Александр Чаковский 8 страница

— Не надо. Я пойду одна.

— Я снова вас чем-то обидел?

— Нисколько. И хорошо, что вы не ответили на мой вопрос. Есть такие, что отвечают сразу, так сказать, «по первому требованию».

Она протянула мне руку в шерстяной варежке. Я пожал ее. Уже на ходу Волошина крикнула:

— Анализы будут через неделю!

Вернувшись к себе в комнату, я застал там Орлова. Он сидел у стола, вытянув длинные ноги, откинув назад копну светлых волос, и курил. Стопка журналов лежала перед ним на столе.

— Наконец-то! — воскликнул Григорий, когда я вошел. Он подобрал ноги и сунул папиросу в блюдце, заменяющее пепельницу. — Достопочтенный джентльмен читает по-английски?

— Что такое? Ах, это ты обо мне! Нет. Достопочтенный джентльмен предпочитает эксплуатировать чужой труд и пользоваться переводами, — в тон Орлову ответил я. — А в чем, собственно, дело, Григорий?

— Просто хотел узнать, читаешь ли ты по-английски.

— Ну, в объеме института, — ответил я.

— Значит, не читаешь, — менторски сказал Григорий. — Институт дает лишь фикцию знания языка. Столько-то часов, столько-то знаков, со словарем… Словом, все это практического значения, не имеет. Читать сонеты Шекспира с такими знаниями трудно. Ну ладно. Вот эти журналы наши, русские. Вот. — Он стал брать из стопки журналы и откладывать их в сторону по одному.

Обложки были мне хорошо знакомы: «Горный журнал», «Транспортное строительство», «Шахтное строительство».

— А вот это английский, прислали по абонементу, — сказал Григорий, беря в руки журнал в коричневой глянцевитой обложке. — Русские статьи ты прочтешь сам, а английские я тебе переведу

— Да о чем статьи-то?

— Все о том же. Насчет крепления, — ответил Григорий. — Эта твоя мысль насчет отказа от бетони рования втемяшилась мне в голову. Ирина Николаевна ушла почти вслед за тобой, я остался один; одиночество располагает к мышлению, и вот я вспомнил про эти статьи.

— Да о чем они?!

— Сейчас не буду говорить. Не хочу заниматься интроекцией.

— Чем?

— Интроекцией. Ну, вкладыванием мыслей в мозг. Между прочим, это слово и Ленин употреблял, в «Материализме и эмпириокритицизме».

Я пожал плечами.

— Далась вам обоим эта идея! Ведь я просто так, наобум сказал, что можно бы и не бетонировать.

— Великие идеи не всегда по достоинству оцени-. вались их авторами, — торжественно произнес Григорий. — Кстати, кому это «обоим» далась твоя идея?

— Ну, тебе и Волошиной. Она меня сейчас в туннель таскала, взяла образцы с того участка. Хочет анализы сделать…

— Волошина была в туннеле? — удивленно переспросил Григорий.

— Ну да! Ну, чего ты так смотришь? Честное слово, не я ее туда потащил.

Орлов насупился.

— Пожалуйста, никогда не говори так о Волошиной, — сказал он таким торжественно-мрачным тоном, что у меня сразу пропала охота острить на эту тему. — Ты не знаешь Ирину Николаевну, я тебе уже говорил однажды. Такие девушки встречаются не часто.

Я ничего не ответил. Григорий тоже молчал. Лицо его постепенно разгладилось, брови разошлись. Он то ли думал о чем-то, то ли просто мечтал.

— Хочешь, я прочту стихи? — внезапно предложил он.

— Вот это дело! — обрадовался я.

Он полузакрыл глаза, откинул голову и несколько мгновений сидел вот так, молча. Потом начал негромко читать:

Когда спустилась мгла кругом И ночь мой разум охватила, Когда неверным огоньком Едва надежда мне светила, В тот час, когда, окутан тьмой, Трепещет дух осиротелый, Когда, молвы страшась людской, Сдается трус и медлит смелый, Когда любовь бросает нас И мы затравлены враждою, — Лишь ты была в тот страшный час Моей немеркнущей звездою… Перевод В. Левика..

Я сидел тихо, затаив дыхание. Очень я любил, когда Григорий читал стихи! У него была какая-то своя, особая манера чтения. Не навязчивая, не аффектированная, как у иных профессионалов, которых мне приходилось слышать, а именно своя, орловская. Казалось, что он не чужие стихи читает, а как бы сочи-аяет на ходу.

Я ждал продолжения, но Григорий молчал.

— Это все? — спросил я наконец.

— На этот раз все.

— Чьи это? Блока?

— О нет! Это Байрон. Стансы Августе.

— Слушай, Григорий, ты влюбился, что ли?

Сам не пойму, как у меня вырвались эти слова. Сейчас Григорий обидится, ответит что-нибудь резкое… Но он не вскочил, не рассердился, не оборвал меня.

— Не знаю, — просто ответил Григорий и повторил: — Не знаю. Только я еще никогда не встречал таких девушек. В ней какое-то сочетание суровости и… нежности, и простоты, и… ну, как тебе сказать, философичности, что ли… Ты знаешь, — продолжал Григорий, — незадолго до того, как ты к нам вошел, она спросила — в чем, по-моему, смысл жизни.

— Ну и ты ответил? — спросил я.

— Конечно!

— Интересно! — сказал я. И повторил: — Интересно.

— Она так внимательно слушала меня, — продолжал Григорий, — что я мог бы говорить часами!

— И все о смысле жизни? Григорий резко выпрямился на стуле.

— Т-ты что, — чуть запинаясь, как всегда, когда волновался, произнес Григорий, — с~смеешься?

— Нет, и не думаю.

— Н-но тогда я не п-понимаю твоего тона!

— Подожди, придет время, поймешь, — сказал я, стараясь вложить в мои слова всю силу убежденности, — это случится не сразу. Это придет потом — тогда, когда ты поверишь в нее до конца, когда ты обретешь покой, когда будешь просыпаться с мыслью, что твое счастье с тобой, и бояться идти спать, чтобы хоть временно не расстаться с этим счастьем. Вот тогда это и случится. Тогда ты поймешь, чего стоят благие порывы философствующих романтиков…

Я говорил, сознавая, что неправ, что я не могу, не имею права сравнивать Волошину со Светланой, что у них разные биографии и, наверное, разные взгляды на жизнь… Светлана боялась «расширить круг» своей ответственности. Ей казалось трудным и противоестественным вкладывать свою душу, свое сердце во что-либо, не имеющее отношения к ней, ко мне, точнее — к нам.

Ирина же, видимо, была совсем иной… Мне было до боли обидно сознавать это. Наверно, потому я и не мог заставить себя сейчас замолчать.

— Ну, х-ватит! — не выдержал наконец и Григорий и встал. — Я никогда не любил мизантропов. Мне даже спорить-то с тобой не хочется. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что г-говоришь? Девушка идет с тобой в туннель, чтобы помочь тебе, твоей работе, всем нам помочь, — а ты стараешься ее… словом, я не хочу все это слушать. — Его лицо побледнело. Он крепко сжимал обеими руками спинку стула. Мне стало его жалко.

— Не сердись, Григорий, — сказал я. — Ведь ты мой друг, и я не хочу, чтобы ты ошибся.

— Я вообще не понимаю, к чему ты затеял весь этот разговор, — сказал Григорий, разводя руками, — Ирина первый раз пришла ко мне по чисто деловому поводу. Это было месяца три назад. Ты знаешь это. Потом мы виделись раза три или четыре. А сегодня я ее затащил к себе выпить стакан чаю. Увидел, как она, промерзшая, выходит из туннеля, и пригласил. Может быть, тебя интересует, нравится ли мне Ирина? Да. Н-не нахожу нужным скрывать. Прощай!

…Я стал бродить взад и вперед по своей комнатушке. Чудак! Философ! Поэт! Ну чего он раскипятился? Я же говорил от чистого сердца. Пусть резко, но зато искренне. Я могу, имею право говорить резко. Я пережил то, что ему еще предстоит пережить. Не верит мне? Ладно, жизнь научит. Любовь — это не просто философствование и стихи. А стихи он прочел хорошие… Как это?

…Когда любовь бросает нас И мы затравлены враждою, — Лишь ты…

Нет, дальше не помню.

Потом я сел за стол и стал разбирать стопку журналов, которые принес Григорий. Английский, по его справедливому предвидению, я, конечно, не в состоянии был прочесть. Я отложил его в сторону.

Статьи, с которыми Григорий рекомендовал мне ознакомиться, были заложены узкими полосками бумаги. Я решил сейчас же начать читать. Мне не хотелось думать о разговоре, который только что произошел.

Первая статья была подписана «Инж. Федоров, кандидат технических наук» и называлась «Экономичный способ крепления горных выработок».

Статья была большая, но я прочел ее залпом. Автор отстаивал новый способ крепления пород. Вместо дорогостоящего бетонирования он предлагал другой метод крепления и обделки. Надо, доказывал автор, просто пробурить в кровле и в боках штольни отверстия соответствующей длины и диаметра и забить в них металлические бруски-штанги. Тот конец штанги, который уйдет в породу, должен быть расщеплен, и в разрез вставлен клин. А на внешнем, противоположном конце надо сделать нарезку, навинтить шайбу и гайку. Штангу забить, а гайку плотно завинтить. Таким образом, утверждал Федоров, будет значительно увеличена несущая способность горных выработок и обеспечена их устойчивость.

Автор предупреждал, что штанговая крепь по первому впечатлению может показаться ненадежной, поэтому у некоторых специалистов и существует скепсис в отношении к этой необычной крепи. В результате, продолжал свои рассуждения Федоров, опыт одного из советских горных техников, который еще пятнадцать лет назад предложил крепить таким образом главную штольню апатитового рудника, не получил у нас распространения. За рубежом же штанговое крепление стало широко применяться на рудниках, при строительстве туннелей, подземных электростанций и других сооружений. Так, писал Федоров, на строительстве Ист-Делаверкского туннеля в Нью-Йорке, проходящего в сланцах и песчанике, более двадцати километров было закреплено штангами.

Федоров приводил другие многочисленные факты применения нового метода крепления в зарубежной практике и указывал, что этим методом заинтересовались также на некоторых советских рудниках и шахтах. И далее автор переходил к техническому описа-~ нию штангового крепления…

…Я прочел все статьи не отрываясь. Для меня они были сейчас интереснее и увлекательнее любого романа. Голова моя горела. Ведь это выход, выход из нашего невозможного положения! Никакой бетон, ничто не будет теперь тормозить окончание туннеля!

Я вскочил и стал быстро ходить по комнате. Ведь если я правильно понял, нам нужен только металл, чтобы нарубить эти штанги. Хорошо, допустим, что при всех условиях кое-где, в наиболее слабых породах, не избежать бетонной обделки! Но, во-первых, часть бетонных работ мы уже выполнили. А во-вторых, какое-то количество бетона мы ведь получаем и сейчас. Его, бесспорно, хватит для обделки на наиболее слабых участках…

…Когда прошел первый период опьянения открывающимися перед нами перспективами, я стал рассуждать более трезво и хладнокровно.

«Нет, не может быть, чтобы все было так просто, — возражал я самому себе. — Ведь это как в романе: прочел статью, поговорил с кем-то — и, пожалуйста, выход найден! То хоть закрывай строительство, а тут раз-два — и все возможности его быстрого завершения. Не может так в жизни быть, тут что-то не так!

Но, с другой стороны, ведь время Ньютонов прошло, новое не рождается в одиноких раздумьях мудреца, научные открытия — это огромный коллективный процесс, своего рода цепная реакция… И разве не вполне естественно, что мы, работники далекой заполярной стройки, прочитав статьи, напечатанные в наших научных журналах, попробуем применить у себя то, что в них предлагается? Для чего же тогда пишутся эти статьи? Разве не для того, чтобы мы учились по ним?! » Правда, во всех статьях содержались оговорки: штанговый метод применим там, где имеются породы определенной крепости. Прилагались некоторые расчеты. Но разве нам трудно рассчитать крепость пород на тех участках, которые казались мне наиболее устойчивыми и могли бы остаться без обделки? «Думать надо, думать! »

Эти слова, сказанные Баулиным и случайно повторенные Агафоновым, прозвучали тогда для меня от: влеченно, как лозунг, как общая фраза.

Я вспомнил весь разговор в кабинете Баулина. Нет, это я, а не Баулин декламировал тогда, произнося общие фразы насчет новой техники с единственным намерением выпросить цемент.

Вот, вот сна, новая техника! Думай, рассчитывай, на то ты и инженер, на то тебя и поставили во главе строительства! Да, наверное, все это не так просто: взял, прочитал статьи—и завтра все пойдет по-новому! Наверное, возникнут трудности, которые сейчас и предвидеть-то невозможно… Ну и что ж из этого? Ведь было время, когда я и котлован не умел правильно вырыть, чтобы заложить фундамент для компрессора, — его заливала вода; было время, когда нам никак не удавалось произвести врезку, начать проходку штольни… Будут трудности и теперь, наверняка будут. И все же выход есть, я его вижу, надо только все обдумать… обдумать! Решение есть, должно быть, оно где-то тут, совсем рядом!..

Я почувствовал необыкновенный прилив сил. Все, что беспокоило, раздражало, мучило меня в последнее время, потеряло остроту, отодвинулось куда-то. Сейчас только одна мысль владела мною — сознание, что выход может быть найден. Надо все обдумать. Не увлекаться сразу. Все взвесить. С чего же начать?

И тут только я вспомнил, что всего лишь несколько часов назад Волошина взяла образцы пород на анализ. Дело, которому я не придал никакого значения, внезапно становилось важным и срочным.

Я кинулся к вешалке, чтобы схватить полушубок и бежать туда, к палаткам геологов, разыскать Волошину к попросить ее сделать анализы как можно скорее, не откладывая. Но, посмотрев на часы, я увидел, что уже около одиннадцати. Поздно! Надо дождаться утра. В конце концов одна ночь ничего не решает.

Что же делать? Лечь спать? Нет, я не мог спать. Но идти к кому-нибудь теперь, на ночь глядя, было просто невозможно. А может быть, я и не хотел никуда идти? Может быть, мне хотелось совсем другого? Чтобы я был здесь, в этой комнате, но не один — нет, не один, а с ней, с ней!..

Одинокая радость не радость, ею надо делиться… О, если бы Светлана была здесь!

И вдруг мне пришла в голову мысль, что это я, я виноват в бегстве Светланы. Наверное, мне не удалось найти слова, которые убедили бы ее, поддержали, вдохнули бы силу, веру в себя… Ну конечно! Ведь я даже и не искал таких слов. Да — да, нет — нет, «никаких компромиссов»! Что же, я был последователен… А на кой она мне черт, эта последовательность, если из-за нее я потерял человека, которого любил? А что, если схватить сейчас полушубок, разбудить шофера, махнуть на станцию. Через два часа пройдет московский поезд, через два дня — Москва, адрес Светланы я теперь знаю…

…Я стоял, прижавшись спиной к стене, и воображал наше первое после разлуки свидание. Мне чудилось, что я держу ее в объятиях, слышу ее сбивчивый шепот… «Зачем — ты это сделала, зачем? » — говорю я. И она отвечает: «Все прошло, совсем прошло, я буду с тобой, только с тобой, я поеду с тобой куда хочешь: на север, на восток, на любой край земли…»

…Мы снова здесь, в Тундрогорске. Я привез ее. Она живет тут, в зтой комнате. Она и я. Вот здесь она сидит. Это ее место за столом. И я говорю ей: «Ты подумай, Света, как все просто! Мы не будем бетони-. ровать вот эти участки, — я показываю их вот на этом висящем над кроватью чертеже. — Мы испробуем новый метод…»

А может быть, она что-нибудь знает о нем? «Знаешь? Нет? Тогда быстрее прочти вот эти статьи. Может быть, ты умеешь читать и по-английски? Странно, я никогда не спрашивал тебя, знаешь ли ты английский! Наверное, нет. Ведь мы мало занимались, языком в институте…»

Я смотрю на то место за столом, где должна сидеть Светлана. Как странно, что ее нет! Наверное, Она просто вышла на минутку и сейчас войдет. Это ты, Светлана?

Но нет, это Рожицын. Его первые слова и он сам Есе еще кажутся мне нереальными:

— Простите, Андрей Васильевич, я увидел в комнате свет. Вы не спите?

Да, это он. Светланы здесь нет. Она далеко. Дальше, чем когда бы то ни было.

— Я всего на несколько минут, — говорит Рожицын. — Можно?

— Пожалуйста, — отвечаю я.

Теперь все безразлично. Рожицын так Рожицын. Он продолжает стоять в дверях и говорит:

— Мне тогда было неудобно спорить с вами при всех, Андрей Васильевич. Но мне было очень обидно. Вы меня обманщиком каким-то выставили, очковтирателем. А что я, в сущности, сделал?

— Вы давали неправильные отчетные данные, — устало сказал я.

— Формально да, — согласился Рожицын, — ко ведь это только формально. Я ни в чем не обманул государство. Просто в течение нескольких дней я, учитывая наше отчаянное положение, поддерживал у рабочих иллюзию продуктивной работы. Я… — Он вдруг полез в карман и вытащил свою книжечку.

Это решило все. Я снова, как тогда, на планерке, почувствовал неприязнь к этому человеку.

— Послушайте, Рожицын, — сказал я, — откуда вы это знаете?

— Что именно? — недоуменно переспросил он.

— Ну вот насчет иллюзий, — это слово как-то зацепилось в моем сознании. — По-моему, вам лет не больше, чем мне. Какого вы года? Двадцать девятого? Я так и думал. Откуда же в вас эта мудрость?

Он пожал плечами.

— Я не понимаю вопроса…

— Неправда, понимаешь! — резко возразил я, переходя на «ты». — Впрочем, могу объяснить. Я спрашиваю: почему ты уверен, что людям нужны иллюзии? Где ты это вычитал? Об этом никогда не писали в газетах. Никогда не говорили на собраниях. Этому не учили в институте. А ты вот знаешь. Откуда?

Рожицын посмотрел на меня как-то исподлобья. Потом улыбнулся и тихо проговорил:

— Жизнь, Андрей Васильевич, она научит.

— Жизнь?! — воскликнул я. — А что ты знаешь О жизни?

Мне хотелось сказать Рожицыну, что он скучный, равнодушный человек, маменькин сынок, но с этакой практической хваткой… Я знаю, есть такие люди, обычно они живут долго, очень долго, но жизнь ничему не учит их, не воспитывает никаких чувств, не развивает никаких способностей, кроме одной: обходить «острые углы». У таких людей есть всегда наготове тысяча и один способ облегченного решения любой задачи, любой проблемы, одним умелым росчерком пера, одной внешне законной махинацией они разрубают любые гордиевы узлы любых трудностей, создают видимость решения, ничего не изменяя по существу.

Рожицын не будет ломать себе голову над тем, как достать цемент или обойтись без него, но всегда сумеет сделать так, чтобы ни нехватка цемента, ни любое другое производственное затруднение не оказало бы никакого влияния на его личную судьбу, на собственное благополучие. Такие люди умеют «отчитываться»! Пусть произойдет авария, стихийное бедствие, землетрясение, наводнение, они сумеют в своих «отчетах» создать иллюзию невредимых домов и мирно текущих вод.

Все это я хотел сказать Рожицыну, но произнес одну только фразу:

— Ах, вон оно что, жизнь! Две правды — так, что ли?

— Я… я вас не понимаю.

— Куда тебе! Ты опоздал немного. У нас туг был один такой, Крамов, — учитель по этому предмету….

Я подошел к Рожицыну почти вплотную.

— Рабочим не нужны твои иллюзии, слышишь? — громко сказал я. — Они люди дела и верят в то, что делают. Запиши это в свою книжечку!

Он поспешно сунул книжку в карман.

— Если б я знал, что получится такой разго-Еор… — Рожицын безнадежно махнул рукой. — Я к вам от чистого сердца пришел. Объяснить…

— А ну, покажи мне свое сердце!

На этот раз Рожицын посмотрел мне прямо в глаза с неподдельным недоумением. Потом пробормотал:

— Ну… простите. — И пошел к двери.

— Подождите! Рожицьн обернулся.

— Как, по-вашему, — спросил я, глядя на него в упор, — в чем смысл нашей жизни? Для чего мы живем?

Я ожидал, что он не поймет вопроса, или смутится, или просто пожмет плечами. Но Рожицын ответил немедленно, так, как сказал бы мне, который час или сколько породы вынула его смена:

— Для строительства коммунизма. — Он помолчал секунду и добавил: — Под руководством партии.

— Хорошо, — усмехнулся я. — Идите. Он ушел.

Я снова остался один. И вдруг я понял, что мне надо идти туда, к геологам. Идти, несмотря на поздний час, увидеть Ирину, все рассказать ей и попросить сделать анализы не откладывая. Я посмотрел на часы: двенадцатый. Все равно надо идти. Может быть, она еще не спит. А то уйдет или уедет куда-нибудь с утра, и я не успею ее ни о чем предупредить…

…У палаток геологов было пустынно, но в двух из них горел свет, и узкие белые полосы падали на снег. Одна из освещенных палаток была та, в которой жила Ирина.

Подошел к этой палатке. Прислушался. Я знал, что Ирина жила не одна, в тот раз я видел в палатке вторую кровать. Но ни одного звука не проникало ко мне через утепленный брезент палатки. Тогда я чуть приоткрыл полог…

Ирина сидела на корточках у маленькой железной печки и сосредоточенно смотрела на огонь. Дверца печки была открыта, и красный отблеск пламени падал на ее лицо. Я тихо окликнул ее. Она вздрогнула, поспешно встала, откинула полог палатки и увидела меня.

— Вы? — В голосе Ирины прозвучали удивление и, как мне показалось, радость. — Заходите! — уже совсем тихо сказала она и протянула мне руку.

Я вошел и тотчас же понял, почему Ирина говорит так тихо. На второй кровати спала какая-то девушка. Я не видел ее лица, оно было обращено к брезентовой стенке палатки, я видел только волосы, разметавшиеся на подушке.

— Простите, Ирина, что так поздно, — сказал я шепотом. — Но мне надо сообщить вам кое-что очень важное…

— Да?! — поспешно отозвалась она. — Сейчас, сейчас… Мы выйдем, тут Лена спит… Я только полушубок накину…

Она заметалась по палатке. На одном из столбов, поддерживающих палатку, висел ее полушубок, но она, видимо, не замечала его. Казалось, что Ирина смущена моим приходом. Она вела себя так, будто я застал ее врасплох. Поэтому я не решался указать ей на полушубок: этим я только доказал бы, что обратил внимание на ее непонятную растерянность. Наконец Ирина увидела его…

Мы вышли из палатки. Светила луна. Сугробы снега походили на маленькие горы. Ветер сдувал снежную пыль с их вершин. Сугробы и огромные, полу занесенные снегом валуны — вот что окружало нас. Я вспомнил, как когда-то стоял вот так же ночью, окруженный сугробами. Тогда я тоже был не один. Светлана была рядом со мной… Нет! Не буду думать об этом.

— Ирина, — сказал я, — еще раз простите, что так поздно! Но я всего на несколько минут. Суть в том, что нам очень срочно нужны те анализы. Дело внезапно приобретает большой практический интерес. Если результаты будут благоприятны, нам, может быть, удастся применить новый метод крепления. Тогда надобность в цементе почти отпадет. Я и хотел вас просить сделать анализы побыстрее, не откладывая…

Ирина ответила не сразу. Наверное, у нее было много срочной работы на ближайшие дни.

— Конечно, — продолжал я, — у вас есть другие дела, но я хотел вас просить, чтобы вы занялись анализами завтра же, с утра. Боялся, что не застану вас завтра, если сейчас не предупрежу. Конечно, я понимаю, врываться ночью, когда все спят… Но я видел в щель, что вы не спите, одна и не заняты…

— Я была не одна.

— Да, но ту спящую девушку я тогда не заметил.

— Я не о ней… У вас никогда так не случалось, что вы думали о чем-то важном-важном, и казалось, что рядом кто-то есть… совсем рядом?

— Простите, если оторвал вас от хороших мыслей, — сказал я, — вы правы. Иной раз так хочется, чтобы все, о чем думаешь, сбылось…

Она молчала. Было холодно, но на лицо Ирины, казалось мне, все еще падает тот красноватый отблеск.

— И что же? — внезапно спросила она.

— Анализы, которые нам необходимы… — начал было я.

— Анализы? — переспросила Ирина. — Да, конечно. Я все поняла. Хорошо. Это все?

— Да, — недоуменно ответил я, — это все. Еще раз простите.

Она кивнула, повернулась и молча пошла к палатке. Ни разу не обернулась. Приподняла полог. Узкий светлый прямоугольник возник на желтом от лунного света снегу и исчез.

…Через три дня анализы, сделанные Ириной, подтвердили высокую крепость наших пород. Мы получили также все данные об их напластованиях. Только тогда я решился рассказать о нашем замысле Павлу Харитоновичу Трифонову. Он ничего не слышал раньше о штанговом креплении. Попросил дать прочесть те самые статьи. Прочел на следующий же день. Мы договорились, что я в виде опыта попытаюсь установить одну такую штангу, а после этого уже подниму вопрос о новом методе перед руководством комбината. Мы еще некоторое время не расставались, после того как разговор был закончен. Я смотрел в глаза Трифонову, и он внимательно глядел на меня. В те минуты я мысленно спрашивал его: «Стоит ли начинать все это старый друг? Я ведь и сам не уверен в успехе. Мне просто страшно подумать, какие, наверное, придется приложить усилия, чтобы убедить все вышестоящие инстанции, начиная с дирекции комбината, разрешить нам этот эксперимент. Но что делать? Спокойно наблюдать, как. простаивают рабочие? Как нарушаются все планы строительства туннеля? Ты когда-то сказал, старик, что я с бою взял тот, такой трудный год жизни. Что же мне делать теперь? Уйти в кусты? »

«Не знаю, парень, не знаю, — казалось, отвечал мне Трифонов. — Я не инженер. Я старый горняк, но моих знаний не хватит, чтобы решить это дело. В статьях описано все убедительно. А как выйдет на деле, не знаю. Пробуй. Пробуй, не бойся! Смириться с тем, что происходит, нельзя».

…В установке одной штанги там, где требовались десятки, не было, конечно, никакого практического смысла. Но меня обуял дух нетерпения. Мне надо было увидеть, именно увидеть собственными глазами, как все это делается.

Мы решили так: пока не предавать все это широкой огласке, попробовать сперва установить штангу, пригласить в туннель Кондакова и тут, на месте, поделиться с ним нашими планами.

Пока только три человека знали о новом проекте: Орлов, Трифонов и я. Кое-как, самыми кустарными средствами, мы изготовили одну штангу, и в очередную ночную смену Орлов распорядился пробурить в своде отверстие в метр глубиной.

Я видел, с каким недоумением выполнил его указание бурильщик. Еще с большим недоумением наблюдал он за тем, как принесли в штольню кусок железа, расщепленный с одного конца, как вставили в щель клин из мягкой заклепочной стали и Орлов приказал двум подсобным рабочим подняться на деревянный помост и кувалдами забить штангу в отверстие, клином вверх. После того как на конец выступающей из отверстия штанги была насажена шайба, а затем плотно прикручена гайка, мы' постояли несколько минут, задрав вверх головы, любуясь делом своих рук.

На другое утро я позвонил по телефону Кондакову и попросил его приехать. Через час он появился у меня в конторе.

Я долго обдумывал, с чего начать разговор. Я слишком хорошо знал характер этого человека, чтобы начать с пересказа прочитанных мною статей. Я чувствовал внутреннее недоверие Кондакова к теории, ко всему тому, что еще раньше, до него, Кондакова, не было воплощено в жизнь, не стало повседневной практикой. Поэтому я решил сделать ставку на неожиданность, на чисто зрительный эффект. Ничего не объясняя Кондакову, я повел его в штольню. Когда мы дошли до первого незакрепленного участка, я остановился и сказал:

— Вот что, Павел Семенович, так дальше жить мы не можем. Цемента нет по-прежнему…

Кондаков не дал мне договорить.

— Ты что из меня жилы тянешь? — отмахнулся он. — Ну нет ответа из главка, нет, понимаешь?

Он уже повернулся, чтобы идти к выходу.

— Павел Семенович, — сказал я как можно мягче и вкрадчивее. — Есть одна возможность… Мы можем обойтись даже наличным поступлением бетона, не сворачивая строительства. Мы даже можем завершить его досрочно. Давайте поднимемся наверх…

Я направил свет шахтерской лампы туда, на гайку.

— Ничего не вижу! — раздраженно произнес Кондаков. — Да в чем, наконец, дело, я тебя спрашиваю!

— Это штанга, понимаете, штанга! — сказал я, продолжая освещать свод туннеля своей лампой. — Такие штанги могут надежнее всякого бетона держать породу.

Я умолк, чувствуя, что мои слова звучат по меньшей мере неубедительно…

— Ты, что, Арефьев, в уме? — спросил Кондаков. — Прилепил какую-то гайку к породе и думаешь ею свод держать?

— Павел Семенович, выслушайте меня! — почти умолял его я, беря Кондакова за борт кожаного пальто. — Это не просто гайка. Это штанга, которую мы забили в отверстие, штанга с клином. А гайка лишь закрепляет штангу в породе, прижимает ее. Намертво. Таких штанг нужно установить не одну, конечно…

Кондаков резко повернулся и быстро пошел к лазу. А я почти бежал за ним и говорил:

— Павел Семенович, дослушайте же до конца! Это не я выдумал. Этот метод описан в технических журналах. Вы можете сами все это прочесть. Пишет инженер, кандидат наук… Там есть доказательства, ссылки на зарубежный опыт, расчеты… Хотите, я принесу вам эти журналы? Есть и заграничные источники…

Кондаков внезапно остановился и повернулся ко мне.

— Послушай, Арефьев, — угрожающе начал он, — ты мне этим зарубежным опытом не тычь! Они там невесть что наворотят, их конкуренция вынуждает, кризис, понял? А у нас система плановая, централизованная, ты это учти. На низкопоклонстве люди постарше тебя шею себе сворачивали. Если и надо чего оттуда перенять — есть люди наверху, поумнее нас, разберутся. Ты что же думаешь, если какой-нибудь кандидатик статейку тиснул, так это для нас закон? Ему, кандидатику, надо свое звание оправдать, вот он сидит и прожекты сочиняет. Может, он производства-то и не нюхал! А ты…

Он махнул рукой и стал спускаться.

— Павел Семенович! — крикнул я уже с отчаянием.

Кондаков даже не обернулся. Вскоре он скрылся в полумраке,

…Вечером, когда я сидел и обдумывал проект письма в защиту штангового крепления, ко мне пришел Григорий. По лицу его я понял, что он очень взволнован.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒