил я сам. Администратор сказал: " Занимайте свое место", — и я его растормошил. Он испуганно подскочил, извинился, и тут я догадался, кто был передо мной. Я тоже извинился. А потом мы разговорились.

— Вы знаете, в старом поселке геологов я сорвался в шурф, повредил ногу и вынужден был вернуться домой, — рассказывал Саша, запинаясь и заикаясь. — До станции меня довез дед. Я не помню, откуда он взялся, как его звали. Помню только, что на нем была заячья шапка. Дед был веселый и на прощание похихикал: " Южин, а ногу сломал на севере".

Целую неделю я сидел дома и злился на себя. Я понимал, что упустил очень интересный поход. Рауп на туристских картах был неисследованным, абсолютно " белым" пятном, о нем ходило много самых невероятных слухов, и было очевидно, что ребята первыми в истории туризма прокладывают тропу к этому Раупу.

К походу мы готовились долго, тщательно изучали литературу, какую удалось обнаружить по этому району, получили задания от геологов…

10 февраля я, как и спортклуб, ждал от ребят телеграммы. Телеграммы не было, но я беспокоиться не стал, так как Глеб, расставаясь, сказал, что контрольный срок переносится на два дня. Вот, понимаете, как бывает.

Саша улыбнулся виновато.

— Продолжайте, я вас слушаю.

— Сейчас я и сам диву даюсь, сколько мы натворили ошибок. Не сдали копию маршрутной книжки, я не сообщил о возвращении… Да вы уже обо всем этом знаете.

О том, что я свалился в шурф, в спортклубе узнали только 13 февраля, когда я, наконец, доковылял до телефонной будки и передал просьбу Глеба о переносе контрольного срока. Я попал на председателя турсекции Гену Воробьева. Он обругал меня и через полчаса был у меня дома. От него я узнал, что на ноги поднята масса людей, на поиски брошена авиация… Понимаете, я рассмеялся: " Глеба ищете? "

В тот же день Гена со спасательным отрядом вылетел в Кожар.

За наших ребят я был совершенно спокоен. В худшем случае Глебу за самовольное перенесение контрольного срока влепят выговор. С часу на час я ждал телеграммы: " Поход окончен, живы, здоровы, турпривет! ". Саша опять виновато улыбнулся:

— Вы ложитесь, отдыхайте, я найду себе другую кровать…

Да. А телеграммы не было и на другой день. После обеда я перетянул потуже ногу бинтом и поехал в спортклуб. Там все нервничали, сразу сказали мне, что о нашей группе знают уже в обкоме партии и в Федерации туризма, в Москве. Вот в спортклубе, знаете, я впервые почувствовал себя… нехорошо. Мне пожимали руку, сочувствовали, даже удивлялись, а мне казалось, что за моей спиной говорят: " Это тот самый, единственный…" И тут только я всерьез встревожился за ребят. Заметался, что делать. В конце концов помчался домой собирать рюкзак. Я еще не знал, что буду делать, но одно знал, совершенно твердо; я должен быть в Кожаре.

А утром за мной приехали на машине. Вошел незнакомый человек, поздоровался со мной. " Как ваша нога, товарищ Южин? Вы можете выехать в Кожар? " Вот от него-то по пути к аэродрому я и узнал, что Глеб… В общем, что нет больше Глеба.

Сопровождающий сказал: " Нашли палатку, почти все вещи и труп командира отряда".

Вот так я все и узнал.

— Вы прилетели в Кожар самолетом?

— Да. В самолете я чувствовал себя плохо… Вы видели Глеба? Там, в горах? А я в морг не пошел… Не смог…

— Ну, вы прилетели…

— В Кожар мы прилетели часа через три. Нас, вернее, меня, потому что самолет был грузовой, встречали двое. Спросили: " Товарищ Южин? Как перенесли перелет? В состоянии ответить на несколько вопросов? "

— Об избушке спрашивали?

— Да, тут же на аэродроме: " Знали ли в группе об охотничьей избушке в верховьях Соронги? " Я сказал, что знали, и что она была у нас отмечена на карте.

Мне предложили вспомнить, кто мог рассказать об избушке… " Это очень важно". Я и сам понимал, что это важно… Но я ничего не мог вспомнить. Я только мог назвать людей, с которыми мы встретились в походе. Что мы узнали об избушке в Бинсае, я помнил точно.

Список получился небольшой. Учительница из Бинсая, местный житель, родственник его Степан Кямов, который рассказал нам легенду о Тумпа-Соляхе, лесоруб, дед в заячьей шапке — вот, кажется, и все, кого я вспомнил. Они просмотрели список и сказали, что со всеми этими людьми уже разговаривали, кроме лесоруба, которого не застали дома. Я рассказал им, как он выглядит.

С аэродрома меня повезли в горком партии. И там тоже здоровались и удивлялись: " Вы и есть тот самый? " Там было много народу: два мастера спорта, кажется, из Москвы, два или три эксперта из областной прокуратуры и еще кто-то.

И там мне задавали те же вопросы: какой у нас был маршрут, брали ли мы с собой оружие… Спрашивали и об избушке. Но я уже начал сомневаться, видел ли я эту избушку на карте.

Тогда мне дали карту — точь-в-точь, как у нас. " Нарисуйте, — сказали, — где вы запомнили значок избушки". Я закрыл глаза и попытался вспомнить. Хребтики, вершинки, речки… В общем, нарисовал я наугад.

Потом меня повезли в прокуратуру. Один из встречавших меня на аэродроме оказался помощником прокурора, а второй — постарше — следователем из областной прокуратуры. Там я пробыл до глубокой ночи. Их интересовало буквально все: кто в чем был одет, у кого какие родители, много очень расспрашивали о туристских правилах… И все это до поздней ночи.

Утром в гостинице я вдруг вижу — Оля Шакунова. Она приехала ночным поездом и до утра сидела на вокзале.

И вот когда она сказала: " Саша, что же это такое? " — я почувствовал стыд. Почему я не там? Не с ними? Почему я должен отвечать на вопросы, на которые не могу ответить? Почему я должен видеть в глазах Оли молчаливый упрек: " Ты вот здесь — живой и здоровый, а он? " Понимаете, я чувствовал себя виноватым перед Олей, перед всеми, кто так же, как она, может мне задать вопрос: " Что же это такое? "

К вечеру меня опять вызвали в прокуратуру. Там я узнал, что привезли нашу палатку, вещи и… Глеба.

— Вы его видели? Это правда, что он ушел от ребят?

— Видел. Вероятно, он поднимался по склону, но дошел только до границы леса.

— Да, мне говорили. О чем я рассказывал? Да, когда я зашел в прокуратуру, палатка была растянута, по диагонали комнаты. Один ее бок, справа от входа, был разорван и скреплен булавками. Эксперт-женщина (она все время курила, и у нее был, понимаете, такой странный вид с папиросой за ухом, она одну папиросу курит, а вторая у нее в запасе за ухом) сидела на корточках и что-то рисовала. Мы поздоровались, и меня познакомили с ней. Эксперта интересовал полог — это мы так называли простыню у входа палатки. " Зачем она? Она ведь мешает входить…"

Я ей объяснил, что у нас было два отделения: дальнее — мужское, а у входа — для девушек…

— А что было потом?

Саша вздохнул. Я понял, что он устал от своего рассказа.

— Вы ужинали?

— Нет, — сказал он растерянно, — забыл…

За ужином он немного отошел, мы вернулись в номер и проговорили еще добрый час.

… В прокуратуре Саше пришлось пережить немало тяжелых минут. Сначала на него даже не обращали внимания, целиком занятые палаткой. После того, как эксперт-женщина перерисовала все изодранное полотнище палатки в альбом, стали решать, что это: разрывы или порезы.

На рисунке эксперта порезы были намечены красными линиями, рядом с линиями стояли цифры, а внизу пометки: " 1 — разрыв, ветхость, ветер, 2 — разрыв, ветер…" Только против цифр " 4" и " 6" было помечено: " разрез ножом изнутри (следы масляного ножа на внутренней поверхности полотнища)".

Женщина категорически заявила, что нападение извне, по ее мнению, исключается.

Затем следователь подозвал Сашу к груде вещей, сложенных в углу комнаты.

Следователя интересовала принадлежность вещей членам группы. И он предложил Саше разобрать вещи по хозяевам: " Мне нужно знать, чего здесь не хватает".

Но через пять минут стало ясно, что для Саши эта задача не по силам. Когда Саша брал что-либо из груды, у него начинали дрожать руки. Он видел перед собой не вещи, а своих друзей — тех, на ком еще недавно были эти штормовки, куртки, шапочки.

— Ну, хорошо, — сказал следователь, видя, что разбор вещей превратился в пытку. — Оставьте. Скажите лучше, чья это куртка?

И он протянул Саше… его собственную куртку. Саша не знал, что эту куртку сняли с мертвого Глеба.

— Моя. Я перед уходом отдал ее Неле Васениной, — сказал Саша.

Потом Саша понадобился женщине-эксперту. Ее звали Викторией Павловной. Она попросила его влезть в палатку и вспомнить, кто где спал. " У вас ведь у каждого было свое место? "

Саша влез. Палатка так пахла елью, что у него сжалось сердце. Как будто он сам оказался у Раупа. Ночь, метель, надо выбираться быстро, а тут этот полог…

Саша запутался в пологе, и Виктория Павловна помогла ему выбраться из палатки. Она все спрашивала: " Ну, вспомните, кто должен был спать в дальнем углу? А у входа? А посередине? "

У выхода должны были спать девушки — это Саша помнил точно. Но кто именно из девушек спал крайней у выхода, Саша не знал. В этом походе он в палатке не ночевал ни разу…

И снова бесконечные вопросы следователя и эксперта. Самые разные,

— Вы точно помните эту куртку?

— Чьих вещей здесь не хватает?

— Как вы обычно выбирались из этой палатки?

— Как можно выбраться из палатки, если она поставлена по-штормовому, то есть почти лежит?

— Как вы ставили печку?

— Что вы надевали на ночь?

— Вы спали под одеялами?

— Как бы вы лично действовали, если бы вам срочно надо было выйти из палатки? Скажем, в случае тревоги?

— Кто из ваших девушек более голосистая?

— Были ли у вас ножи?

И Саша отвечал на все вопросы, путаясь, запинаясь, стараясь припомнить все детали.

— Я им сказал: " Какой же турист, если он без ножа. В лесу без ножа никак нельзя". Я свой всегда ношу в нагрудном кармане. Он и сейчас со мной. — Саша показал мне нож, комбинированный — с вилкой и ложкой. — Такие же ножи у Толи и у Васи Постыря, только они носят их не в кармане, подвешивают в чехле к поясу. А у Глеба финский нож. Он его всегда носит… носил…

Саша умолк. Стали слышны разговоры в соседней комнате, все так же, как четыре дня назад, жалобно поскрипывала форточка, пропуская в комнату снег и холод. Снег падал крупными хлопьями.

Саша встряхнулся:

— Какая зима, — сказал он, — я не помню столько снега…

— А в горах что творится!

— Да, я знаю. Кротов все время беспокоился, что ребята в вашем отряде попадут под обвал.

Мы опять помолчали.

— Да, — вдруг спохватился Саша. — Я вам еще не все рассказал. Утром, это было уже семнадцатое февраля, меня пригласили в горком партии. Там было совещание по итогам поисков. И, видимо, должны были решать, что же делать дальше. Первым выступил мастер спорта — москвич. От Федерации туризма РСФСР.

Он сказал, что в несчастье с группой Сосновского виноваты прежде всего организации, оформлявшие поход. Спортклуб, завком, турсекция. Спортклуб подписывает все, не понимая в туризме ничего. Председатель спортклуба " болеет" за футбол, волейбол, хоккей, но только не за туризм. Активисты к документации относятся с величайшим пренебрежением. О слабой дисциплине в турсекции говорят хотя бы такие факты, что группа увезла с собой маршрутную книжку, и что Сосновский самолично перенес контрольный срок на два дня.

Спортклуб вообще не контролирует туристов. Они забыли, что их в любой момент могут проверить Федерация, областной совет или даже прокурор. Надо работать на прокурора!

Ему, видимо, здорово понравился этот тезис " надо работать на прокурора", потому что он повторил его трижды.

— Вы понимаете, — сказал Саша, — когда москвич сел на место, мне хотелось убежать оттуда. Ведь во всем том плохом, что он перечислил, была и моя вина, понимаете? Рядом со мной сидел наш председатель, Лев Иннокентьевич Виннер. Так он совсем сгорбился. Но тут москвича перебил… Этот… Я его не знаю, но, по-моему, он здесь, главный.

— Турченко?

— Да, кажется, у него такая фамилия. " Выводы делать пока рано, — сказал он, — но их, видимо, придется делать".

И тоже глянул в нашу сторону, но не очень осуждающе.

Потом этот Турченко долго все уточнял: кто утверждает окончательный маршрут, должны ли туристы при себе обязательно иметь оружие, радиостанцию… Отвечал Лев Иннокентьевич, я тоже отвечал. А потом встал следователь.

— Я несколько удивлен выступлением товарища, — следователь кивнул в сторону москвича. — Вместо анализа обстоятельств трагедии, случившейся под Раупом в ночь с пятого на шестое февраля, я услышал, к сожалению, выступление ревизора. Слов нет, ревизии нужны, но, как говорится, в свое время. Сейчас нас должно больше интересовать, что же произошло в ту трагическую ночь на склоне вершины " 1350"? Попробуем проанализировать те немногочисленные факты и вещественные доказательства, которыми располагает следствие.

Он сказал, что экспертиза утверждает: смерть Сосновского последовала в результате общего переохлаждения организма, " Поверхностные телесные повреждения, имеющиеся на трупе, надо отнести за счет ушибов при падении. Никаких ножевых или других смертельных ран на теле Сосновского не обнаружено".

Одним из первых выводов, который сейчас уже можно сделать безошибочно, группа не подверглась нападению извне. Почему? В палатке найдены все документы, банка с деньгами и карты. По заключению экспертизы, палатка разрезана ножом изнутри. Нельзя допустить также, что на них напали дикие звери. Звери зимой, по свидетельству местных жителей, на хребте вообще не появляются.

— Вчера вечером, — сказал следователь, — мы получили сообщение прокурора Новикова с места происшествия. Новиков ознакомился с групповыми и личными дневниками, найденными в палатке. Они проливают свет на трагические события, происшедшие в ночь с 5 на 6 февраля. Новиков пишет: " Теперь уже не приходится сомневаться, что в палатке ночью произошла борьба, точнее, драка. И именно эта драка послужила причиной последующих событий на склоне вершины " 1350". Последние записи в дневниках говорят о том, что в группе сложились ненормальные отношения между отдельными членами. В частности, между Норкиным и Шакуновым. Они спорили между собой в очень ожесточенной форме. Не надо забывать, что в группе были и две девушки, и в одну, судя по личным дневникам, был влюблен сам начальник группы. Был в группе и спирт, остатки обнаружены в палатке. Таким образом, причиной драки могла послужить девушка или что-либо еще, а толчком — спирт…" Саша помолчал.

— Понимаете, я сидел совершенно подавленный. Драка? В нашей группе драка? Это же невозможно! Я, наверное, стал бы кричать об этом во весь голос, но тут вмешалась Виктория Павловна.

— Да, — сказала она, — палатка изрезана изнутри ножом самими туристами. Но я удивлена выводами следователя не меньше, чем он сам был удивлен выступлением товарища из Москвы. Еще вчера, если мне не изменяет память, он имел мнение несколько другое. И если он так круто повернул, то, видимо, причиной этому — записка от товарища Новикова. Конечно, Новиков был на месте сам, это опытный криминалист, но позвольте мне усомниться в его выводах. Я вообще сомневаюсь, что в группе могла вспыхнуть драка. Не могло быть там недоразумения и на почве чувства к девушке.

Я беседовала с Сашей Южиным и Ольгой Шакуновой, женой одного из пропавших туристов, и я твердо убеждена, что драка среди них не могла произойти ни при каких обстоятельствах. Хотя, должна признаться, что сначала, когда я начала работать с одеждой, палаткой пропавших ребят и сопоставила с планами и схемами, присланными Новиковым, я тоже решила, что такой хаос мог бы быть только результатом ожесточенной борьбы.

Но меня заставили отказаться от такого вывода не только эти двое людей, близко знавшие пропавших. Меня убедила в противоположном мнении фотография…

Виктория Павловна подняла над собой фотоснимок.

— Это последний снимок из фотоаппарата " Киев", найденного в палатке. Фотография сделана между пятью и шестью часами вечера. Вы видите, что палатку туристы ставят в условиях сильной метели. Палатку ставят по-штормовому, это подтвердил и товарищ Павлов (Виктория Павловна кивнула на москвича). Значит, эта фотография сделана на склоне вершины " 1350". Что из этого следует? Достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в сомнительности выводов товарища Новикова. Только очень дружная группа могла так ставить палатку, могла вообще вести себя так.

— Я считаю, — продолжала Виктория Павловна, — что наиболее правдоподобна другая версия, которую вчера разделял и следователь. В ночь с 5 на 6 февраля одна из девушек, Коломийцева или Васенина, скорее Коломийцева, вышла из палатки. Ее сорвало ветром вниз. Конечно, она закричала, и вся группа бросилась ей на выручку. Этим объясняются и разрезы на палатке и беспорядочно брошенные вещи. А затем… Что могло произойти, если были неблагоприятные условия погоды, можно додумать.

Кротов сказал:

— Согласно метеосводкам, в тот день, а точнее, сутки, на перевале был мороз в пределах десяти градусов. Наблюдалось также неустойчивое барометрическое давление. Должен сразу предупредить, что эти данные весьма приближенные. Они высчитаны на основании показаний Кожарской и Лованьской метеостанций.

— Что значит, неустойчивое давление? — спросил кто-то.

— По наблюдениям летчиков, это бывает тогда, когда массы холодного воздуха, скопившиеся на западных склонах Главного хребта, под покровом сильной облачности с огромной скоростью через седловины врываются на восточные, более теплые склоны. При этом скорость ветра достигает ста пятидесяти и более километров в час. Об этом свидетельствуют радиосообщения, которые мы получаем из лагеря спасотряда на Малике. Там уже второй день бушует сильный ураганный ветер.

Совещание в горкоме закончилось тем, что поиски решили продолжать.

Саша опять приумолк. Видимо, пытается представить себе, что же это за погода, когда на тебя обрушивается ураган со скоростью сто пятьдесят километров в час…

— А в гостинице меня ждала Оля, жена Вадима, — спохватывается он. — " Я не плачу, — сказала мне Оля. — Я жду. Как ты думаешь, завтра их найдут? " Меня она по-прежнему не слушала и отвечала на свои вопросы сама. " 'Конечно, найдут. Может, сегодня уже".

Мы с ней ходили по улицам, и она рассказывала про Вадима. Рассказывала все: как они познакомились, как Вадим ей сделал предложение. От нее я впервые узнал, что перед походом они серьезно поссорились.

— Я была самонадеянной дурой, — сказала мне Оля. — Разве можно ему запретить ходить в походы? Он же только этим туризмом и живет. Каждый вечер он мне рассказывал про свои походы.

… Утром восемнадцатого Сашу вызвали в штаб. Там были Турченко, Кротов и другие.

На стуле, в тулупе и валенках сидел мужчина с рыжей бородой. На его лице было написано страдание. Ему было, видимо, жарко в тяжелом тулупе.

— Вы знаете этого человека? — спросил Турченко. Мужчина поднялся и протянул Саше руку. Голубые глаза, окладистая медная борода…

— Из Бинсая я. Чай еще у вас пил…

— Вот давайте еще раз посмотрим карту, — сказал Турченко. — Товарищ Бабин подтверждает наличие избушки.

Саше дали карту. Ту самую, где он вчера рисовал треугольник избушки. Треугольник был стерт.

— Вчера вы ошиблись, — сказал полковник. — Летчики и отряд спасателей на этом месте ничего не обнаружили. Товарищ Бабин сейчас вам расскажет, как добираться до его избушки, а вы попытайтесь отыскать место избушки на карте.

Саша с Бабиным с одинаковым недоумением поглядели друг на друга, и Бабин начал подробно перечислять все повороты Соронги, все хребтики, скалы и притоки, которые он встречал, когда ездил охотиться в верховья реки, к Раупу… Точно так же две недели назад перед Бабиным сидел Глеб и искал на карте место, где находилась избушка этого бородача.

Карандаш плавал по Соронге, тыкался в протоки, и вдруг Саша отчетливо вспомнил слово, написанное рукой Глеба: " продукты". Больше Саша не сомневался, — он нашел ту самую точку, которую две недели назад нанес на карту Глеб.

— Где? — тотчас склонился над картой полковник, сравнил точку с заметками в своем блокноте и кивнул головой: данные совпали.

Полковник взял карту и схватился за телефон.

— Аэродром? Дежурный? Говорит полковник Кротов. Объявите по громкой связи: командирам вертолетов немедленно вылететь на север. Координаты посадки: квадрат " Д-5", километр от впадения притока в Соронгу. Посадку делает Проданин, Кравцов страхует в воздухе. Капитану Проданину захватить с собой врача и медикаменты. С вертолетами поддерживать беспрерывную связь.

Полковник опустил трубку, подумал секунду и снова поднес микрофон ко рту:

— Передайте: посадку делать при ветре и облачности не выше… не выше… Пусть сами решают на месте.

А через полтора часа радист Кожарского аэродрома принял радиограмму: " Кожар, штаб. Докладываю: снял всех шестерых. Оказана первая помощь. Иду курс на Кожар. Проданин".

— Когда Проданин сообщил, что ребята живы? — спросил я.

— Около двенадцати.

Да, время почти совпало. Как раз в это время Новиков предположил, что группу в ночь с пятого на шестое сорвала в ураган Васенина. Он передал дневник мне, встал и выглянул из палатки. Небо обрушилось на нашлагерь сплошным потоком снега. Снег заглушал все звуки, тишина была осязаемая, как вата, как стена.

— Ну, и погодка, — сказал он, вернувшись к печке. — Могу выразить искреннее сожаление товарищу Воронову. Боюсь, что его безрассудное решение послать капитана и самого себя в ущелье кончится весьма плачевно.

Новиков тяжело опустился на чурбак. Меня окликнул Жора-радист. Связь со спасательными отрядами? Нет, еще не время.

— Пиши, — кричал Жора. — Быстрей пиши! … " Всем., всем… коротковолновикам… уральской зоны… точка. Примите… и повторите… на волне… 27 целых… пять сотых метра… точка. Позывные… " Рауп" …

Наши позывные? Кто нас ищет? Штаб? Но время… " Морзянка" запищала опять.

— Пиши: " 18 февраля… в охотничьей… избушке… найдены… шесть туристов… из группы… Сосновского… точка. Все шестеро… живы и сняты… вертолетом точка. Командирам… спасательных… отрядов прекратить… поиски… немедленно покинуть… зону… урагана… точка. Всем… всем…"

Сосновцев я так и не увидел. Сразу с аэродрома их перевезли в больницу. Только на второй день к ним пустили родных, а еще через день — Новикова. Но я в это время был уже в редакции. Я начал работать над большим очерком. Я хотел рассказать о событиях, свидетелем которых был, о мужественной группе туристов, о героической гибели Глеба Сосновского. Очерк " Отдай сердце людям" был напечатан в конце февраля. А в начале марта в редакцию зашел Воронов. От него я узнал, что по делу Сосновского было вынесено " обвинительное" заключение. Правда, позже эпитет " обвинительное", исчез, зато само заключение было принято в качестве официального документа комиссии " по расследованию обстоятельств гибели командира туристской группы физико-технического института Г. Сосновского".

— В чем же он обвиняется?

Воронов усмехнулся:

— Новиков на эту тему дал такое разъяснение: " Мы его не обвиняем, а ставим ему в вину…" Следствие, а вслед за ним и комиссия поставили Глебу в вину две веши: раскол группы и уход в одиночку.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒