Ирина Градова 7 страница

Он снова щелкнул мышкой, и Даша увидела светлое помещение, сплошь уставленное кадками с пальмами, фикусами и прочей зеленью. Это, очевидно, и был солярий. Через мгновение дверь открылась, и в помещение вошел Анатолий. Подойдя к кадке с двухметровой пальмой, он нагнулся и, пошарив рукой в грунте, извлек какой‑ то сверток.

– Это все доказывает, не так ли? – спросил следователь, нажимая на «паузу». Напряженное лицо Анатолия при этом застыло на экране, как приклеенное.

– Что именно? – уточнила Даша.

– То, что ваш подзащитный виновен, как смертный грех! – неожиданно взорвался Ожегин. – Он отнес оружие домой, что обнаружилось при повторном обыске. Баллистика показала, что обе пули, извлеченные из тела Ильи Митрохина, выпущены именно из этого пистолета. Полагаю, Кречет не был с вами до конца откровенен, Дарья Сергеевна.

– Мой… подзащитный невиновен, – едва ворочая языком, нашла в себе силы произнести Даша. Она и сама не понимала, почему слова даются ей с таким трудом, ведь это – всего лишь рабочий момент, коих в ее практике насчитывались десятки, если не сотни. – Это все, что я могу вам ответить.

– Боюсь, с такой защитой бедняге рассчитывать не на что! – заметил Минкин.

Если бы Анатолий сейчас находился поблизости, Даша с удовольствием выцарапала бы ему глаза своими красивыми накладными ногтями, всего два дня назад любовно наклеенными маникюршей. Его счастье, что он в камере, под защитой толстых стен и охранника!

* * *

В кабинет Ольги я входила с опаской. Почему она заставила меня приехать? Это могло означать только одно: новости плохие, и она хочет увидеться лично.

– Здравствуйте, Анна Демьяновна, – поздоровалась Оля без улыбки. – Присаживайтесь.

То есть на ногах я ее сообщения не перенесу?

– Не тяни! – взмолилась я, опускаясь на стул и не отрывая глаз от лица бывшей студентки.

– Хорошо, – вздохнула она, – не буду. У меня, как говорят, две новости – хорошая и плохая. С какой начать?

– Давай с хорошей, – осторожно попросила я.

– Хорошая новость состоит в том, что Марина – не моя пациентка.

– Не понимаю… Ты, что, отказываешься от девочки?

– Другими словами, она вообще больше не онкологическая пациентка. Понимаете, Анна Демьяновна, мы провели все необходимые анализы, и пришли к выводу, что в крови Марины отсутствуют раковые клетки. Когда она только поступила, результаты были не совсем такими: терапия, которую к ней применяли в онкологическом диспансере, давала плоды, но тогда еще нельзя было говорить об окончательном диагнозе. Теперь это возможно: с точки зрения онкологии Марина здорова.

– Ты хочешь сказать, – медленно произнесла я, – «Голудрол» на самом деле действует?!

– Похоже, так. А теперь – плохая новость, и она непосредственно связана с этим препаратом. Марине срочно требуется пересадка почки, потому что обе ее «родные» не сегодня завтра откажут окончательно.

– Как же могло получиться, что врач Марины просмотрел такой серьезный побочный эффект?

– Дело в том, что у Марины на фоне употребления «Голудрола» развилась хроническая почечная недостаточность. Видимо, не замеченная на фоне основного заболевания острая почечная недостаточность, частенько являющаяся следствием токсического воздействия на почку лекарственных препаратов, прошла незамеченной. При ОПН изменения в почках в большинстве случаев обратимы.

– Но ты сказала, что у Марины хроническая…

– Верно, – перебила Оля. – Беда в том, что ее онкологический диагноз очень серьезен, а ведь даже в обычной ситуации заметить начальную стадию хронической почечной недостаточности практически невозможно, так как она протекает бессимптомно. Все становится ясно, только когда почки снижают функционирование процентов до двадцати пяти! Онкологи заботились о том, чтобы их лечение соответствовало необходимости, и на возможные осложнения внимания не обращали, пока не стало слишком поздно. Если бы врач Марины был внимательнее, он мог бы прихватить болезнь пораньше и назначить нефропротективные препараты и симптоматическую терапию.

– То есть виноват ее врач? – уточнила я.

– Мне кое‑ что непонятно, Анна Демьяновна. Судя по истории болезни и тому, что рассказывает сама Марина, выходит так, что хроническая почечная недостаточность развилась у нее слишком уж быстро, и терминальная стадия наступила, прямо скажем, в рекордно короткие сроки! Анемия и другие эффекты, вызываемые этим заболеванием, возможны и при лечении онкологии, поэтому, вполне вероятно, врач и не заметил ничего, пока не проявились симптомы, обычно не характерные. Марина не страдала ни диабетом, ни другими заболеваниями, по которым ее можно было бы отнести к группе риска. Правда, от врача многое зависит. Допустим, такие проявления, как отеки ног, уменьшение объема мочи и гипертония можно было бы заметить – при желании. С другой стороны, принимая во внимание лечение от онкологии, усталость, слабость, тошноту и рвоту, потерю аппетита и веса легко отнести на его счет.

– И за какое время, по твоим прикидкам, у Марины развилась тяжелая хроническая почечная недостаточность? – спросила я.

– Полагаю, месяцев за пять.

– Невероятно!

– Вот именно. Обычно это тянется годами, а тут… Сейчас у нее зашкаливает креатинин, а скорость клубочковой фильтрации катастрофически мала, и я не вижу другого выхода, кроме пересадки. Как насчет ее брата?

– К сожалению, он не подходит в качестве донора, – пробормотала я.

– Что ж, тогда ситуация выглядит печально, – грустно покачала головой Оля. – Но одно ясно: Марина больше не онкологическая пациентка, хотя жизнь ее по‑ прежнему в опасности.

– Значит, Толик все‑ таки прав!

– Вы о чем?

– О том, что именно применение «Голудрола» вызвало развитие почечной недостаточности.

– Знаете, Анна Демьяновна, – проговорила Оля задумчиво, – я вам раньше не говорила… Когда вы упомянули «Голудрол», я сходила к нашей заведующей, Алле Олеговне.

– Ты что‑ то узнала об этом препарате?

– Узнала, почему я о нем ничего не знаю. Вы же в курсе, как лекарства попадают в больницы?

– Ну, – пробормотала я, – обычно «сверху» спускается директива. Вроде бы какой‑ то аукцион объявляется?

– Точно. На аукционе выигрывает самый дешевый препарат, и «Голудрол», из всех имеющихся, оказался как раз таким. Кроме того, результаты клинических испытаний показывали, что он эффективен при лечении острого лейкоза.

– Но почему он миновал вашу больницу? – недоуменно спросила я.

– Алла Олеговна, слава богу, отбрехалась! Она не делилась ни с кем из нас, но, оказывается, слышала о тяжелых побочных эффектах «Голудрола». Только благодаря этому, думаю, мы сейчас не пожинаем плоды его употребления.

– Интересно, как ей это удалось? С другой стороны, если врачи знают о побочных эффектах препарата (а лечащий врач Марины не мог не видеть, что происходит), то почему же они не выносят вопрос на врачебную комиссию? Когда я активно практиковала, случались такие ситуации, и мы находили решение!

– Это было давно, Анна Демьяновна, – вздохнула Оля. – Сейчас балом правит большой, толстый РУБЛЬ, поэтому мало кого интересуют последствия. Рынок не подразумевает ни ответственности, ни совести, только прибыль, дивиденды… Если пойдешь к начальству со своими жалобами, то в лучшем случае получишь выговор и бесплатный совет не лезть не в свое дело. Вот и сидят все, уши прижавши, помалкивают.

– И «залечивают» пациентов, что ли?

– Большинство считают, что, если препарат «одобрен Министерством здравоохранения», то их дело маленькое.

– Отлично! – фыркнула я. – Выходит, только один врач и восстал, да и тот сидел бы в кустах, скорее всего, если бы его лично дело не коснулось?

– А что, есть такой герой? – заинтересовалась Оля.

– Да ты его знаешь – Толя Кречет, брат Марины. А теперь его в убийстве обвиняют, и все из‑ за бурной деятельности, которую он развернул при помощи других пострадавших от «Голудрола».

– Толю – в убийстве? – не поверила Оля, снимая очки и щурясь на меня, как сова с дерева в светлое время суток. – Нет, это вы о ком‑ то другом говорите! Он с сестрой возится, как с собственным ребенком, ласковый такой, добрый…

– Я тоже так считаю, – кивнула я. – Толя на убийство не способен, однако следователь со мной не согласен.

Мы немного помолчали.

– Что нам с Мариной‑ то делать?

– Держать ее здесь смысла не имеет. Через два месяца приводите на обследование, потом еще через полгода. Если в течение года рак не вернется, можно будет говорить об устойчивой ремиссии. А вот с почками… Если хотите, я поговорю со своим приятелем, он в центре трансплантологии работает. Правда, сомневаюсь, что он предложит что‑ то конкретное. В лицо вам это никто не скажет, но беда в том, что диагноз Марины толкает ее в самый конец очереди на пересадку, а время не ждет. Но он может что‑ нибудь посоветовать.

– Сделай милость, поговори, – попросила я. – В нашем положении любая помощь важна!

– Вы не меняетесь, Анна Демьяновна! Все близко к сердцу принимаете, обо всех заботитесь…

– Может, и обо мне кто позаботится, когда я в беду попаду?

– Тьфу‑ тьфу‑ тьфу! – поплевала через плечо Оля. – Вас‑ то мы точно не оставим – весь наш курс до сих пор посиделки в вашей квартире вспоминает!

Да, трудно свыкнуться с тем, что мы стареем, а дети растут – наверное, это самая сложная задача из всех, которые приходится решать в жизни.

* * *

– Даша, что произошло?

Дочь ворвалась в дом, на ходу разбрасывая вещи. Сумочка полетела на пол у порога, пальто – чуть дальше по коридору, одна туфля осталась у двери, вторая, сброшенная в сердцах, едва не угодила в глаз Бони, который, к счастью, успел увернуться. Пес с укоризной поглядел на меня, словно говоря: «Ну, и что творит твоя дочь – чуть меня не убила! »

Не отвечая на вопрос, Дарья захлопнула дверь ванной прямо у меня перед носом. Сочтя, что сейчас от нее ничего не добьешься, я занялась ужином. Проплескавшись в ванной минут двадцать, Даша вползла наконец на кухню, глядя на меня, словно побитая собака. Вид у нее и в самом деле был жалкий, поэтому я решила не заострять внимание на ее невежливом поведении в отношении родительницы. Плюхнувшись на стул, она схватила ложку и некоторое время усердно жевала. Я хранила молчание, прихлебывая крепкий кофе и делая вид, что интересуюсь пейзажем за окном.

– Это все твой Толик, черт его дери! – рявкнула наконец Дашка, искоса бросив на меня взгляд, исполненный горечи.

– А что с Толиком? – всполошилась я. – Ты же вроде вытащила его?

– Ага, вытащила… А он тут же обратно угодил!

– Погоди, как это – обратно?

– Да вот так! – ударила она ложкой по несчастному столу, задрожавшему от такого проявления вандализма. – Загребли его с орудием убийства, а на нем – только его отпечатки!

– Я ничего не понимаю, Дарья, какое орудие?!

Путаясь и ругаясь через слово, дочь поведала мне о результатах визита к следователю. Когда она закончила, на кухне повисла мертвая тишина: Дашка выдохлась, высказав все, что наболело. Ее новости не укладывались у меня в голове, ведь до сих пор мы предполагали, что Толя непричастен к убийству Митрохина! А теперь, что же, выходит, он сам спрятал пистолет, из которого стреляли в бизнесмена?

Звонок телефона заставил меня подпрыгнуть. Оказывается, я до сих пор носила его в кармане, забыв выложить, и не ожидала, что аппарат заорет прямо у меня на бедре.

– Госпожа Саянова? – раздался в трубке низкий голос с акцентом.

– Да, кто говорит? – раздраженно ответила я, не желая заниматься пустой болтовней: номер неизвестный, а мое нынешнее состояние не позволяло вести разговоры с незнакомыми людьми.

– Это Генрих Ван Хаас, – последовал ответ.

– Какой еще Ген… – начала я, но замолкла, сообразив, о ком речь.

– Мы встречались вчера днем, – спокойно напомнил говорящий. Казалось, его нисколько не смутила холодность моего тона. Похоже, у этого мужика железные нервы! – Разговор не совсем получился, – продолжал между тем Ван Хаас. – Мне хотелось бы исправить возникшее между нами недопонимание.

– Не представляю, как вы можете это сделать, – пробормотала я не слишком вежливо.

– Если вы согласитесь встретиться, я покажу. Обещаю, что не стану держать вас в заложниках и, если захотите, немедленно отпущу.

«Ни за что! – твердо сказала я себе. – Один раз попалась на рекламную удочку, но больше я тебе такого удовольствия не доставлю! »

– Хорошо, – произнесла я в трубку, с ужасом сознавая, что говорю совсем противоположное только что принятому решению.

– Как насчет завтра, часа в два?

Завтра у меня консультации до часу, а после я абсолютно свободна.

– Договорились.

– Диктуйте адрес.

– Какой адрес? – не поняла я.

– Куда мне подъезжать, конечно же!

Повесив трубку, я задумчиво уставилась в одну точку. Она оказалась как раз над головой Дашки. Дочь проследила глазами за моим взглядом.

– Кто звонил? – спросила она, и я поняла, что Даша почти успокоилась, хотя еще десять минут назад я боялась, что придется вызывать «Скорую» и отправлять ее в «дурку», так она бесновалась! Конечно, я тоже не ожидала такого поворота событий с Анатолием, но, в конце концов, чего не бывает? Кроме того, мы пока знаем слишком мало, чтобы что‑ либо утверждать: Дашка сама сказала, что не сумела встретиться с Толей. Ну, даже если все мы оказались обмануты и он действительно убил Илью Митрохина, надо же разобраться в обстоятельствах, которые вынудили его так поступить, верно?

– Это по работе, – ответила я на ее вопрос, сама не зная, почему лгу. Возможно, дело в том, что мне стыдно из‑ за фиаско в «Либе Фрау», которое я сама себе и устроила.

– А‑ а, – протянула она кисло, тут же забыв о звонке. – Господи, как же я его ненавижу!

– Ненавидишь? Да за что?!

– За то, что он мне врал, мама! – заорала она, наклоняясь вперед и брызгая слюной. – С самого начала врал, понимаешь?! Глядя в глаза, с самым что ни на есть честным выражением лица… Ты знаешь, для меня «табу» не существует, я берусь за любое дело, если оно сулит деньги или славу, но я требую от клиента честности. Честность – залог успеха: даже если клиент Чикатило, он имеет право на справедливый суд. Только я должна знать, что он – Чикатило, ясно тебе? Одно дело защищать маньяка‑ людоеда, другое – честного человека, оказавшегося не в то время не в том месте!

– Ну, ты сравнила! – развела я руками. – Толя – и Чикатило…

– Никакой разницы! – буркнула Дарья. – Для меня, во всяком случае.

– Вот и плохо, – укоризненно сказала я. – Меня никогда не устраивала твоя жизненная пози…

– Зато позиция Толика тебя, видимо, вполне устраивает! – перебила она с обидой. – Я, по крайней мере, чту Уголовный кодекс, а он… И ведь я поверила, да? Представляешь – стреляный воробей, казалось бы, столько «честных» глаз видела… И «купилась», как последняя дура!

Мы снова замолчали, но так долго продолжаться не могло, поэтому я спросила:

– И что ты намерена предпринять – откажешься от дела?

– У меня была такая мысль, – кивнула она. – Но этим я вбила бы последний гвоздь в крышку гроба Анатолия: представляешь, что происходит, когда адвокат отказывается от подзащитного? Так что нет, я не брошу его, хотя, видит бог, именно так и следует поступить. Ради Марины, ради того, чтобы она не получила еще один удар, я попытаюсь заставить себя не возненавидеть его и сделать для него, что возможно в данных обстоятельствах. А для этого мне нужно с ним встретиться. Но, боюсь, они выбьют из него признание раньше, чем я это сделаю. Но ничего, они еще не поняли, с кем связались!

– Ты уже решила, что Толя виновен, да? – тихо спросила я.

– А ты пребываешь в уверенности, что твои ученики – святые люди? – скривила губы Даша.

– Не святые, конечно, но…

– Ладно, – устало махнула рукой дочь. – В конце концов, если все, что говорят про «Голудрол», правда, может, Митрохин и в самом деле заслуживал смерти?

Я бы сказала, вывод более чем экстравагантный, но Даша хотя бы снова стала мыслить логически. Теперь ей предстояло встретиться с Анатолием и выслушать его оправдания. Должна же у него быть своя версия?

* * *

Предоставив дочке разбираться с ее клиентом, я решила еще разок поговорить с лечащим врачом Марины. Допускаю, что он не станет со мной откровенничать, но могу я хотя бы попробовать?

Павел Игнатьевич Разгуляев встретил меня неприветливо – кому понравится, когда посторонний человек начнет копаться в методах лечения твоего пациента, выискивая оплошности? От инженера или учителя можно отмахнуться, возведя баррикады из непонятных медицинских терминов, а вот врач, такой же профессионал, как и ты сам, всегда воспринимается, как реальная угроза. Поэтому я начала с того, что погладила его по шерстке, как пушистого персидского кота. Доктор и в самом деле походил на это ленивое домашнее животное – такой же толстый и мордастый. Я сказала, что Марина идет на поправку – во всяком случае, в том, что касается ее онкологического диагноза. Надо было видеть, как мгновенно расслабилось лицо Разгуляева.

– Ну вот! – воскликнул он, с размаху хлопнув себя по бедрам. – Я же говорил, что все делал правильно!

На мой взгляд, такая самоуверенность хорошему врачу ни к чему: в первую очередь ему требуется думать о благе пациента, а не искать доказательства собственной компетентности.

– Вы были правы: «Голудрол» действительно помогает, – продолжила я. – Но факт остается фактом: Маринины почки он убил!

– Вы же врач, – вздохнул Разгуляев без прежней враждебности, – и должны понимать, что любое лекарство, применяемое при лечении онкологии, не является безобидным. Всегда возможны осложнения…

– Да, но не в восьмидесяти процентах случаев из ста! – перебила я.

– Откуда у вас такая статистика? – тут же парировал он. – К примеру, в инструкции по применению вообще не указан столь тяжелый побочный эффект!

– Но вы же были лечащим врачом Марины и не могли игнорировать ее анализы и ухудшение самочувствия?

– А я и не игнорировал: как только понял, что почки садятся, перенаправил ее к нефрологу… Только поздно уже было.

– Вас не удивляет, как быстро развивалась болезнь?

– Разумеется, удивляет! – воскликнул врач. – Но, знаете, на моей практике столько всего случалось – можно книгу написать.

– Разве Марина была единственной пациенткой, принимающей «Голудрол»?

– Да что вы к этому «Голудролу»‑ то прицепились? Думаете, ее только им одним и лечили? Были и другие медикаменты и процедуры – что угодно могло…

– Вы не ответили на мой вопрос, – снова прервала его я. – Была ли Марина единственной?

– Нет.

– И есть другие врачи, которые также используют этот препарат?

– Думаю, да, но я не интересовался.

– Ни за что не поверю, Павел Игнатьевич, что вы в ординаторской не обсуждаете между собой своих пациентов!

Разгуляев глубоко вздохнул, словно собираясь с силами дать мне серьезный отпор, но вдруг передумал.

– Ладно, – пробормотал он, – раз уж вы такая настырная… Думаете, мне самому нравится эта ситуация? Если бы от нас, врачей, что‑ то зависело!

– То есть вам что‑ то известно? – уточнила я.

– Понимаете, работал у нас один парень, Егор Артамонов…

– И что с ним?

– Уволили. Вернее, как говорят, «ушли по собственному желанию».

– За что?

– За длинный нос, полагаю.

– А поподробнее?

– Можно и поподробнее. Молодой он был, Егор, дотошный, трудолюбивый, как ломовая лошадь, и чертовски въедливый. Его не очень‑ то всерьез воспринимали – из‑ за возраста и идеализма, но специалист он неплохой… Можно даже сказать, хороший.

Представляю, с каким трудом далось Разгуляеву это признание!

– Так вот, – продолжал мой собеседник, – Егор как‑ то раз подошел ко мне с вопросом о «Голудроле». По его словам, сразу несколько его пациентов, принимающих «Голудрол», страдали от хронической почечной недостаточности, хоть и не относились к группе риска. Как и в случае Марины Кречет, болезнь развивалась быстро, но на ранних стадиях заметить ее не представлялось возможным. Егор пришел в ужас и тут же кинулся проверять препараты, прописанные больным. Отметя все, которые не могли вызвать данное заболевание, он пришел к выводу, что дело в «Голудроле».

– А Марина… – начала я, но Разгуляев тут же перебил:

– Марина тогда только поступила, и я ничего не мог сказать по поводу этого препарата. Вы знаете, что он появился на рынке недавно?

– Где‑ то полгода назад, правильно?

– Около того. Судя по результатам клинических исследований, эффект от лекарства потрясающий, а что касается побочных эффектов… Мне кажется, что, как часто происходит в подобных случаях, его недоисследовали, понимаете? Выбросили на рынок, не выжидая необходимого времени, а он возьми да «выстрели» негативными последствиями!

– А вы не задумывались над тем, что в цивилизованной стране такая ситуация просто невозможна? – спросила я. – Чтобы препарат поступил в продажу до того, как его действие досконально исследовано и доказаны все побочные эффекты?

– Да бросьте, коллега! – воскликнул он. – Вспомним хотя бы ситуацию с «Талидомидом»[1] – разве не Европа тогда пострадала, а все почему? Во‑ первых, производитель не желал ждать положенного времени, а во‑ вторых, чего уж греха таить, последствия порой носят отсроченный характер, поэтому неизвестно, сколько надо ждать, чтобы они проявились.

– Как видно, не в случае с «Голудролом»: здесь все стало ясно в течение нескольких месяцев, и я сомневаюсь, что производитель не имел понятия о том, какую «бомбу» выбрасывает в продажу!

На это ответить Разгуляеву было нечего, поэтому он предпочел промолчать. Мне пришлось вернуть его к теме о Егоре Артамонове.

– Ах да… Егор пошел к заведующей, но она отказалась разговаривать с ним на эту тему.

– Почему же?

– Ну, как обычно: что, мол, тебе больше всех надо, раз ты лезешь, куда не просят? Министерство здравоохранения препарат одобрило, значит, лечи пациентов – и все!

– А Егор не согласился?

– Нет. Более того, он сказал, что намерен вынести вопрос о «Голудроле» на врачебную комиссию. Через месяц он написал заявление по собственному желанию.

– То есть комиссия создана не была?

– Проигнорировать Егора не могли, но к нему начали «подкатывать» различные доброжелатели, говоря, что это, дескать, гиблое дело, врачебная комиссия сама по себе ничего не решает и так далее. За это время заведующая дала ему несколько выговоров за незначительные проступки, поэтому он уволился без скандала.

– Как вы думаете, почему она так поступила?

– Заведующая? Послушайте, коллега, разве вы сами не работаете в системе? Нам дает по шапке заведующая, а ей, в свою очередь, кто повыше – и так по цепочке на самый верх. Ей надо, чтобы вызывали в Комитет и песочили на чем свет стоит? И ведь все равно ничего не изменится: ну, уволят ее, если будет стоять на своем, другую наймут – и все покатится дальше!

– А вы, случайно, не в курсе, где сейчас работает Егор?

– Понятия не имею, – пожал плечами Разгуляев. – Но вы можете зайти в отдел кадров и узнать его адрес: уволился он недавно, и его, скорее всего, еще не выкинули из базы.

Уже стоя в дверях, я вдруг вспомнила кое о чем важном.

– А как же быть с «Голудролом»? – спросила я, поворачиваясь к онкологу, который уже расслабился, увидев мою спину.

– В смысле?

– Вы будете продолжать давать его пациентам?

– А у меня, дражайшая коллега, нет выбора, – спокойно ответил он. – В нашей больнице с этим диагнозом прописывают именно «Голудрол» – не за свои же деньги мне покупать больным лекарства в самом деле?! Но, раз уж вы впряглись в это дело, буду с нетерпением ждать результатов и надеяться, что поднимется шум, и тогда его уберут и заменят чем‑ то менее опас… Короче, чем‑ то получше.

* * *

Даша долго готовилась к разговору, припасла кучу саркастических замечаний и едких аргументов на любое оправдание, однако при виде Анатолия, введенного в помещение для допросов охранником в форме, слова застряли у нее в горле. Он выглядел таким несчастным и измученным, что даже Дарья, привыкшая к тому, что пара ночей в изоляторе ломает матерых преступников, если к ним приложили руку опытные следователи, решила воздержаться от упреков. Охранник буквально бросил Толю на стул и снял с него наручники.

– У вас час времени, – предупредил охранник.

– А потом что – продолжите пытки? – фыркнула Дарья, подбоченясь и вперив в мужчину взгляд, полный презрения.

– Бог с вами, мадам адвокат, какие пытки? – развел руками конвоир. – Мы были с ним нежны, как с младенцем!

– Да уж, это очевидно!

Когда дверь закрылась с внешней стороны, Даша вновь посмотрела на Анатолия. Он глядел в пол.

– Почему ты мне солгал? – тихо спросила она. – Про оружие?

Он ответил не сразу, а когда все‑ таки ответил, то не поднимая головы.

– Я не лгал в главном – в том, что не убивал Илью Митрохина. Думал, что этого достаточно.

– Думал он! – сердито буркнула Даша. – Здесь я думаю, а твоя задача – выполнять то, что тебе советует адвокат… Та запись подлинная, да? Где ты забираешь пистолет?

Он кивнул.

– Господи, зачем?! – всплеснула руками Дарья. – Ну, спрятал ты его – зачем потом возвращаться?

– Я не мог оставить пистолет отца в солярии – боялся, что кто‑ то может его найти… Или что он пропадет.

– Жаль, что не пропал!

– Это все, что мне от него осталось, – тебе не понять. С тех пор, как погиб отец, наша жизнь покатилась под откос. Сначала этот Юра, папаша Маринкин, кровь нам портил, потом мать под машину попала, затем – Маринка… Так что, выходит, пистолет этот – единственное напоминание о той, другой жизни, понимаешь?

Даша не понимала. Она не привязывалась к вещам и легко с ними расставалась. Правда, ей еще не приходилось терять дорогих людей, и, возможно, Анатолий имел право оставить у себя некую «реликвию»?

– Ты не хочешь спросить, убил ли я Митрохина на самом деле? – поднял наконец глаза Толя.

– А ты не соврешь – опять?

– Я и в первый раз не врал: не убивал.

– Тогда как после убийства к тебе попал пистолет? Допустим, его выкрали с целью тебя подставить, но потом‑ то?

– В день, когда погиб Илья, у меня не должно было быть операций, но накануне позвонили из больницы и попросили заменить одного из коллег. Ранняя операция начиналась в половине восьмого. Перед выходом я, как обычно, проверил электронную почту, а там вдруг всплывает срочная новость: Митрохин убит! СМИ еще молчали, и я не был уверен, что это правда, да и времени на выяснение обстоятельств не оставалось. Зато в больнице, открыв свой шкафчик, я обнаружил пистолет. Я узнал его сразу, ведь на нем есть гравировка, адресованная отцу. Мне оставалось лишь сопоставить эти два факта – предполагаемую смерть Ильи и оружие, чтобы понять, что кто‑ то хочет меня подставить. Надо было срочно что‑ то предпринять. Уйти из больницы я не мог – это вызвало бы подозрения, как не мог и оставить пистолет в шкафчике: совершенно ясно, что его положили туда не просто так, а я обнаружил только потому, что пришел в неурочное время. Едва я успел сунуть пистолет в кадку с пальмой в солярии и спуститься в раздевалку, как в больницу нагрянула полиция с обыском. Они перешерстили все, уделяя особое внимание шкафчикам врачей. У меня создалось впечатление, что полицейские точно знали, что должны обнаружить, и очень расстроились, когда ничего не нашли.

Даша задумалась. Рассказ Анатолия выглядел правдоподобно, но главным было не это, а то, что ей самой очень хотелось ему верить. Она не могла представить, что допустила фатальную ошибку, приняв волка за овцу, – Толик не сумел бы убить человека, а потом хладнокровно врать. Да, он вполне мог застрелить Илью Митрохина в приступе ярости… Однако такой «приступ» не вяжется с тем, что он, идя на встречу с покойным, прихватил с собой пистолет. Вот если бы Митрохин сам пришел к нему – тогда другое дело. В любом случае, так как отсутствуют записи с камер наблюдения, у следствия недостаточно доказательств, а объяснения Анатолия дотошный прокурор может принять за правду – в конце концов, доказательств обратного ведь нет?

– Ладно, – тяжело вздохнула Даша. – Будем придерживаться твоей версии: тебя подставили, а пистолет подложили.

– Что значит – «моей» версии? – оскорбился Анатолий. – Именно так все и было!

– Однажды ты меня уже надул, – жестко заметила Дарья. – Так что не удивляйся моим сомнениям. А если они имеются у меня, будь уверен, у прокурора тоже появятся!

Толя снова опустил голову и сжал руки, лежащие на столе, в кулаки.

– Маринка как? – спросил он, словно решив забыть о том, в каком положении находится сам.

– Мама говорит, что «Голудрол», который вы пытались бойкотировать со своей командой, вылечил твою сестру.

– Что, правда?

В голосе Анатолия Даша радости не заметила. Впрочем, неудивительно: если верить маме, проблема, стоявшая в данный момент перед Мариной, ничуть не легче, чем рак. Тем не менее она кивнула и добавила:

– По крайней мере, теперь можно подумать о пересадке почки.

– Ты хоть представляешь, насколько трудно провернуть эту авантюру? – мрачно спросил Толя. – Девочку, у которой еще рано говорить об устойчивой ремиссии, никто и не подумает даже в очередь поставить!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒