Великий князь 1 страница

Великий князь

ГАВРИИЛ КОНСТАНТИНОВИЧ РОМАНОВ

В Мраморном дворце

(Из хроники нашей семьи)

ОТ АВТОРА

В нелегкой борьбе за существование, вдали от Родины нам остались лишь воспоминания - о том, что дорого нам было там; мне - о жизни нашей Семьи, в ряде долгих и долгих лет неразрывно связанной с жизнью нашей Великой Родины, с ее постепенным ростом, с ее историческими судьбами.

Мне было дано видеть, знать эту жизнь близко, ближе, чем многим другим, знающим ее только со стороны, понаслышке, по рассказам, далеко не всегда беспристрастным.

И я сочту свой долг исполненным, если мои краткие, непритязательные, но протокольно-точные записи-воспоминания внесут в установившиеся уже образы хоть некоторые новые, исторически-верные, жизненно-правильные черты.

Привожу справку, почему я, получивший при рождении титул Князя Крови Императорской с титулованием высочеством, теперь именуюсь великим князем и титулуюсь Императорским Высочеством.

Ввиду быстрого роста числа членов Императорской Фамилии, Император Александр III счел необходимым ввести изменение в " Учреждение об Императорской Фамилии". 2 июля 1886 года был издан новый закон, по которому уже правнуки Императора признавались не великими князьями, а князьями крови Императорской и должны были титуловаться не Императорскими Высочествами, а просто высочествами.

Первыми подпали под этот закон мой старший брат князь Иоанн Константинович (род. 23 июня 1886 г. ) и я (род. 3 июля 1887 г. ).

В 1886 г., когда этот закон был издан, насчитывалось двадцать два члена Императорской Фамилии мужеского поколения и все имели великокняжеский титул.

В 1937 году было здравствующих пять великих князей и девять князей крови Императорской. На это обстоятельство обратил внимание глава династии великий князь Кирилл Владимирович, и возник вопрос о своевременности отмены закона 1886 года. Но эта отмена в обстановке нахождения главы династии вне России встретила серьезные возражения: ею был бы поколеблен принцип незыблемости " Учреждения об Императорской Фамилии", что могло бы отразиться на ясности вопроса о престолонаследии. Поэтому глава династии отверг мысль об отмене означенного закона и, в соответствии с духом ст. 219 " Учреждения об Императорской Фамилии", решил, в 1937 году, давать великокняжеский титул князьям крови Императорской в личном порядке, считаясь с возрастным старшинством.

В связи с этим решением возник в первую очередь вопрос о даровании великокняжеского титула мне, как старейшему князю крови Императорской.

Возбуждение означенного вопроса совпало с началом тяжкой болезни главы династии великого князя Кирилла Владимировича, и потому, хотя этот вопрос в принципе и был решен, но его оформление задержалось, а последовавшая вскоре кончина Кирилла Владимировича вовсе помешала его осуществлению.

Новый глава династии великий князь Владимир Кириллович довершил осуществление мысли, возникшей у его отца, и даровал мне в 1939 году великокняжеский титул с правом титуловаться Императорским Высочеством.

Глава первая

Светлый образ отца стоит перед моими глазами: большого роста, с русой бородкой и очень красивыми руками, с длинными пальцами, покрытыми кольцами.

Здороваясь с нами, детьми, он нас целовал, беря за лицо, но руки не подавал. Когда же здоровался с нами в день причастия, перед тем, как идти в церковь, он нас не целовал: до причастия целоваться не положено. И тогда подавал руку.

По утрам, в восемь часов, когда отец выходил в столовую пить кофе, он посылал за нами своего камердинера. Наши няни, Вава и Атя, приводили нас. Отец обычно бывал одет в серую тужурку и сидел в углу, на диване, за небольшим, на возвышении, столом.

В столовой висела громадная картина, изображавшая убитого шведского короля Карла XII, несомого на носилках своей гвардией, кисти Седерстрема. Отец любил живопись. В его приемном кабинете в Мраморном Дворце, среди других, висела картина Куинджи " Ночь на Днепре"; отец купил ее, будучи молодым морским офицером. Картина ему понравилась, и он решил ее приобрести. Куинджи ответил, что " она не для вас, молодой человек": он не узнал отца. Картину отец все-таки приобрел и, уходя в плавание, решил взять с собою. Узнав об этом, Куинджи собирался возбудить процесс, считая, что его знаменитая картина в плавании испортится. Но отец картину все-таки взял и никакого процесса не было.

По вечерам, когда мы, дети, ложились спать, отец с матушкой приходили к нам, чтобы присутствовать при нашей молитве. Сперва мой старший брат, Иоанчик, а за ним и я, становились на колени перед киотом с образами, в нашей спальне, и читали положенные молитвы, между прочим, и молитву Ангелу-Хранителю, которую, по семейному преданию, читал ребенком Император Александр II. Отец требовал, чтобы мы знали наизусть тропари двунадесятых праздников и читали их в положенные дни. Часто и дяденька (младший брат отца, великий князь Дмитрий Константинович) присутствовал при нашей вечерней молитве; когда мы ошибались, родители или дяденька нас поправляли.

Отец был с нами очень строг, и мы его боялись. " Не могу" или " не хочу" не должны были для нас существовать. Но отец развивал в нас и самостоятельность: мы должны были делать все сами, игрушки держать в порядке, сами их класть на место. Отец терпеть не мог, когда в русскую речь вставляли иностранные слова, он желал, чтобы первым нашим языком был русский. Поэтому и няни у нас были русские, и все у нас было по-русски.

В молельной у отца, в Мраморном дворце, между кабинетом и коридором, висело много образов и всегда теплилась лампадка. Каждый день приносили в молельню из нашей домовой церкви икону того Святого, чей был день. Эти иконы, все в одном и том же стиле, дарили отцу мои дяди, Сергей Александрович и Павел Александрович.

Позднее, когда мы подросли и уже самостоятельно приходили к отцу здороваться, дежурный камердинер нам говорил, что нельзя войти, потому что " папа молится". Помолившись, отец здоровался с нами и шел в столовую. Напившись кофе, он тут же, за столом, просматривал газету, которая клалась подле его прибора.

В Петербурге, Павловске или Стрельне, если отец бывал свободен, мы ходили с ним гулять пешком.

Прогулки с отцом, в которых часто принимала участие и матушка, мы очень любили.

Дома отец иногда садился за рояль, - он отлично играл и был прекрасно музыкально образован. Учил его Рудольф Васильевич Кюндингер, отец называл его " Руди". Он приходил раз в неделю и отец под его руководством играл в " готической" комнате" после чего Руди всегда оставался завтракать. У отца было дивное туше, и он особенно хорошо играл прелюды Шопена и я очень любил его слушать и смотреть на его красивые пальцы, бегавшие по клавишам.

Отец много читал и писал. Он внимательно следил как за русской, так и за иностранной литературой и прочитывал по возможности все новые книги. Всю свою жизнь он вел дневник, который писал в тетрадях в желтых кожаных переплетах, и завещал напечатать его через девяносто лет после своей смерти.

По вечерам, после обеда, отец, с сигарой во рту, вновь садился за письменный стол. В его маленьком, уютном кабинете всегда так хорошо пахло сигарами... В семейном кругу он не любил говорить о своих делах, а тем более тревогах. Когда у него бывали неприятности, он переживал их молча, " носил их в своем сердце", - потому оно и не выдержало долго.

Такой я видел жизнь отца в течение длинного ряда лет, но - надо сказать прямо - жизнь его выходила далеко за пределы семьи, основное в его жизни было вне ее. Он принадлежал России.

Строевой начальник, отечески заботившийся до мелочей о своих солдатах, знавший всех унтер-офицеров сперва Измайловского, а затем Преображенского полка по фамилиям; главный начальник, а затем генерал-инспектор военно-учебных заведений, много раз исколесивший Россию в поездках по корпусам и военным училищам; энергичный работник в Комитете трезвости, старавшийся оздоровить Россию; видный деятель и преобразователь Комитета грамотности, мечтавший всю Россию сделать грамотной и боровшийся с Победоносцевым за народную школу; основатель и фактический руководитель Женского педагогического института в Петербурге; враг неразумных преследований учащейся молодежи; долголетний президент Академии Наук, связавший свое имя со многими важными в ней начинаниями; создатель при ней Разряда изящной словесности и сам первый свободно избранный почетный академик; организатор известных в свое время " Измайловских досугов"; председатель Русского музыкального общества, поддерживавший со многими, в частности с Чайковским, деятельную переписку; наконец, видный литературный деятель, нелицемерно признанный всеми поэт К. Р., оставивший, кроме богатого литературного наследства в виде оригинальных произведений, переводы Гётевской " Ифигении в Тавриде", Шиллеровской " Мессинской невесты", Шекспировского " Гамлета", сам воплощавший на сцене их великие образы; оставивший ценнейшие комментарии к этим мировым сокровищам и в конце жизни создавший " Царя Иудейского", в котором, по общему признанию, глубочайшее религиозное чувство соединилось с утонченным изобразительным даром. И во всей этой многосторонней деятельности - кипучая энергия, желание всегда довести до конца начатое.

Второй сын генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, отец родился в 1858 г. и c малолетства готовился к морской службе.

Но морская служба отца не увлекла, да и здоровье не позволило ему в ней оставаться. Он перешел в сухопутные войска.

Перейдя в пехоту, отец хотел поступить в лейб-гвардии Павловский полк, но мой дед потребовал, чтобы он поступил в Измайловский, по той причине, что отец мой числился в этом полку со дня своего рождения. Таким образом, 15 декабря 1883 г. он стал измайловцем. Будучи поэтом и большим любителем драматического искусства, отец организовал в Измайловском полку так называемые " Досуги", литературные собрания, на которых устраивались также и любительские спектакли. В феврале 1900 года в Эрмитажном театре был поставлен " Гамлет", и я помню, как в вечер спектакля, когда отец уехал в театр (он играл самого Гамлета), лакей Крюков с большим трудом внес в гостиную родителей мраморный бюст Офелии: это был подарок матушки - отцу. Он должен был увидеть его, вернувшись со спектакля.

В офицерском собрании Измайловского полка театральные представления происходили на складной сцене - подарок знаменитого актера Александринского театра В. Н. Давыдова. Давыдов почти всегда режиссировал спектакли " Досугов".

22 апреля 1891 г. отец был назначен Командующим лейб-гвардии Преображенским полком, во главе которого он оставался до марта 1900 г. При нем одно время, до вступления на престол, командиром первого батальона был Наследник Цесаревич Николай Александрович (будущий Император Николай II). По общим отзывам, это был усердный и исполнительный офицер.

Вступив в командование полком, отец старался улучшить условия жизни солдат с первого дня прибытия их в полк. Офицеров он нередко приглашал к завтраку и обеду, причем иногда и с женами. Помню, как после одного из таких обедов, одна из Преображенских дам учила матушку в большой гостиной танцовать " па де катр", который тогда был в большой моде.

Я очень любил видеть отца верхом, перед полком. В строю он был очень элегантен и красиво сидел на лошади. Весной полк уходил в Красное Село и оставался там с апреля по август. Отец всю неделю проводил в лагере и приезжал в Павловск или Стрельну только по субботам, к вечеру, и оставался до вечера воскресенья; он приезжал в коляске тройкой, которой неизменно правил ямщик Филипп, возивший отца со дней коронации Императора Александра III.

Мы очень любили ездить в Красное Село, к отцу, в лагерь. Будучи командиром Преображенского полка, отец жил в лагере в большом доме, который был построен для Императора Николая II, когда тот был еще наследником. В доме было очень уютно, а в саду, в траве, лежала большая, голубая майоликовая лягушка.

Мы приезжали в Красное в собственных ландо, на почтовых четверках, и в тот же день возвращались обратно. Пили у отца чай, ходили по лагерю, заходили в конюшню и садились на его серую кобылу Маруську, а конюх Петр Заздравный водил ее под уздцы. Однажды мы приехали к отцу в лагерь, когда полк возвращался с маневров. Полк выстроился перед передней линейкой, отец на лошади скомандовал: " Под знамя, слушай на-краул", музыка заиграла полковой марш и знамя унесли. Это было торжественно и преисполнило меня восторгом.

Однажды приехала с нами в лагерь тетя Оля (королева эллинов, Ольга Константиновна). Я помню, что мы куда-то шли и вышли на Красносельское шоссе.

В это время проезжал на тройке великий князь Владимир Александрович с командиром Гвардейского корпуса, князем Оболенским. Увидев тетю Олю, Владимир Александрович вышел из экипажа, стал перед ней на одно колено и поцеловал ей руку. Он любил такие шутки.

В 1900 году мой отец был назначен Главным начальником Военно-учебных заведений. Начался новый плодотворный период его жизни. Вступая на новое и крайне ответственное поприще, отец, следуя указаниям своего ума и сердца, поставил себе ясное задание: в военно-учащихся, решивших отдать свои силы на служение престолу и Родине, видеть прежде всего детей, нуждающихся не только в строгости, но и в моральной поддержке, в отечески-благожелательных советах и указаниях. Надо было отбросить строго-формальные с ними отношения, стать ближе к ним. Так отец и поступал. За свое пятнадцатилетнее пребывание во главе Военно-учебных заведений, он побывал во всех кадетских корпусах и училищах, разбросанных по разным углам России.

Благодаря своей исключительной памяти, отец легко запоминал фамилии кадет и юнкеров. Когда, гуляя, отец встречал кадета или юнкера, он или прямо называл его по фамилии, или клал ему на лоб руку и приказывал назвать первую букву своей фамилии. После этого он его называл, редко при этом ошибаясь. Юнкера и кадеты очень любили отца и до сих пор с благоговением чтут его память. В Париже, уже в эмиграции, один бывший кадет, магометанин, показал мне Коран, который подарил ему мой отец после того, как узнал, что он не читает Корана. " Какой же ты магометанин, - сказал мой отец, - если ты не читаешь Корана! " Этот кадет так ценил подарок отца, что захватил его с собою, покидая родную землю.

Многое из поэтического наследства отца осталось еще в рукописях, неопубликованным, и обширные указания на это мы находим в переписке отца с его сестрой, где он откровенно говорит о " муках творчества", и где целый ряд страниц заполнен или стихами, еще не увидевшими света, или вариантами уже опубликованного.

Он не говорил с нами, детьми, о своих литературных работах. С нами он вообще мало говорил и никогда не делился своими литературными впечатлениями. Конечно, в этом была наша вина, так как никто из нас, кроме павшего смертью храбрых в 1914 году брата Олега, литературой не интересовался. С ним отец был, пожалуй, более близок, они больше понимали друг друга.

Когда на отца находило поэтическое настроение, он думал только о стихах и забывал об окружающем. Бывало, приедет в Академию Наук, президентом которой он был, или в Главное управление Военно-учебных заведений и, подъехав, не выходит из экипажа. Мысли его витают вне окружающего, в мире поэзии. Кучер Фома говорит ему: " Ваше императорское высочество, приехали! " Отец возвратится к действительности и выйдет из экипажа.

Венцом всего творчества отца была драма " Царь Иудейский", из земной жизни Иисуса Христа. Св. Синод был против постановки этой возвышенной драмы, в которой сам Христос ни разу не появляется на сцене. Есть основание думать, что идея драмы подсказана была отцу Чайковским. В октябре 1889 г. Петр Ильич писал отцу об этой евангельской теме.

Такие светлые личности, какой был мой отец, встречаются не часто в жизни. Прошло почти сорок лет со дня его смерти, а его незабвенный образ стоит передо мной, как живой.

Я чувствую, как мне не хватает его, и временами так хотелось бы пойти к нему и поговорить с ним " по душам"...

Глава вторая

В тридцати верстах к юго-западу от Петербурга, примыкая своим парком к Царскому Селу, стоит город Павловск. Он был известен дивным парком, вокзалом, в залах которого давались летом симфонические концерты, и великолепным дворцом. В этом дворце я и родился 3/15 июля 1887 г.

Дворец был построен в конце XVIII столетия великим князем, впоследствии Императором Павлом Петровичем и его супругой Марией Федоровной. Архитекторами были: Камерон, Гваренги, Данилов и Козлов. Устройство парка было поручено итальянскому декоратору Гонзаго.

В течение нескольких лет Гонзаго жил в Павловске. Каждое утро обходил он парк вместе со своим учеником, Степаном Кувшинниковым, который нес по ведру белой и черной краски. Первой Гонзаго отмечал те деревья, которые нужно сохранить, а второй - которые нужно уничтожить. В результате получились те изумительные перспективы, которыми, как нигде, можно было любоваться в Павловске. Я никогда не видел такого великолепного парка и такого красивого по внутренней отделке дворца, как Павловский дворец. Это был настоящий музей собрание картин, гобеленов, бронзы и вообще художественных вещей. Большевики переименовали Павловск в Слуцк.

По завещанию Императрицы Марии Федоровны, жены Императора Павла Петровича, Павловск перешел к ее младшему сыну, великому князю Михаилу Павловичу. Так как он не имел сыновей, то после его смерти, в 1849 году, Павловск перешел к моему деду, великому князю Константину Николаевичу, и его мужскому потомству, и оставался в нашем роде до революции, во время которой мы потеряли все наше движимое и недвижимое имущество. Когда я родился, владельцем Павловска был мой дед.

Отец хотел назвать меня Андреем и, как полагалось в Императорской Фамилии, должен был испросить на это разрешение Императора Александра III. Но Государь ответил, что в Императорском Семействе есть уже Андрей - великий князь Андрей Владимирович. Тогда меня назвали Гавриилом и дали уменьшительно - Гаврилушка.

Я впервые увидел свет в большой спальне моей прапрабабки, Императрицы Марии Федоровны, жены Императора Павла. Комната была в первом этаже, окна ее выходили в детский садик. Сразу же после рождения я попал на руки нянюшке Ате, Анне Александровне Беляевой, по профессии акушерке. Отец ее был когда-то богатым купцом, а мать - дворянкой. Двоюродный брат Ати, Ф. Н. Есаулов, был офицером лейб-гвардии Измайловского полка, контуженным в Русско-турецкую войну.

Няня Ата много рассказывала мне про мое детство. Кое-что из ее рассказов я записал, кое-что помню сам.

Меня крестили 27 июля в день св. Великомученика и Целителя Пантелеймона. По обычаю того времени, крестины были торжественные, в присутствии Государя Александра III, Государыни, всей Императорской Фамилии и Двора, Моими восприемниками у купели были Император Александр III и моя бабушка, великая княгиня Александра Иосифовна, кроме того, были записаны крестными: дядя великий князь Дмитрий Константинович, тетя великая княгиня Вера Константиновна Герцогиня Виртембергская, моя прабабушка, вдовствующая герцогиня Мария Саксен-Мейнингенская, бабушка принцесса Августа Саксен-Альтенбургская, ее брат герцог Георгий Саксен-Мейнингенский и принц Георгий Шаумбург-Липпе. Несли меня в церковь в торжественном шествии с Государем и Государыней во главе. Я - как рассказывала няня Атя - лежал на парчевой подушке, покрытый золотым покрывалом, отороченным горностаем, на руках гофмейстерины моей бабушки - Анны Егоровны Комаровской. По бокам подушки шли два ассистента: состоявший при моем отце флигель-адъютант капитан 1-го ранга Илья Александрович Зеленой и состоявший в должности шталмейстера Двора моего деда - Иван Алексеевич Грейг.

В Греческом зале дворца, по которому проходило шествие, стоял почетный караул от Государевой роты лейб-гвардии Измайловского полка, командиром которой в то время был мой отец.

Когда караул строился в зале, ему было приказано идти не в ногу, так как боялись, что провалится пол. В его прочности настолько сомневались, что даже колонны зала поддерживались особыми крюками, укрепленными на чердаке, и только казалось, что они опираются в пол.

После погружения в купель меня положили на пеленальный стол, который был поставлен тут же, в церкви, за ширмами. Там на меня надели серебряное платье " декольте", со шлейфом и кружевами, и серебряный чепчик, также с кружевами и голубыми лентами. Государю подали кружевную подушку и положили меня на нее. Певчие придворной капеллы пели все время вполголоса, чтобы не испугать меня. Но когда, за молебном после крестин, они запели " Тебе Бога хвалим" Бортнянского, то дали волю своим голосам. Такова была традиция при Дворе.

После крестин меня причащал митрополит Петербургский и Ладожский Исидор. К причастию меня поднесли бабушка и дяденька великий князь Дмитрий Константинович.

И. А. Грейг писал юмористические стихи на разные случаи. Описал он в стихах и крестины моего старшего брата, и мои, и нашего двоюродного брата Христофора Греческого. Я помню несколько строк из описания моих крестин: " Все те же лица, те же рыла, а на подушке - князь Гаврила". " Все те же лица" потому что за год до моих крестин были крестины моего старшего брата Иоанна, на которых были те же лица, как и на моих. Графиня А. Е. Комяровская приняла выражение " те же рыла" на свой счет (она была очень некрасива) и обиделась.

Старшей няней была у нас Вава - как мы звали Варвару Петровну Михайлову. В свое время она нянчила отца и моих дядей, затем жила на пенсии в Мраморном дворце. Вся семья наша ее очень любила. Когда родился Иоанчик, так звали моего старшего брата, отец просил Ваву быть при нем. Вава была дочерью камердинера моего деда и воспитывалась в Смольном институте, на Александровской половине. Когда Вава поступила к отцу, она числилась " в должности англичанки", так как по штату занимала место, предназначавшееся английской няне. У Вавы было много сестер и, как это ни странно, две из них носили одно и то же имя Марии.

Няня Вава помнила Императора Николая I, моего прадеда, на смертном одре. Он лежал в своей небольшой и скромно обставленной комнате на антресолях Зимнего Дворца, на походной постели, покрытый офицерской серой шинелью, которая ему служила вместо одеяла. Ваву водили к нему прощаться. Она мне рассказывала, что и на смертном одре у Императора Николая I " грудь была колесом", как и при жизни.

В годы моего раннего детства наша семья проводила зиму в Петербурге, в Мраморном дворце, а лето - в Павловске или Стрельне. Из Петербурга мы уезжали в мае и возвращались поздней осенью.

В Мраморном дворце мы с братом Иоанчиком помещались в одной и той же детской, устроенной и украшенной в русском стиле. Все наши комнаты носили тоже русские названия: опочивальня, гуляльня, мыльная (ванна). В гуляльне окна спускались ниже пола и между окнами и полом были устроены решетки, перед которыми стояли растения.

В углу гуляльни висел большой образ Владимирской Божьей Матери, а на нем полотенце, расшитое разноцветными шелками и золотом, на концах обшитое старинными кружевами. Перед образом всегда теплилась большая лампада.

Часов в восемь утра нянюшки водили нас здороваться с отцом, а в десять часов мы ходили здороваться с матушкой. В это время она пила кофе у себя в уборной, одетая в свой неизменный красный халатик. Мне всегда приятно было смотреть, как она аппетитно ест яйца. Запомнил я также и ее красивый кофейный сервиз, серебряный, но темно-бронзового цвета.

Нас с Иоанчиком водили гулять в Таврический сад. Мы проходили через Таврический дворец, когда-то дворец Потемкина, предоставленный впоследствии Государственной Думе. Когда я еще был слишком мал, чтобы ходить, меня возили в коляске в виде серебряного лебедя, в которой возили еще отца, его сестер и братьев. Наш лакей Рябинин вез коляску, Атя шла рядом, а Иоанчика вела за руку Вава. Так торжественно прогуливались мы по аллеям, по которым когда-то гуляла Екатерина Великая с Потемкиным.

Нашего кучера звали Яковлев. Он был с русой бородой. Каждый день, садясь в экипаж, мы громко здоровались с ним. Старший брат говорил: " Здравствуй, Якуку, как ты поживаешь, как здоровье твоей жены и твоих детей? "

На вопрос Яковлева, куда везти, Иоанчик неизменно отвечал: " В Таврический сад! " А я любил ездить мимо памятника Императору Николаю I, на Мариинской площади, и называл его " Каляй Палич". Много лет спустя, в Стрельне, к нам как-то вошел лакей Анисимов и доложил, что Яковлев " приказал долго жить". Анисимов именно так и сказал: " долго жить". Это нас очень опечалило.

Зимой мы носили бархатные пальто, похожие на боярские кафтаны, отороченные соболем, собольи шапки с бархатным верхом, гамаши и варежки на резинке, малинового цвета. Наши пальто были очень красивы и передавались от старших младшим.

Каждый день, перед тем, как нас укладывали спать, к нам приходил дядя Дмитрий Константинович, младший брат отца. Он тоже жил в Мраморном дворце и служил в то время в Конной гвардии. Мы очень любили дяденьку, бежали к нему навстречу и бросались на шею. Дяденька любил иногда шутить над нами. Показывая Иоанчику конец ремня, которым он затягивал рейтузы, говорил, что это - его хвост. При этом Иоанчик чуть не плакал, страшно боясь этого " хвоста". Он был вообще очень нервный ребенок, боялся шкуры белого медведя с большой головой, лежавшей в приемном кабинете отца, и плакал, когда его к ней подводили.

Нас часто водили в Дворцовую церковь и причащали.

Нередко родители приводили к нам в детскую родственников, знакомых, среди которых бывали старые камер-фрейлины Николаевских времен и сослуживцы отца по Измайловскому полку. Нередко звали нас к родителям, чтобы показать гостям, и часто - к бабушке Александре Иосифовне, которую мы звали " Анмама", а дедушку " Анпапа". Она нас ласкала и шутила с нами, а однажды позвала нас, чтобы показать приехавшему из-за границы родственнику, какому-то австрийскому эрцгерцогу. Меня и Иоанчика нарядили в кружевные платьица с широкими голубыми кушаками и лентами, и в назначенный час мы явились. Эрцгерцог подошел ко мне и хотел, чтобы я подал ему ручку, а я в это время рассматривал многочисленные бабушкины безделушки, которыми была полна ее гостиная. Эрцгерцог несколько раз обращался ко мне по-немецки, но безрезультатно. В то время по-немецки я еще не говорил, да и был всецело поглощен рассматриванием безделушек. В конце концов, я рассердился и ударил эрцгерцога по лицу. Можно себе представить, какой произошел скандал: бабушка меня немедленно выгнала.

Тут же присутствовавшая подруга ее детства, баронесса Роткирх, привела меня в дежурную, в которой сидели бабушкины " комнатные женщины" и наши " нянюшки", и сказала на своем ломаном русском языке: " Русский немца побиль". В тот же день вечером пришел, как всегда, в детскую отец и, посмотрев на Ваву с хитрым видом, повторил те же слова: " Русский немца побиль". Но матушка была очень недовольна моим поведением и, придя вечером к нам, высказала неудовольствие няням.

После этого случая я долго был в немилости у бабушки и она не звала меня к себе. Приходил ее камердинер и докладывал: " Ее императорское высочество великая княгиня Александра Иосифовна приглашают к себе его высочество князя Иоанна Константиновича с Варварой Петровной". Иоанчик и Вава уходили к бабушке, а я оставался с Атей.

11-го января 1890 года, накануне Татьянина дня, родилась моя старшая сестра Татиана, а в ноябре того же года я заболел брюшным тифом.

Только к Рождеству я начал поправляться, хотя все еще лежал. Родители сделали мне елку в одной из бабушкиных комнат, меня привезли в кресле на колесах, и отец подарил мне свой морской палаш, чем доставил мне громадное удовольствие.

В январе были торжественные крестины моего только что родившегося брата Константина. К этому дню я настолько уже поправился, что ходил по комнате в малиновом халатике и красной феске, потому что мне остригли волосы. После крестин ко мне зашли Император Александр III и Императрица Мария Федоровна. Я до сих пор помню их стоящими в дверях между столовой и моей комнатой. Я вынул висевшую у меня через плечо игрушечную шашку. Государь спросил меня: " Кто ты такой? " Я ответил: " Турка".

Когда заходил ко мне отец, он часто говорил, глядя на саксонскую люстру с фруктами и ананасом:

" Ананас не для вас, вишни для вас лишни". Я был на строжайшей диэте. После брюшного тифа мое здоровье навсегда осталось слабым.

Чтобы дать мне окончательно поправиться, меня решили послать в Швейцарию, в Вевэ. Со мной и Иоанчиком поехала и матушка. Нас сопровождали:

Атя, матушкина каммер-фрау Изабелла Карловна Грюнберг (которую мы называли Беблас), детский врач Дмитрий Александрович Соколов, лакей Рябинин и повар Брюхоненко, который готовил мне специальные блюда. Мы ехали в отдельном вагоне, с кухней.

По пути к нам присоединились матушкины родители: принц Маврикий и принцесса Августа Саксен-Альтенбургские, мы их называли " Опапа" и " Омама". Я слышал от матушки, что дедушка Маврикий, который со стороны своей матери был правнуком Императора Павла I, и великий князь Николай Николаевич Старший, который был его внуком, были очень похожи друг на друга. В эти годы мы все еще говорили только по-русски, а дедушка и бабушка не знали русского языка, но все же мы с ними как-то объяснялись. Вевэ принесло нам большую пользу, и в июне мы вернулись восвояси.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒