Послесловие 8 страница

Он медлил с ответом, давая мне надежду. Видно было, что он не прочь со мной встретиться, только не знает, где.

— Офис, наверно, не самое лучшее место для такого разговора, — сказал он наконец, как я и ожидала. — Сейчас тут такой хаос, что нам не дадут посидеть спокойно. Какой-нибудь идиот наверняка припрется и скажет, что у меня нет времени листать старые книжки. Погоди, я гляну в ежедневник.

Я слышала шелест страниц. В моем собственном ежедневнике они были девственно чисты, так что я могла встретиться с Бьёрном в любое удобное ему время. Наконец его голос снова раздался в трубке:

— У нас тут за углом есть симпатичное кафе… В понедельник на следующей неделе мне придется задержаться на работе и наверняка надо будет перекусить. Можем встретиться там. Возьми с собой то, что у тебя уже есть, и я посмотрю, чего не хватает. Как насчет семи часов? Кстати, ты не пропустишь ужин дома, потому что я слышал, что твоя мама приглашена на деловую встречу… так что можешь не волноваться.

Он проглотил наживку. Можно было класть трубку и обдумывать следующий шаг. Я закончила разговор и вернулась к груде книг на кровати. Я решила взять с собой воспоминания о путешествии на верблюдах по пустыне.

На выходные папа приехал домой, и в субботу все было хорошо, но в воскресенье снова начались проблемы. Мама решила пойти в ресторан с друзьями, а папа хотел провести вечер дома с семьей. Кончилось все тем, что он приготовил вкусный ужин, но мама все равно ушла, и мы с ним валялись перед камином, читали и болтали. Я спросила его, как идут дела в Гётеборге, и он рассказал, что вынужден много работать, но уже виден результат.

— Я сижу в кабинете допоздна, — добавил он, глядя на меня, — все равно дома меня никто не ждет. Это нелегко, — закончил он.

Не знаю, что он имел в виду: свою работу в Гётеборге, или нашу семью, или еще что-то. Я не ответила.

— Так много всего… — продолжал он, — так много всего я должен сделать, но не знаю как…

Он умолк. Я ждала.

— Мама и я… ты наверняка заметила, что у нас не все ладно. Она такая, какая есть, и… мы слишком разные… Она ждала от меня того, чего я не мог ей дать… и я, я тоже ждал от нее большего. Вот в какую передрягу ты попала, Ева. Я понимаю, тебе приходится нелегко, особенно теперь, когда я редко бываю дома…

— Вы разводитесь? — вырвалось у меня. Разводы тогда случались, но еще не считались чем-то само собой разумеющимся. Папа посмотрел на меня в ужасе, словно мой вопрос мог сделать развод более вероятным.

— Я не хочу тебя пугать, Ева, — ответил он наконец. — Мы еще не решили. Мы действительно говорили с мамой об этом. Точнее, я пытался объяснить ей, что надо что-то менять, но она только кричала в ответ: «Тогда давай разведемся! ». Она не дает мне и слова сказать, только орет так, словно речь идет не о семье, а о вечеринке, которую можно отложить, и никто не расстроится. Но для меня это не так. Есть ты. И клятва быть всегда вместе, которую мы когда-то дали друг другу. Но я знаю, как тебе тяжело, и должен был больше о тебе заботиться, Ева. Меня это мучает.

Он не стал развивать тему, и я не знала, что стоит за этими словами, но у меня опять возникло чувство, что он чувствует гораздо больше, чем показывает. Его слова могли означать только одно: что мы с ним заодно, а мама мне не родная. Я сама удивилась, что не испытала никаких эмоций, когда прозвучало слово «развод». Наверно, папа просто подтвердил то, что я и так уже знала: их брак распался, и единственное, что останавливало папу, — это я. Я гордилась тем, что научилась управлять ситуацией. И радовалась, что мы с папой поговорили, хотя в том, что он такой слабак и не находит в себе сил развестись, не было ничего хорошего. А еще я предвкушала свидание с Бьёрном в понедельник вечером, когда папа будет в Гётеборге, а мама на деловом ужине. Угли в камине накалились до предела, и стоит подложить полено, как пламя вспыхнет. Языки огня оближут полено со всех сторон, и от него останется лишь зола.

Наступил решающий день. Я была готова: веревка лежала в кармане, впереди маячил крест. Я облачилась в походное снаряжение. Джинсы сидели на мне как влитые, платок небрежно повязан на шее, тщательно расчесанные волосы струятся по плечам. Под мышкой у меня была папка с информацией, которую я тщательно изучила, чтобы не выдать себя, пока не осуществлю задуманное.

Когда я вошла, Бьёрн уже сидел за столиком. Кафе было полупустое, но на нас никто не обратил внимания. Ничего особенного: лысеющий мужчина лет пятидесяти с животиком, в черной рубашке-поло и пиджаке, и девочка-подросток в джинсах с пушистыми волосами. Мы поздоровались. Я села. Бьёрн сделал заказ, и мы начали разговор.

Получилось даже легче, чем я думала. Я достала карту и показала несколько маршрутов, которые подошли бы девочке моего возраста и которые я тщательно изучила. Бьёрн прокомментировал те, которые проходил сам, дал советы по снаряжению и указал места возможного ночлега. Постепенно мы разговорились о других странах, и он снова углубился в вспоминания о кругосветном путешествии, которое когда-то совершил.

— Знаешь, тот Бьёрн, каким я был когда-то, удавился бы, узнай, во что превратится в будущем, — сказал он.

— Что вы имеете в виду?

— Я думал, что всю жизнь буду независим, что сам буду решать, что мне делать. Я умел жить на пару крон в день, а если денег не хватало, легко мог заработать их официантом в Греции, или помощником на ферме, или закупщиком в Индии, или продавцом в Нью-Йорке… Но рано или поздно веселье заканчивается. Ты поначалу не замечаешь, как тебя медленно, но верно затягивает в трясину повседневности. Это все равно что идти по тонкой доске. Ты делаешь шаг, она трясется, но пока не опасно, и всегда можно повернуть назад. Потом ты делаешь еще шаг, и стоишь посередине, и доска нещадно трясется, и ты уже не знаешь, куда двигаться — назад или вперед, и застываешь в страхе упасть….

— Ты?

— Да, я. Я говорил о себе. Хотя я, наверное, не один такой. Ты встречаешь кого-то, и для тебя становится важно, как ты или вы живете, а потом вы встречаете других и сравниваете себя с ними, и понимаете, что вам нужна нормальная работа, чтобы каждый месяц получать зарплату. Сначала это весело, словно играешь в «Монополию» и получаешь деньги просто потому, что удачно выбрал улицу для постройки дома. Это как наркотик. А потом вдруг понимаешь, что это была, черт побери, всего лишь игра, и не стоило тратить на нее время. Но уже поздно.

Он замолчал. Я тоже молчала. Он достал фотографию и положил на стол между нами.

— Взгляни на этого парня. Он бы тебе понравился? Если бы он вошел в эти двери, сел здесь и улыбнулся тебе, ты улыбнулась бы в ответ? Захотела бы узнать его поближе? Поехать с ним путешествовать?

Я взяла фото в руки. На снимке был худой, но хорошо сложенный молодой человек с мускулистыми руками и длинными каштановыми волосами. Он стоял на скале, одетый в майку и шорты, и на ногах у него были грубые ботинки. Рядом лежал рюкзак, а парень улыбался во весь рот, щурясь от солнца и раскинув руки, словно хотел сказать: «Это все мое! ». Как ни трудно было поверить, глядя на обрюзгшего мужчину, сидевшего рядом со мной, на снимке был он, Бьёрн.

— Это Большой каньон. Аризона. Мы спускались целый день и заночевали в долине. Многие едут вниз на мулах или проходят небольшой кусочек пути, а потом поворачивают назад. Но мы пошли пешком. Пейзаж там… он словно олицетворяет свободу. И когда мы добрались до реки внизу… Индейцы племени навахо верили, что всемирный потоп случился именно там, и это отразилось в их мифологии, представляешь? Во время потопа их предки, чтобы спастись, превратились в рыб. Поэтому они стараются не есть рыбу, чтобы случайно не съесть своего родственника. Мне тогда было чуть больше двадцати…

Бьёрн забрал у меня фото и посмотрел на него. Оно было потертое, видимо, его хранили в бумажнике. Я заглянула ему в глаза и заговорила:

— Я с удовольствием познакомилась бы с тем парнем и узнала его поближе. Но кто сказал, что его больше нет?

Прозвучало банально и слишком кокетливо для девочки-подростка, но именно это Бьёрн и хотел услышать. Он посмотрел на меня, поднял руку и коснулся моих волос, как это сделал однажды Калле.

— Я помню, как мы приезжали к вам в гости летом. Ты, совсем еще маленькая девчушка, стояла в коридоре, а твоя мама что-то говорила о твоих спутанных волосах. Но когда я посмотрел на тебя, то подумал: какая разница, причесалась она или нет, она все равно очень мила.

Дело продвигалось быстрее, чем я рассчитывала. Бьёрн проглотил наживку куда легче, чем такса Ульссонов. Мы расстались, и он предложил увидеться снова:

— В то же время на том же месте, ладно? Я захвачу с собой книги о Канаде.

Сколько раз мы с ним сидели так в кафе? Три или четыре. Сколько раз говорили о Канаде? Может, однажды, а потом Бьёрн начал рассказывать про работу и свою жену:

— Со временем она превращается из винограда в изюм, усыхает с каждым годом. Я понимаю, она стареет физически, и я тоже старею, это нормально. Но самое ужасное, что она стареет и рассудком тоже.

Мы вернулись к тому, с чего начали, — к ностальгии Бьёрна по прошлому, по свободе и молодости, которых ему так не хватало. Я пропустила его мечты и воспоминания через свой фильтр и взамен выдала собственные планы на будущее, которые, как я рассчитывала, прекрасно впишутся в его идеальный мир. Прежде всего, я заявила, что ни за что на свете не стану материалисткой. Бьёрн посмотрел на меня, как кот на сметану.

Когда он, в конце концов, пришел к нам домой, крысоловка была наготове. В ней есть такая маленькая пружинка, на которую нужно нажать, чтобы крысоловка захлопнулась. В обычной ситуации предполагается, что на пружинку должна наступить крыса. Мне же нужно было исхитриться, чтобы не прищемить себе палец. Я решила еще потренироваться, потому что мне предстояло проделать все это под одеялом. Сперва я тренировалась на морковке, потом на сосиске. С сосиской было сложнее, потому что она была мягче и не так сильно давила на пружинку. Мне приходилось держать ее одной рукой и давить ею на пружинку изо всех сил.

Наконец, у меня стало получаться, хотя однажды я так прищемила руку, что у меня искры вспыхнули перед глазами. Но я раз за разом оттачивала технику, а еще рассчитывала на то, что Бьёрн будет так возбужден, что не заметит, чем у меня заняты руки под одеялом. К тому же, когда у меня, наконец, получилось с сосиской, результат был куда более впечатляющий, чем с морковкой. Тонкая кожица на сосиске лопнула мгновенно, содержимое вывалилось наружу, и было практически невозможно вытащить ее обратно, не сломав посередине. Для этого потребовалась бы помощь.

Я понятия не имела о том, что именно должно произойти между нами в постели, хотя как-то раз стала свидетельницей маминых любовных похождений. Мои познания в этом вопросе были чисто теоретическими, почерпнутыми на уроках биологии и из шуток приятелей, но помимо книг об альпинизме я изучила пособие «Основы секса» с соответствующими картинками. Она была написана суховатым языком и изобиловала научными терминами, но все равно давала представление о реальности. Я надеялась, что этого будет достаточно.

Бьёрн начал смотреть на меня голодным взглядом в кафе и пару раз даже немного провожал, потому что «молодой девушке не стоит идти домой одной в темноте». Все чаще он пытался обнять меня за плечи или поцеловать в щеку при расставании. Это было совсем не то, что с Калле, у которого кожа была нежной и мягкой, и мне пришлось заставлять себя думать об улитках, чтобы скрыть отвращение.

В тот вечер он прошел со мной довольно далеко, так что мы оказались почти у самого моего дома. Я сообщила, что там никого нет и можно зайти выпить чаю. И добавила, что взяла в библиотеке книгу, которую хочу ему показать. О южноамериканских индейцах. Бьёрн как-то рассказывал, что посещал их резервации и интересовался культурой и бытом.

Он клюнул на приманку и так крепко вцепился в нее зубами, что мне даже стало не по себе. С каждой нашей новой встречей напряжение нарастало, и теперь приглашением на чашку чая я крепко подцепила его на крючок. Бьёрн открыл рот, чтобы ответить: «С удовольствием! », и снова закрыл. Я словно видела, как крючок торчит у него из щеки, и недоумевала, почему он не кричит от боли.

Мы вошли в дом, и я зажгла везде свет, даже в своей комнате. Крысоловка уже лежала наготове под одеялом. Накануне я поменяла постельное белье, оно было чистое и свежее, но уже впитало мой запах. Я вскипятила чайник и собиралась поставить его на кухонный стол, но передумала, отнесла к себе в комнату и поставила на пол. Бьёрн последовал за мной, мы сели на ковер и в тишине пили чай. Потом я достала книжку, села рядом с Бьёрном и показала ему, что прочитала. Я словно нечаянно задела его бедром, мои волосы были в сантиметре от его носа. Я почувствовала напряжение в воздухе. Дыхание у Бьёрна участилось.

Он навалился на меня внезапно. Я сама не поняла, как это произошло, но его губы оказались прижатыми к моим, а руки сжимали мне плечи. Моей первой реакцией было оттолкнуть его, но я вспомнила пауков и историю с Калле, мысленно отстранилась и взлетела к потолку. Я видела, но не чувствовала, как его грубая щетина царапает мне щеки, как он слюнявит мне рот. Я схватила себя за волосы, чтобы перетащить нас обоих на кровать. Там он сорвал с меня рубашку, и, видимо, то, что он обнаружил под ней, его удовлетворило, потому что теперь я могла сосредоточиться на его брюках. Расстегнуть их было нелегко, потому что его «дружок», твердый как палка, натягивал ткань, мешая справиться с молнией. Я позволяла Бьёрну трогать мою грудь, думая о крысах и пауках, и под конец мне удалось стянуть с него трусы. То, что предстало моему взору, выглядело гораздо хуже, чем на картинках в книге, и я решила, что реальность всегда уродливее, чем искусство.

Бьёрн опрокинул меня на кровать, и я ухитрилась забраться под одеяло. Он начал рвать молнию на моих джинсах, приговаривая: «Красная Шапочка, Красная Шапочка, так вот чего ты от меня хочешь, вот что тебе нужно». Я воспользовалась моментом, чтобы найти крысоловку. Мне не сразу удалось ее отыскать, и на долю секунды меня охватила паника: я представила, что может случиться, если я ее не найду. Бьёрн был большой и тяжелый, он мог сделать со мной все, что захочет. Никто не услышал бы мои крики о помощи.

Но вот мне, наконец, удалось нащупать крысоловку и подтянуть ее к себе правой рукой. Левой я взялась за его мужское достоинство, вздрогнула, ощутив, как оно пульсирует у меня в ладони, потерла ради эксперимента и услышала, как Бьёрн стонет мне в волосы. «А это проще, чем я думала», — сказала я себе и снова потерла. Бьёрн ничего не подозревал, и я подтянула его хозяйство к крысоловке. А потом сунула внутрь то, что на ощупь было точно таким же, как сосиска, на которой я тренировалась. Оно скользнуло, как и требовалось, я надавила, и крысоловка захлопнулась.

Удивительно, что на крик Бьёрна не сбежались все соседи. Это был животный вопль, душераздирающий, безумный. Он вскочил, увидел крысоловку и рухнул на колени. Он вопил, пытаясь раскрыть ловушку, глаза у него закатились, так что видны были одни лишь белки. Потом он дернулся и рухнул на пол в позе эмбриона, с руками, зажатыми между ног. Я вскочила, надела рубашку, наклонилась и посмотрела. Как и в случае с сосиской, член Бьёрна был передавлен посередине, вокруг висели лохмотья кожи, и кровь лила ручьем. Мой первой реакцией был страх, что он может умереть от потери крови. Потом я обрадовалась, что он потерял сознание, иначе он задушил бы меня в приступе ярости.

Оставалось только позвонить в «скорую», что я и сделала, полностью одевшись. Женщина на другом конце провода хмыкнула, когда я сообщила, что у мужчины пенис защелкнуло крысоловкой, но приняла вызов и пообещала, что помощь скоро прибудет. Они приехали уже через пятнадцать минут, видно, им не терпелось узнать, что произошло. Я впустила двух мужчин — блондина и брюнета, которые спокойно прошли в комнату и склонились над неподвижным телом на полу.

Они обследовали Бьёрна, потом брюнет повернулся ко мне и вздохнул:

— Я думал, что с моей профессией меня уже ничем не удивить. И поверь мне, повидал всякое. Но с таким сталкиваться не доводилось. Не расскажешь, что здесь произошло?

Я сглотнула и внезапно поняла, что вот-вот потеряю сознание.

— Он уже второй раз на меня нападает. Мне четырнадцать лет, и я решила, что имею право преподать ему урок, который он не скоро забудет.

Теперь оба смотрели на меня в шоке.

— Он что-то тебе сделал? — спросил блондин, который до этого молчал.

— Он лапал меня за грудь. Это было отвратительно, — ответила я.

Врачи, не говоря ни слова, вышли и вернулись с носилками. Бьёрн зашевелился. Мужчины довольно грубо подняли его и опустили на носилки. Они прихватили его брюки и трусы, бросили их на тело Бьёрна и пошли к выходу. По дороге один обернулся и спросил, не отец ли мне этот мужчина. Когда я ответила: «Нет, это мамин коллега, он хотел у нас что-то забрать», они с облегчением кивнули. Я вышла с ними на улицу.

— Полагаю, ты не поедешь с нами в больницу, — сказал брюнет. Они погрузили Бьёрна в машину и закрыли дверцу. Потом брюнет повернулся ко мне: — Ты одна справишься? Может, хочешь с кем-то поговорить? Или нам позвонить твоим…

Я перебила его, сказав, что справлюсь сама. Он долго смотрел на меня. Потом криво улыбнулся:

— Я рад, что с тобой не случилось ничего плохого. Надо сказать, то, что ты сделала… я никогда не видел ничего подобного. И никогда это не забуду. Меня зовут Роланд. Позвони, если тебе понадобится помощь. Просто позвони в больницу и спроси Роланда. Если захочешь.

Он развернулся и пошел к машине.

7 июля

Прошлой ночью он снова меня навестил. Я ворочалась без сна и так устала, что едва почувствовала, как кто-то присел на край постели. Я открыла глаза — это был он, Пиковый Король, точно такой же, как всегда. Я постарела, а он нет. Теперь мы стояли на одной ступеньке лестницы, ведущей вниз. Свен похрапывал рядом со мной, и в темноте Пиковый Король казался тенью, мрачным созданием, сливавшимся с ночью.

— Ты нервничаешь, Ева, — сказал он так нежно, что у меня навернулись слезы.

— Да, я нервничаю, но не знаю, из-за чего, — ответила я.

— Ты выкапываешь свои розы, вот что заставляет тебя нервничать, — произнес он и погладил меня по волосам.

— Я не выкапываю розы, я пишу о них, — возразила я.

— Розы можно выкопать разными способами, Ева. Даже словами. Я чувствую, что их корни уже видят свет. Свет — это хорошо. Но не для корней, Ева. Они растут в обратном направлении. Тебе это хорошо известно.

— Да, известно. Известно. Но я ничего не могу поделать. Я теряю контроль над собой, и это меня пугает.

— Нет, ты не теряешь над собой контроль, Ева. Никто не может его потерять, потому что его нет. Контроль — как паутина, Ева. Она выглядит прочной, она может вызывать отвращение, но стоит дунуть ветру — и ее как не бывало. Контроль… контроль подвластен только мне, но и я часто обманываюсь…

— Мне страшно.

— Нет, Ева, тебе не страшно. Она называла тебя трусихой, но ты такой никогда не была. Тот, кто видит в другом труса, сам запутался в паутине страха и не осознает, что это такое.

— А что такое страх?

— Страх — это боязнь совершать поступки, Ева.

— Я скучаю по тебе.

— Я тоже по тебе скучаю. Всегда скучал и всегда буду скучать. Ты же знаешь, я прихожу к тебе, когда только могу. И что когда-нибудь мы будем вместе. Навсегда. Тогда я приду и проглочу тебя, как кит, и ты будешь замаливать свои грехи у меня в утробе, пока я не выплюну тебя на пустынный берег за тысячи миль отсюда.

Потом он лег рядом со мной в постель. Я повернулась на бок, он обнял меня сзади, и я почувствовала запах моря и нагретых солнцем скал. Наверное, я заснула, потому что меня разбудил шум воды в ванной. Свен вышел оттуда и сказал, что во сне я разговаривала, несла какую-то чушь, но невозможно было разобрать ни слова.

— Я сидел рядом с тобой и говорил, что все в порядке, что тебе нечего бояться, но ты только бормотала что-то нечленораздельное. Что тебе снилось?

— Мне снилось, что ты хочешь выкопать мои розы. Видишь, до чего ты меня довел? Я уже и спать спокойно не могу, и наверняка умру раньше времени, — пробормотала я.

Свен ответил, что хватит уже о розах. В любом случае, он поговорит с Орном, а мне пора прекратить все эти глупости. Но я его больше не слушала: я внезапно поняла, что означал этот ночной визит.

— Мы должны поехать к Ирен. Я чувствую: с ней что-то случилось, — прошептала я, пытаясь одной рукой расчесать волосы, а другой почистить зубы.

Свен недоуменно уставился на меня.

— Ирен? Вчера она была живее всех живых, позвонила и устроила истерику. Так что я не думаю, что…

Не слушая его, я бросилась в спальню с испачканными зубной пастой губами и стала надевать первое, что попалось под руки. Свен встревоженно последовал за мной:

— Ева, что с тобой? Я не думаю, что произошло что-то серьезное. Хотя бы позавтракай. Не побежишь же ты на пустой…

— Свен! — Я бросилась к нему и схватила за плечи. — Послушай меня! Милый, милый Свен, поверь мне! Я уверена: что-то случилось! Одевайся и пойдем. Если я ошибаюсь, ты выскажешь мне все позже, а сейчас, прошу тебя, сделай, как я прошу.

Слава Богу, Свен достаточно умен, чтобы понять, когда я настроена серьезно, поэтому он без лишних слов оделся и пошел со мной к машине. У меня болел живот, во рту пересохло. Я выскочила из машины почти на ходу и бросилась к дому Ирен. Позвонила. Никто не открыл. Я попыталась отпереть замок запасным ключом. Свен помогал мне, но безрезультатно. Я стучала в дверь и заглядывала в окна, но ничего не было видно. Вероятно, Ирен закрылась на засов.

Свен пошел было к машине, чтобы съездить за Орном, местным мастером на все руки, но передумал и вернулся обратно, прихватив из багажника ящик с инструментами. Он сразу подошел к окну. Вставив отвертку в щель между рамой и стеной, надавил что есть сил. Он весь вспотел, пока давил, но под конец окно поддалось. По стеклу пошла трещина, щепки полетели во все стороны, но это неважно, все потом можно починить. Мне с трудом удалось забраться в окно. Я порезалась стеклом, но не обратила на это внимания. Я бросилась к входной двери, отодвинула засов и впустила Свена. Только тогда я почувствовала, как что-то теплое течет по руке, и увидела, что она вся в крови.

Я крикнула: «Ирен! » и бросилась осматривать комнаты. В кухне я увидела грязную кастрюлю, над ней вились мухи. Я заглянула в спальню — кровать была не застелена.

Тем временем Свен дошел до ванной и позвал меня. Я побежала туда, заглянула ему через плечо и увидела Ирен.

Она сидела на полу, прислонившись спиной к ванне. Глаза полуоткрыты, рот разинут, язык свисает наружу. На полу крови не было, значит, она не ударилась. Видимо, просто отключилась. Может быть, вчера вечером, может, ночью, а может, утром. Наверное, как раз тогда, когда Пиковый Король присел на мою постель.

Свен ушел к телефону, я слышала, как он вызывает «скорую». Я встала на колени перед Ирен и взяла ее за руку, потом дотронулась до щеки — холодной и влажной.

— Ирен. Это я, Ева. Ты меня слышишь? Слышишь?

Она не реагировала. Я погладила по щеке, удивляясь, какая та мягкая и гладкая, несмотря на возраст. Я сидела с Ирен до приезда «скорой». С профессиональной уверенностью в том, что все делают правильно, санитары уложили ее на носилки и увезли в больницу в соседнем городе. Я невольно вспомнила врача «скорой помощи» Роланда, который когда-то предлагал мне ему позвонить: интересно, он еще работает? Потом мы со Свеном сложили в косметичку расческу, мыло, очки и зубную щетку и пошли к машине. На первое время Ирен этого хватит, остальное можно будет подвезти потом.

Ее положили в отделение реанимации, и спустя некоторое время врачи сообщили, что у пациентки произошло кровоизлияние в мозг и левая сторона тела парализована. Спустя еще несколько часов Ирен перевели в отдельную палату. Я сидела рядом с ней и смотрела на бледное как полотно лицо и спутанные волосы, пока она не открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь, Ирен? Ты меня узнаешь? — спросила я.

Она открыла рот и промычала, с трудом ворочая языком: «А-а-а…»

Я видела, что она хочет что-то сказать, но ее всегда такой острый язычок теперь стал бесформенной массой. Мне вдруг пришло в голову, что вместо меня здесь должна была бы сидеть ее дочь. Я спросила, можно ли воспользоваться телефоном, и позвонила ей. По голосу дочери Ирен невозможно было определить, расстроена ли она случившимся, но она все же ответила, что заедет в больницу в течение дня.

— Будем надеяться, что Ирен тебя дождется, — сказала я и повесила трубку. Затем я позвонила Сюзанне. Она заметно расстроилась и тоже обещала приехать в больницу, как только сможет.

Больше мы ничего не могли сделать для Ирен и отправились домой. Там мы зажгли камин и наслаждались теплом и запахом древесины. Сюзанна позвонила и сообщила, что навестила Ирен: у той был испуганный вид, что не удивительно. Для того, кто никогда не сталкивался с тяжелой болезнью, ситуация кажется кошмарной. Для меня же она была просто печальной. Я привыкла скорее к боли, чем к радости. Интересно, как воспримет болезнь Ирен Эрик, мой младшенький. Она ему всегда нравилась. Наверное, потому что умела ладить с мужчинами и знала, когда их надо почесать за ушком.

Ночью я спала плохо, встала рано и первым делом отправилась к розам. Сливочно-желтые бутоны уже вот-вот раскроются. Цветом они обязаны своим предкам из Персии. Утро было прохладное, но солнечное, день обещал быть жарким. Я сварила себе кофе, налила молока и села на еще влажную от росы траву, подставив лицо солнечным лучам. Ирен выбрала отличную погоду для того, чтобы заболеть, она всегда умела добиваться максимального эффекта. Через час встал Свен и по моему лицу догадался, что я не в настроении. Он тоже налил себе кафе, сделал пару бутербродов и присел на траву рядом со мной. Мы завтракали в тишине и покое, пока не зазвонил телефон. Я пошла в дом и сняла трубку.

— Ирен уже поет вместе с ангелами? — поинтересовалась Гудрун.

— Не совсем, — ответила я.

10 июля

Начался обратный отсчет времени: все ждали, когда же Ирен перестанет цепляться за жизнь. Желательно, конечно, чтобы кто-то был с ней рядом в этот момент. «Веселись, пока жив, отдохнуть успеешь на том свете», — бывало, говорила она, когда кто-то отказывался покутить с ней на вечеринке. Но, видимо, душа ее еще не была готова уйти на вечный покой. Мы со Свеном и Сюзанной регулярно навещали ее в больнице. Я уже достала их разговорами об Ирен, поэтому слушать меня готов был только Эрик.

Удивительно, как быстро все меняется. Пару дней назад, когда я гладила Ирен по щеке, мне казалось, что я испытываю к ней нежность. Теперь же, когда ей стало чуть легче и она периодически возвращается в свое привычное состояние, мои чувства тоже становятся прежними. Я-то надеялась, что произошедшее что-то изменит в наших отношениях, но, видимо, это просто-напросто невозможно. Кроме того, я чувствую, что больше не в силах сдерживаться, что должна все записать. Один раз, только один раз я позволила чувствам овладеть мною настолько, что сама превратилась в одно сплошное чувство. Тогда любовь и Ева стали одним целым, и я должна признаться в этом сама себе.

О том, что сталось с Бьёрном, я почти ничего не знаю. Когда его увезла «скорая», я протерла пол, нашла в словаре слово «эрекция» и поняла, откуда взялось столько крови. В состоянии возбуждения Бьёрн не заметил моих приготовлений: кровь отлила у него от мозга. Когда мама вернулась домой, я сидела на кровати, как примерная девочка. Помню, мы с ней даже мило поболтали про ее работу.

Несколько недель я в страхе ждала, что меня вызовут в суд по обвинению в нанесении тяжких телесных повреждений. Но повестка так и не пришла. Бьёрн не звонил и не писал. Когда мама с папой пару недель спустя устроили вечеринку, он не пришел. Мама веселилась с новыми коллегами, намного моложе ее, только начавшими работать в компании, и никто не вспоминал о путешествиях в Непал. В какой-то момент я даже испугалась, что отправила Бьёрна на тот свет.

Только через несколько месяцев за ужином мама рассказала, что Бьёрн с женой переезжают в Лондон. По слухам, его жене предложили там хорошую работу, а он будет продолжать вести кое-какие проекты фирмы.

— Но я думаю, для нашего начальства это просто способ от него избавиться: после того, что с ним случилось, он всех просто достал!

Я с трудом подавила приступ тошноты и решила, что это единственная возможность выяснить, что же стало с Бьёрном.

— А что с ним случилось? — спросила я, делая вид, что меня больше занимает еда на тарелке, чем мамины коллеги.

Родители переглянулись, и мама некоторое время смотрела на меня, словно раздумывая, стоит ли мне все рассказывать.

— На него напали, — ответила она наконец.

— Напали? — Я оторвалась от тарелки, не в силах скрыть удивления, причем искреннего. Я видела, что маме хочется сказать гадость про коллегу, но ее останавливают этические соображения. И все же она не смогла устоять:

— Это случилось несколько месяцев назад. Бьёрн шел с работы домой, к нему подошел мужчина и потребовал кошелек. Бьёрн ответил «нет», и тогда мужчина достал нож и, прежде чем Бьёрн успел сообразить, что происходит, ударил его. Бьёрн долго лежал в больнице, он очень сильно изменился. Впрочем, это понятно, должно быть, он пережил шок.

— А куда его ранили? — Папин вопрос попал в самую точку, впрочем, он об этом и не догадывался.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒