Глава семнадцатая

Малкольм Блэк сидел на диване, обняв одной рукой жену, Ханну. Его огромная голова тяжело покоилась на ее хрупком плече. Он предупредил своего помощника и личного секретаря, что хочет один час побыть наедине с женой, так чтоб ему не мешали.

— Пора тебе подстричься, Мал, — сказала Ханна. — Вчера по телику твои волосы выглядели ужасно, будто бесплатный парик.

— Неужели так худо? — спросил он.

Их час истекал, а решение еще не было принято. Хочет она или нет, чтобы он стал следующим премьер-министром? Если она скажет «нет», он сосредоточится на стабилизации экономики и искоренении детской бедности. Если скажет «да», он навсегда изменит облик Великобритании.

Малкольм принялся грызть ногти, но жена вырвала его руку изо рта.

— Хорошо сидим.

— Это могло бы стать приключением, — сказала Ханна.

Он засмеялся:

— Да уж, одно из тех ярких британских приключений, которые закапчиваются провалом и поражением. Я мог бы стать Эрнестом Шаклтоном[55] британской политики.

Ханна выпрямилась и посмотрела ему в глаза:

— На сколько баллов из десяти ты хочешь быть премьер-министром?

— На десять, — ответил он.

— Тогда лучше стань им, — сказала она. — У тебя неплохо получается для выскочки из Гована, верно? — Она рассмеялась.

В детстве Малкольм был развит не по годам и в три годика наизусть рассказывал все книжки про Томаса-Паровозика. Он бесконечно задавал вопросы, так что взрослые при первой возможности спасались бегством. Со своими одноклассниками он словно жил в разных мирах и старательно избегал контактов со сверстниками. В шестнадцать Малкольм поступил в Эдинбургский университет, где влюбился в одну балканскую принцессу, и, если бы на ней женился, стал бы королем в се стране. Малкольм был безнадежно неорганизован, и картотекой ему служили карманы, набитые всякой всячиной. Наблюдая по телевизору футбол, он отдавался игре с такой страстью, что Ханна боялась, как бы у него не лопнул какой-нибудь кровеносный сосуд. Малкольм вырос на верфях Гована, и нищета, которую он там видел, сделала его социалистом. Он питал глубокое и нежное чувство к младенцам и вообще к маленьким детям. В Бога он не верил и находил поразительным, что премьер-министр, министр внутренних дел и министр иностранных дел, как один, — члены Социалистического Христианского движения. Все трое выглядели такими рационалистами. Малкольм как-то застал их в кабинете, у каждого руки были сложены домиком, а глаза закрыты, и он понадеялся, что они так размышляют, а не молятся.

Ханна Блэк уехала на вечернее мероприятие. Малкольм положил на колени папку Моргана Клэра с домашним заданием. «Совместные предприятия с участием частного и общественного капитала менее эффективны и более дороги, чем государственные проекты. Обсудить». Малкольм написал: «Обсуждать нечего. СП доказали свою несостоятельность. При рассмотрении проектов впредь необходима крайняя осторожность. Передача полномочий региональным властям и СП снимает с центрального правительства ответственность за неудачи, позволяя одновременно приписывать себе все заслуги в случае удач».

Али остановил машину на обочине у щита, на котором готическим шрифтом было выведено: «Приют: превосходный интернат для собак. Первый поворот направо». Рядом висела табличка «Продается» с названием риелторской фирмы и номером телефона.

Али пропустил вперед трактор, потом развернул машину и зашуршал шинами по длинной гравийной дорожке. Издалека доносился собачий лай.

— Похоже, там куча собак, иннит? — испуганно сказал Али. — Я как-то с собаками не очень, моего дядю в Лахоре однажды покусала собака, и он заболел бешенством.

Премьер-министр успокоил его:

— Вряд ли у Памелы на псарне есть бешеные собаки. Ведь тут один день пребывания стоит сто фунтов.

— Шутите? — изумился Али.

Они подъехали к симпатичному дому в георгианском стиле. Из калитки вышла высокая женщина со светлыми волосами, собранными на макушке, в сером жилете с начесом, линялых джинсах в обтяжку и зеленых высоких сапогах. В руках она держала пластиковое ведро. Даже издалека она до странности походила на премьер-министра.

Когда премьер-министр вылез из такси, она поставила ведерко и сказала:

— Боже, Эд! Тебе платье идет больше, чем мне.

Смех у нее был привлекательно низкий, с хрипотцой, словно после бронхита. Она вынула из верхнего кармана жилета пачку сигарет «Сент-Мориц» и прикурила от розовой одноразовой зажигалки. Тут же закашлялась и сказала:

— Эта дрянь меня убьет.

Выговор у нее был идеальный, но не чопорный, и Джеку она сразу понравилась.

Он и не заметил сначала, что ногти у нее грязные, а волосы перехвачены мужским носком. Премьер-министр познакомил их, они пожали руки, посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

— Я так и знала, что однажды ты появишься, — сказала Памела.

Джек сразу же решил, что она обращается к нему, но ответил премьер-министр:

— Пам, меня здесь нет.

— Знаю, — улыбнулась она. — Ты в бункере, изображаешь великого полководца.

Премьер-министр отвел ее в сторонку и прошептал:

— Али, водитель, не знает, кто я такой, Пам, — не продай.

Али сидел за рулем, ожидая, пока англичане закончат свой странный приветственный церемониал. Он подумал, не придется ли и его детям научиться делать вид, что они не рады встрече с родней или новым знакомствам. Красивая сестра чокнутого мужика в светлом парике постучала в окно машины и пригласила его в дом на чашку чая.

Али спросил о собаках и рассказал про дядю в Лахоре. Памела с интересом выслушала его и заверила, что все собаки в падежных вольерах.

После того как они с Джеком пожали друг другу руки, она избегала смотреть на него и обращалась в основном к Али, выпытывая подробности мучительной дядиной смерти.

Они подошли к низкому беленому зданию.

— Вот здесь живут паши постояльцы, — сказала она. — Я как раз собиралась их кормить. Эдди, ступай и дом и завари чаю для Али. Джек поможет мне покормить собак.

Премьер-министр с облегчением покинул лающих и рычащих псов; отец в детстве не разрешал ему заводить животных из соображений гигиены.

Джек ожидал обнаружить запах дезинфекции, каменные полы и клетки, по с изумлением увидел уютные комнатки, ковры и мягкое освещение. У каждой собаки был отдельный вольер и цветной телевизор. Несколько собак смотрели «Новости».

Пока Памела ходила из комнаты и комнату, раскладывая в миски «Педигри», Джек ни с того ни с сего стал ей рассказывать о псе, который у него был в детстве. О том, что пес не возражал, когда его использовали в качестве подставки для ног.

— И как его звали? — спросила Памела.

— Боб, — ответил Джек. Он не стал говорить, что никогда не называл пса по имени на улице, иначе соседи стали бы дразнить и высмеивать собаку: на местном жаргоне слово «боб» означало «какашки».

Ростом Памела была почти с пего, и Джеку это нравилось. Маленькие женщины пугали его своей хрупкостью. Он не мог налюбоваться на ее милое лицо. Она обо всем говорила с иронией. Он пытался вычислить, сколько ей лет, и в конце концов просто спросил.

— Сорок один, — немедленно ответила она. — Врут, что после сорока — лучший возраст.

— Так ведь пока только один год после сорока, — сказал Джек.

— Ну да, зато уже дерьмовый. Муж ушел от меня в январе, мой бухгалтер переехал в Танжер, а сраное правительство Эда позволило британским корпорациям украсть мой пенсионный план.

Джек с удовольствием слушал. Ее рассказ означал, что она доступна и ранима. Он подумал, что мог бы рискнуть: попытаться осчастливить ее и восстановить ее пенсионный план.

Джек спросил, есть ли дети, и с облегчением узнал, что нет.

— Я слишком люблю детей, чтобы заводить их, — сказала Памела. — Из меня вышла бы жуткая мать. Я дико ленивая, ужасная эгоистка и вообще ненавижу, когда больно. Я слишком много насмотрелась ковбойских фильмов, где жены ковбоев обрушивают воплями свой домик на ранчо, пока рожают ковбоям сыновей.

— И почему-то всегда непременно сыновей, правда? — подхватил Джек.

— Ага, — улыбнулась Памела. — Для отца я стала двойным ударом. Не только дрянная девчонка, а еще и мать убила.

— Косвенно, — сказал Джек.

Ему пришлось сдерживать себя, чтобы не прикоснуться к ней, не обнять ее. Он уже почти разрешил себе положить руку на плечо Памелы, но побоялся напугать ее.

Они прошли в дом через заднюю дверь. К Джеку кинулся черный Лабрадор и уронил ему под ноги резинового Санта-Клауса.

— Это Билл, — представила Памела. Джек погладил плюшевые уши собаки:

— Здорово, Билл.

На полу в маленькой подсобке стояла коробка с мусором; из нее выглядывало с полдюжины пустых бутылок от «Столичной». Джек спросил, одна ли она живет.

Памела пнула коробку:

— Одна, ну и выпиваю маленько, а то одиноко. Джек почти обрадовался, что у нее есть изъян, — появилась надежда, что ей может понадобиться его помощь. Ему захотелось о ней заботиться. И вообще, подумал Джек, что-то я маловато пью. Он представил, как они вдвоем в Испании, например, может, даже на корриде. Она — Ава Гарднер, а он Эрнест Хемингуэй, они пьют и скандалят на людях. Джек спросил, нельзя ли рюмку водки. Он и целый стакан с радостью бы ухнул.

Памела с сожалением покачала головой:

— В доме ни капли. Все забываю купить, когда в деревню наведываюсь.

«Значит, не алкоголичка», — подумал Джек, и у него отлегло от сердца. Впрочем, пусть будет всем, чем пожелает. Ему плевать.

— Вино есть, — сказала она. — Но это же не выпивка, правда? Это скорее лекарство, раз эти чертовы врачи говорят, что можно по два стакана в день.

Все расселись за большим кухонным столом. Стол был завален книгами, газетами, счетами и последними предупреждениями. Али заснул почти мгновенно.

— Спекся на хрен, — посочувствовала Памела. — И чтобы уже никаких поездок в Лидс сегодня!

Джек подумал, не будет ли ее брань действовать ему на нервы, когда они поженятся. Она не слишком походила на женщину, которая покорно сносит критику.

— Почему Эндрю от тебя ушел, Пам? — спросил премьер-министр. — Другая женщина?

— Наверное, я ему надоела, — ответила Памела. — Я же такая надоеда, Эд. Поэтому и на вечеринки не хожу, я же там всем надоедаю до слез. Со мной даже поговорить не о чем.

Джек поклялся больше не ходить на вечеринки, никогда. Он желал сидеть дома, чтобы ему надоедала Памела.

— Я никогда не стряпаю, — сообщила Памела, — но продукты есть. — Она неопределенно кивнула на кладовку и холодильник. — Уверена, вы что-нибудь найдете.

Она закурила очередную сигарету и сказала Джеку:

— Вы же полицейский, правда? А меня на прошлой педеле обокрали.

— Что взяли? — спросил Джек.

— Как обычно, — ответила она. — Телик, видео, серебро, все мои драгоценности.

— А ты заявила в полицию? — спросил премьер-министр.

— Бесполезно. Сигнализация не работает, так что чертовы страховщики все равно не оплатят.

Джек хотел сказать, что готов снять все свои сбережения и купить ей драгоценностей взамен украденных.

Словно прочитав его мысли, Памела добавила:

— Я по бирюлькам не скучаю. И так есть чем заняться. Посмотрите на этот дом. У меня пять спален, две ванные, три гостиные и кухня, все завалено шмотками. Они у меня в печенках сидят. До самой смерти ничего больше не куплю. Все, что мне нужно, это белая комната, маленькая белая кровать, пепельница и немного книг.

Премьер-министр сказал:

— Ты описала тюремную камеру. И если дальше будешь водиться со своими непутевыми друзьями, там и закончишь.

Он открыл дверцу холодильника и заглянул внутрь. Там обнаружилась тарелка с красными яблоками, два стебелька зеленого лука, пакет с проросшей картошкой, банка сливок, кусок чуть заплесневелого сыра и разные сверточки в отсеке для молочных продуктов.

— Тебя послушать, так я анархистка, — заметила Памела. — Просто мы против всего, за что ты выступаешь, Эд.

Премьер-министр захлопнул холодильник и прошел в кладовку. Они слышали, как каблуки постукивают по каменному полу. Премьер-министр вернулся в кухню.

— Есть абсолютно нечего, а я голоден.

— Не ной, Эдди. Это мне напоминает наше жуткое детство.

— Мое детство было полной идиллией, — возразил премьер.

— Ты не с Дэвидом Фростом разговариваешь, — сказала она. — Это я, Памела, и я там была одновременно с тобой, не забывай.

— Можно пиццу заказать, — предложил Джек.

— «Домино» так далеко не развозят, а в деревне ни хрена нет. Она почти вымерла с тех пор, как Эд позакрывал почтовые отделения.

Премьер-министр возразил:

— Я их не лично закрывал, Пам, в этих сельских почтовых отделениях уже нет необходимости.

— А у меня есть! — заорала она. — Теперь чтобы сраную марку купить, надо в райцентр херачить!

Премьер-министр попросил:

— Памела, пожалуйста, не выражайся.

Пока Памела и премьер-министр гавкали и рычали над костями политических разногласий, Джек встал и начал собирать ужин. Он расчистил часть столешницы, нашел кое-какой кухонный инвентарь и принялся стряпать. Тщательно проштудировав книгу Делии Смит[56], он освоил репертуар из семи дежурных блюд. Своим умением он хотел сразить и соблазнить Памелу. Он хотел продемонстрировать, как умеет печь пирог, натягивать палатку, гладить белые льняные рубашки, лавировать в лондонских пробках, решать кроссворды в «Индепендент» и попадать в яблочко из разных видов оружия — он мог убить террориста из скорострельной винтовки с расстояния пятьсот метров.

Джека поразило, что, когда влюблен, все происходит в точности как в песнях и книгах. Краски стали ярче, жизнь казалась полной удивительных возможностей. Джек вообще редко пел и уж совсем никогда не пел в компании до сегодняшнего дня, в машине, однако теперь на память ему пришли слова песни «Немножко нежности», и он вдруг поймал себя на том, что напевает: «В том же поношенном платьице…» Его никто не слышал. Али по-прежнему храпел, а премьер-министр с сестрицей все еще грызлись из-за успехов и неудач глобального капитализма и того, кому из них больше внимания уделял отец.

Когда пирог с луком был готов, Джек поставил его на стол перед Памелой как чашу святого Грааля. Она вознаградила его словами:

— Это же усраться можно, какая красота!

Он расставил другие блюда — жареную картошку и миску мятного горошка.

Памела открыла бутылку с натренированной легкостью и спросила:

— Али пьет?

Джек разбудил Али, и тот сказал:

— С волками жить, иннит, — и пропустил полстаканчика.

Джеку было приятно, когда подъели всё до последнего кусочка.

По предложению Памелы Али позвонил жене и сказал, что сегодня ночью не приедет. Сальма ему не поверила, когда он объяснил, что заночует в сельской глуши, в доме рядом с какой-то псарней, поэтому он вынес телефон в прохладу апрельского вечера и дал ей послушать лай одиннадцати собак. Но Сальма не унималась:

— Али, не поступай со мной так. Ты же у другой женщины. Я знаю, кто она, это та толстая шлюха, которая работает в овощном магазине.

Али вернулся в кухню и обратился к Джеку:

— Поговорите с моей мадам, Джек. Объясните ей, что я на работе.

Джек взял трубку и поговорил с Сальмой. Он сказал ей, что если она разрешит, то он хотел бы привлечь Али еще на два дня.

Сальма сообщила:

— Мы с ним никогда не расставались больше чем на день, мне будет трудно. Вы должны позаботиться о моем муже, проследите, пускай он кушает вовремя, а то он такой забывчивый.

Джек обещал. Потом поблагодарил Сальму и вручил телефон Али.

Али предпочел бы спать в своей машине — водительское сиденье раскладывается, а в багажнике у него есть одеяло, по Памела и слышать об этом не хотела. Она отвела его на второй этаж и предложила на выбор одну из четырех спален. Али выбрал детскую. Там стояла кровать как раз ему по размеру. Роста Али был невысокого.

Премьер-министр был пьян. Так пьян, что все твердил Джеку и Памеле, что не пьян. Еще он бесконечно твердил, что любит их очень-очень сильно. Потом расплакался и сказал, что хочет к маме.

— Я ее не помню, Пам, — пожаловался он. — У меня в памяти была картинка, ее лицо и волосы, но потом я понял, что это вовсе не мама, а актриса Джин Симмонс[57]. Они у меня как-то перепутались. Мама ведь была полная, правда? Я помню, как ее увозили в больницу, и она была почти как Хэтти Жак[58].

Памела возразила:

— Мама не толстая была, Эд, а беременная, мной.

— А что, фотографий нет? — удивился Джек. Памела сказала:

— Было несколько. Мама не любила фотографироваться. На всех снимках, которые я видела, она отворачивалась, поэтому лицо неясное. Эндрю забрал фотоальбомы.

— Зачем? — заорал премьер-министр. — Ведь она моя мать, а не его.

— В этом альбоме мамины фото вместе с Патси, его любимой лабрадоршей, — объяснила Памела.

— А какая была мама? — потребовал премьер-министр.

Памела ответила:

— Не знаю. Спроси кого-нибудь, кто ее знал. В доме престарелых возле Челтнема живет дядя Эрнест.

— Я хочу видеть его сейчас же, — объявил премьер-министр.

— Завтра, — сказал Джек. Премьер-министр стянул с себя блондинистый парик. Его собственные волосы прилипли к черепу плоским блином. Памела и Джек, поддерживая премьера, отвели его на второй этаж в элегантно обставленную комнату. Премьер-министр настаивал, что разденется сам. Памела спросила:

— Тебе одолжить пижаму или ночную рубашку? Джек сказал:

— У него в сумке есть ночная рубашка, я за ним присмотрю.

Вернувшись на кухню к Памеле, он увидел, что та открыла третью бутылку. Ей хотелось поговорить о брате.

— Ненавижу, когда люди наезжают на Эда, — сказала Памела. — Я-то сама не согласна практически со всем, за что он выступает, и я ненавижу, как он шестерит перед янки, но он мне брат, и я его люблю.

В десять она надела жилет и сообщила:

— Пора собак укладывать.

Джек отправился с ней. Уже много лет он не бывал в такой кромешной тьме. Он посмотрел вверх, ожидая увидеть звезды, и они были на месте — полное небо звезд.

— В городе звезд не видать, — сказал он. Памела запрокинула голову.

— Это недостаточная компенсация за жизнь в чертовой деревне.

— Вам здесь не нравится?

— Нет, я горожанка. Эндрю меня похитил и привез сюда. Я и собак-то не особо люблю.

Она прошлась из комнаты в комнату, выключая телевизоры у собак и желая им спокойной ночи. Одиннадцать пар глаз наблюдали за ней. На пороге она повернулась и сказала:

— Утром увидимся.

Под покровом темноты Джек взял ее за руку и повел к дому, хотя не знал дороги. В кухне он спросил, не сварить ли кофе.

— Может, Эндрю оставил зерна, — сказала Памела. И добавила, словно вдруг поняла, что с его отъезда прошло три месяца: — Правда, они, наверное, уже староваты.

Они выпили кофе. Джек понимал, что ему надо идти спать. Памела давно уже зевала и несколько раз упомянула, что ей рано вставать из-за собак. Но Джек не мог от нее оторваться. Первой из-за стола встала Памела со словами:

— Я с ног валюсь.

Он извинился, что задержал ее.

— Джек, вы знаете китайскую пословицу «Через три дня рыба и гости воняют»? — спросила Памела.

— Знаю.

— Ну а мой личный горький опыт учит, что рыба и гости воняют уже через день.

— Не волнуйтесь, мы уедем еще до завтрака.

— Все равно я вам к тому времени надоем.

Это был отличный момент, чтобы признаться, что она ему очень даже интересна, по Джек промолчал, и Памела ушла. А Джек долго еще сидел за кухонным столом, стараясь привыкнуть к мысли, что теперь он живет в повой вселенной.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒