Обезьяна из Синагавы

Иногда она никак не могла вспомнить свое имя. Если кто‑ нибудь невзначай спрашивал, как ее зовут. Например, если она покупала в бутике платье и следовало ушить рукава, а продавец интересовался: «Позвольте узнать ваше имя? » Или в конце какого‑ нибудь долгого телефонного разговора на работе переспрашивали. В такой момент память давала сбой. Она вдруг не знала, кто она. Чтобы вспомнить имя, приходилось доставать кошелек и смотреть на водительские права. Собеседник обычно очень удивлялся. Или возникало недоумение на том конце провода, если затягивалась пауза.

Когда она представлялась сама, такого рода казусов не возникало. Настроившись, собственную память она контролировала без проблем. Но стоило собеседнику застать ее врасплох, если случалась какая‑ нибудь суета или она теряла бдительность, в голове становилось пусто, будто с глухим ударом отключался рубильник. Имя никак не всплывало. И чем сильнее она пыталась вспомнить, тем сильнее ее засасывало в аморфную пустоту.

Причем не могла она вспомнить только свое имя. Чужих не забывала. Как и свой адрес, номер телефона, день рождения и номер паспорта. Могла по памяти назвать номера близких друзей и важные рабочие контакты. Раньше на память она никогда не жаловалась. И вдруг – стала забывать свое имя. Началось примерно год назад, но прежде ничего подобного она за собой не замечала.

Ее имя – Мидзуки Андо. В девичестве ее звали Мидзуки Оосава. Ни то ни другое имя не отличалось оригинальностью. Как, впрочем, и ничем другим. Однако имя же не может выпасть из памяти только поэтому, просто затеряться в какой‑ нибудь рутине. Это же твое собственное имя.

Мидзуки Андо она стала три года назад, весной. Вышла замуж за человека по имени Такаси Андо, и в результате ее стали звать Мидзуки Андо. Первое время она никак не могла привыкнуть к новому звучанию. И начертание, и произношение казались ей какими‑ то неудачными. Однако, неоднократно проговаривая имя вслух, раз за разом подписывая им документы, она постепенно перестала его презирать. Например, вполне могло случиться так, что имя и фамилия стали бы «маслом масленым»: «Мидзуки Мидзуки», или чем‑ нибудь вроде «Мидзуки Мики» (за ней ухаживал парень по фамилии Мики, хоть и недолго). «Мидзуки Андо» по сравнению с таким она считала куда благозвучнее. Постепенно она стала воспринимать новое имя как свое собственное.

Однако с прошлого года это имя внезапно начало от нее «сбегать». Сперва такое бывало раз в месяц, потом – все чаще и чаще. И теперь бывало как минимум раз в неделю. Стоило имени Мидзуки Андо «сбежать», как она оставалась в этом мире никем – безымянной женщиной. Хорошо, если под рукой кошелек. Достаточно его вынуть, посмотреть права и вспомнить. Но вдруг кошелек потеряется? Глядишь, тогда и не узнаешь, кто ты и откуда. Разумеется, лишившись на время имени, сама она не пропадет: адрес и номер телефона помнит, сознание не обнулится. Ну и конечно, это совсем не та полная потеря памяти, какую иногда показывают в кино. Но если не можешь вспомнить свое имя, становится крайне неудобно и тревожно. Жизнь без имени – будто некий сон, потерявший след к пробуждению.

Она пошла в ювелирный магазин и купила простенький тонкий браслет из серебра, на котором выгравировала имя. Собственное имя: «Мидзуки Андо (Оосава)». Без адреса и номера телефона. Только имя. Как кличка у кошки или собаки, с иронией подумала она. Выходя из дому, она непременно этот браслет надевала. Когда не можешь вспомнить собственное имя, достаточно вскользь кинуть на него взгляд. И не будет нужды доставать кошелек. Не будут удивляться собеседники.

Мужу говорить об этой своей проблеме она не стала. Узнав, он наверняка отпустит какую‑ нибудь колкость: «Может, потому, что супружеская жизнь тебе в тягость? » Он такой – любит изречь что‑ нибудь эдакое. Не со зла – просто обычно он все без разбору тут же препарировал сообразно какой‑ то логике. Ей самой было сложно судить о вещах на такой манер. К тому же за словом в карман она не лезла и не могла позволить так просто себя переспорить. Поэтому в такие минуты предпочитала молчать.

Что бы он ни сказал, наверняка будет мимо цели, считала она. Супружеская жизнь ей не в тягость, к мужу – хотя порой его заумность и надоедает – претензий, в принципе, нет, родители мужа – люди приятные. У свекра врачебная практика в городке Саката, что в префектуре Ямагата. Милые люди, в общем. Возможно, у них несколько отсталые взгляды на жизнь, но муж – второй сын, поэтому на нем это никак не отразится: по стопам отца ему идти не придется. Сама же она родом из Нагой, поэтому пришлось терпеть зимние холода и сильные ветра Северной Сакаты, но один‑ два раза в год туда можно было ненадолго съездить. Через два года совместной жизни они с мужем взяли кредит и купили новую квартиру на Синагаве. Мужу сейчас тридцать, трудится в лаборатории фармацевтической компании. Ей – двадцать шесть, работает в салоне «Хонды» в районе Оота. Отвечает на телефонные звонки, а когда приходят клиенты, предлагает присесть на диван и приносит кофе или зеленый чай. Потребуются копии – что‑ то копирует, хранит документы, следит за списком клиентов в компьютере.

Окончив в Токио женский институт, она по рекомендации дядюшки – одного из руководителей «Хонды» – стала работать в этом салоне. Захватывающей ее работу не назовешь, но должность все равно ответственная к тому же не без стимулов. То есть сама она, конечно, машины не продает, но ответить на любой вопрос сумеет, если рядом не будет свободного менеджера по продажам. Перенимая их манеру обращаться с клиентами, она, естественно, познавала тонкости коммерции, обретала профессиональные навыки. Со временем уже могла увлеченно объяснить тонкости совсем не свойственного минивэнам управления «одиссеем». По памяти могла назвать расход топлива каждой модели. Была неплохим рассказчиком, умела с очаровательной улыбкой рассеять сомнения клиентов. Чувствовала характер человека, могла гибко изменить тактику общения. Несколько раз реально подводила дело к контракту – вот только, к ее немалому сожалению, в последний момент приходилось уступать переговоры специалисту. Прав делать клиенту скидку, определять цену подержанной машины, добавлять опционный сервис у нее, конечно, не было. Даже если она сама фактически проводила переговоры, в конечном итоге появлялся менеджер по продажам и записывал комиссию на свой счет. А ее усилия в лучшем случае компенсировались приглашением на ужин за счет кого‑ либо из счастливцев.

Иногда она размышляла, насколько больше покупали бы машин и как увеличилась бы выручка их салона в целом, если бы ей доверили продажи. Стоит взяться за дело всерьез – и она сможет работать в два раза лучше, чем едва выпорхнувшие из институтов щеглы. Однако никто ей не сказал: «А в тебе есть коммерческая жилка. Непростительная трата сил и времени – лишь возиться с документами да отвечать на звонки. Как насчет того, чтобы перейти в коммерческий отдел? » В этом – суть системы, именуемой «компанией». Торговля – торговлей, контора – конторой. Единожды сложившиеся рамки служебных обязанностей, за редким исключением, неизменны. К тому же она сама не горела желанием расширять сферу своих обязанностей и амбициозно строить карьеру. Ее вполне устраивало выполнять определенную работу с девяти до пяти, брать без остатка положенный отпуск и наслаждаться личной жизнью.

На работе она по‑ прежнему пользовалась девичьей фамилией. По большей части из‑ за того, что ей не хотелось каждый раз объяснять всем знакомым клиентам и подрядчикам причину ее смены. И в визитках, и на именной бирке, и в карточке учета времени значилось: «Мидзуки Оосава». К ней обращались кто по фамилии, кто по имени, уважительно или по‑ свойски. Отвечая на звонки, она чеканила: «Оосава из салона “N” “Хонда Примо” слушает». Но не потому, что отвергала имя Мидзуки Андо. Ей просто было лень кому‑ то что‑ то объяснять.

Муж об этом знал (иногда звонил ей на работу), но особых претензий не предъявлял. Похоже, он считал личным вопросом удобства, какую фамилию ей использовать на рабочем месте. Когда есть резон – зачем придираться? В этом смысле с ним было, пожалуй, легко.

Подумав, что такого рода забывчивость – возможно, симптом какой‑ нибудь серьезной болезни, она не на шутку забеспокоилась. А вдруг это Альцгеймер? Опять‑ таки, в мире полно малоизвестных смертельных заболеваний, которые сразу на ум и не приходят. Например, до недавних пор она понятия не имела о существовании таких тяжелых недугов, как болезнь Хантингтона или миастения. И кроме них в мире, должно быть, немало специфичных заболеваний, о которых она и не слыхивала. И в большинстве случаев первые симптомы крайне незначительны. Странны, однако пустячны: например, не можешь вспомнить собственное имя… Стоит об этом задуматься, и от беспокойства становится невыносимо: ведь где‑ то в глубине собственного тела медленно, необратимо расширяется очаг какого‑ то заболевания.

Мидзуки пошла в больницу и пожаловалась. Однако молодой врач, который нездоровой бледностью лица сам больше походил на больного, не воспринял ее жалобу всерьез.

– Забываете что‑ нибудь, кроме имени? – спросил он.

– Нет. До сих пор не могла вспомнить только свое имя.

– Что ж, это, пожалуй, из области психиатрии, – сказал врач тоном, лишенным какого‑ либо участия и сочувствия. – Появятся симптомы повседневной забывчивости чего‑ либо, помимо собственного имени, – тогда и приходите – попробуем сделать специализированное обследование.

Будто бы хотел сказать: «К нам обращается достаточно пациентов с куда более тяжкими заболеваниями, и ради них нам приходится здесь крутиться целыми днями. Подумаешь, иногда не может вспомнить свое имя. Что тут такого? »

Однажды она разглядывала доставленный вместе с прочей корреспонденцией рекламный бюллетень района Синагава, и ее взгляд остановился на заметке об открытии в районной мэрии[13] кабинета психологических консультаций. Заметка была такая коротенькая, что в другой раз она бы и внимания не обратила. «За умеренную плату раз в неделю специалист‑ консультант проводит персональное собеседование. Лица старше 18 лет, проживающие в районе Синагава, – без ограничений. Конфиденциальность персональных данных гарантируется». В тот момент было трудно судить, насколько ей пригодится консультация районного уровня, но попытка не пытка. Если попробую туда сходить, ровным счетом ничего не потеряю, подумала Мидзуки. У автодилеров выходных в конце недели не бывает, зато сравнительно несложно взять отгул в будний день и подстроиться под установленное мэрией расписание работы кабинета. Людям, работающим как все, попасть туда, впрочем, было нереально.

Требовалось записываться заранее, и она позвонила. Стоила услуга две тысячи иен за полчаса, что было ей вполне по карману. Прием назначили на среду в час дня.

Когда она пришла в кабинет психологических консультаций, расположенный на третьем этаже мэрии, оказалось, что в тот день желающих, кроме нее, нет.

– Программа психологической помощи начата в спешном порядке, и о ней еще мало кто знает, – сказала женщина в справочном бюро. – Когда узнают, народу, пожалуй, прибавится. А сейчас почти никого, вам повезло.

Консультантом оказалась миловидная женщина‑ пышка – невысокого роста, лет пятидесяти, по имени Тэцуко Сакаки. Волосы русые, крашеные, приятная улыбка на широком лице. Удобная обувь на плоской подошве, светлый летний костюм, под ним – шелковая блузка. Из бижутерии – ожерелье под жемчуг. Она больше походила на заботливую соседскую тетушку‑ болтушку, чем на консультанта.

– Дело в том, что в этой мэрии начальником отдела гражданского строительства работает мой муж, – для начала любезно объяснила она. – Поэтому удалось как бы под эгидой мэрии открыть эту консультацию для населения. Вы наш первый посетитель, так что не обессудьте. Сегодня никто больше не придет, время у меня есть, поэтому мы можем поговорить без спешки.

– Очень хорошо, – ответила Мидзуки, но в душу закралось сомнение: «А будет ли от нее толк? »

– У меня есть и диплом, и богатый опыт, насчет этого не беспокойтесь, – продолжала консультант. – Можете считать себя пассажиром океанского лайнера. – И она улыбнулась, словно услышав внутренний голос Мидзуки.

Тэцуко Сакаки уселась за металлический офисный стол, Мидзуки расположилась на двухместном диване – таком старом, будто его вытащили из какого‑ то чулана. Продавленные пружины скрипнули, от пыли зачесалось в носу.

– Софа подошла бы для бесед куда лучше, но другого пока нет. Что поделать, администрация. За что ни возьмись – куча формальностей, не все так просто. Кому же понравится… такое место. К следующему разу подберу что‑ нибудь поприличней, а сегодня потерпите, ладно?

Пока Мидзуки, водрузившись на антикварный диван, рассказывала о своей напасти, Тэцуко Сакаки лишь молча кивала. Не задавая вопросов, не удивляясь. Даже почти не поддакивала. Слушала увлеченно, а иногда лицо ее становилось задумчивым. При этом она мягко улыбалась – как весенний месяц на закате.

– Браслет с гравировкой – это была хорошая мысль. – Вот первое, что услышала Мидзуки, окончив рассказ. – Ваши действия вполне адекватны. Прежде всего – по возможности сократить до минимума неудобства. Это очень важно. Не нервничать, не забивать голову лишним, не зацикливаться, а реально бороться с неприятностями. И выглядит ваш браслет вполне симпатично, он вам идет.

– Скажите, а подобная забывчивость не может привести к более серьезному заболеванию? – поинтересовалась Мидзуки.

– Как вам сказать… Думаю, у вас это вряд ли начальные симптомы болезни, – ответила консультант. – Однако, если, как вы говорите, за последний год явление прогрессировало, невольно задумаешься. Действительно, не исключено, что это может послужить толчком к проявлению других симптомов или же области потери памяти будут расширяться… Поэтому я считаю, что сейчас нам лучше всего неспешно побеседовать, чтобы по возможности это установить. К тому же вы работаете с людьми, и такая забывчивость наверняка доставляет массу неудобств.

Консультант прежде всего задала несколько общих вопросов о жизни Мидзуки. Сколько лет замужем?

Какого рода вообще у нее работа? Как со здоровьем? Поспрашивала о детстве. О семье, о школьных годах: что было на уроках интересно, что нет. Что выходило хорошо, а что не особо получалось. Мидзуки отвечала на каждый вопрос как можно правдивее, быстро и точно.

Воспитывалась она в обычной семье. Отец служил в крупной страховой компании. В роскоши не купались, но и затруднений с деньгами она не припоминает. У нее только родители и старшая сестра. Отец – очень серьезный человек, мать, если так можно сказать, дотошна и придирчива. Сестра – отличница, во всем стремилась быть первой, но, по мнению Мидзуки, была отчасти поверхностна и прагматична. Однако отношения в семье у них, в принципе, неплохие, общаться всегда им давалось без труда. Особых ссор никогда не возникало. Сама она росла ребенком скорее неприметным. Почти не болела, но и особым атлетизмом не отличалась. К своей внешности комплексов не испытывала, но красавицей ее тоже никто не называл. Считала себя не лишенной сообразительности, однако и какими‑ то особыми достижениями похвастать не могла. Успехи в школе – средние, но отыскать ее в журнале успеваемости можно было скорее в начале списка, чем в конце. В школе у нее было несколько подруг, которые затем повыскакивали замуж и разъехались кто куда. Прежние узы ослабли.

В нынешних супружеских отношениях поводов для каких‑ либо претензий у нее не возникало. В начале не обошлось без обычной притирки, но супруги все же наладили совместную жизнь. Муж, разумеется, не идеал (например, бывает чересчур заумный, неразборчив в одежде), но и достоинств у него немало: заботливый, ответственный, опрятный, непривередлив к еде, где‑ то даже безропотный. Отношения с сослуживцами ровные. Уживается и с коллегами, и с начальством. Стрессам не подвержен. Конечно, временами неприятности возникают, но, если разобраться, люди работают в тесном пространстве, бок о бок днями напролет, тут уж ничего не поделаешь. Но отвечая на вопросы о своей прошлой и нынешней жизни, Мидзуки в который раз уже в сердцах подумала: «Что за серая и беспросветная жизнь! » Никакого драматизма. Говоря языком кино – низкобюджетное видео об окружающей среде, которое может лишь убаюкать зрителя. Беспрерывно тянется блеклый пейзаж: ни монтажа, ни крупных планов. Ни всплесков, ни затихания, ни привлекательных эпизодов. Лишь иногда, словно очнувшись, камера чуть меняет угол съемки. Понятно, что у консультанта работа такая, но серьезно выслушивать подобные душеизлияния… Ей стало жаль эту терпеливую женщину. Неужели ей это все интересно? Только что не зевает. Если бы мне пришлось бесконечно выслушивать такое каждый день, на полуслове померла бы со скуки.

Но Тэцуко Сакаки с интересом слушала Мидзуки, что‑ то помечая в блокноте. Временами задавала уточняющие вопросы, но в основном старалась избегать каких бы то ни было реплик. Но даже когда открывала рот, в ее спокойном голосе чувствовалась искренняя заинтересованность. Ни малейшего оттенка скуки или раздражения. И от одного этого голоса Мидзуки становилось удивительно спокойно на сердце. «Если задуматься, никто никогда не слушал меня настолько всерьез». В конце собеседования, длившегося больше часа, возникло ощущение, что бремя беспокойства стало легче.

– Ну что, госпожа Андо, сможете прийти и в следующую среду в это же время? – улыбнувшись, спросила Тэцуко Сакаки.

– Прийти‑ то я смогу, – ответила Мидзуки. – А что, можно?

– Конечно. Если вы сами не против. Тут дело такое, сами понимаете: в подобных ситуациях необходимо говорить и говорить, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Это вам не радиопрограмма «Консультации на жизненные темы», тут после уместного ответа не закончишь фразой: «Ну, на этом все. Желаю вам успехов». Возможно, потребуется время, но давайте не будем торопиться. Мы же из одного района.

– Так вот, не припоминаете ли вы какого‑ нибудь события, связанного с именем? – спросила Тэцуко Сакаки в самом начале второй консультации. – С вашим, или же именем другого человека, или с кличкой домашнего животного, или с названием местности, где приходилось бывать? С прозвищем, с чем угодно… Может, что‑ то осталось в памяти?

– По поводу имени?

– Да. Имени, прозвища, подписи, обращения… пусть даже совсем пустяк. Любая мелочь, лишь бы касалась имен. Попробуйте вспомнить.

Мидзуки задумалась.

– Никаких особенных ассоциаций, связанных с именами, у меня вроде нет, – растерянно сказала она. ‑

По крайней мере, сразу в голову ничего не приходит. Хотя… вот разве что… про бирку.

– Хорошо, пусть про бирку. Я слушаю.

– Правда, не про мою, – сказала Мидзуки. – Бирка была другого человека.

– Ничего страшного. Рассказывайте.

– Как я вам уже говорила на прошлой неделе, я училась в одном частном женском заведении – в средней и старшей школе. Это было в Иокогаме, а мои родители жили в Нагое[14]. Поэтому я поселилась в общежитии на территории кампуса. На выходные ездила домой. Садилась в пятницу вечером на синкансэн, а в воскресенье вечером возвращалась обратно. Из Иокогамы до Нагой всего два часа, поэтому мне это было не в тягость.

Консультант кивнула.

– А разве в Нагое мало хороших частных школ? спросила она. – Почему именно в Иокогаму? Специально, чтобы не жить вместе с родителями?

– То была школа моей матери. Мама ее очень любила и мечтала, чтобы одна из дочерей ее окончила. Я и сама была не прочь пожить отдельно от родителей. Школа хоть и миссионерская, но вполне либеральная. Там я близко подружилась с некоторыми девчонками. Все они были не местные. Как выяснилось, почти у всех, как и у меня, эту школу заканчивали матери. В целом я провела там шесть вполне беззаботных лет. За исключением, разве что, ежедневной стряпни.

Консультант улыбнулась.

– Кажется, вы упоминали о старшей сестре?

– Да, на два года старше.

– И сестра ваша в ту школу не пошла.

– Нет, она училась в местной. И все это время, разумеется, находилась при родителях. Она не из тех, кто стремится попасть на люди. К тому же с детства росла слабенькой… Поэтому мама хотела, чтобы в ту школу поступила я, младшая. Я, в принципе, на здоровье не жаловалась, да и стремления к самостоятельности у меня было больше, чем у сестры. Когда я заканчивала начальную школу, меня спросили, не хотела бы я поехать в Иокогаму. Я и ответила, что не против. К тому же еженедельные поездки домой на синкансэне мне тогда казались очень увлекательными.

– Извините, что я вас перебила, – улыбнулась консультант. – Пожалуйста, продолжайте.

– В общежитии все жили по двое в комнате. Однако в выпускном классе была особая привилегия – селили по одному. И вот я тогда как раз жила одна. К тому же я была председателем студкома общежития. У входа в общежитие висела доска для именных бирок – они были у всех нас. С лицевой стороны черным, с обратной – красным было написано имя. Уходя из общежития, мы должны были свою бирку переворачивать, а приходя – возвращать обратно. Таким образом, черный цвет означал, что хозяйка бирки‑ в общежитии, красный – что ее там нет. Если кто‑ то ночевал вне общежития или уезжал на каникулы, бирки снимали. Студентки дежурили на входе по очереди и, отвечая на звонки, могли понять, в общежитии человек или нет, лишь кинув один взгляд на эту доску. Очень удобно.

Консультант, поддерживая разговор, вставляла редкие реплики.

– Дело было в октябре. Перед ужином я готовилась к завтрашним урокам у себя, когда зашла второкурсница по имени Юко Мацунака. Все ее звали Юкко. Бесспорно, она была первой красавицей нашего общежития. Белая кожа, длинные волосы, личико – ну прямо куколка. Родители у нее владели известной традиционной гостиницей в Канадзаве. Богатеи. Она училась на класс младше меня, поэтому никаких подробностей о ней я не знала, но поговаривали, что успевала она очень даже хорошо. Иными словами, сильно выделялась на фоне остальных. Немало девчонок из младших классов были прямо влюблены в нее. Но она не задавалась и не важничала. Юкко была тихоней, вообще закрытой такой девочкой. Вполне приятная, но порой я ловила себя на мысли, что не понимаю, что у нее в голове. Думаю, несмотря на всю эту популярность, по‑ настоящему близких подруг у нее не было.

Я сидела за столом, играло радио, когда в дверь тихонько постучали. Я открыла. Там одиноко стояла Юкко Мацунака. В тонком облегающем свитере и в джинсах.

– Я хотела бы немного поговорить. Ничего, если сейчас? – поинтересовалась она.

Я удивилась, но ответила:

– Ничего. Все равно занимаюсь пустяками, можно и поговорить.

Я до сих пор ни разу не беседовала один на один с Юкко и даже представить себе не могла, что она придет ко мне в комнату просто поговорить. Предложила сесть и заварила пакетики черного чая кипятком из термоса.

– Тебе уже приходилось ревновать? – без предисловий спросила Юкко.

Вопрос застал меня врасплох. Я удивилась, однако, подумав, ответила:

– Думаю, что нет.

– Ни разу?

Я покачала головой.

– По крайней мере так сразу и не вспомнишь. Ревность? Например, из‑ за чего?

– Например, если человек, которого ты действительно любишь, полюбил кого‑ то другого. Или когда кому‑ то другому с легкостью досталось то, что ты очень мечтала заполучить. Или когда кому‑ то без особых усилий запросто удается то, чего очень хочешь добиться ты… вот такое.

– Пожалуй, у меня таких случаев не было, – ответила я. – А у тебя?

– Сколько угодно.

Услышав это, я просто онемела. Чего же нужно этой девочке? Писаная красавица, из богатой семьи, популярная персона. Родители в ней души не чают. Поговаривают, иногда по выходным ходит на свидания с симпатичным студентом. Что еще может желать человек? Я никак не могла взять этого в толк.

– Ну, например, какие? – попробовала уточнить я.

– Мне бы не хотелось говорить об этом… если можно, – сказала Юкко, осторожно подбирая слова. – К тому же, мне кажется, нет смысла выкладывать здесь конкретные примеры. Просто мне давно хотелось спросить, приходилось ли тебе испытывать нечто вроде ревности.

– Давно спросить… об этом… у меня?

– Да.

Я ничего не поняла, но решила ответить откровенно.

– Такого рода опыта… пожалуй, не было, – призналась я. – Почему – не знаю, хотя это и может показаться странным. Суди сама: уверенности в себе у меня нет, получать все, что захочется, – не получаю. Наоборот, то там, то тут – сплошное недовольство. Но зависти из‑ за этого к другим у меня, если разобраться, не было. Интересно почему.

Юкко слегка улыбнулась.

– Мне кажется, ревность вряд ли имеет какое‑ то отношение к объективным условиям. В том смысле, что человек ревнует, потому что чем‑ то обделен. И наоборот. Это как опухоль на теле – самопроизвольно появляется в каком‑ то неведомом месте и, не поддаваясь какой‑ либо логике, бесцеремонно день за днем разрастается внутри. Хочешь не хочешь, а сдерживать ее бесполезно. Скажем, у несчастных опухоль образуется легко, а у счастливых не возникает вовсе… Так же не бывает? Вот и тут то же самое.

Я молча слушала Юкко. Такой длинный монолог был для нее явлением весьма редким.

– Человеку, не познавшему ревность, объяснить это очень трудно. Единственное, что тут можно сказать: жить изо дня в день с этим в душе – дело совершенно безрадостное. Как будто ходишь в обнимку с маленьким адом. Думаю, ты должна радоваться, если до сих пор не сталкивалась с этим чувством.

Сказав это, Юкко уставилась мне в лицо с какой‑ то смутной улыбкой. «И все‑ таки красивая девочка, – опять подумала я. – Стильная такая – и грудь у нее красивая. Я даже представить себе не могу, каково жить таким красавицам. Все на нее смотрят. Гордится ли она этим? Радостно ей жить – или тревожно? »

Однако, к моему немалому изумлению, зависти к ней я не чувствовала.

– Я сейчас уезжаю к родителям, – сказала Юкко, не отводя взгляда от рук у себя на коленях. – У родственников несчастье. Мне нужно на похороны. Разрешение я уже получила. К утру понедельника должна успеть. Вот я и подумала – ты не подержишь у себя мою бирку?

С этими словами она вынула из кармана бирку и протянула мне. Я ничего не могла понять.

– Взять‑ то я могу, только зачем давать ее мне на хранение? Разве нельзя просто положить в ящик или еще куда‑ нибудь?

Юкко посмотрела на меня гораздо пристальнее, чем раньше, и я совсем растерялась.

– Если ты не против, я бы все‑ таки хотела попросить об этом тебя, – настойчиво произнесла она. – Меня кое‑ что беспокоит, поэтому я не хотела бы оставлять ее у себя в комнате.

– Хорошо, – согласилась я.

– Пока меня не будет, смотри, чтобы ее не унесла обезьяна, – предупредила Юкко.

– Мне кажется, в этой комнате обезьяны не водятся, – весело ответила я.

Шутить этой девочке было отнюдь не свойственно. Она вышла из комнаты, оставив только бирку, нетронутую чайную чашку и странную пустоту.

– В понедельник Юко Мацунака в общежитие не вернулась, – рассказывала консультанту Мидзуки. – Классный руководитель начал беспокоиться, позвонил ее родителям и узнал, что домой она не приезжала. Никто из родственников, разумеется, не умирал, похорон тоже никаких не было. Солгав, она куда‑ то исчезла. Труп нашли в конце следующей недели. Я узнала об этом, вернувшись в воскресенье вечером от родителей из Нагой. Самоубийство. Говорят, вскрыла себе вены и долго умирала, вся в крови, в чаще какого‑ то леса. Причины самоубийства не знал никто. Ничего похожего на предсмертную записку не нашли, и никаких мотивов никому в голову не приходило. Девочка, живущая с ней в комнате, сказала, что накануне ничего необычного в ее поведении не замечала. Юкко не казалась чем‑ то озабоченной. Все было как и всегда. Она просто молча умерла.

– Однако вы не считаете, что Юко Мацунака по меньшей мере пыталась вам что‑ то передать? – спросила консультант. – Поэтому и пришла напоследок к вам в комнату отдать бирку. И рассказала о ревности.

– Да, действительно. Она говорила мне о ревности. Только позже я поняла, что она, пожалуй, хотела хоть с кем‑ нибудь поговорить об этом перед смертью. Но я же тогда не понимала, насколько для нее важен этот разговор.

– Вы рассказывали кому‑ нибудь, что она приходила к вам в комнату перед смертью?

– Нет.

– Почему?

Мидзуки наклонила голову.

– Я считала, что, расскажи я об этом, все только запутается. Думала, никто этого не поймет и ничему это уже не поможет.

– Возможно, ревность и привела ее к самоубийству.

– Да. Но скажи я кому об этом, ведь подумают, что я спятила. Ну кого может ревновать такой человек, как Юкко? К тому же все и так были на пределе. Поэтому я решила, что лучше всего помалкивать. Обмолвись я об этом в женском общежитии… это равносильно концу… Все равно что чиркнуть спичкой в газовом баллоне.

– А что стало с той биркой?

– Она по‑ прежнему у меня. Должна лежать в коробке где‑ то в стенном шкафу. Вместе с моей.

– А почему бирка так и осталась у вас?

– Вся школа тогда была в шоке, и я как‑ то забыла ее вернуть. А со временем сделать это стало совсем непросто. Но при этом и выбросить нельзя. К тому же мне иногда казалось, будто Юко Мацунака хотела, чтобы ее бирка всегда оставалась со мной. Не потому ли она перед смертью нарочно пришла и отдала мне ее на хранение? Хотя никак не могу взять в толк, почему именно мне?..

– И впрямь странно. Учитывая, что вас ничего особо не связывало.

– Конечно, если живешь бок о бок в тесном общежитии, так или иначе знаешь друг друга в лицо, здороваешься, а то и парой слов перекинешься. Однако мы учились на разных курсах и ни разу не говорили ни о чем личном… Правда, я была кем‑ то вроде старосты… Может, поэтому она и пришла ко мне? – сказала Мидзуки. – Ничего другого в голову не приходит.

– А может, она просто интересовалась вами? Была увлечена? Что‑ то в вас видела?

– Мне это неизвестно, – ответила Мидзуки.

Тэцуко Сакаки, ничего не говоря, некоторое время смотрела на Мидзуки, словно пыталась в чем‑ то убедиться. Затем сказала:

– Хорошо, однако неужели вы действительно никогда не ревновали? Ни разу в жизни?

Мидзуки немного подумала.

– По‑ моему, нет. Пожалуй, ни разу.

– Выходит, вам не понять, что же это за чувство.

– Думаю, в общих чертах я все же пойму. В смысле – его природу. Но ощущения мне неизвестны. Насколько ревность сильна, сколько длится, как это все горько и печально – вот в этом смысле.

– Да уж, – сказала консультант, – такое простое слово «ревность» имеет разные степени. Как, по сути, и все человеческие чувства. В легкой форме называется завистью или белой завистью. При незначительной разнице между ними это то, что обычные люди испытывают в повседневной жизни. Например, когда товарищ по работе раньше вас пошел на повышение, или кто‑ то в классе стал любимчиком учителя, или соседям выпал крупный выигрыш в лотерее. Тогда просто завидно. Немного сердишься: разве это справедливо? Ну, с позиции людской психологии естественное чувство. У вас даже такого не было? Никому никогда не завидовали? Мидзуки подумала.

– Похоже, что нет. Конечно, полно людей, живущих лучше меня, но это совсем не значит, что я им как‑ то завидую. Люди – они ведь все разные.

– Вы имеете в виду, люди все разные, поэтому так просто сравнению не поддаются?

– Пожалуй.

– Да‑ а, интересно, – протянула консультант, сцепив над столом пальцы в замок. Похоже, интерес ее был неподделен. – Ну, это, во всяком случае, легкая степень ревности, одним словом – завидки. Однако, если дело дойдет до тяжелой степени, таким простым разговором не обойтись. Она, как паразит, поселяется в сердце человека. И в некоторых случаях, как говорила ваша подруга, превращается в некую опухоль, разъедая душу до самой глубины. И даже приводит человека к смерти. Сдержать это невозможно, поэтому человеку приходится очень тяжко.

Вернувшись домой, Мидзуки вытащила из стенного шкафа заклеенную скотчем коробку, в которой лежал конверт с именными бирками. Коробка была набита ее старыми письмами, дневниками, альбомами с фотографиями, табелями успеваемости и прочими памятными вещицами еще с начальной школы. Мидзуки давно уже собиралась навести здесь порядок, но, ссылаясь на занятость, так и возила коробку с собой, переезжая с места на место… И теперь конверт с бирками на глаза ей не попался. Вытряхнув содержимое, Мидзуки устроила тщательную проверку, но конверта нигде не было. Она растерялась. Переезжая в этот дом, она мельком заглядывала в коробку и видела его. Помнится, тогда она подумала: «Надо же, столько барахла храню». А потом заклеила коробку, чтобы никто не заглянул, – и до сих пор ее не открывала. Поэтому конверт должен быть здесь. Без всяких сомнений. Куда же он мог задеваться?

Тем не менее с тех пор, как она впервые зашла в кабинет психологической консультации мэрии и стала раз в неделю встречаться с Сакаки, плохая память на собственное имя ее уже особо не волновала. То есть забывала она его примерно также часто, однако симптом, похоже, остановился в развитии. Все же остальное из памяти по‑ прежнему не выскальзывало. И неловкостей благодаря браслету уже не возникало. Ей даже начало казаться, что забывать собственное имя – естественная составная жизни.

Мужу о своих походах на консультации она не рассказывала. Особо скрывать это в ее планы не входило, но она как представила, что придется выкладывать все до мелочей, и рассказывать тут же расхотелось. Муж наверняка потребует подробных объяснений. К тому же своей забывчивостью и еженедельными консультациями в мэрии она не доставляет мужу никаких хлопот. Плата смехотворная. А о том, что не может найти общежитские бирки, консультанту она пока тоже не говорила: не считала, что это может иметь особый прок для бесед.

Так прошло два месяца. Каждую среду она ходила в районную мэрию на собеседование. Посетителей со временем прибавилось, и отводимое ей время сократилось с часа до положенных тридцати минут. Однако их диалог с консультантом уже развивался по накатанной, поэтому разговоры были кратки и по существу. Конечно, поговорить подольше хотелось – за такую‑ то плату. Но куда ж еще дольше?

– Сегодня у нас было девятое собеседование, – сказала консультант Мидзуки за пять минут до окончания приема. – Хоть вы и не стали забывать свое имя реже, но и чаще не стали, верно?

– Чаще не стала, – ответила Мидзуки. – Мне кажется, достигнут статус‑ кво.

– Очень хорошо, – сказала Сакаки, сунула в карман пиджака ручку, которую до этого держала в руке, и сцепила пальцы в замок поверх стола. Затем, выдержав паузу, произнесла: – Может статься – но это не более чем «может статься», – что, когда вы придете сюда в следующий раз, в нашей теме наметится какой‑ то большой прогресс.

– По поводу моей забывчивости?

– Да. Если дело пойдет, удастся конкретно установить ее причину. И возможно, причину эту мне даже удастся вам показать.

– Вы имеете в виде причину… забывчивости?

– Именно.

Мидзуки ничего толком не поняла.

– Выходит, конкретная причина… в общем… явление видимое?

– Да, это видимый предмет. А как же. – Консультант довольно потерла ладони. – Глядишь, получится как бы поднести его вам прямо на тарелке. Однако подробности, к сожалению, до следующей недели сообщить не могу. К тому же, по правде говоря, я и сама пока что не знаю, что из этого всего выйдет. Только надеюсь, что все получится толково. И если все удастся, тогда и объясню.

Мидзуки кивнула.

– В любом случае я хочу сказать, хотите вы этого или нет, но дело уверенно движется к развязке. Знаете, не зря ведь говорят: жизнь – три шага вперед, а два назад. Не переживайте. Все будет в порядке, поверьте тетушке Сакаки. Поэтому опять через неделю, идет? Только не забудьте оставить заявку в справочном бюро. – И Сакаки подмигнула.

Когда Мидзуки пришла к часу дня через неделю, Тэцуко Сакаки поджидала ее за столом, улыбаясь пуще прежнего.

– Думаю, я нашла причину вашей забывчивости, – гордо сказал она. – И устранила ее.

– В смысле, я больше не буду забывать свое имя? – поинтересовалась Мидзуки.

– Именно. Больше вы не будете забывать свое имя. Ведь причина стала ясна и устранена верным способом.

– Так в чем же она была? – в сомнении спросила Мидзуки.

Тэцуко Сакаки достала что‑ то из лежавшей сбоку черной сумки «Энамель» и разложила на столе.

– Думаю, это ваши вещицы?

Мидзуки поднялась с дивана и подошла к столу, на котором лежали теперь две бирки: на одной было написано «Мидзуки Оосава», на другой – «Юко Мацунака». Она побледнела. Опустившись на диван, она молчала, не в силах ничего сказать. Только прикрыла ладонями рот, будто сдерживала поток рвущихся оттуда слов.

– Неудивительно, что вы поражены, – сказала Тэцуко Сакаки. – Однако уже все в порядке. Успокойтесь. Я сейчас все подробно объясню. Бояться нечего.

– Но почему… – выдавила Мидзуки.

– Почему бирки вашей студенческой поры оказались у меня?

– Да. Я…

– …ничего не понимаю, верно? Мидзуки кивнула.

– Я вернула их для вас, – сказала Тэцуко Сакаки. – Потому что вы не могли вспомнить свое имя из‑ за того, что у вас эти бирки украли. Чтобы вернуть вам собственное имя, эти две бирки непременно следовало отобрать.

– Но кто…

– Кто он и откуда – этот похититель двух бирок из вашего дома? И с какой целью? – сказала Тэцуко Сакаки. – Чем объяснять это вам здесь на словах, сдается мне, лучше расспросить об этом самого похитителя.

– Как, похититель здесь? – ошеломленно спросила Мидзуки.

– Конечно. Схватили и отобрали бирки. Разумеется, ловила не я – поймал мой муж со своими подчиненными. Помните, я говорила, что он работает в этой мэрии начальником отдела гражданского строительства?

Мидзуки кивнула, так и не понимая, что к чему.

– Ну, тогда пойдемте. На встречу с преступником. Нужно посмотреть ему в глаза и проучить по первое число.

Мидзуки в сопровождении Тэцуко Сакаки вышла из кабинета, прошла по коридору и вступила в лифт. Они спустились на подземный этаж, затем миновали длинный безлюдный коридор и остановились перед дверью в самом конце. Тэцуко Сакаки постучала. Услышав мужской голос: «Да‑ да, входите», она открыла дверь. Внутри стояли высокий худощавый мужчина лет пятидесяти и крупный молодой человек раза в два моложе. Оба – в бежевой спецодежде. На нагрудной бирке пожилого значилось «Сакаки», молодого – «Сакурада». Молодой сжимал в руках черную дубинку.

– Мидзуки Андо, верно? – спросил мужчина постарше. – Я – муж Тэцуко Сакаки. Меня зовут Йосиро. Я работаю начальником отдела гражданского строительства в этой мэрии. А это Сакурада, мой подчиненный.

– Очень приятно, – сказала Мидзуки.

– Ну, как он, не буянит? – спросила консультант.

– Да нет, во всем раскаялся и смирился со своей участью, – сказал Йосиро Сакаки. – Сакурада стерег его с самого утра, но тот вел себя прилично.

– Да, спокоен, – с оттенком легкого разочарования вставил Сакурада. – Думал проучить его, если начнет буянить, но до этого дело не дошло.

– Сакурада в студенчестве был капитаном команды каратистов Университета Мэйдзи. Перспективный парень, – сказал его начальник.

– Так все же… кто, в конце концов, и для чего выкрал у меня бирки? – спросила Мидзуки.

– Ну что ж, устроим вам очную ставку с преступником, – сказала Тэцуко Сакаки.

В глубине комнаты была еще одна дверь, которую и открыл Сакурада. Щелкнул рубильником, и свет зажегся. Пробежав глазами по комнате, он посмотрел на остальных и кивнул.

– Все в порядке. Заходите, пожалуйста. Первым вошел начальник отдела Сакаки, за ним

Тэцуко, последней – Мидзуки. Комната походила на кладовку. Без мебели. Лишь один маленький стул, на котором сидела обезьяна. Причем крупная. Поменьше взрослого человека, но больше подростка. Шерсть чуточку длинней, чем у обычных японских обезьян, с редкими пепельными прядями. Возраст не определить, но явно немолодая. Передние и задние лапы обезьяны были тщательно привязаны тонкой веревкой к деревянному стулу. Кончик длинного хвоста беспомощно свисал. Когда в комнату вошла Мидзуки, обезьяна, мельком взглянув на нее, опустила глаза.

– Обезьяна? – изумилась Мидзуки.

– Именно, – сказала Сакаки Тэцуко. – Бирки из вашего дома похитил этот макак.

А ведь Юко Мацунака предупреждала, чтобы ее не унесла обезьяна. Выходит, то была не шутка, подумала Мидзуки. Юкко обо всем знала. По спине Мидзуки побежали мурашки.

– Но как это…

– Как я это узнала? – спросила Тэцуко Сакаки. – Я же профессионал. Разве не говорила в самом начале? Что у меня есть и квалификация, и богатый опыт? Нельзя судить о человеке по внешнему виду. Или вы думаете, раз я занимаюсь в мэрии чуть ли не волонтерской деятельностью за мизерную плату, то уступаю в способностях тем, у кого прекрасно оборудованные офисы?

– Конечно, я знала об этом. Просто я удивилась, и вот…

– Ладно, ладно. Шучу. – Тэцуко Сакаки улыбнулась. – Хотя, по правде говоря, консультант я своеобразный. Поэтому не в ладах со всякими организациями и научными кругами. Мне лучше работать себе в удовольствие в таких вот местах. Мой стиль работы, как сами видите, весьма специфичен.

– Но в высшей степени компетентен, – серьезно добавил Йосиро Сакаки.

– Значит, бирки похитил этот макак? – уточнила Мидзуки.

– Да. Тайком проник в вашу квартиру и похитил бирки из коробки в шкафу. Примерно год назад. Именно тогда вы и начали забывать свое имя, не так ли?

– Да. Именно тогда.

– Извините, – раздался вдруг низкий голос. Это впервые открыла рот обезьяна. Сказала она это уверенно – хрипловато, но вполне музыкально.

– Говорящий! – изумленно воскликнула Мидзуки.

– Да, говорящий, – почти не меняя выражения лица, сказал макак. – Я должен извиниться еще вот за что: кроме бирок я прихватил пару бананов, хотя больше ничего брать не собирался. Просто сильно проголодался. Я понимал, что этого делать нельзя, но невольно взял со стола два банана и съел. Они выглядели так аппетитно.

– Ах ты наглец, – сказал Сакурада, постукивая по ладони черной полицейской дубинкой. – Глядишь, он еще чего взял? Может, его немножко того, а?

– Но‑ но, – остановил его начальник. – Про бананы признался чистосердечно. По виду вроде не злодей. Воздержимся от рукоприкладства до выяснения обстоятельств. Если кто узнает, что в мэрии избивают животных, хлопот не оберешься.

– Зачем ты украл бирки? – спросила Мидзуки у обезьяны.

– Я – макак‑ вор… вор имен, – ответил тот. – Это у меня как болезнь. Вижу имя – и не могу пройти мимо. Разумеется, не первое попавшееся. Есть имена, которые меня интересуют особо. В частности – симпатичных мне людей. Перед такими я не могу удержаться, чтобы их не заполучить. Я украдкой проникаю в дом и похищаю их. Понимаю, что так делать нельзя, но не могу удержаться.

– Выходит, ты и бирку Юко Мацунака из нашего общежития хотел похитить?

– Хотел. Я до беспамятства восхищался Юко Мацунака. И меня как обезьяну никто так не интересовал прежде и не заинтересует впредь. Но сделать Мацунака‑ сан своей я не мог. Как ни верти, я обезьяна и ей не пара. Поэтому я пытался во что бы то ни стало заполучить ее имя. Хотя бы его. Обладай я ее именем, моему счастью не было бы предела. О чем еще может мечтать обезьяна? Однако она оборвала свою жизнь, и мечте моей не суждено было сбыться.

– А ты, случаем, не причастен к ее самоубийству?

– Нет. – Обезьяна резко замотала головой. – Все не так. Я не имею никакого отношения к ее самоубийству. Ее душу окутывал беспросветный мрак. Думаю, вряд ли кто мог ее спасти.

– А откуда ты спустя столько времени узнал, что бирка Юкко у меня?

– Немало воды утекло, пока я к ней подобрался. Попытался заполучить бирку сразу после смерти Юко Мацунака. Опередить, пока она не потеряется для меня навсегда. Но бирка к тому времени уже куда‑ то пропала. Куда она делась, не знал никто. Я исчерпал все возможные средства. Искал, не жалея себя, повсюду. Но так и не узнал, куда она делась. В то время мне и в голову не могло прийти, что Юко Мацунака приходила к вам отдать свою бирку. Ведь вас не связывала дружба.

– Это уж точно, – сказала Мидзуки.

– Но однажды меня словно озарило: а не может ли так оказаться, что бирка Юко Мацунака попала в руки Мидзуки Оосава? Впервые задумался я об этом весной прошлого года. Пока я выяснял, что Мидзуки Оосава вышла замуж, сменила имя на Мидзуки Андо и живет в многоквартирном доме в районе Синагава, опять ушло немало времени. Для таких расследований обезьяний облик не самый удобный. Во всяком случае, так я и оказался у вас в квартире.

– А почему взял не только бирку Юкко, а прихватил и мою? Знал бы ты, чего мне это стоило! Сколько пришлось пережить, забывая свое имя…

– Ей‑ богу, простите, – пристыженно склонила голову обезьяна. – Как вижу интересные имена, так и хочется их умыкнуть. Мне стыдно признаться, но ваша бирка разбередила мою душонку. Я же говорю, это у меня болезнь. Я не в силах сдержать это побуждение. Понимаю, что так нельзя, но рука сама тянется. Прошу прощения за причиненное вам беспокойство.

– Этот макак скрывался в канализации района Синагава, – сказала Тэцуко Сакаки. – Поэтому я обратилась к мужу, и его подчиненные поймали макака. Муж ведь начальник отдела гражданского строительства, и канализация – в его компетенции. Что как нельзя лучше для подобного мероприятия.

– В поимке этой обезьяны изрядно постарался вот он, Сакурада, – сказал начальник отдела.

– Как сотрудники отдела гражданского строительства мы не могли потерпеть, чтобы в канализации района Синагава скрывалось такое сомнительное существо, – самодовольно произнес Сакурада. – Видимо, он устроил себе временное пристанище под землей в районе Таканава, а оттуда уже делал вылазки по канализационным тоннелям.

– В городе нет мест, пригодных для нашего проживания. Деревьев мало, днем мест для укрытия не найти. Стоит выйти на поверхность, как все норовят меня схватить. Дети стреляют из рогаток или пневматических пистолетов, огромные собаки в слюнявчиках гоняются до потери пульса. Только расположишься на дереве, приезжают телевизионщики и светят прожекторами. Нет ни минуты душевного покоя. Остается только скрываться под землей. Простите меня, – сказала обезьяна.

– Однако как вы узнали, что эта обезьяна прячется в канализации? – спросила Мидзуки у Тэцуко Сакаки.

– Два месяца я слушала ваши рассказы, и постепенно разные вещи стали для меня очевидными. Словно рассеялась дымка, – сказала Тэцуко Сакаки. – Я подумала, что здесь, пожалуй, замешано нечто, привыкшее красть имена. И это нечто все еще скрывается где‑ то поблизости. А городские подземелья – их рамки, естественно, ограниченны. В пределах метро… или канализации. Пожалуй, больше негде. Вот я и попробовала обратиться к мужу: «Мне кажется, в окрестной канализации поселилось существо, но не человек. Ты не мог бы это проверить? » И попала в яблочко! Нашли эту обезьяну.

Мидзуки растерялась.

– Но все же… как вы догадались обо всем этом с одних моих слов?

– Мне как близкому человеку говорить так нескромно, но у моей жены есть некая способность, отсутствующая у обычных людей, – самодовольно произнес начальник отдела. – Мы женаты уже около двадцати двух лет, и мне часто приходилось видеть такие вот непостижимые вещи. Именно поэтому я так рьяно добивался открытия в мэрии кабинета психологической консультации. Я был уверен: стоит лишь создать место, где она могла бы проявлять свои способности, и они, эти способности, непременно пригодятся жителям района Синагава. Однако хорошо, что удалось разобраться с похищением имени. Действительно хорошо. У меня от сердца отлегло.

– Что же будет дальше с обезьяной? – спросила Мидзуки.

– Оставлять в живых смысла нет, – равнодушно произнес Сакурада. – Дурные привычки неискоренимы. Что бы он ни говорил, непременно опять где‑ нибудь станет творить похожее зло. Давайте пустим в расход. Думаю, так будет лучше. Вколем ему в вену концентрированный яд, и макаку сразу конец.

– Но‑ но, – возразил его начальник. – Какова бы ни была причина, узнают, что убили животное, – непременно откуда‑ нибудь поступит жалоба, возникнут проблемы. Помнишь, недавно ликвидировали пойманных ворон. Так какая поднялась суматоха. Желательно избегать таких трений.

– Прошу вас, не убивайте меня, – понурив голову, взмолился связанный макак. – Я не совершаю зла. Действительно, я делал непозволительные вещи. Я это очень хорошо осознаю. Я доставляю людям хлопоты. Однако не сочтите за софистику, здесь есть и положительные стороны.

– И в чем же, позвольте узнать, положительная сторона у кражи людских имен? – строго спросил начальник отдела Сакаки.

– Скажу. Я действительно краду имена людей. Но вместе с тем я отчасти уношу с собой негативные факторы, что этим именам сопутствуют. Возможно, это хвастовство. Однако, если бы мне тогда удалось похитить имя Юко Мацунака, пусть вероятность и крайне невелика, Юко Мацунака, возможно, не лишила бы себя жизни.

– Это еще почему? – спросила Мидзуки.

– Если бы мне тогда удалось похитить ее имя, вместе с ним я, скорее всего, отчасти принял бы на себя тот мрак, что поселился в ее душе. Думаю, вместе с именем я смог бы унести в подземный мир и его тоже, – сказал макак.

– Складно заливаешь, – сказал Сакурада, – но меня не проведешь. Еще бы – жить захочешь, еще не так зашевелишь своими обезьяньими мозгами. Вот и отпирается.

– А может, и нет. Пожалуй, в его словах есть доля истины, – сказала Тэцуко Сакаки после продолжительного раздумья. Она стояла, скрестив на груди руки. Затем, повернувшись к обезьяне, спросила: – Выходит, похищая имя, вместе со всем хорошим ты перенимаешь и все плохое, что в нем сокрыто?

– Да, – ответил макак, – выбирать не приходится. Окажется внутри зло, мы, обезьяны, принимаем его на себя. Принимаем все целиком. Прошу вас, не убивайте меня. Я никчемная обезьяна с дурными привычками, но нельзя сказать, что они по‑ своему не идут вам на пользу.

– И что же плохого было в моем имени? – поинтересовалась Мидзуки.

– Мне бы не хотелось говорить об этом при вас, – ответил макак.

– Говори, чего уж, – стояла на своем Мидзуки. – Скажешь все как есть – тогда я тебя прощу. Попрошу за тебя у присутствующих здесь господ, чтобы они тебя ради меня простили.

– Что, правда?

– Вы простите этого макака, если он все честно мне расскажет? – обратилась Мидзуки к начальнику отдела Сакаки. – Похоже, он не злодей. К тому же поплатился за свое. Сделайте ему последнее внушение и отвезите куда‑ нибудь в горы Такао, а там отпустите на все четыре стороны. Тогда он больше плохих дел и не наделает. Как считаете?

– Если вы не против, я не возражаю, – сказал начальник отдела Сакаки. Затем рявкнул обезьяне: – Дай слово, что в Токио больше ни ногой?

– Даю, начальник. В Токио я никогда не вернусь. И хлопот вам впредь не доставлю. По канализации слоняться больше не буду. Я ведь уже не молод. Похоже, это хороший шанс изменить жизнь, – пообещал макак с покорностью на морде.

– На всякий случай поставим ему на хвост клеймо – для быстрого распознавания, – предложил Сакурада. – Сдается мне, где‑ то у нас был клейматор для строительных работ с эмблемой района Синагава.

– Только не это, – со слезами взмолился макак. – Увидят сородичи у меня на хвосте странные знаки, напугаются и не примут в стаю. Я вам все честно расскажу, без утайки, только умоляю – не надо клейма.

– Ладно, с клеймом пока воздержимся, – веско произнес начальник отдела. – А то за эмблему района на хвосте впоследствии можно и ответить.

– Как скажете, – не без сожаления ответил Сакурада.

– Итак, что же плохого было в моем имени? – пристально глядя в красные обезьяньи глазки, спросила Мидзуки.

– Если я скажу, вы можете обидеться.

– Мне все равно. Говори.

Макак озабоченно задумался. Морщины на лбу стали глубже.

– Но может, вам не слушать?

– Давай. Я хочу знать правду.

– Понятно, – вздохнул макак. – Расскажу все как есть… Ваша мать вас не любит. С самого детства и по сей день она вас не любила. Почему – не знаю. Но это так. Старшая сестра тоже. Она никогда вас не любила. И мать отправила вас учиться в Иокогаму, скажем так, чтобы от вас избавиться. Они с вашей сестрой хотели сплавить вас как можно дальше с глаз долой. Ваш отец – человек неплохой, но, к сожалению, слабохарактерный. Поэтому он не сумел вас защитить. Потому‑ то с самого детства вы не видели ни от кого изобилия любви. Вы должны были отчасти об этом догадываться. Но неумышленно делали вид, что не понимаете. Вы отстранились от этой правды, задвинули ее в сумрак вашей души, в самую глубину, закрыли крышку и жили, стараясь не думать о горечи, не видеть неприятности. Жили, сдерживая эмоции. Эта броня приросла к вам, не так ли? Поэтому вы утратили возможность любить кого‑ либо всерьез, безоговорочно и от всего сердца.

Мидзуки молчала.

– Похоже, сейчас вы живете без проблем, у вас обеспеченная семейная жизнь. Вполне вероятно то есть. Но мужа вы не любите, правда? Если родится ребенок, у вас будет все то же самое.

Мидзуки ничего не ответила. Она присела на корточки и закрыла глаза. Казалось, ее тело распускается. И кожа, и внутренности, и кости – все распадается на части. Лишь дыхание рвется наружу.

– Обезьяна, а несет всякую чушь, – покачал головой Сакурада. – Шеф, я этого больше не потерплю. Позвольте, я дам ему взбучку.

– Подожди! – вскрикнула Мидзуки. – Действительно, все так и есть. Как говорит обезьяна. Я все это понимала сама. Но до сих пор жила, стараясь ничего не замечать. Зажмурив глаза, заткнув уши. А макак‑ сан – он всего лишь говорит правду. Поэтому простите его. И без лишних слов отпустите в лес.

Тэцуко Сакаки мягко положила руку на плечо Мидзуки.

– Вас это устроит?

– Да, я не против. Мне достаточно, чтобы имя вернулось. Я буду жить со всем, что в нем заключено. Потому что это мое имя и моя жизнь.

Тэцуко Сакаки сказала мужу:

– Тогда на выходных бери машину и поезжай в горы Такао, а там выпусти где‑ нибудь эту обезьяну. Хорошо?

– Конечно. Мне все равно, – ответил начальник отдела. – Машина у нас как раз новая. Обкатаю заодно.

– Спасибо. Какими словами мне вас благодарить? – сказал макак.

– А тебя не укачивает? – поинтересовалась у обезьяны Тэцуко Сакаки.

– Нет, не беспокойтесь. Отправлять естественную нужду и блевать на новые сиденья я ни в коем случае не буду. Буду вести себя тихо и смирно. Чтобы не причинять больше хлопот.

На прощанье Мидзуки протянула обезьяне бирку Юко Мацунака.

– Лучше забери ее с собой, – сказала она. – Юкко же тебе нравилась?

– Да, она мне нравилась.

– Бережно храни ее. И больше не кради имен у других людей.

– Да‑ да, я буду хранить эту бирку как зеницу ока. И с воровством завяжу раз и навсегда, – серьезно посмотрев на Мидзуки, пообещал макак.

– И все же почему Юко Мацунака перед смертью отдала свою бирку именно мне?

– Этого я тоже не знаю, – ответил макак. – Но, во всяком случае, благодаря этому мы смогли с вами встретиться и поговорить. Это, видимо, тоже зигзаг судьбы.

– Пожалуй, – промолвила Мидзуки.

– Я сделал вам больно?

– Да, – ответила Мидзуки, – думаю, сделал. Очень больно.

– Извините. Честно – я не хотел ничего вам говорить.

– Да ладно. Где‑ то в глубине души я понимала все это сама. Но рано или поздно должна была встретиться лицом к лицу с этой реальностью.

– Вы меня успокоили.

– Прощай, – сказала Мидзуки обезьяне. – Вряд ли мы встретимся опять.

– Вы тоже будьте здоровы. Спасибо, что спасли жизнь такому, как я.

– Чтобы я тебя в Синагаве больше не видел, – сказал Сакурада, постукивая полицейской дубинкой по ладони. – Благодари начальника отдела. На сей раз прощаю. Но если увижу тебя здесь снова, живым от меня не уйдешь.

Было видно – макак и сам понимал, что это не просто угрозы.

– Ну, что будем делать на следующей неделе? – спросила Тэцуко Сакаки, когда они вернулись в кабинет. – Нужен ли вам еще мой совет? Мидзуки покачала головой:

– Благодаря вам я, похоже, разобралась со всеми проблемами. Большое за все вам спасибо. Я очень признательна.

– То есть сказанное о вас обезьяной обсуждать необходимости нет, так?

– Да, думаю, с этим я как‑ нибудь справлюсь. Обо всем этом прежде всего я должна подумать сама.

Тэцуко Сакаки кивнула:

– Вы справитесь. Стоит лишь собраться с духом, как непременно появятся силы.

Мидзуки сказала:

– Но если опять станет невмоготу, ничего, если я опять к вам приду?

– Конечно, – ответила Тэцуко Сакаки и широко улыбнулась. – Мы с вами опять кого‑ нибудь изловим.

Они пожали руки и расстались.

Вернувшись домой, Мидзуки положила отобранную у обезьяны старую бирку «Мидзуки Оосава» и серебряный браслет с гравировкой «Мидзуки Андо (Оосава)» в коричневый канцелярский конверт, заклеила его и положила в коробку в стенном шкафу. Наконец вернулось ее собственное имя. Теперь она опять будет с ним жить. Дела пойдут хорошо или, может, не очень хорошо… неважно. Но, во всяком случае, это ее собственное имя. Другого у нее нет.

[1] «Эй, время знаешь? » (англ. ) (Здесь и далее прим. переводчика. )

[2] Здесь: «Ну как, в кайф? » (англ. )

[3] Имеется в виду торговый центр «Маруи» («0101»), расположенный по 246‑ му государственному шоссе, недалеко от станции Такацу.

[4] Тэкаси – ошибочная форма распространенного японского имени Такэси.

[5] «Биз» (B’z) – японская поп‑ группа, дебютировавшая 21 сентября 1988 года.

[6] Ивакуни – крупная база и аэродром ВМС США и сил самообороны Японии в 45 км от города Хиросима.

[7] Букв.: фруктовый пирог, здесь: голубой (англ. ).

[8] Дзёдосю – секта необуддизма, основанная в конце эпохи Хэйан (1170‑ е гг. ).

[9] Тосима – один из 23 районов Большого Токио.

[10] Около 360 км от Токио.

[11] Премия Акутагавы – самая престижная литературная премия Японии, присуждаемая дебютантам. Учреждена в 1935 г.

[12] «Бунгэйси» – ведущий японский еженедельник, основан в 1923 году.

[13] В состав Большого Токио входят 23 района, приравненных по статусу к городам.

[14] Расстояние между городами – около 340 км.

⇐ Предыдущая 1 2 3 45