Рэймонд Чандлер 4 страница

– Пять долларов, мистер Морнингстар, – сказал я.

Он открыл глаза и посмотрел на банкноту. Он улыбнулся.

– А теперь давайте поговорим о дублоне Брэшера, который кто‑ то пытался продать вам.

Его глаза чуть расширились.

– О! А что, кто‑ то пытался продать мне дублон Брэшера? И зачем же им это понадобилось?

– Затем что они нуждались в деньгах, – сказал я. – И они не хотели, чтобы им задавали слишком много вопросов. Они знали или разузнали, что вы занимаетесь этими делами и что здание, в котором находится ваш офис, – это грязный притон, где может происходить все, что угодно. Они знали, что ваша контора расположена в самом центре коридора и что вы – весьма пожилой человек, который вряд ли станет совершать лишние телодвижения – по состоянию здоровья.

– Похоже, они знали очень много, – сухо заметил Элиша Морнингстар.

– Только то, что им было необходимо для дела. Так же, как вы и я. Тем более что разузнать все это несложно.

Он залез мизинцем в ухо, поковырялся там и извлек кусочек серы на ногте. Затем небрежно вытер палец о пиджак.

– И вы заключили это только потому, что я позвонил миссис Мердок и спросил, не продается ли дублон Брэшера?

– Именно. Она и сама так полагает. И это логично. Как я уже говорил, вы должны были знать, что монета не продается. Если вы мало‑ мальски ориентируетесь в этих делах. А я вижу, вы ориентируетесь.

Он чуть наклонил голову, не более чем на дюйм. Он не то чтобы улыбался, но выглядел довольным, насколько может выглядеть довольным человек в таком воротничке.

– Вам предлагают монету, – продолжил я, – при подозрительных обстоятельствах. И вы не прочь купить ее – но недорого. Но вы хотите знать, откуда она. Правда, если бы вы даже убедились, что монета краденая, то все равно купили бы ее, если бы смогли выторговать по дешевке.

– А я смог бы, да? – Он как будто несколько скис.

– Конечно, если вы толковый перекупщик. А я полагаю, вы именно такой. Покупая монету задешево, вы в то же время страхуете прежнего владельца от окончательной потери. Он всегда будет рад переплатить вам за возвращение дублона. Так всегда делается.

– Значит, Брэшер Мердока похищен, – резко сказал он.

– Не цитируйте меня, – попросил я. – Это страшная тайна.

Он чуть было не принялся ковырять в носу. Но вовремя спохватился. И вместо этого зажмурился и резким движением вырвал волосок из ноздри. Он поднес его к глазам и принялся внимательно рассматривать. Потом посмотрел мимо него на меня и спросил:

– А сколько даст хозяин за возвращение монеты?

Я подался вперед и подарил его туманным взглядом.

– Тысячу. А сколько дали вы?

– Мне кажется, вы очень смышленый молодой человек, – сказал старик. Потом он весь скривился, подбородок его затрясся, и грудь заколыхалась вперед‑ назад; раздались звуки, какие издает выздоравливающий после тяжелой ангины кочет, пытаясь кукарекать.

Мистер Морнингстар смеялся.

Потом смолк. Лицо его снова разгладилось, и глаза открылись – черные, хитрые, проницательные.

– Восемьсот, – сказал он. – Восемьсот за не бывший в обращении дублон Брэшера. – Он фыркнул.

– Чудненько. Монета при вас? Вы остаетесь при двухстах чистой прибыли. Удачное дельце: быстрый оборот, приличный доход – и никакой головной боли.

– Она не здесь, – сказал он. – Вы что, меня дураком считаете? – Старик вытащил из жилетного кармашка старинные серебряные часы на черной цепочке и скосил на них глаза. – Скажем, завтра в одиннадцать утра. Приходите с деньгами. Есть у меня монета, нету ли – но вы мне симпатичны, и я организую это дело.

– Договорились. – Я поднялся с кресла. – Однако мне еще надо получить деньги.

– Не новенькими банкнотами, пожалуйста, – почти мечтательно сказал он. – Двадцатидолларовыми бумажками. Если случайно попадется одна‑ другая пятидесятидолларовая – не страшно.

Я усмехнулся и направился к двери. На полпути я повернулся, подошел к столу и оперся на него ладонями.

– Как она выглядела?

Его взгляд стал пустым.

– Девушка, которая продала вам монету.

Его взгляд стал еще более пустым.

– О'кей, – сказал я. – Это была не девушка. У нее был сообщник. Как он выглядел?

Он поджал губы и снова сложил кончики пальцев вместе.

– Это был мужчина средних лет, коренастый, ростом около пяти футов семи дюймов и весом около ста семидесяти фунтов. Он представился Смитом. На нем был синий костюм, черные ботинки и зеленые рубашка и галстук. Из кармашка торчал коричневый носовой платок. Волосы темные с проседью. На макушке – лысина размером с долларовую монету, на щеке внизу – шрам длиной в два дюйма. Кажется, слева. Да, слева.

– Неплохо, – сказал я. – Как насчет дырки в правом носке?

– Я забыл снять с него ботинки.

– Вопиющая беспечность с вашей стороны.

Он ничего не ответил. Мы просто смотрели друг на друга – пытливо и немного враждебно, как новые соседи. Потом он снова рассмеялся. Пять долларов, что я дал ему, так и лежали на столе перед ним. Я быстро протянул руку и взял их.

– Они вам не понадобятся, – сказал я, – раз уж речь зашла о тысячах.

Он резко оборвал смех. Потом пожал плечами.

– Завтра в одиннадцать, – сказал он. – И без фокусов, мистер Марлоу. Не думайте, что я не сумею защитить себя.

– Надеюсь, сумеете, – ответил я. – Потому как играете сейчас с огнем.

Я прошел в пустую приемную, открыл дверь и закрыл ее, не выходя из комнаты. В коридоре должны были раздаться мои шаги, но его дверь была закрыта, а каучуковые подошвы моих ботинок не производили много шума. Я надеялся, что он это запомнил. Я прокрался по истертому ковру к столику секретарши и встал за дверью в кабинет старика. Детский прием, но иногда срабатывает – особенно после длительной беседы, полной цветистых фраз и тонкого юмора. А если не сработает, мы просто еще раз поскалимся друг другу.

На сей раз сработало. Некоторое время в кабинете ничего не происходило, разве что мистер Морнингстар высморкался. Потом он снова радостно заклекотал, как простуженный кочет. Потом откашлялся. Потом скрипнуло вращающееся кресло и послышались шаги.

Из‑ за двери на два дюйма высунулась грязная седая голова. Она замерла на несколько мгновений; я тоже замер – на несколько мгновений. Потом голова исчезла, и на кромке двери появились четыре пальца с нечистыми ногтями, которые потянули ее за собой. Дверь со щелчком закрылась. Я перевел дух и прижался ухом к деревянной панели.

Снова скрипнуло вращающееся кресло. Застрекотал диск телефона. Я прыгнул к столу секретарши и поднял трубку смежного телефона. На другом конце провода слышались гудки. Я насчитал их шесть. Потом ответил мужской голос:

– Да?

– Флоренс‑ Апартментс?

– Я бы хотел поговорить с мистером Ансоном из двести четвертого.

– Оставайтесь на связи. Я посмотрю, дома ли он.

Мы с мистером Морнингстаром оставались на связи. В трубке слышался рев радио – транслировали бейсбольный матч. Радио находилось где‑ то далеко от телефона, но шум производило порядочный.

Потом раздался гулкий звук шагов, резко брякнула поднимаемая трубка, и мужской голос произнес.

– Его нет. Передать что‑ нибудь?

– Я позвоню позже, – сказал мистер Морнингстар.

Я быстро положил трубку, метнулся к двери, открыл ее бесшумней, чем падает снег, и также тихо закрыл, придержав в последний момент, чтобы щелчок замка не был слышен дальше чем в трех футах.

Идя по коридору, я тяжело и прерывисто дышал, прислушиваясь к собственному дыханию, нажал кнопку вызова лифта. Потом вытащил из кармана визитку, которую мистер Джордж Ансон Филипс вручил мне в вестибюле отеля «Метрополь». Я не стал особо рассматривать ее. Написанный на ней адрес я помнил и так: 204, Флоренс‑ Апартментс, 158, Курт‑ стрит. Я просто механически пощелкивал по ней ногтем в ожидании разбитого старого лифта, который грохотал в шахте, как груженный щебнем грузовик на крутом повороте.

Было три часа пятьдесят минут.

Банкер‑ хилл – старое, заброшенное, грязное, дурное местечко. Когда‑ то это был фешенебельный район, и здесь до сих пор сохранилось несколько замысловатых готических особняков с широкими порталами, выложенными из круглых булыжников стенами и угловыми эркерами с острыми башенками. Теперь в них сдаются меблированные комнаты; некогда сверкающие паркетные полы исцарапаны и истоптаны, а широкие лестницы потемнели от времени и дешевого лака, нанесенного на вековые слои грязи. В комнатах с высокими потолками тощие домовладелицы бранятся с жуликоватыми съемщиками. И в широких прохладных портиках, подставив разбитые башмаки солнечным лучам, сидят старики с пустыми глазами и лицами, похожими на проигранные сражения.

Вокруг этих старых особняков теснятся засиженные мухами ресторанчики, итальянские фруктовые лавки, дешевые многоквартирные дома и крохотные пирожковые, где можно купить деликатесы еще более отвратные, чем пирожки. И кишащие крысами отели, где в регистрационных журналах значатся только Джоны и Смиты и где ночной дежурный совмещает обязанности сторожевого пса и сутенера.

Из домов там выходят женщины – вроде бы молодые, но с лицами, похожими на прокисшее пиво; там мужчины, поднося в сложенных чашечкой ладонях спичку к сигарете, настороженно оглядывают улицу из‑ под полей глубоко надвинутой на лоб шляпы; там живут опустившиеся интеллигенты, мучимые кашлем заядлого курильщика и безденежьем; бывшие полицейские с каменными лицами и неподвижными глазами; наркоманы и торговцы наркотиками – серые, невзрачные личности, которые сами знают о своей невзрачности. Иногда попадаются и простые работяги – но они уходят на службу очень рано, когда разбитые тротуары безлюдны и на них еще поблескивает утренняя роса.

Я прибыл туда раньше половины пятого, но ненамного. Я оставил машину в конце улицы, где с желтой глинистой насыпи на Хилл‑ стрит по Курт‑ стрит к Флоренс Апартментс поднимался фуникулер. У дома Флоренс был темный кирпичный фасад высотой в три этажа; нижние окна находились на уровне тротуара и были закрыты ржавыми жалюзи. У входной двери висела стеклянная табличка, на которой сохранилось еще достаточно краски, чтобы можно было разобрать имя владельца. Я открыл дверь и спустился по трем ступенькам в коридор, за обе стены которого можно было придерживаться, не вытягивая рук в стороны. Темные двери с написанными на них темной краской номерами. В нише рядом с лестницей – платный телефон и табличка на стене, гласящая «Управляющий – №106». В конце коридора – дверь, и за ней – четыре стоящих в ряд высоких мусорных бачка, над которыми в солнечных лучах кружились рои мух.

Я поднялся по лестнице. Орало радио: продолжалась трансляция бейсбольного матча, начало которой я слышал по телефону. Номер двести четвертый был по правую сторону, а бейсбольный матч – налево через площадку. Я постучал, ответа не дождался и постучал погромче. За моей спиной искусный финт игрока вызвал мощную волну восторга болельщиков. Я постучал в третий раз и, выглянув в окно на площадке, порылся в карманах в поисках ключа, выданного мне Джорджем Ансоном Филипсом. На стене дома напротив – аккуратного, дышащего тишиной и покоем – зеленела тонкая неброская неоновая надпись: «Похоронное бюро Пьетро Палермо». Высокий человек в черном вышел из двери и прислонился к белой стене. Он был очень красив. У него была смуглая кожа и великолепные серо‑ стального цвета волосы, зачесанные назад. Он вынул из кармана нечто, похожее издали на портсигар с бело‑ черной инкрустацией, лениво раскрыл его длинными смуглыми пальцами и извлек оттуда сигарету с позолоченным фильтром. Убрал портсигар и прикурил от зажигалки, также инкрустированной черно‑ белым. Потом убрал ее, сложил на груди руки и уставился прямо перед собой ничего не выражающими глазами. С кончика сигареты мимо его лица тонкой струйкой поднимался дым; тонкой прямой струйкой – как от потухшего бивачного огня на рассвете.

За моей спиной раздался очередной взрыв эмоций на стадионе. Я перестал созерцать высокого итальянца, открыл ключом дверь номера двести четыре и вошел внутрь.

В квадратной комнате, устланной коричневым ковром, мебели было очень мало, и она как‑ то не располагала к приятному времяпрепровождению. На стене напротив двери висело традиционное кривое зеркало, в котором я выглядел как трусливый прелюбодей, крадущийся домой с веселой вечеринки. Около мягкого кресла возвышалась груда старого дерматина в форме дивана. На столе у окна стояла лампа с бумажным абажуром. По обеим сторонам откидной кровати находились двери.

Одна из них вела в крохотную кухоньку с каменным умывальником, трехкомфорочной газовой плитой и старым холодильником, который щелкнул и забился в страшных судорогах, как только я открыл дверь. На столе были остатки завтрака: темная жижа на дне чашки, подгорелая корочка хлеба, крошки, желтые потеки растаявшего масла на краю блюдечка, грязный нож и кофейник, пахнущий, как прелое сено в теплом сарае.

Я прошел мимо откидной кровати и открыл другую дверь. За ней был небольшой коридорчик с нишей для одежды и встроенным туалетным столиком. На нем лежала расческа и черная щетка с застрявшими в щетине несколькими светлыми волосками, а также коробочка с тальком, маленький электрический фонарик с треснувшим стеклом, стопка писчей бумаги, ручка и бутылка чернил на промокашке; сигареты и спички на краю стеклянной пепельницы, в которой лежало с полдюжины окурков.

В ящиках столика валялись носки, белье и носовые платки. На вешалке висел темно‑ серый костюм – поношенный, но еще вполне приличный; под ним на полу стояла пара довольно пыльных грубых башмаков.

Я толкнул дверь ванной. Она открылась всего на фут и уперлась во что‑ то. Я поморщился и почувствовал, как у меня твердеют желваки на скулах. Из‑ за двери шел неприятный резкий запах. Я навалился на нее. Она еще чуть приоткрылась и тут же подалась назад, как если бы кто‑ то прижимал ее с другой стороны. Я просунул голову в щель.

Ванная комната была слишком мала для него, так что ноги его были согнуты в коленях, а голова упиралась в каменный плинтус напротив двери. Его коричневый костюм был слегка помят, и черные очки грозили вывалиться из нагрудного кармана. Как будто теперь это могло иметь какое‑ то значение. Его правая рука лежала на животе, а левая – на полу ладонью вверх, пальцы ее были чуть согнуты. На правом виске мистера Ансона был виден синяк с запекшейся в светлых волосах кровью. Его приоткрытый рот был полон блестящей темно‑ красной жидкости.

Дверь упиралась в его ноги. Я нажал посильнее и протиснулся в ванную. И положил два пальца ему на шею, где должна была пульсировать артерия. Никакая артерия там не пульсировала. Ни чуть‑ чуть. Кожа была холодна как лед. То есть вряд ли как лед. Но мне так показалось. Я выпрямился, оперся спиной о дверь и некоторое время стоял, крепко сжимая кулаки в карманах и принюхиваясь к запаху кордита. Трансляция бейсбольного матча все продолжалась, но через две двери радио звучало приглушенно.

Я стоял и смотрел на него. Ничего особенного, Марлоу, абсолютно ничего особенного. Тебя здесь ничего не касается. Ты даже не был с ним знаком толком. Иди, иди отсюда поскорее.

Я отлепился от двери, сильно потянул ее на себя и через короткий коридорчик вышел в гостиную. Из зеркала на меня глянула напряженная перекошенная физиономия. Я быстро отвернулся в сторону, вытащил из кармана ключ, который мне дал Джордж Ансон Филипс, потер его между влажными ладонями и положил на стол около лампы.

Я протер внутреннюю и наружную ручки двери. Счет в матче в первой половине восьмого гейма был 7: 3. Некая, похоже, хорошо хлебнувшая леди затянула на арестантский манер «Фрэнки и Джонни», голосом, который не смог стать благозвучным даже от виски. Хриплый бас велел ей заткнуться, но она продолжала голосить; послышались тяжелые шаги, звук оплеухи, взвизг – и пение прекратилось. Трансляция бейсбольного матча продолжалась.

Я сунул в зубы сигарету, зажег ее и пошел вниз по лестнице и остановился в полутемном коридорчике, глядя на табличку с надписью: «Управляющий – №106».

С моей стороны было полным идиотизмом даже смотреть на нее. Я стоял, яростно жуя сигарету, и смотрел на табличку очень долго.

Затем повернулся и пошел назад по коридору.

На маленькой эмалированной пластинке на двери было написано: «Управляющий». Я постучал.

Послышался скрип отодвигаемого кресла, шарканье ног, и дверь открылась.

– Вы управляющий?

– Да. – Тот же голос отвечал Элише Морнингстару по телефону.

Это был долговязый тип с короткими рыжими волосами и узкой длинной головой, явно битком набитой всякими низкими хитростями. Из‑ под оранжевых бровей пристально смотрели зеленоватые глаза. Его огромные уши имели, вероятно, способность развеваться на ветру, а длинный нос был не прочь залезть не в свое дело. В целом это было великолепно тренированное лицо – лицо человека, умеющего держать язык за зубами; лицо, хранящее ледяное спокойствие трупа на анатомическом столе.

– Мистер Ансон? – спросил я.

– Двести четвертый.

– Его нет дома.

– Ну и что я должен сделать? Начать нести яйца по этому поводу?

– Мило, – сказал я. – Ты всегда при них или только по большим праздникам?

– Отвали отсюда, – сказал он. – Катись подальше. – Он закрыл дверь. Но снова открыл, чтобы сказать: – Гуляй‑ гуляй. Выметайся. Отчаливай. – И так подробно изложив мне свою мысль, управляющий снова начал закрывать дверь.

Я навалился на нее, он навалился с другой стороны. Наши лица оказались прямо напротив друг друга.

– Пять долларов, – сказал я.

Это изменило его настрой. Он отпустил дверь так неожиданно, что я должен был стремительно шагнуть вперед, чтобы не врезаться головой в его подбородок.

– Входи, – сказал он.

Комната полностью повторяла гостиную Ансона – вплоть до бумажного абажура и стеклянной пепельницы. Стены были выкрашены в цыплячий цвет. Для того чтобы у вошедшего сюда могло незамедлительно начаться разлитие желчи, на желтой стене не хватало только пары нарисованных черной краской жирных пауков.

– Садись. – Он закрыл дверь.

Я сел. Мы посмотрели друг на друга невинными глазами торговцев подержанными автомобилями.

– Пива? – спросил он.

– О'кей.

Он открыл две банки, наполнил жирный стакан, который держал в руке, и потянулся за таким же вторым. Я поспешно сказал, что могу пить прямо из банки. Он протянул ее мне.

– Десять центов.

Я дал ему десять центов.

Не сводя с меня глаз, он сунул монетку в жилетный карман. Потом подтянул кресло и сел в него, вытянув костлявые ноги и свесив между коленей свободную руку.

– Меня не интересуют твои пять долларов.

– Прекрасно, – сказал я. – Я, собственно, и не собирался тебе их давать.

– Умничка, – сказал он. – К чему? У нас тут милый респектабельный дом. Никаких темных дел не происходит.

– И очень спокойный, – подтвердил я. – Отсюда слышно, как этажом выше визжит стервятник.

Он раздвинул рот в широкой улыбке – почти на три четверти дюйма:

– Меня не просто удивить.

– Прямо как королеву Викторию.

– Не понял.

– Я давно не жду чудес в этой жизни, – сказал я. Бессмысленный разговор оказывал на меня бодрящее действие – как холодный душ.

Я достал бумажник и, порывшись в визитках, выбрал одну. Это была не моя визитка, на ней значилось: «Джеймс Б. Поллок. Страховая компания. Страховой инспектор». Я попытался вспомнить, как выглядел Джеймс Б. Поллок и где я его встречал. Но не смог. И вручил карточку рыжему.

Он прочитал ее и почесал уголком кончик носа.

– Что на этом парне? – спросил он, глядя на меня цепкими зелеными глазами.

– Драгоценности… – Я неопределенно помахал рукой.

Он обдумал мои слова. Пока он их обдумывал, я постарался заключить, встревожен ли он. Было непохоже.

– Ну, есть у нас такой, – наконец согласился он. – Тут уж ничем не поможешь. Мне он, правда, не показался серьезным малым: мягковат на вид.

– Может, меня дезинформировали, – предположил я. И описал ему Джорджа Ансона Филипса – в коричневом костюме, черных очках и бурой шляпе с желтой ленточкой. Я подумал, а что же случилось со шляпой? Наверху ее не было. Наверно, он выбросил ее, решив, что она слишком заметна… Впрочем, его светлая голова была почти такой же.

– Это похоже на него?

Рыжий сделал вид, что задумался. Наконец кивнул, его зеленые глаза внимательно следили за мной… Он водил карточкой по передним зубам, как палкой по прутьям решетки.

– Я подозревал в нем проходимца, – сказал он. – Но они бывают самых разных форм и размеров. Парень живет здесь только месяц. И, скомпрометируй он себя чем‑ нибудь, вылетел бы отсюда моментом.

Я очень постарался не рассмеяться ему в лицо.

– А что, если мы обыщем квартиру, пока его нет?

Рыжий покачал головой:

– Мистеру Палермо это не понравится.

– Мистеру Палермо?

– Это хозяин дома. Живет через улицу. Держит похоронное бюро. Владеет этим домом и кучей других. Практически всем районом, если ты понимаешь, о чем я говорю. – Уголок его рта и правое веко дернулись. – Не из тех, кого можно сердить.

– Ладно, пока мистер Палермо занимается своим похоронным бюро или чем‑ то там еще, давай пойдем и обыщем квартиру.

– Не вынуждай меня сердиться на тебя, – отрезал рыжий.

– Меня это волнует, как два процента от ничего, – сказал я. – Давай поднимемся и обыщем квартиру. – Я швырнул пустую банку из‑ под пива в мусорное ведро и пронаблюдал, как она отскочила от него и покатилась по полу.

Рыжий внезапно поднялся с места, встал, широко расставив ноги, потер руки и прикусил нижнюю губу.

– Ты говорил что‑ то насчет пяти.

– Это было много лет назад. Я передумал. Давай поднимемся и обыщем квартиру.

– Попробуй только сказать это еще раз… – Его правая рука поползла к заднему карману.

– Если ты собираешься вытащить пушку, то мистеру Палермо это не понравится.

– К черту мистера Палермо, – прорычал он внезапно яростным голосом, и лицо его густо налилось кровью.

– Мистеру Палермо будет приятно узнать, как ты к нему относишься.

– Послушай, – очень медленно проговорил рыжий, опуская руку и нагибаясь ко мне. – Послушай. Я сидел себе мирно и пил пиво. Банку‑ другую. Может, три. Может, девять. Кому какое дело. Я никого не трогал. Был чудный день. И было похоже, что будет чудный вечер, – и тут появился ты. – Он яростно потряс поднятой рукой.

– Давай поднимемся и обыщем квартиру, – сказал я.

Он резко выбросил кулаки вперед и в конце движения раскрыл ладони, растопырив пальцы так широко, как только мог. И подергал носом.

– Если б я был не на работе… – сказал он.

Я открыл рот.

– Не говори этого! – завопил он.

Он нахлобучил шляпу, пиджак надевать не стал; вытащил из ящика стола связку ключей, прошел мимо меня к двери, обернулся и дернул подбородком, приглашая меня следовать за ним. Выражение лица у него было несколько ошеломленное.

Мы вышли и поднялись по лестнице. Бейсбольный матч кончился, теперь звучала танцевальная музыка. Очень громкая танцевальная музыка. Рыжий выбрал один из ключей и вставил в замочную скважину двери номера двести четыре. За нашими спинами сквозь грохот музыки внезапно прорвался истерический женский визг.

Рыжий выдернул ключ из замка и оскалил зубы. Он пересек узкую площадку и забарабанил в дверь напротив. Ему пришлось барабанить долго и старательно, прежде чем на него обратили внимание.

Дверь резко распахнулась, и остролицая блондинка в ярко‑ красных брюках и зеленом свитере уставилась на него разъяренными глазами, один из которых был подбит совсем недавно, а другой – несколько дней назад. Синяки были и на шее. В руке она держала высокий стакан с желтой жидкостью.

– Заглохните – и быстро, – скомандовал рыжий. – Слишком много шума. Больше повторять не собираюсь. В следующий раз просто вызову полицию.

Девица обернулась через плечо и провизжала, перекрывая грохот радио:

– Эй, Дел! Тут один тип велит заглохнуть. Не хочешь прибить его?

Скрипнуло кресло, радио внезапно смолкло, и за спиной девицы появился плотный угрюмого вида мужчина. Он отпихнул подругу в сторону и злобно уставился на нас. Он был в брюках, уличных ботинках и майке. Ему явно не мешало бы побриться.

Он встал в дверях, широко расставив ноги, тяжело посопел носом и сказал:

– Вали отсюда. Я только что вернулся из закусочной. Я закусил там препаршиво. И не хочу, чтобы меня беспокоили сейчас.

– Вы слышали, мистер Хенч, – сказал рыжий. – Выключите радио и прекратите скандалить. Сию же минуту.

Человек по имени Хенч подался вперед:

– Послушай, ты, заморыш! – И тяжело ступил вперед правой ногой.

Рыжий не стал дожидаться, когда Хенч наступит ему на ногу. Он проворно отскочил назад и швырнул за спину связку ключей, которая звякнула о дверь номера двести четвертого. Правая рука его сделала неуловимое движение – и в ней оказалась плетеная кожаная дубинка.

– Ах, так! – сказал Хенч, сжал огромные волосатые кулаки и тяжело выбросил их в пустоту.

Рыжий ударил его дубинкой по макушке, девица снова завизжала и швырнула стакан с ликером в физиономию своему дружку. Сделала ли она это потому, что почувствовала себя в безопасности, или это был честный промах, я не понял.

Ослепленный Хенч с залитым ликером лицом рванул в комнату, держа такой опасный крен, что на каждом шагу грозил впилиться носом в пол. Постель была разобрана, и белье скомкано. У кровати Хенч упал на одно колено и сунул руку под подушку.

– Осторожней, – сказал я. – Пистолет.

– Сейчас и с этим разберемся, – процедил сквозь зубы рыжий и стремительно сунул уже пустую правую руку под расстегнутый жилет.

Все так же стоя на одном колене, Хенч повернулся к нам – в его руке был черный пистолет с коротким дулом. Но Хенч не поднимал его угрожающе, а просто держал на раскрытой ладони и тупо смотрел на него.

– Брось! – напряженным голосом скомандовал рыжий, входя в комнату.

Девица сзади вдруг прыгнула ему на спину и, дико визжа, обхватила за шею длинными руками. Рыжий покачнулся, выругался и взмахнул пистолетом, пытаясь сохранить равновесие.

– Давай, Дел! – верещала девица. – Сделай его!

Хенч, по‑ прежнему тупо глядя на лежащий на раскрытой ладони пистолет, грузно оперся левой рукой о кровать, медленно поднялся на ноги и сдавленно прохрипел:

– Это не мой пистолет.

Я отобрал от греха подальше у рыжего пистолет и предоставил ему возможность самому стряхивать со спины визжащую девицу.

– Брось пушку, Хенч, – сказал я.

Он поднял на меня озадаченные и неожиданно трезвые глаза.

– Это не мой пистолет, – подтвердил он и протянул его мне на раскрытой ладони. – У меня был кольт тридцать второго…

Я взял у него пистолет. Хенч не сделал попытки воспрепятствовать мне. Он опустился на кровать, медленно потер затылок, и на лице его изобразился мучительный мыслительный процесс.

– А где же, черт побери… – Голос его осекся, он потряс головой и скривился.

Я понюхал ствол. Из пистолета недавно стреляли. Я вынул обойму и пересчитал патроны. Их было шесть. Плюс один в стволе – итого семь. Это был кольт тридцать второго калибра, восьмизарядный. Если его не подзаряжали, значит, из него был сделан один выстрел.

Рыжему, наконец, удалось стряхнуть девицу со спины. Он швырнул ее в кресло и вытер исцарапанную в кровь щеку. Зеленый взгляд его был злобен.

– Лучше вызвать полицию, – сказал я. – Из этого пистолета недавно стреляли, а в квартире напротив ты вскоре обнаружишь труп.

Хенч тупо посмотрел на меня и произнес тихим, проникновенным голосом:

– Дружище, но это просто не мой пистолет.

Девица довольно театрально зарыдала и продемонстрировала мне широко разинутый рот, искривленный в приступе горя и бездарного лицедейства. Рыжий вышел из комнаты.

– Убит выстрелом в горло из пистолета среднего калибра пулей с мягким наконечником, – сказал следователь лейтенант Джесси Бриз. – Вот таким пистолетом с такими пулями. – Он несколько раз подбросил на ладони пистолет – тот, который, по словам Хенча, был вовсе не его, Хенча. – Пуля прошла снизу вверх – до основания черепа. Осталась в голове. Убит часа два назад. Руки и лицо остыли, но тело еще теплое. Не окоченело. Перед тем как застрелить, его чем‑ то сильно ударили в висок. Вероятно, ручкой пистолета. Это говорит вам что‑ нибудь, мальчики и девочки?

Газета, на которой он сидел, зашуршала. Он снял шляпу и промокнул платком лицо и макушку почти лысой головы. Венчик светлых волос над ушами был влажен и темен от пота. Он снова надел шляпу. Это была плоская, выгоревшая на солнце панама с обвисшими полями. Купленная явно не в этом году. И, вероятно, не в прошлом.

Следователь был крупный мужчина с довольно заметным брюшком. На нем были бело‑ коричневые ботинки, грязные носки и белые брюки в тонкую черную полоску. В расстегнутом воротнике рубашки виднелась заросшая рыжими волосами грудь. Его спортивная куртка в плечах была не шире двухместного гаража. На вид ему было около пятидесяти, и единственное, что, безусловно, выдавало в нем полицейского, – это холодный, немигающий взгляд выпуклых бледно‑ голубых глаз; взгляд этот не был намеренно оскорбительным, но любому, кроме полицейского, он бы таковым показался. Широкая полоса веснушек на щеках и носу походила на условное обозначение минного поля на военной карте.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒