Глава пятнадцатая

У Нормы опять был полон дом гостей.

— У нас просто Объединенные Нации, — сказала она Джеймсу, рассматривая парией и девушек, которые сидели в гостиной и ели чипсы с белых пластиковых тарелок.

Норма просила Джеймса найти ей трески, но Джеймс вернулся с расплющенным куском форели и сказал, что треска теперь рыба дефицитная и ее едят одни богачи.

— Этот мир, на фиг, рехнулся! — удивилась она.

Норма намазала маслом ломтики хлеба, аккуратно порезала их и сложила половинки на обеденное блюдо, украшенное серебристой салфеточкой. Она носила блюдо по кругу, а гости хватали сандвичи с рыбой. Они все говорили «пожалуйста» и «спасибо», и большинство умело пользоваться кухонным полотенцем, которое она давала вместо салфеток.

Джеймс над ней подтрунивал, что, мол, его молодые друзья — дурно воспитанные бестолочи и не оценят такой изысканности, однако Норма видела, что ему и самому нравится.

Кое-что в этих вечеринках Норме было не по душе, в частности, вся эта ругань. Без конца одно на хер, другое на хер, вообще все на хер. Одна девушка при Норме сказала «… твою мать», а Норма подскочила к пей и стала орать:

— Поганка грязная! Мать — слово особенное, мать этому миру жизнь дает!

Джеймс заставил девушку извиниться. Норма им гордилась: все ребята и девчата, похоже, чуток его побаивались и более-менее слушались. Он был прирожденный лидер. Джеймс объяснил Норме, что в районе прикрыли молодежный клуб и местной молодежи теперь некуда деться по вечерам. Куда лучше для всех, если они придут к Норме и покурят травку, вместо того чтобы шастать по улицам и нарываться на неприятности.

Еще Норме не нравилась музыка. Начать с того, что она ничего музыкального не находила в этом бум-бум-бум. С ее точки зрения, все это звучало как вопли толпы злых мужиков, каждый из которых грозит прибить свою сучку. Но после пары косячков слушать становилось полегче — вообще все становилось полегче. Норма переставала вспоминать о Стюарте, волноваться за Ивонну и переживать, что Джек такой одинокий. Даже артрит ее меньше беспокоил, а ночью она видела прекрасные сны.

Когда гости ушли, а Джеймс с Нормой прибирались на кухне, Джеймс сказал:

— Как бы вам поправилось заняться социальной работой, Норма, по выходным? Для вас это сотня.

— Старовата я переться куда-то на работу! — ответила Норма.

— В том-то и прелесть, что никуда не надо ходить. Я бы вам сюда приводил бедняжек, с вечера пятницы по вечер субботы.

— А что с ними такое? — спросила Норма.

Ей вспомнился микроавтобус, который раньше забирал того монгольского парня с конца улицы.

— Они пристрастились к незаконным веществам, — объяснил Джеймс. — И им нужна как бы мать, которая о них позаботится, пока у них зависимость. Им нужно безопасное место, Норма, где они не причинят вреда ни себе, ни другим.

— А мне чего надо делать?

— Не много, — ответил он. — Просто покормить и постирать. Иногда они не могут за собой уследить, с заднего конца, если я понятно выражаюсь.

— Ты о крэке, Джеймс?

Норма читала о крэке в руководстве по наркотикам на вкладке «Родителям» газеты «Миррор». Один из признаков потребления зелья — бесконтрольный понос. Любители крэка смешивают наркотик с двууглекислой содой, а потом сидят и обсираются.

— Ну вы просто гений, Норма, — восхитился Джеймс. — То есть, ведь у вас же нет предрассудков? Вы же для Стюарта делали все, что могли, правда? Ведь вам бы хотелось, чтобы за Стюартом тогда присматривал кто-то вроде вас, правда, Норма?

— И ты один из этих несчастных, Джеймс?

— Честно говоря, мать, да.

— И давно? — спросила Норма.

— Буквально пару недель, — ответил Джеймс. — Но с самого первого приема, с первой ходки ни о чем другом и думать не могу.

Норма пыталась вспомнить, что еще читала в " Миррор». Кажется, это от крэка теряют рассудок? Становятся агрессивными? Или от экстази? Она не помнила.

Она не смогла выдержать пристального взгляда:

— Если мне придется стирать засранные штаны, Джеймс, то мне нужно больше сотни.

— Заметано, — сказал Джеймс.

Он поцеловал ее на прощанье и отправился спать.

Когда хлопнула дверь в комнату с осликами, Норма сбросила туфли и распустила несколько крючков на корсете, который надела под вечернее платье. Одна из девушек даже сделала ей комплимент насчет фигуры и добавила, что она не выглядит на свои семьдесят один.

— Не говори Джеку, Пит, а то у него могут быть большие неприятности, — сказала Норма Питеру, который раскачивался на трапеции.

Питер спорхнул с качелей и прыгнул к поилке, надеясь, что Норма не забыла налить воды. Но там было по-прежнему пусто.

Когда на следующий день премьер-министр и Джек спустились в кухню на завтрак, Бостоки ссорились. Глэйд и Сисси Клугберг у раковины что-то мыли, — кажется, кастрюли, оставшиеся с вечера.

Восток говорил жене:

— Придется тебе сесть на телефон и поискать новых иностранцев, Дафна. Этих ты сама выгнала.

Дафна повернулась к Джеку и премьер-министру, пытаясь вызвать сочувствие:

— Я всего-то и сказала этим иностранцам, что не мешает иногда улыбаться, тем более что мы к ним так добры. Я знаю, они многое пережили, всякие разные страдания, бежали из родных мест. Только ведь мы с Клайвом с ними очень хорошо обходились. Мы же им дали идеальную общую спальню и еду. Ладно, не такую, как сами едим, но ведь еда же. И у них были деньги на карманные расходы, а если бы они побольше улыбались, то гости давали бы им на чай. Они благодарить пас должны.

Клайв толкнул и сторону Джека и премьер-министра недоеденную вчерашнюю булку и липкую банку джема. Он пояснил:

— Сегодня с утра у нас тут небольшой кавардак, потому что иностранцы ночью сбежали. А сегодня у нас конференция — вы ведь поможете нам перетаскать стулья?

Прежде чем премьер-министр открыл рот, Джек ответил:

— Извините, но у нас обоих болит спина, и мы уезжаем в Глостер, как только за нами приедет машина.

— Мы с Глэйдом будем счастливы помочь, — сказала Сисси.

Конференцию проводили в старом спортзале, где некогда сумасшедшие танцевали с персоналом на ежегодных рождественских вечеринках. На степах висели фотографии людей со счастливыми лицами, в бумажных шляпах. Невозможно было отличить надзирателей от заключенных.

Джек с премьер-министром, встав в дверном проходе, смотрели, как Глэйд и Сисси вытаскивают из груды стулья и выстраивают их рядами перед маленькой сценой.

Позади сцены висел плакат: «Личная карта[50] — общий шанс».

— Может, и не Большой Брат, но большая сестра и все чертово семейство, — сказал Джек.

Премьер-министр рявкнул:

— У вас просто истерия от паранойи! Джек посмотрел на него:

— Эд, вы же наверняка иногда видите преимущества анонимности, когда просто можно смыться, пока никто не знает, кто вы и чем занимаетесь?

Премьер-министр произнес как заклинание:

— Чего же бояться, если нечего прятать? Джек сказал:

— А мне есть что прятать. Мой уровень кредитоспособности, читательские вкусы в библиотеке, политическую принадлежность, судимости моего отчима, то, как умер мой брат, сколько бухла в неделю я покупаю, мой генетический код… Зачем какой-то страховой компании все это обо мне знать?

Премьер-министр задумался. Узнает ли программа «Личная карта» о туалетной бумаге «Бронко»? Он был совершенно уверен, что Адель единственная знает, как именно он ей пользуется. Но он бы умер, просто умер, если бы об этой его идиосинкразии пронюхала «Дейли мейл».

Пока премьер-министр собирал вещи, Джек вышел на улицу, чтобы позвонить Али и узнать, скоро ли тот подъедет. Ему не терпелось отсюда убраться. У гостиницы выстроилась вереница микроавтобусов, набитых мужчинами и женщинами в темных костюмах. Он смотрел, как делегаты вылезают из автобусов и толпятся у входа. Навстречу им выплыл Клайв Восток.

Адель то проваливалась в счастливый сон, то приходила в себя. Постель была восхитительно мягкой и теплой, и она чувствовала себя невесомой, будто ее завернули в сказочные покрывала — из гусиного пуха, лебединых перьев и тонких нитей, скрученных светлячками.

Три лебедя держали в клювах шелковые веревочки и влекли ее bateau lit по розово-золотому небу, а над средневековым пейзажем садилось солнце.

Ее везли в Страну Сказок, в Утопию, где ландшафты спроектировала Вита Сэквил-Уэст[51], где се друзья-феи будут пить утреннюю росу с цветов и есть ягоды и где природа дает все необходимое.

Адель села в постели и обратилась к запряжному лебедю:

— По-моему, вы взяли не то направление, разве не надо было на Млечном Пути свернуть направо?

— Прошу прощения, — ответил лебедь, — но я тысячи лет совершаю рейсы в Страну Сказок, не учите меня.

Тогда Адель спросила:

— А когда я получу крылья из паутинки?

— Выдадут по прибытии, — раздраженно отозвался лебедь. — Постарайся расслабиться.

Но Адель не терпелось.

— А что я буду делать в Стране Сказок?

— То же, что и все другие феи: спать в гамаке из паутинок, подвешенном меж двух травинок; просыпаться поутру и омывать лицо в умывальнике из скорлупки желудя; завтракать нектаром и ягодами, а там сама решишь, как провести остаток дня.

Адель закинула удочку:

— А нормально, если я просто буду сидеть и ничего не делать?

— Совершенно нормально, — сказал лебедь. — В Стране Сказок праздность весьма почитают.

— А невежество боготворят, — добавил другой лебедь.

И покуда лебединые крылья несли Адель к горизонту, она планировала свою будущую жизнь. Она станет носить на голове перевернутый колокольчик и закажет фее-портнихе платье из розовых лепестков. Самой ей ни за что не сшить себе платье феи — как портниха она была безнадежна.

Люсинда сидела в кресле в ногах кровати Адель и читала статью в номере «Спектейтор» за эту неделю, где восхвалялась мужественная позиция Адель по одному из наиболее злободневных вопросов — «Нога Барри». Люсинда с интересом узнала, что Папа Римский на нескольких языках изрек «Бог дал Барри ногу, Бог ее взял, Бог же и должен от нее избавиться».

Адель свесилась с кровати и посмотрела вниз. Под ней мерцала Страна Сказок, и Адель невольно забеспокоилась: насколько она понимала, социально-экономическая система в Стране Сказок могла оказаться подобной системе того мира, который она покидает. Существует ли там классовое расслоение? Живут ли одни феи в больших грибах, в эксклюзивных районах престижной застройки, а другие ютятся в мелких поганках на краю болота?

— А книги там есть? — спросила Адель.

— Нет, в Стране Сказок книг нет, — ответил лебедь.

— Придется мне тогда самой книги писать, — вздохнула Адель.

— Тогда тебя вышвырнут, — сказал лебедь. — От книг одни неприятности.

— Но надо же мне что-нибудь читать! — воскликнула Адель.

— А к чему привели все твои книги, журналы, изобретения, философские школы и политические системы? — вопросил лебедь.

Они пошли на снижение. Адель услышала хрустальный смех и увидела, как тысячи фей смотрят на нее с земли и улыбаются. И у всех носы в точности как у нес.

Люсинда отметила, что первым делом после пробуждения Адель прикрыла свой огромный нос.

— Мне приснилось, что я живу в стране фей, — сонно сказала Адель.

— И какая она? — спросила Люсинда с профессиональным интересом.

— Божественная. Совершенно ничего не надо делать.

— А феи какие? — напирала Люсинда.

— Просто чудо, — сказала Адель.

Однако чутье подсказывало Люсинде, что Адель что-то утаивает.

— А Эд там был? — спросила она.

— Нет, но все равно хорошо, — ответила Адель.

— Но все же что-то плохо? — не отставала Люсинда.

— Ничего.

— Бросьте, Адель, я не первый день ваш мозгоправ и знаю, когда вы о чем-то умалчиваете.

Адель потрогала нос. Люсинда рискнула:

— Адель, только одну вещь мы с вами ни разу не обсуждали, хотя она так же очевидна, как ваш нос, — собственно говоря, это и есть ваш нос.

Адель натянула простыню по самые глаза.

— Адель, эту штуку надо убрать с вашего лица! Я знаю пластического хирурга, который…

— Это телесный фашизм! — в ярости закричала Адель. — Почему я должна подстраиваться под идеалы красоты, которые навязывает глянцевая пресса?

— Признайте же, ваш нос — огромная проблема, — упорствовала Люсинда. — Из-за него у вас психологическая травма.

Через час они листали каталог пластической хирургии и выбирали новый нос для Адель. Там имелись носы всех мыслимых размеров и форм.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒