Любить Королеву 4 страница

По дороге он зашел в туалет: гигантское общественное заведение без каких‑ либо стыдливых кабинок – толчки стояли в ряд, гордо демонстрируя себя на всем пространстве. Там, несмотря на дневное время, бушевали страсти: два мужичка дрались, трое, потягивая пиво, смотрели. Здесь же крутилось двое мелких пацанов.

На Федора внимания не обратили, но он решил потерпеть: справлять нужду в этом сортире было все равно что на площади.

В квартире (точнее, в комнате) девяносто собралась вся Лосиная семья: папа, мама и два Валиных младших брата, погодки лет двенадцати‑ тринадцати. Такие же крупные и быковатые.

– Садись, коли пришел, – вежливо сказал папа. Мама, охая и вздыхая, выслушала Федора.

– Федор Сергеич, как же к психиатру! – запричитала она. – Ведь в дурдом сошлют, дорогу напрочь перекроют.

Федино сердце тронулось жалостью: любая мама мечтает о высоком предназначении своего дитяти. Но, к несчастью, Валя Лось космонавтом не станет никогда.

– Сердится он часто, это да, – согласилась мама. – Но ведь потом отходит!

Папу затронутая тема вовсе не интересовала. Да и Федор не был в состоянии поддерживать нормальную беседу: на него в упор уставились Валины братья. У одного из угла рта текла слюна. Мама, проходя мимо, привычно утерла ее полотенцем. Второй страдал косоглазием, но беда была не в этом: Федор явно чувствовал, что оба глаза мальчика смотрят куда‑ то внутрь себя.

Мама, проследив за взглядом Седых, заплакала:

– Все этот алкоголик чертов! Пил бы водку, а то все химию, сволочь! – Отец, сидевший перед маленьким телевизором, показывавшим без звука, ни на что не реагировал. – У меня в роду ни одного урода не было… – И осеклась. Подошла к младшему, обняла его за плечи, снова утерла старшему слюни и с ненавистью посмотрела на Седых: – Шли бы вы со своей заботой!

Федор виновато склонил голову и медленно вышел из комнаты. Переполненный впечатлениями, он двинулся к выходу из подъезда. Путь ему преградила немолодая, явно интеллигентная женщина. Сильно прихрамывая, она подошла к нему:

– Извините, вы старший воспитатель «Смены»? – Сработал беспроволочный «телефон», безотказно служивший в казармах еще до изобретений Эдисона.

– Нет, – смутился Федор. – Я обычный вожатый.

– Значит, вы Федор, – обрадовалась женщина. – Дочка мне про вас много написала.

– А как зовут вашу дочку? – участливо спросил Седых.

– Оля, – сказала женщина, – Оленька Королева.

Федор вздрогнул.

– Олежка Симаков – тоже мой ученик, – улыбнулась женщина. – И еще десяток ваших воспитанников. Пойдемте, чайку со мной попьем?

– С удовольствием, – наконец вышел из ступора Седых. Будущая теща ему сразу понравилась.

Через десять минут – женщина передвигалась с помощью двух палок – они оказались в комнате номер семьдесят два. Она ничем не отличалась от ранее виденных Федором по площади и планировке, но разительно – по производимому впечатлению.

Все здесь было чистеньким и аккуратным. Попадались и явно дорогие вещи, но видно было, что лучшие времена их обладателей – в прошлом.

На стенках – Олины фотографии. Федор жадно всмотрелся. Она во все периоды своей жизни была прекрасна. Еще более его утешили фото «тещи»: та тоже была хороша собой. И следы ее красоты были заметны даже сейчас.

Мужская фотография была одна: капитан с веселым и каким‑ то отчаянным лицом, в полевой пограничной форме.

– Ее отец, – сказала мама. – Капитан Королев. – Даже сейчас в ее голосе звучала гордость за неведомого Федору человека. Впрочем, он был уже готов тоже гордиться дедом своих детей. – Погиб в семьдесят третьем. Дочку он так и не увидел. Все слышали про Даманский… Хотя нынешние и этого не знают, – поправила сама себя она. – А самые сильные бои шли в Средней Азии. Там много наших голову сложили. Алеша вот – тоже. Как там моя девочка? – без перехода вдруг спросила она.

– У вас замечательная девочка, – честно ответил Федор.

– Я‑ то знаю. – Глаза ее были печальны. – Да вот сломалась она…

– Это не навсегда, – заверил ее Седых.

– Вы думаете? – недоверчиво спросила Татьяна Геннадьевна (так ее звали). – Пока я здорова была, все было ничего. А как это случилось, – она показала на палки, – девочка не выдержала.

– Не надо так уж безнадежно. Ей всего шестнадцать, и у нее все впереди.

– Сломалась моя девочка, – плакала мать. – Все из‑ за меня. Лекарства нужны. Да что там лекарства, на еду не хватало: холодильник месяцами не включала. Хорошо, вокруг добрые люди. – Поймав сомнение в глазах Федора, горячо добавила: – Вы не думайте о них плохо. Это, конечно, не высший свет. Но, когда нам нечего было есть, соседи приносили сами. Мы не просили!

– Вы не волнуйтесь, Татьяна Геннадьевна! Я ведь тоже не принц крови.

– Вы приняли участие в судьбе моей дочери, – старомодно сказала Олина мама. – И я вам за это очень благодарна.

– Вы начали говорить про Симакова, – напомнил Федор. – Меня интересует о нем все.

– Олежка Симаков, – Татьяна Геннадьевна закрыла глаза. – Он умный, а в начальной школе второгодничал. Знаете почему?

– Почему? – спросил Федор.

– Он хотел учиться вместе с моей Олей. Он из семьдесят третьей комнаты. Сосед. И всегда был к ней неравнодушен.

– А потом?

– Потом двойки кончились. И начались приводы.

– За что?

– Драки. Поборы с малышни. И организация поборов со старшеклассников.

– Это как?

– Сколотил, как это теперь называется, «бригаду». Был громкий скандал. Двое сели. Ему ничего.

– А что Оля?

– Она к нему отношения не имела. Она его жалела всегда.

– За что?

– Он очень странный мальчик. Очень неустроенный и несчастный.

– По‑ моему, он сейчас очень даже устроен.

– Я не про деньги, – отмахнулась Татьяна Геннадьевна. – Он очень внутренне надломлен. Очень зол. Хотя Пандус у него уже лет семь живет, несмотря на скандалы.

– Кто такой Пандус?

– Местная достопримечательность, – улыбнулась женщина. – Собака на трех лапах.

– А четвертая где?

– Кто‑ то отрезал. Очень надеюсь, что не сам Олег. Семь лет он его содержит и не дает никому в обиду.

– А почему ж тогда предположили, что лапу щенку – он сам?..

– Это так. К слову. Просто Олег принадлежит к тем людям, которые любят помогать слабым и убогим.

– Это ж здорово!

– Да. Только он не любит, когда рядом с ним сильные и успешные. И не просто не любит. Он готов лично сделать их слабыми и убогими. А потом – защищать и поддерживать. – Татьяна Геннадьевна тихо заплакала. – Вы думаете, я на чьи деньги живу? И его же ненавижу.

– Я тоже, – вырвалось у Федора.

– Я знаю, – тихо сказала женщина.

– А что вы еще знаете?

– Все, что знает Оля. У нас тайн нет.

– И что вы об этом думаете?

– Думаю, что пропала моя девочка, – уже без слез прошептала Татьяна Геннадьевна.

– Да что ж вы все так безнадежно! – рассердился Федор.

– Потому что я слишком хорошо ее знаю. Я ее сама к Симакову толкнула, вот этими руками. – Она показала Федору руки.

– Как это?

– Я считала, что Олежке можно помочь. Что его зависть и злоба пройдут, если рядом будет кто‑ то чистый. Я была хорошая учительница, – чуть улыбнулась женщина. – Потому и помогала ему. И Олю всегда просила не отталкивать мальчика. Дружить‑ то с ним никто не хотел, кроме убогих. Типа Вали Лося. Вот и напоролась, за что боролась. Когда мы с Олей стали такими же, он нам помог.

– Все будет нормально, если только…

– Если что?

– Вы, наверное, сами знаете. Было убийство. Если Ангела начнут сажать, он потащит всех: и виноватых, и невиновных. Я таких знаю хорошо, насмотрелся.

– Он водил Олю к трупу, – тихо сказала женщина. – Я думала, она сама умрет. Пыталась моим снотворным травиться. Я умолила ее остаться. А теперь не знаю, права ли.

– Да вы что? – ужаснулся Федор. – Не знаете, лучше ли, что она осталась жива? Что вы говорите?

– Что думаю, молодой человек, – еле слышно ответила Татьяна Геннадьевна. – Я всегда говорю, что думаю.

Федор ушел от учительницы в смятенных чувствах. Он совершенно не собирался, подобно больной женщине, бросать все на самотек. И очень рассчитывал на победу в предполагаемых битвах.

Но что‑ то уж очень печально было у него на душе…

Следующее утро началось со стычки с Ангелом. Он снова подошел первым.

– Опять ездил разнюхивать? – На этот раз Симаков не утруждал себя вежливостью. Хотя весело улыбался.

«Уже донесли. И он на что‑ то решился», – подумал Федор.

– Я ведь тебя предупреждал, – сказал Ангел. – Теперь пеняй на себя. У тебя еще есть день на отъезд. Безо всяких отступных. После этого – все.

– Что все? – уточнил Седых.

– Обязательно узнаешь, – пообещал Ангел.

Федору захотелось хоть чем‑ то уязвить победоносного Ангела.

– Больно ты прыткий юноша. Таких на зоне не любят.

– Это вы мне уже рассказывали, – снова перешел на «вы» Симаков. Когда его что‑ то тревожило, он всегда был корректен. – Что‑ нибудь новенькое будет?

– Обязательно будет новенькое, – пообещал Федор. – Ни один убийца не может чувствовать себя в безопасности. Ты про генетическую экспертизу слыхал?

– У нас в поселке менты даже слова такого, «ДНК», не знают, – усмехнулся образованный Ангел. Но было видно, что настроение его пошло вниз.

– Можно и без ДНК, – сказал Федор. – Всегда найдется один свидетель. Ты меня понимаешь?

Симаков понимал. Его настроение испортилось окончательно. Он и так боялся, не переставая. А самое тяжелое – всю жизнь перебарывать собственный страх.

Федор своего добился. Ангелу улыбаться больше не хотелось. Но что‑ то подсказывало Федору, что и в этот раз лучше ему было промолчать…

Вечером были танцы. Желания веселиться не было ни у Симакова, ни у Седых, хотя оба пришли.

Зато Ольга танцевала самозабвенно, почти как на том первом концерте. Почти – потому что нависшая тревожность не обошла стороной и ее. Но все же из собравшихся «авторитетных» она, пожалуй, единственная была активной и веселой.

Даже слегка похулиганила: дала пендель Ваське, подтолкнула нагнувшегося Хоря, да так, что он чуть не упал, сделав забавный кульбит. Федор сжался, не зная, что последует в ответ.

Ничего не последовало: Хорь засмеялся. Видимо, побоялся реакции Ангела, не отходившего от Королевой ни на метр.

Через несколько минут досталось и Федору. Проходя мимо девчонки в полутемном зале, он не заметил подставленной ножки и грохнулся прямо перед сидящими воспитанниками. Конечно, даже не ушибся – привычно сгруппировавшись, перекатом погасил удар, на дзюдо он только на разминке падал так раз по пятьдесят. Но было чертовски обидно: от Ольги не ожидал. Потешила Ангела: тот залился тихим ядовитым смехом. А Хорь так вообще ржал, как конь. Даже лучший друг Васька и тот улыбался.

Федор не стал злиться и тоже засмеялся. Тем более что виновница происшествия виновато нагнулась к нему, как бы помогая подняться.

– Завтра берегись, – вдруг услышал Федор странную фразу. А произнесшая ее Оля уже снова громко хохотала, пародируя перед зрителями его полет.

– Спасибо тебе, дорогая! – смеясь, сказал Федор.

Она поняла: услышал, и скоро ее веселье сошло на нет.

Седых не пытался ничего уточнять. Боялся ее подставить, да, видимо, она больше ничего и не знала. Иначе придумала бы что‑ нибудь, но сообщила.

Утром до подъема Федор надел спортивную форму и убежал в лес потренироваться. Сегодня многое должно было решиться.

Помахавшись всласть и еще раз проверив «убивалку», Седых сел на упавшее дерево подумать. Он любил неспешно «прокачать» проблему.

Как это все будет организовано? И кто будет исполнитель?

Конечно, не Ангел. Это ясно. Опять «варяги»? Может быть. Но, черт возьми, маловероятно!

Вторую половину вчерашнего дня Ангел был под наблюдением сразу двух агентов Федора. Никто лагерь не покидал и в него не входил. Если предположить, что послание ушло от Ангела раньше, то все равно он должен как‑ то предупредить исполнителей о том, что жертва может отсутствовать, или о незапланированных помехах. А таких возможностей у него не было.

Да и не Чикаго здесь, чтоб каждый день можно было нанимать новых киллеров. Тем более почти подростку, хоть и злющему.

Нет, Федор теперь был почти уверен, что исполнитель будет внутренний, можно сказать, свой.

Вопрос – кто. Валя Лось? Слишком глуп. Только что слюни не текут, как у брата. Грохнуть кого‑ то неподготовленного по дури или палаточника попугать – это может. Но убивать или калечить почти профессионала – они же видели, что он сделал со стройбатовцами, – не такой Ангел дурак, чтобы посылать на него Лося.

А тогда остается только Хорь. Злости и решимости хватит. Накачан. И с бешеным самомнением. Тем более что он уже Федора один раз мочил. Безнаказанно. Тренировался, можно сказать. Федор даже потрогал затылок: только‑ только перестало болеть.

Да и много ли Хорю надо: выскочил из‑ за куста, махнул ножом – и нет Дяди Федора. Во всяком случае, он так считает.

И пусть считает.

Федор даже повеселел. Он был убежден, что точно вычислил исполнителя. И Хорь в такой ситуации – лучший вариант. К примеру, если бы те трое, из секции, не оказались своими, то Дядя Федор сейчас в лучшем случае отдыхал бы в больнице.

Мысль попросить помощи у милиции даже в голову не приходила. Да и что им сказать: его пугает пацан из его же отряда? Или что пионерку с пионером не поделил? Нет, Федор разберется со своими проблемами сам.

«Конечно, Хорь! » – пришли в голову дополнительные аргументы. Эта скотина со вчерашнего вечера веселится: предвкушает, как сразу за все рассчитается. И еще: он знает, что после обеда Федор пойдет в деревню звонить родителям. Все в лагере знают, что через день Федор ходит в деревню звонить родителям.

А дальше – дело техники.

Лагерь стоит на холме, и деревня – на холме. Между холмами – ложбина. Ельник, отдельные старые сосны и кусты. Есть где спрятаться. Скорее всего – на обратном пути, на подъеме. Пропустит вперед, выскочит из засады и ударит в спину.

Федор придумал было металлический лист под спортивную куртку просунуть. Смешно будет: сломает лезвие, растеряется. Вот бы посмотреть на его рожу!

Но тут же сам себя остановил. А если эта сволочь ударит в шею? Нет. Никакого цирка не будет. Все строго функционально.

Он встал и пошел к местам возможных засад. Несмотря на то что с Хорем встретиться не рассчитывал, на всякий случай шел скрытно. Мастеру по спортивному ориентированию в лесу было спокойно.

Нашел целых три подходящих места. Запомнил. Несколько раз представил свои действия у каждой засады.

Все, теперь можно в лагерь.

В тихий час вызвал Ваську.

– Читай, – протянул ему бумагу.

– «Васька, позорник, когда ты наконец постираешь флаг? Снизу видно, что грязный. Приду, чтоб все было постирано. Лично проверю. Федор», – медленно, чуть не по складам читал адъютант. – Федь, зачем письма? Чего, так не мог сказать? И потом, как его спускать до отбоя? Толмачев башку не оторвет?

– Толмачев уехал на два дня, – терпеливо объяснил Седых. – Слушай меня внимательно, это очень важно. Для меня важно.

Васька весь подобрался.

– После моего ухода не спускай глаз с Хоря. Но так, чтоб он тебя не засек. Если Хорь пойдет за территорию, беги во весь дух, спускай флаг. И стирай его, как велено. Если кто‑ нибудь будет мешать, покажешь письмо.

– А если Хорь не уйдет?

– Я вернусь, заберу письмо. Флаг не трогай.

– Все понял, – четко сказал Васька. – Еще указания будут?

– Да, – решил подстраховаться Федор. – Если вдруг на территории или около появятся подозрительные чужие, тоже спусти флаг.

– Сделаю, – обещал Васька. И безо всякого энтузиазма добавил: – Может, тебе лучше на время смыться?

– Я сам знаю, что лучше, – отрезал Федор.

На почте, откуда Федор всегда звонил, ему вручили письмо. Седых вскрыл конверт. Оказалось, из стройотряда, от ребят. Новости были плохие: Володя‑ каменщик сломал ногу, объект зависал, а по договоренности оплата была только после сдачи коровника «под ключ». Ребята просили его приехать, если это возможно.

«Как не повезло», – подумал Федор. Он знал, что это такое: ишачить два месяца от восхода до заката и остаться с носом. Ему‑ то еще ничего, но в группе были и те, кто потом всю зиму жил на заработанные летом деньги.

На секунды беда друзей заслонила собственные проблемы. Но, видно, Сибирь этим летом обойдется без него. У него тут не заработок подвис, а любовь. А может, и жизнь. Не зря говорят, что это одно и то же.

Он только вышел с конвертом, как увидел, что флага на лагерном флагштоке уже нет. Когда заходил на почту – еще висел.

Федор выругался: сам внес неопределенность. Может, приехал какой‑ нибудь двоюродный брат Печенкина, а он, Федор, теперь полчаса будет изображать рейнджера.

Что может быть у Хорькова? Седых уже дважды отбирал у него небольшие ножи и один раз – нунчаки. На всех – монограмма: «Х‑ в». Кеша Панов доложил, что Хорь хотел писать на своем оружии фамилию полностью. Ангел требовал, чтобы тот не «следил» вообще. Но Хорь заупрямился, хотя обычно приказы Ангела не оспаривал. Симаков уступил, согласившись на компромисс: «Х‑ в». Случись что – парень из Харькова потерял.

Когда Федор изъял у Хоря второй нож – почти перочинный по размеру – и нашел эту надпись, то недостающие буквы вставил сам, по своему усмотрению, чем сильно разозлил и без того недоброго Хоря. И порадовал воспитанников. Еще один повод для мести: Хорь очень трепетно относился к своей не вполне благородной фамилии.

«Скорее всего, будет нож», – пришел к выводу Федор и сошел в ложбину.

Первую вероятную засаду прошел, аж ноги подгибались. Весь напрягся, вслушивался в каждый шорох: озираться особо не хотелось – Хорь мог за ним наблюдать.

Пронесло.

Вторую и третью проходил уже более спокойно.

«Что‑ то у него не сложилось», – только и успел подумать, как Хорь выскочил.

Он не стал мудрствовать лукаво и просто прятался за широким стволом древней сосны, крутясь по мере приближения Федора. Без выпендрежа и эффективно. Хвоя скрадывала шум, а разгулявшийся по кронам ветер вообще делал бесполезным любой, даже самый острый слух.

Тем не менее Федор успел развернуться и уйти от первого удара Хоря.

Вот это кинжал! Седых чуть челюсть не потерял: сантиметров сорок, не меньше! Меч короля Артура.

И тут же отпрянул от второго выпада. Был бы резак Хоря на десять сантиметров длиннее – лежать Федору в гробу. Потому что вряд ли более десяти сантиметров отделяло его сердце от кончика клинка. Царапина на ребрах осталась.

А был бы на десять сантиметров короче – была бы обоюдоострая драка.

Но все было именно так, как было. Федор махнул «убивалкой» – после тренировок она сама прыгала в руку. Теперь уже отпрянул Хорь.

Ловкий все же он парень! Но уж больно длинным оказался ножик. «Убивалка» хлестанула по концу лезвия, и кинжал улетел в траву. Следующий удар Хорь попытался отбить рукой. И на две недели потерял руку.

А дальше началось избиение. Раньше Федор никогда не позволял себе такого. Теперь же никак не мог остановиться. Хорь сначала упал на колени, потом и вовсе распластался на траве. Удары мягко бумкали по коже, не оставляя следов, но Седых хорошо представлял себе их действие.

Наконец он остановился. Присел перед телом на корточках.

– Что, сука, будешь ласковой?

– Буду, – простонал Хорь. Ему было больно даже шевелиться.

– То‑ то, – улыбнулся Федор. Он сам себе не нравился. Человек не должен быть таким, и он это понимал.

Седых поискал и быстро нашел нож. Этот тесак маркирован не был. Спасибо Ангелу.

– Слушай, сволочь, – сказал он Хорю, – я кладу перо в пакет, смотри, и твои «пальцы» остаются на веки вечные. Понял, ублюдок?

Хорь судорожно кивнул.

– Теперь ты встанешь и пойдешь. Я тебе помогу. В лагере скажешь, что на тебя напали трое. Кто, не знаешь. Повтори.

– Напали трое. Кто, не знаю, – забормотал Хорь. Он был полностью деморализован.

– Хорошо. И еще вопрос: кто убил девочку после танцев? И кто насиловал?

– Не знаю!

Федор изо всех сил хлестнул «убивалкой» по спине распластанного на траве Хоря. Дубинка бумкнула, а из глаз Хоря от нестерпимой боли брызнули слезы.

– Вспомни, пожалуйста, – попросил Седых. – А то голову расколю. – Он опять замахнулся.

– Трахали все. Убил Валя Лось.

– Хорошо, – сказал Седых. Он отдавал себе отчет в том, что полученные таким образом показания не примет ни один суд. – Очень хорошо. Не трогай больше никого, ладно?

– Ладно, да, обещаю, – бормотал Хорь, «живой» рукой вытирая слезы.

– Вот и славно, – подвел черту Федор. Потом не удержался и еще раз ударил Хоря. – Видишь, я ничем не лучше тебя, – пожаловался он своему врагу.

– Вижу, – машинально ответил Хорь и весь сжался, ожидая нового удара.

– И я вижу, – печально сказал Седых. Он протер дубинку, хотя «пальцев» на ней изначально остаться не могло. Затем мощным движением закинул ее в лес. Пакет с тесаком взял с собой. – Все. Вставай, пионер.

Хорь с трудом поднялся и, опираясь на плечо Федора, на дрожащих ногах поплелся в лагерь.

Милицию решили не вызывать. Нападавшие наверняка давно скрылись, а лишняя морока никому не нужна. Врачиха вовсю лечила пострадавшего, но не смогла помешать молодому сильному организму, и через две недели Хорь понемножку стал прогуливаться на свежем воздухе.

Но это уже были другие времена.

После сокрушения Хоря в лагере «Смена» наступил расцвет. Все почувствовали, что прежний тиран пал. А новый – не очень‑ то и тиранил.

Федор строил самые радужные планы на будущее, и его удивляло (и обижало), что его любовь, которую он в прямом смысле слова добывал в боях, пребывала в отнюдь не лучшем состоянии духа. Ангел, который стал тише травы (и вежлив, как никогда), не отпускал ее ни на шаг, а она почему‑ то не сочла себя свободной от него. Чего не скажешь о большинстве его бывших прихлебателей и просто задавленных.

Даже разговаривать с Федором накоротке, без свидетелей, Оля не хотела.

Впрочем, это не умаляло ощущения состоявшейся победы. Главное – враг повержен. А суета ни к чему.

Столкнул их – лицом к лицу и даже ближе – Толмачев. Его нижайшие просьбы о выделении лагерю свежего постельного белья наконец были услышаны. И в самый неподходящий момент. «Газон» приехал забирать грязное в прачечную тогда, когда в «Смене» никого не было. Все были на озере, за шесть километров – там отмечался День Нептуна.

Ангел не пошел: отказался «по болезни». Оля – потому что Ангел отказался. Федор – потому что не хотел оставлять Ангела наедине с Олей. Седых и так был в каждой бочке затычка, поэтому Николай Петрович его отпустил.

Теперь же Толмачев прибежал в клуб, где Федор играл с Ангелом в шахматы (черт возьми, лучшие друзья! ), а Королева при этом присутствовала, и с порога заорал:

– Не зря я вас оставил! Надо белье в стирку сдать, а обратным ходом – чистое привезти и жратву.

Ангел сразу отказался: работать вообще «западло», а чужую грязь таскать – вдвойне.

Толмачев спорить с Ангелом не стал: он еще не привык к его свержению. А просто ткнул пальцем в Федора и Олю:

– Значит, поедете вы.

И вот они уже трясутся в закрытом фургоне на тряпках воспитанников. В кабине – шофер из поселка и повариха, которая должна отобрать продукты, чтобы на базе не втюхали что попало.

Дверца фургона была закрыта наглухо, а маленькое окошко с решеткой, как на автозаке, давало совсем немного света.

– Осталось нам меньше месяца, – сказал Федор.

– Да, – ответила Королева.

После долгого, на половину пути, молчания Седых сделал вторую попытку:

– Ты так упорно молчишь. Я тебе неприятен?

– Нет, – ответила Королева.

– Так в чем же дело? – спросил он.

– Чего ты от меня хочешь? – резко спросила она.

Даже в слабом свете Федор понял, что она вот‑ вот заплачет.

– Да ты что! – схватил он ее за руки. – В чем дело? Ты видела, что я сделал с Хорем? Плюнь на Ангела! Я теперь с ним в шахматы играю. А потом его Мишка посадит и ключи от камеры выбросит.

– Ой, Феденька, лучше бы ты уехал, – вытерев ладонями слезы, тихо сказала она. Интонации до точности совпадали с мамиными. Безысходность – вот что сквозило в ее словах, каким бы ни было их значение.

– И не подумаю! Я, наверное, тебя люблю, – вдруг в первый раз в жизни признался в любви Федор.

– Я, наверное, тебя тоже, – после паузы сказала Ольга.

– Так классно же! – обрадовался Седых. – А то у меня появились сомнения.

– Уезжай, пожалуйста, Феденька, а?

– Не дождешься! – победно смеялся Федор. Он обнял Ольгу за плечи и прижал к себе. Ничего больше не посмел. Да и, как ни странно, не хотелось. Слишком высок в этот момент был «штиль» его мыслей. А может, неосознанно давило из глубин мозга про вожатого и воспитанниц?

Так они просидели довольно долго. Федор был готов так сидеть вечно, но по маневрам «газона» они поняли, что первая половина поездки близится к завершению.

Оля отстранилась от Федора и без помощи косметички привела себя в надлежащий вид, полностью соответствующий облику школьницы‑ старшеклассницы.

Потом они грузили чистое белье и чуть позже, на вонючей овощебазе – ящики с овощами. Повариха и для лагеря набрала, и себя не забыла. Набили много, но Седых, руководивший погрузкой, все же оставил для себя и Ольги достаточно уютный «пятачок». Лично проследил, чтоб во время тряски на подъезде к лагерю на голову что‑ нибудь не «сыграло».

И вот «газон» нацелил нос в обратную сторону.

Федор попытался снова обнять Ольгу, но она отстранилась.

– Седых‑ Седых, – непонятно сказала Королева.

– Что? – переспросил Федор.

– Помнишь «Лолиту»?

– Знаю, что Набоков, но не читал, – честно признался он.

– Был там такой. Гумберт Гумберт. У них тоже все плохо кончилось.

– Да что ты завелась? – не выдержал Седых. – У меня в первый раз такое. И в последний. Мы по два раза не женимся.

– А мы – не знаю, – без улыбки сказала Ольга. – Может, по два. А может, по двадцать.

– Слушай, Ольга! Я же не дурак. И не мальчик.

– Знаю, – неожиданно с обидой сказала Королева. – Видела ваши прогулки с Сидневой!

– Уже давно не гуляли, – смутился Федор. – И не будем больше.

– А она тебя любит!

– А я ее – нет!

– Феденька, Феденька, и зачем ты только появился? – будто что‑ то вспомнив, снова расстроилась Оля.

– Сейчас я тебе все объясню, – сказал Федор. – Я все про тебя знаю. Меня все устраивает. То есть нет, не устраивает… – поправился он, но запутался в определениях и начал заново: – Короче, теперь все будет по‑ другому. Через год поженимся. А может, и раньше. Я на предков нажму, они у меня молодцы.

– Тебе надо уехать. Срочно, – не слыша его, повторила Оля.

– Хорошо, пусть будет по‑ твоему. Уедем вместе. – Он развернул ее к себе и обнял по‑ настоящему. Она прижалась лицом к его груди. Он поднял ее голову, ища губы, но целоваться Королева не захотела. Однако не помешала ему ее раздеть.

– А если узнают? – в последний момент улыбнулась Оля.

– Отсижу и все равно на тебе женюсь! – бесшабашно ответил Федор.

Так хорошо, как после этого, ему не было никогда. Даже во время этого.

Пронизывало ощущение того, что он добился самого главного в своей жизни. А то, что за это главное пришлось повоевать, только усиливало его значимость.

И еще: человек, добравшийся до главной цели, уже проделал свой путь. А Федор достиг цели, но весь путь, пьянящий и манящий, был впереди.

Короче, это были лучшие минуты его жизни.

И он не думал, что они так быстро закончатся.

Потому что Оля, убрав следы произошедшей бури, тронула его за локоть (она почему‑ то всегда касалась его локтя) и спокойно сказала:

– А теперь уезжай. Завтра же утром. – Сказала спокойно и уверенно.

– Ты что говоришь? – чуть не закричал Федор, но вовремя осекся: хоть «газон» гудел громко, однако лучше бы им лишнего внимания не привлекать.

– Что слышал, Феденька, – мягко, но непреклонно сказала Королева.

– После всего, что случилось?

– Именно после этого, – подтвердила она.

– Никуда я не поеду! – уже не скрываясь, заорал он.

– Не ори. И не спорь. Поедешь.

– Почему ты так уверена?

– Потому что иначе я скажу, что ты меня изнасиловал. Сам рассказывал Ангелу про ДНК.

– Ты с ума сошла, – простонал Федор.

– Это ты с ума сошел, – сказала она и провела рукой по его волосам. – Все закончилось. Ты завтра уедешь.

– И ты всерьез на меня донесешь?

– Если не поедешь – да.

До Федора вдруг дошло.

– Значит, сделка с Ангелом состоялась?

– Считай так, – усмехнулась Оля.

– Но ты же после этого… – Федор остановился, подбирая слова.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒