Проблема архи-ископаемого (arche—fossil)

Моя задача проста: я пытаюсь отвергнуть всякую форму корреляционизма, то есть стараюсь показать, что мышление при определенных условиях может прорваться к реальности, как она есть сама по себе, независимо от любых актов субъективности. Иными словами, я настаиваю на том, что абсолют — то есть абсолютно автономная от субъекта реальность — может быть помыслен субъектом. Это, очевидно, противоречие и, на первый взгляд, именно то, что утверждает наивный реализм. Бросаемый мной вызов состоит в том, чтобы показать, что это суждение может быть непротиворечивым, и не наивным, а спекулятивным.

Итак, я должен объяснить две вещи относительно этого утверждения: во-первых, почему я считаю разрыв с корреляционизмом крайне важным. Чтобы объяснить это, я сформулирую специфическую проблему, которую называю «проблемой доисторического».

Во-вторых, мне придется объяснить, как можно отвергнуть предположительно неопровержимый аргумент корреляционистского круга. Для этого я введу спекулятивный принцип, именуемый принципом фактуальности.

Начнем по порядку. Корреляционизм сталкивается с серьезной проблемой, которую я называю «проблемой архи-ископаемого» или «проблемой доисторического».

Ископаемое — это материал, несущий следы жизни, существовавшей до человека. Но «архи-ископаемое» — это материал, предъявляющий следы «доисторических» феноменов, предшествовавших даже появлению жизни. «Доисторической» я называю реальность (вещи или события), существовавшую до жизни на Земле. Наука ныне способна производить суждения (назовем их «суждениями о доисторическом»), описывающие доисторическую реальность благодаря исследованию радиоактивных изотопов, чья скорость распада позволяет оценить возраст образцов горных пород, или благодаря свету звезд, чье излучение дает возможность установить порядок возраста удаленных звезд. Таким образом, наука может производить суждения о том, что возраст Вселенной составляет около 14 млрд лет или что Земля сформировалась приблизительно 4, 5 млрд лет назад.

Итак, мой вопрос прост: каковы условия возможности суждений о доисторическом? Вопрос сформулирован в трансцендентальном ключе — у него есть своеобразное очарование трансцендентального, так сказать, — но дело, думаю, в том, что невозможно ответить на этот вопрос средствами критической философии.

Мой вопрос, однако, более конкретен: может ли корреляционизм (в любой из своих версий) приписать смысл, или значение, таким суждениям? Я пытаюсь показать, что корреляционизм неспособен на это, несмотря на свою изощренную аргументацию. Повторюсь, корреляционизм не способен придать смысл способности естественных наук производить суждения о доисторическом на основе изучения архи-ископаемых (радиоактивных изотопов, света звезд).

Как можно осмыслить идею времени, предшествующего субъекту, или сознанию, или Dasein? Как осмыслить время, внутри которого появилась сама субъективность, или бытие-в-мире (и, возможно, исчезнет вместе с человечеством и земной жизнью), если рассматривать время, пространство и видимый мир строго в качестве коррелятов этой субъективности? Если время — это коррелят субъекта, то ничто не может предшествовать субъекту (индивидуальному или, более радикально, взятому как человеческий вид) во времени. Поскольку то, что существовало до субъекта, существовало до субъекта все же для него самого. Апелляции к интерсубъективности ничего не дадут, коль скоро поставленное под вопрос время — это не время, предшествующее тому или иному индивиду (это все равно социальное время, конституированное субъективной темпоральностью предков), а время, предшествующее всей жизни, а значит, и любому человеческому сообществу. Я настаиваю на том, что есть множество способов, которыми разные формы корреляционизма могут попытаться отвергнуть или скрыть эту апорию, и я пытаюсь деконструировать некоторые из них в «После конечности». Это отрицание апории следует из убежденности в том, что не может быть никакого реалистического или материалистического решения для проблемы доисторического. Но, по моему мнению, такое решение есть. Вот почему я могу усматривать и констатировать явное: корреляционизм не может придать никакого смысла суждениям о доисторическом и, следовательно, науке, способной производить такие суждения. Научное исследование сводится к объяснению мира для нас, как он дан субъекту. Конечно, я также знаю, что трансцендентализм или феноменология существенным образом отличны от грубого идеализма берклианского типа. Но в «После конечности» я и пытаюсь показать, что любой корреляционизм рискует оказаться таким грубым идеализмом, когда пытается помыслить значение доисторического.

Почему я использовал термин «корреляционизм», а не привычное и хорошо известное понятие «идеализм», чтобы обозначить своего интеллектуального противника? Я хотел показать непригодность обычного возражения, выдвигаемого трансцендентальной философией и феноменологией против обвинений в идеализме — я имею в виду ответы вроде «Кантианская критика не является субъективным идеализмом, коль скоро в “Критике чистого разума” содержится опровержение идеализма» или «Феноменология не есть догматический идеализм, поскольку интенциональность направлена на радикально внешнее (exteriority), и это не солипсизм, коль скоро данность объекта предполагает, согласно Гуссерлю, отсылку к интерсубъективной общности». То же самое может быть сказано и о Dasein как подлинном «бытии-в-мире». Даже несмотря на то что сторонники этих направлений отрицают собственную принадлежность к субъективному идеализму, они не могут отрицать, не рискуя впасть в самопротиворечие, что внешнее, которое они разрабатывают, является по существу коррелятивным сознанию, языку, Dasein и т. д.

Следовательно, корреляционизм может сказать о доисторическом лишь то, что это субъективная репрезентация такого прошлого и оно не могло реально существовать в себе, само по себе, со всеми его объектами и событиями. В общем случае корреляционизм будет утверждать (поскольку он изощрен), что суждения о доисторическом истинны в некотором смысле, то есть в качестве универсальных суждений, основывающихся на некоторых полученных в настоящем данных относительно специфических фактов (свет звезд, изотопы). Но если корреляционизм последователен, он будет вынужден отрицать, что референты этих суждений действительно существовали так, как то описывается, то есть до появления какой-либо жизни. Для корреляциониста доисторическое не может быть реальностью, предшествующей субъекту, — оно может быть лишь реальностью, которая заявляется и мыслится самим субъектом как предшествующая ему. Это прошлое для человечества, не имеющее никакой иной действенности, кроме как принадлежащей ему в качестве прошлого человеческого рода, которое абсолютно коррелятивно живущим сейчас людям.

Такое утверждение — это, конечно, катастрофа, потому что оно лишает смысла научные суждения, которые, я настаиваю, значат лишь то, что значат: доисторическое и научное суждение не говорит, что нечто существовало до субъективности для субъективности, но что оно существовало до всякой субъективности — и ничего более: доисторическое суждение имеет реалистический смысл или вовсе не имеет никакого. Поскольку сказать, что нечто существовало до вас только для вас (то есть лишь при условии, что вы существуете, чтобы осознавать это прошлое), значит сказать, что ничто не существовало до вас. Это означает нечто совершенно противоположное смыслу доисторического: что реальность в себе существовала независимо от ее восприятия вами как вашего собственного прошлого. Ваше прошлое — это ваше прошлое, только если оно действительно было настоящим без нас, а не только настоящим, мыслящимся сейчас как прошлое (такое прошлое — это не прошлое, что бы ни говорили, а иллюзия, произведенная своего рода ретроекцией), то есть прошлое, созданное сейчас в качестве абсолютно предшествующего настоящему.

Как вы знаете, Кант вслед за Дидро счел скандалом в философии то, что до сих пор не приведено доказательств в пользу существования вещей вне субъекта. Не могу ли я быть обвинен в том, что возрождаю старую проблему, которую обычно считают устаревшей? Хайдеггер в «Бытии и времени» смело перевернул утверждение Канта, заявив, что скандалом скорее был бы факт продолжающихся поисков и ожиданий такого рода доказательств. Это заявление объясняется самой структурой феноменологической субъективности: в гуссерлевой интенциональности, или в бытии-в-мире хайдеггеровского Dasein, или в сартровском сознании, «прорывающемся» к «самим вещам», внешнее (далекое от того, чтобы быть избыточно приписанным элементом по-настоящему солипсистского субъекта) оказывается подлинной структурой субъекта, что представляет всякую попытку доказательства внешней реальности устаревшей и довольно смешной.

Итак, вопрос все еще актуален, и после феноменологии, и даже в рамках нее. Хотя феноменологи и могут сказать, что сознание изначально соотнесено с миром и открыто ему, что могут сказать они о реальности до человека и до живого — о доисторическом, этой области не-корреляции, в которой нет никакого субъекта? Как способны науки столь детально судить об этой области, если она суть не более чем ретроспективная иллюзия? Какова природа без нас? Что в ней останется, если мы исчезнем? Этот вопрос столь далек от того, чтобы быть устаревшим для феноменологии, что стал принципиальным для самого Хайдеггера в 30-е годы. 11 октября 1931 года он написал Элизабет Блохман: «Я часто спрашиваю себя — этот вопрос долгое время был фундаментальным для меня, — какой природа была бы без человека — должна ли она резонировать через него (hindurschwingen), чтобы достичь своей подлинной мощи? »

В этом письме мы сразу обнаруживаем, что Хайдеггер сам не в состоянии отвергнуть этот вопрос и что его собственная попытка ответить на этот вопрос оказывается одинаково загадочной и, возможно, побуждаемой метафизикой Шеллинга (на что намекает понятие «мощь», Potenz). Мы видим здесь, сколь далек был Хайдеггер от того, чтобы дисквалифицировать или разрешить вопрос о доисторическом: что такое природа без человека и как мы можем помыслить время, в котором природа произвела субъекта, или Dasein?

Однако вам необходимо уяснить точное значение проблемы доисторического в контексте моей стратегии.

Для меня важно, что я не претендую на то, чтобы отвергнуть корреляционизм с помощью аргумента от доисторического: эта проблема не предназначена для этого. Фактически в первой главе «После конечности» я пытаюсь скорее только объяснить апорию, чем опровергнуть. То есть, с одной стороны, представляется невозможным помыслить в рамках корреляционизма способность естественных наук производить суждения о доисторическом; но, с другой, вроде бы невозможно и отказаться от корреляционистской позиции, так как кажется невозможным утверждать, что мы могли бы знать, что там в мире самом по себе, когда нас нет. Как представить существование цвета без глаза, способного увидеть его, существование звука без уха, которое бы услышало его? Как мы могли бы понять смысл времени и пространства без субъекта, сознающего прошлое, настоящее и будущее, или разницу между правым и левым? И прежде всего, как могли бы мы узнать об этом, если мы не способны увидеть, каков мир, когда его никто не воспринимает?

С одной стороны, представляется невозможным опровергнуть аргумент корреляционистского круга — забыть, что когда мы думаем о чем-то, то это именно мы, кто думает, — но, с другой стороны, кажется невозможным и сохранить корреляционистское понимание естественных наук.

С помощью этой, очевидно, простой и даже наивной проблемы я ставлю вопрос о самой философской наивности: что именно значит «быть наивным» в философии. Наивность в философии принимает сегодня известную форму: убежденность в возможности соответствия между мыслью и бытием — но бытием, полагаемым в качестве независимого от мышления. Одно из усилий всей современной философии было направлено на то, чтобы обойтись без концепта истины или, что, по-моему, интереснее, переопределить этот концепт, заменив истину как соответствие истиной, рассмотренной как легальность (Кант), или интерсубъективность (Гуссерль), или интерпретация (герменевтика). В «После конечности» я стараюсь показать, что в доисторическом есть странное сопротивление любой антикорреспондентной модели. Это сопротивление не затрагивает напрямую истинность научных суждений, скорее их значение.

Позвольте объяснить этот пункт. Мы, конечно, не можем простодушно верить, что научная теория, я имею в виду в области естественных наук, могла бы быть «истинной». Не в силу какого-то радикального скептицизма по отношению к науке, но скорее в силу специфики самого научного процесса. На протяжении своей истории этот процесс демонстрировал необычайную изобретательность в непрерывном опровержении собственных теорий, включая наиболее фундаментальные, заменяя их парадигмами, чья новизна была столь радикальна, что никто не мог предвосхитить начало их формирования. То же самое справедливо и для текущих теорий, особенно космологических: мы не можем предсказать, какими будут будущие теории космологии или учения о доисторическом, — прошлое, как говорится, непредсказуемо. Но даже несмотря на то что мы не можем уверенно сказать, что теория о доисторическом действительно истинна, мы должны утверждать, я настаиваю, что она могла бы быть истинной: нам неизвестно, удержат ли эти теории истинность в будущем, но это возможность, которую нельзя исключать, так как она является условием осмысленности этих теорий. Истина, рассмотренная как что-то вроде соответствия реальности, — это условие смысла теорий, так как гипотезы — это скорее вопрос предпочтений. Если попробовать обойтись без понятия истины как соответствия, пытаясь понять эти теории, то вскоре можно сорваться в порождение абсурдностей. Например, если вы утверждаете, что истина о доисторическом должна определяться скорее через интерсубъективность, нежели через восстановление некоей дочеловеческой реальности, то вы будете вынуждены утверждать, что никогда не существовало ничего вроде Вселенной, предшествующей человечеству, черты которой мы действительно могли бы знать (это же просто нонсенс), но есть только согласие между учеными, которое делает эту теорию легитимной. В одном и том же предложении утверждается, что у ученых есть серьезные основания для принятия теории и что эта теория описывает объект (события, предшествующие земным), не могущий существовать так, как это описано, поскольку это нонсенс.

Мы сталкиваемся здесь с чем-то вроде возвращения лакановского реального: невозможное для современного философа — это реализм, или соответствие. Но реализм представляется условием сохранения смысла суждений о доисторическом (фактически, я уверен, это условие любой научной теории, но я не имею возможности показать это здесь). Вот почему идея наивности меняется: мы больше не можем быть уверены в том, что отказ от теории соответствия сам не является наивным ходом. Догматизм отказа от модели соответствия оказался столь же проблематичным, что и докантианский догматизм.

Но настоящая трудность заключается в том, что невозможно, по моему мнению, вернуться к старой метафизической концепции соответствия или к наивному реализму, который аналитическая философия, как представляется, иногда реанимирует. Нам нужно переопределить соответствие, найти совершенно иной концепт адекватности, если мы всерьез намереваемся отбросить корреляционизм во всей его мощи. Поскольку, как мы увидим, то, что мы откроем вне корреляции, сильно отличается от наивных концепций вещей, качеств и отношений. Это реальность, существенно отличная от данной нам реальности. Вот почему, в конечном счете, я предпочитаю называть свою философию скорее спекулятивным материализмом, чем спекулятивным реализмом, потому что я помню сказанные однажды Фуко слова: «Я материалист, поскольку не верю в реальность».

Итак, как я думаю, мы сталкиваемся здесь с мощной апорией — апорией корреляции против архи-ископаемого. Я пытаюсь разрешить ее в «После конечности», и моя стратегия в этом деле состоит в действенном опровержении корреляционизма и разработке нового типа научного материализма, основанного на принципе, который я называю «принципом фактичности».

Итак, давайте выясним, что значит этот принцип и почему он способен на то, что корреляционизм признает невозможным: знать, что есть, когда нас нет.

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒