Александр Лоскутов 14 страница

— А вот ее — бойся. Она может и не согласиться с твоими планами. Ей осталось всего два дня, и силу она будет набирать очень быстро. Ты видел могущество Матери Ефросиний? Так вот, ее мощь будет гораздо больше.

Во много‑ много раз больше. И если она решит, что ты мешаешь ей исполнить предназначение… Мессия вполне может обойтись и без апостолов. С точки зрения Бога, это тоже будет изъявлением свободы воли.

Хмырь резко выпрямился. Почесал затылок, путаясь в нечесаных волосах.

— Ты только учти: то, о чем мы сейчас говорили — не руководство к действию. Это всего лишь отвлеченная болтовня. И я тебе ничего не советовал, ни к чему не принуждал. В конце концов, решать все равно будешь ты. И только ты. Забудь то, что советовала тебе Мать Евфросиния. Забудь то, что сказал тебе Аваддон. И мои слова тоже забудь. Думай сам. Смотри в душу, вспоминай, перебирай факты и думай сам. Одно только не забывай: когда придет время, действовать придется быстро. Очень быстро.

Тяжело оттолкнувшись, бывший верховный инквизитор встал. Закряхтел недовольно, схватившись за поясницу. Медленно распрямился.

— Опять спина болит, — пожаловался он. — Сорок лет, а здоровье уже совсем ни к черту. Вот прадед мой до девяноста дожил — и ничего. Ни разу на радикулит не жаловался. А тут на тебе… Подарочек свыше.

— Ты его хорошо помнишь? — просто ради любопытства спросил я, чтобы отвлечься от дурных мыслей. — Прадеда‑ то.

— Хорошо, — вздохнул Хмырь. — Очень даже хорошо. Мы с ним тогда как раз в парке гуляли… Ну, когда все исчезало. Я помню, как он пропал. Вместе с инвалидной коляской, кстати. — Инквизитор внезапно хихикнул. — Я вот все думаю, зачем Бог коляску прихватил? Не будет же он на ней ездить. Так для чего она ему?

— Не знаю, — честно ответил я, пытаясь представить себе ангелов, катающихся по раю в инвалидной коляске.

Получившаяся картина была настолько ирреальной, что казалась почти смешной… Почти.

— Вот и я не знаю. Помню, я тогда испугался до дрожи и почему‑ то именно из‑ за коляски. То, что дед исчез, меня как‑ то не зацепило, а вот коляска… Очень уж она хорошая была. Немецкая. Как раз за месяц до этого ветеранам Отечественной войны подарки раздавали. От скорбящего немецкого народа. Вот ему и досталась… коляска.

Я слушал. Просто слушал, не перебивая, но и не очень‑ то понимая, зачем он мне это все говорит.

— Я домой бежал весь в слезах. Думал, отец меня прибьет. Еще не знал тогда, что отца тоже больше нет. И матери. И сестры старшей… Никого нет. Только тетка двоюродная осталась. Она тогда как раз в больнице лежала. На операции. А врачи исчезли прямо из операционной… Ну и прожила она еще два дня после Гнева. — Хмырь невесело улыбнулся. — Наверное, Господь на ней просто сэкономил. Не захотел тратить зря силу — все равно ведь умрет…

Я молчал. Нечего мне было сказать. День Гнева я не помнил. Родителей своих не знал. Деда и уж тем более прадеда в глаза не видел.

Хмырь похлопал меня по плечу, будто утешая. Хотя сейчас, по‑ моему, в утешении нуждался он, а не я.

— Ты теперь посиди еще немного здесь. Обдумай то, о чем мы говорили. А я, пожалуй, пойду, поговорю теперь с ней.

Он пошел. Оставил меня сидеть верхом на бочке и пошел вести разъяснительные беседы с мессией. Не знаю, о чем они беседовали, — вообще‑ то говорил преимущественно Хмырь, Ирина предпочитала молчать, отвечая редко и односложно. Они были слишком далеко. А по губам я читать не умел. Но даже если б и умел, не стал бы этого делать.

Фарс. Дурной фарс… Я поймал себя на том, что вновь неосознанно поглаживаю успокаивающе холодную рукоять завернутого в потертую ткань кинжала, и поспешно отдернул руку. Все это напоминало мне сон. Кошмарный, запутанный, глупый сон.

Демон Аваддон. Святая Мать Евфросиния. Бывший верховный инквизитор Иван. Три стороны. Три разных правды. Ни одна из них не дает ответа на все вопросы. И ни одна из них мне не нравится.

Свет и тьма.

Что они от меня хотят? Что я должен сделать?

«У этого кинжала достанет могущества, чтобы уничтожить даже ангела, — сказал Аваддон. — Помни, человек. Помни об этом всегда».

Может ли он уничтожить мессию? Уничтожить эту красивую стройную девушку по имени Ирина?

Да. Я знал это. Даже когда она наберет полную силу— да.

Хмырь сказал: не верить Аваддону. Но в принципе демон сказал мне то же самое, что и он: думай сам, решай — и будь готов действовать, когда придет время. Так кому теперь я должен верить? Или проще всего не верить никому?

Два дня до конца света.

Что мне делать? Как я могу сделать выбор, зная, что ценой ошибки может стать новый День Гнева?

Просачивающаяся сквозь тряпку тьма успокаивающе холодила ладонь.

— Алексей!

Я поднял олову.

— Иди сюда.

Пнув напоследок ни в чем не повинную бочку, я подошел ближе. Наградил недоверчивым взглядом Хмыря, невесть для чего вытащившего на свет Божий приторную улыбочку. Всмотрелся в лицо Ирины.

Уж не знаю, чего наговорил ей этот усмехающийся болтун, но с лица Ирины сошло то загнанное выражение, что так поразило меня при нашей сегодняшней встрече. Отступил, затаившись в глубине глаз, страх. Но зато ему на смену пришла решимость. Холодная беспристрастная решимость, замешанная на колючих кристалликах синего льда.

Я вздрогнул и отвел взгляд.

— Я, пожалуй, пойду. А то поздно уже, — сказала Ирина, взглянув через открытое чердачное окно на затянутое уныло‑ серыми тучами небо. — Да еще и дождь, кажется, будет… Алексей, ты тоже идешь?

Я развел руками. Притворно вздохнул, всем видом показывая, что куда же я теперь без нее. И вроде бы даже заметил мелькнувшее в ее глазах облегчение.

Да‑ а… Налицо заметное улучшение. От едва сдерживаемой ненависти, через страх, отчаяние и неприятие своей судьбы, к видимому невооруженным глазом облегчению. Впрочем, имеет оно истоки вполне понятные. На месте Ирины я тоже был рад, если б кто‑ нибудь в такой момент находился со мной рядом: Пусть даже этот кто‑ то — человек, который убил ее друга.

— Если хотите, можете остаться здесь, — радушно предложил Хмырь. — Места всем хватит. Вряд ли кто‑ нибудь догадается искать вас здесь.

— Нет, — Ирина тряхнула головой, рассыпая по плечам пышную гриву волос. — Мы все‑ таки пойдем. Ничего?

Бывший инквизитор улыбнулся:

— Ничего. Заглянете завтра?

Сердце тоненько кольнуло, тревожно и недоверчиво. И я поспешно — может быть, даже слишком поспешно ответил:

— Не знаю. Как получится.

— Ну и ладно, — послушно согласился Хмырь. — Удачи вам, спасители человечества. Постарайтесь не развалить этот мир на части окончательно.

— Хорошо. — Я взглянул на Ирину и, ударившись взглядом о застывшую в ее глазах боль, поспешил отвести взгляд. — Мы постараемся… Но ты на всякий случай не забудь приготовить бутылочку того пойла, которым пытался попотчевать меня в прошлый раз.

Я улыбнулся, но Хмырь ответил неожиданно серьезно:

— Обязательно. Главное, чтобы Господь не забыл устроить напоследок дождь.

— Идем, Алексей. Я кивнул.

— Да, Ира… Подожди еще минутку. — Ухватив опального инквизитора за рукав, я вновь оттащил его в сторону. Перешел на шепот и торопливо спросил: — Ты знал, да? Ты все заранее знал?

Он понял, о чем я. Сразу понял. И так же тихо ответил:

— Да.

— Но откуда?

Вместо ответа он только улыбнулся и закатил глаза. Я поморщился: секреты, всюду одни секреты. Как мне все это уже надоело!

Тем не менее расстались мы вполне мирно. Пожали друг другу руки, пообещали в случае чего забегать на огонек, Хмырь посулил достать настоящего коньяку, я вспомнил найденную в старом городе бутылку… Обычные, ничего не значащие слова перед лицом надвигающегося Апокалипсиса.

Уже на лестнице, подхватив рассеянно нащупывающую ногой ступени Ирину под локоток, я тихо спросил:

— О чем вы с ним говорили?

— О жизни, — равнодушно ответила Ирина, явно не собираясь вдаваться в излишние подробности. — О жизни, о Боге и о тебе.

* * *

У Ирины была квартирка неподалеку от центра. Уютная однокомнатная на третьем этаже с видом на парк. Планировка помещений была точно такая же, как и у меня, — видимо, дома были построены по одному проекту. Но в отличие от моих угодий здесь за хлипкой деревянной дверью находился не совмещенный с медвежьей берлогой склад всякого барахла. Здесь действительно жили.

Аккуратно наклеенные обои, чистенькие половики, накрытый бахромчатой скатертью стол. Чистота и уют. Но не доведенные до абсолюта, а самые обычные. Живые. Женские.

Но были и следы мужского присутствия: аккуратно приколоченная полка, пахнущая свежим деревом, блестящий начищенной медью новенький кран на кухне, сапоги сорок пятого размера в коридоре. Впрочем, следы эти уже отступали под неумолимым натиском времени и пахло от них… Смертью пахло, горечью и болью.

Наверное, неделю назад в тихом пустынном дворике действительно простился с жизнью близкий ей человек. Друг, брат… может быть, даже муж.

Я мог бы спросить. И она бы мне ответила. Сейчас, когда ее глаза видели отблески божественного величия, рядом с которым нелепая смерть близкого человека не имела никакого значения, она бы ответила. Но я не стал спрашивать. Не захотел бередить рану.

В конце концов, это все равно не дало бы мне ничего, кроме удовлетворения сиюминутного любопытства.

— Проходи, — рассеянно отозвалась Ирина, заметив, что я бестолково остановился посреди комнаты. — Садись.

Неопределенно махнув рукой, она вышла из комнаты и появилась минут через пять, одетая в обычный домашний халатик веселенькой расцветки. Села на диван, машинально включила радио.

Передавали новости. Самые обычные. О запасах продовольствия на будущий год. О пуске в эксплуатацию новой доменной печи. О внеочередном собрании синода и необыкновенно массированном нашествии нечисти, сразу с трех сторон атаковавшей вчера защитный периметр соседнего города Магнитогорска.

О приближающемся Апокалипсисе — ни полслова. Городские власти предпочитали молчание любым неизбежно бесполезным словам. И, в принципе, правильно делали. Незачем провоцировать панику.

Я представил себе возможные последствия столь необдуманного шага, как официальное подтвержденное церковью объявления конца света, и мне разом поплохело.

Что сделает народ, услышав столь «приятную» новость?..

Всеобщая истерия. Мгновенный всплеск разгула и насилия. Осаждающие городские церкви толпы народа. Вновь вышедшие на охоту мародеры…

Нет, молчание в данной ситуации — единственно верный выход. Скрыть, утаить, завесить плотным занавесом секретности пугающие факты. Надолго это, конечно, не поможет — слишком много людей уже в курсе дел. У них есть семьи, родные, близкие, в конце концов, просто друзья. Рано или поздно слухи просочатся. Но остается шанс, всего лишь шанс, что они не дорастут до критического уровня. Что на улицах не появятся бушующие толпы народа… По крайней мере, в ближайшие два дня не появятся. А потом… потом некому будет бунтовать.

А слухи уже просочились. И напряжение уже чувствуется. Даже в голосе пересказывающего последние новости диктора, в каждой его фразе, в каждом слове оно неуловимо ощущалось. Будто повисшая на горизонте грозовая туча. Тяжелая. Мрачная. Угрожающая.

Или, может быть, мне это только кажется?..

А синий лед в глазах смотрящей на меня Ирины мне тоже кажется?

— Что такое? — негромко поинтересовался я. — Ты смотришь на меня так, будто я только что наступил на твою любимую болонку. Что случилось?

— Я чувствую… — голосом впавшего в транс предсказателя протянула Ирина. Потом медленно, как во сне, встала. Шагнула вперед. И вдруг резко выбросила руку, ткнув пальцем прямо мне в грудь. — Что там у тебя?

Я коротко хмыкнул. Сунул руку за пазуху.

— Всего лишь это. — На стол тяжело плюхнулся обмотанный потерявшей всякий цвет тряпкой сверток.

— Покажи.

Приказной тон мне очень не понравился. И возможные последствия тоже. Но я все же кивнул, послушно размотал сверток и молча показал ей кинжал. Простая безыскусная рукоять легла в руку как влитая. И тотчас же кинжал дрогнул. Слабо, практически неощутимо. Но все же, будь он живым существом, я бы сказал, что он напрягся в ожидании возможной схватки.

Неужели и впрямь?.. Нет. Не верю. Не верю! Никогда!..

Брови Ирины чуть опустились. Лед в ее глазах заметно окреп, полыхнул сотнями бритвенно‑ острых граней. Коротко вякнуло что‑ то невразумительное мое чувство опасности. Вякнуло и в ужасе заткнулось, когда Ирина, подняв руку, медленно потянулась к лежащему в моей ладони инструменту тьмы и смерти.

На мгновение мне показалось, что кинжал выгибается в моей руке, то ли пытаясь уйти от соприкосновения, то ли намереваясь поднырнуть под тянущуюся к нему ладонь, чтобы потом, дернув мою руку вперед, коротко, без замаха, войти прямо под левую грудь. Войти. Провернуться в ране. Вырваться, разбрызгивая ярко‑ алую кровь. И снова войти. И снова… И снова…

Ну, уж нет.

Так не пойдет… Ты всего лишь орудие, кусок металла. Ты не сможешь заставить меня это сделать. Не сможешь!.. Я человек, а ты всего лишь железяка. Я сильнее…

Кончики пальцев Ирины коснулись источающего тягучие волны тьмы лезвия. И тотчас же мою ладонь кольнули тысячи холодных иголок. А откуда‑ то изнутри поднялась такая волна ненависти, что я едва… едва… едва удержался…

Мимолетно скользнув пальцами по обжигающе‑ холодному металлу острия, Ирина отвела руку. А я наконец‑ то смог перевести дух и осторожно разжать намертво стиснутые зубы. Чужая воля, не сумев совладать со мной, отступила… На некоторое время.

Проклятье, что этот кинжал делает? На что он меня толкает? Что за чудовище он хочет из меня сотворить?

Но самое страшное, что бы он ни делал, как бы он ни давил, я знал… знал, что я его не брошу.

Теперь я понимал, почему шеф держит свой клинок в шкафу. Он просто не может, физически не может оставить его. И в то же время он боится. Боится, что не сможет сдержаться, если возьмет его в руки. И потому день за днем, неделю за неделей меч пылится в его шкафу за стеклом.

Теперь я понимал…

Я поднял глаза. Ирина стояла передо мной, рассматривая кончики своих пальцев.

— Обожглась, — чуточку обиженно сказала она. И я удивился, насколько по‑ детски прозвучал ее голос. — Это плохая вещь. Злая. Зачем она у тебя?

Отблески синего льда в ее глазах. Холодно. Холодно… Как холодно…

Я пожал плечами:

— Может быть, для того, чтобы тебя защитить?

Я сам понимал, насколько глупо звучит это оправдание. Но Ирина почему‑ то приняла его как должное… Возможно, потому, что хотела бы в это верить?

Она зябко повела плечами.

— Давай спать. Я постелю тебе на кушетке.

Я бросил мимолетный взгляд за окно. Было еще светло. Вечер только начинался, и спать мне не хотелось ничуть. Тем более надо было еще многое обдумать.

— Не надо. Я вот тут посижу. В кресле.

— Всю ночь?

— Могу и всю ночь — мне не привыкать. — Я улыбнулся. — Буду охранять твой сон.

— Как хочешь. — Ирина вяло пожала плечами. — Отвернись, я переоденусь.

Я встал и подошел к окну. Полюбовался затянутыми тучами небесами. Оббежал взглядом ровные ряды прячущихся за оградой капустных грядок. Чихая дымом и старательно дребезжа на колдобинах, проехала старая машина неопределяемой марки. По тротуару шли люди: женщина с тяжелыми сумками, опирающаяся на клюку старушка, парень панковатого вида в обнимку с размалеванной всеми цветами радуги девицей, мальчишка с выструганным из палки мечом. Жизнь текла своим чередом.

Получив тридцать лет назад почти смертельную рану, наш мир все‑ таки выжил. Сумел подняться, смог восстановить свои силы. Пусть далеко не полностью, но смог. Окутавшись защитными периметрами, ощетинившись стволами автоматов и холодным серебром мечей, остатки былой цивилизации вновь вернулись к старой привычной жизни.

И тем самым дали Господу повод наказать человечество еще раз.

Что мы должны были понять, но не поняли? Какую истину хотел показать нам Господь, устраивая человечеству величайшее со времен великого потопа потрясение? За что он хочет наказать нас еще раз?.. За что и зачем?

Будут ли когда‑ нибудь вновь ходить по этим тротуарам люди, будут ли кататься на велосипедах мальчишки и рисовать мелом классики девчонки? Будет ли у человека еще один шанс, или многократно умножившая силы после второго Дня Гнева волна нечисти захлестнет последние впавшие в панику островки разумной жизни и без малейшей жалости потопит их в крови?

Я не знаю.

За что?.. Хотя нет, это не важно… Зачем? Зачем Богу наши страдания? Разве Он не всеблагой и милосердный? Зачем Ему убивать нас?

Зачем?..

По стеклу ударили первые капли дождя.

* * *

Спал я действительно в кресле. Вернее, не спал, а лишь дремал урывками, просыпаясь от малейшего шороха: от краем уха услышанных на лестничной площадке шагов, от шума проезжающей под окном машины, от далекого рокота грома. Я вздрагивал, и моя рука, повинуясь накрепко вживленным инстинктам, тянулась к рукояти меча. Тянулась и опускалась, так и не достигнув цели.

Я смотрел, как Ирина спит, разметав по подушке волосы. И засыпал вновь… чтобы через четверть часа вновь схватиться за меч, услышав, как она ворочается на своей кровати, сбивая в ком простыни.

А спала она действительно беспокойно. Ерзала. Бормотала сквозь сон что‑ то невнятное. Изредка постанывала. И я, даже не вставая с места, в неровном свете уличного фонаря видел выступившую у нее на лбу испарину.

Наверное, Ирине что‑ то снилось. И вряд ли что‑ то хорошее. Я мог бы разбудить ее, прекратить эти мучения. Мог. Но я не смел, не решался этого сделать, потому что чувствовал: так надо. А еще потому, что в воздухе буквально плыла сила — чужая, не принадлежащая этому миру сила, настолько могучая, что иногда она даже начисто забивала ползущий по полу тонкий аромат тьмы, испускаемый заткнутым за пояс кинжалом.

Не представляя себе возможные последствия, я не смел вмешиваться в процесс обучения Господом своей новоявленной мессии. Просто сидел и смотрел, как Ирина мечется во сне, всхлипывает и стонет. А когда она наконец ненадолго затихала, я вновь погружался в полудрему. Чтобы урвать десять— пятнадцать минут сна.

Что я чувствовал, глядя на нее, лаская взглядом обнаженные плечи и тонкие хрупкие руки? Я не знаю. Она была мессия. Она была настолько далека от меня, насколько это возможно. И она обречена была умереть. Всего через два дня… уже меньше чем через два дня.

Был ли у меня шанс? Я не знаю. Болела ли у меня за нее душа? Я не знаю. Хотел бы я ей помочь? Я не знаю. Любил ли я ее? Я не… Что за чушь?! Конечно же… конечно же да.

Но что я мог сделать? И имел ли я право?

Я не знаю.

Но зато одно я знал точно: если Аваддон действительно дал мне кинжал в расчете на то, что я смогу всадить его в грудь ничего не подозревающему мессии, то он ошибся. Ошибся, как никогда еще не ошибался. Я скорее убью себя, чем ее.

Если ценой спасения мира станет ее жизнь… Так пусть этот мир катится к чертям. Что он дал мне такого ценного, что могло бы сравниться с ее жизнью?.. С жизнью единственной женщины, которая так или иначе обречена на смерть через два дня. Меньше чем через два дня.

Не знаю. Я не знаю, что делать. И не у кого просить помощи. Некому молиться, потому что, так или иначе, и Небеса и Ад жаждут ее смерти. И только я клянусь, что приложу все силы, чтобы она осталась жива. Слышишь, Всемогущий и Всевидящий, я клянусь!..

Резко, гортанно вскрикнув, Ирина оттолкнулась руками и села. Пустым полубезумным взглядом обвела комнату.

Отдернув инстинктивно метнувшуюся к рукояти меча руку, я выпрямился. Подошел к ней. Опустился рядом на корточки, стараясь не обращать внимания на вздымающуюся под тонкой ночной рубашкой грудь.

— Тише, Ира, тише. Это был сон, всего лишь сон… Ничего не случилось…

Ирина молча смотрела на меня. И я видел, как блестят в полумраке ее глаза. Обычные глаза испуганной дурным сном девушки. Расширенные и часто‑ часто мигающие. Вот только мерцали в них бесконечными колючими гранями тени синего льда.

Я потянулся, чтобы включить стоявший у изголовья ночник. И вздрогнул, когда холодная, необыкновенно холодная ладошка легла на мои пальцы.

— Не надо, Алексей. Поздно… Они уже здесь. Я нахмурился:

— «Они»? Кто «они»?

— Инквизиторы. Они уже здесь. Они пришли за мной.

Я не стал спрашивать, откуда она знает и уверена ли в этом. Зачем? Я и сам видел застывший в ее глазах синий лед. Вместо этого я задал другой вопрос:

— Что будем делать?

И получил простой, короткий и совершенно для меня неприемлемый ответ:

— Уходи.

— Нет!

— Уходи. Быстрее. У тебя еще есть шанс. Я обернулся. Посмотрел на приоткрытое окно. Прикрыл на мгновение глаза, вспоминая…

— Уйдем вместе. Через балкон. Переберемся на три окна вправо, дальше спустимся по пожарной лестнице. Или поднимемся на крышу и уйдем через другой подъезд.

В дверь вежливо постучали. Моя рука моментально метнулась к рукояти меча. Ирина же ухом не повела. Даже не моргнула. Как смотрела на меня, так и продолжала смотреть. Только лед в ее глазах на мгновение сменился обычным чуть насмешливым взглядом. Только на мгновение…

— Иди, Алексей. Я по балконам лазать не умею. Если пойдем вместе — вместе и попадемся. Я предвижу. Но у тебя есть шанс. — Холод, неземной холод в ее глазах и едва слышно дрогнувший голос: — Я предвижу.

— С каких пор ты научилась видеть будущее?

— Только что.

— Тогда скажи, что случится через два дня.

Довольно долго Ирина молча смотрела на меня. И я почти чувствовал, как под натиском синего льда трепещет натянувшаяся между нами невидимая нить. Влажно блестели в неровном свете уличного фонаря немигающие глаза.

— Будущее — это тень настоящего, — наконец негромко сказала она. — Смотри внимательно, куда падает твоя тень, Алексей.

Если я что и понял, то только то, что она мне ничего не скажет… И, может быть, это даже к лучшему. Не хочу знать, что у меня нет ни единого шанса. Не хочу знать, что она умрет. Я хочу верить…

В дверь снова постучали. Теперь уже гораздо настойчивее. Послышались какие‑ то голоса.

— Уходи. — Она выпустила мою руку. — Через балкон, как ты и хотел. Не бойся: меня они все равно не тронут. А вот тебя, если поймают, убьют. " В дверь глухо ударилось что‑ то тяжелое. Затрещало ломающееся дерево. Инквизиторы — если то действительно были они — явно не отличались терпением.

— Иди.

Я медленно встал. Кивнул. Машинально проверил вооружение. Пистолет и кинжал были на месте, меч привычно оттягивал плечо. Как хорошо, что я привык спать не снимая оружия. Не надо долго собираться…

Стоп. А разве я уже решил уходить? Разве нет другого выхода, кроме как сбежать, бросив Ирину в руках белорясых? Предав ее. Ведь я могу… Я могу просто проложить нам путь. Вряд ли их там много. И вряд ли святые отцы, пусть даже и служащие в полувоенной организации, умеют убивать хотя бы вполовину так же хорошо, как я…

Я заколебался. Всего лишь на мгновение, но я заколебался, пытаясь выбрать путь между двумя предательствами. И Ирина это заметила:

— Уходи, Алеша! Быстрее! У тебя уже почти не осталось времени.

Еще один тяжелый удар, сопровождающийся натужным хрустом и пониманием, что после третьего удара эта хлипкая деревяшка, лишь по недоразумению называвшаяся дверью, просто превратится в кучку щепок. Сквозь вертикально прошедшую по сухому дереву узкую трещину в полумрак квартиры вливался тонкий, как паутинка, лучик света. На лестничной площадке кто‑ то громко и отрывисто сыпал командами вперемешку с ругательствами:

— Да вы что все тут совсем одурели, что ли?! Аккуратнее надо было!

Кажется, соседям Ирины сегодня уже выспаться не удастся.

— Иди, — едва слышно прошептала Ирина. — Прошу тебя, уходи…

Я сорвался с места, пригнувшись, проскочил в прихожую. Схватил свои аккуратно стоящие у самой двери ботинки. Метнулся обратно, подхватывая лежащую на спинке кресла куртку и одновременно пытаясь открыть балконную дверь. Открыл. Выскочил на балкон.

Так. Теперь куртку — на плечи. Прямо поверх перевязи. Плевать, что сидит она как на корове седло и что меч вытащить теперь будет не так‑ то просто. Главное сейчас, чтобы руки были свободны. Ботинки связать шнурками и в зубы. Бросить последний взгляд на привидением сидящую на кровати Ирину. Подпрыгнуть. Подтянуться, обдирая руки. И, тяжело дыша, перевалиться на балкон, находящийся этажом выше.

Надеюсь, хозяева квартиры не заметили моего эффектного прибытия. Иначе грош цена всем моим стараниям. Заложат инквизиторам, и придется драться.

Кстати, вот и они. Оперативно действуют, чернокрестники, ничего не скажешь…

Дверь рухнула. И почти сразу же внизу отчетливо послышались шаги. Человек шесть или семь вошли в комнату. Среди них был и знакомый мне обладатель командного голоса. Он тут же начал сыпать приказами:

— Иван, Сергей, осмотрите здесь все. Дмитрий — стой в дверях, никого не впускать. Алексей — проверь балкон. А вы, девушка, пройдемте со мной…

— Прошу прощения, но на каких основаниях? У вас есть постановление синода на мой арест?

— Пройдемте. Все основания вам будут предоставлены, а документы — предъявлены. Мы даже принесем вам официальные извинения. Но только после того, как вы окажетесь в безопасности.

— Я и так в безопасности… По крайней мере, была, пока сюда не явились вы.

— Вы так уверены, юная леди?

— Да!

Я не видел, что они там делают, но готов был поклясться, что сейчас Ирина и этот прыщ в белой рясе и с черным крестом на брюхе, которого я уже ненавидел, меряются взглядами… А может, и нет. Но пауза была весомая. И закончилась она ледяным голосом Ирины:

— Может быть, вы позволите мне сначала одеться, господа?

— Святые отцы, — мягко поправил ее инквизитор. — Правильно говорить «святые отцы», а не господа. Конечно, вы можете одеться и собрать все необходимые вещи. Мы же не варвары, чтобы везти вас через весь город… так.

Этажом ниже мой тезка старательно обшаривал балкон. Негромкое звяканье каких‑ то банок и железок приглушало звуки разговора. Но я все равно слышал.

Интересно, этот инквизитор понимает, что разговаривает не просто с какой‑ то девчонкой, а с самой мессией, которая всего через два дня войдет в полную силу и будет способна, наверное, даже воскрешать мертвых. Наверное, понимает. Не может не понимать. Ведь даже отсюда я чувствовал ровный напор силы, пронизывающей кирпичные стены, как бумагу. Это как яркий свет, который можно увидеть даже сквозь веки.

Он не может не чувствовать его. Не может не видеть синего льда в ее глазах. Почему же тогда…

Стараясь не шуметь, я осторожно приподнялся и выглянул вниз. Этажом ниже на балконе стоял человек. А, может быть, не человек, а инквизитор — так просто не скажешь. Рясы, во всяком случае, на нем не было. Но ведь только дурак вырядился бы в белую хламиду, отправляясь проводить арест.

Инквизитор стоял и, облокотившись на перила, смотрел вниз, внимательно изучая пустую улицу. Я отпрянул и, прислонившись к шершавой кирпичной стене, опустился на корточки.

Поймут они, что Ирина здесь была не одна? Догадаются, что сегодня вместо одной добычи можно ухватить сразу две? Выследят они меня или не догадаются, что человек, как паук, может карабкаться по стене дома?..

Не поняли. Не догадались. Не доперли.

В каком только питомнике разводят столь бестолковых вояк?.. Или же мне следовало сказать «столь бестолковых священников»?

* * *

Я видел, как они уехали. Видел Ирину, которую препроводили в машину трое внушительного вида инквизиторов. Видел также и их командира — внушительного широкоплечего священника, единственного обладателя белой мантии с вышитым на ней крестом. А когда он повернулся и на остроносое скуластое лицо упал свет от единственного на всю округу фонаря, я его узнал.

Отец Василий. Верховный инквизитор челябинской паствы. Личность в чем‑ то известная ничуть не меньше, чем Мать Евфросиния. Первый кандидат на место престарелого митрополита Петра. Большая шишка. И непонятно, что он тут делает. Верховный инквизитор не ездит на задания вместе со своими рядовыми коллегами. Или на этот раз ради столь важной персоны, как Ирина, было сделано исключение?

Скорее всего.

А вот те пятеро в военной форме и с автоматами — тоже исключение? С каких это пор инквизиция использует армейские подразделения в качестве личной охраны? У белорясых и свои силовые отряды имеются. Зачем им армейцы?.. Разве что только как символ того, что армия отныне целиком и полностью подчиняется церкви.

Хорошо еще, что из Управления никого нет, иначе я бы так просто не отделался. Нашли бы. Армейские ребята и церковная служба безопасности, конечно, тоже парни не промах, но они специализируются немного на других задачах: защита периметра, подавление бунтов, работа с еретиками. Они сильны в коллективе и против коллектива. Но на одиночек, особенно на одиночек, имеющих за плечами благоприобретенные в учебке и подкрепленные многими десятками вылазок в старый город навыки, охотятся лучше всего такие же одиночки. То есть ребята из Управления разведки и зачистки.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒