Оранжевая шляпа

Джим опрыскивает столик у окна. Один раз. Второй. Потом вытирает. Один раз. Второй. У него своя собственная бутылка с антибактериальным многоцелевым аэрозолем и своя голубая тряпка.

Стоит начало декабря, небо закрыто тучами, и кажется, вот-вот пойдет снег, только он почему-то все не идет. Но, возможно, снег все-таки выпадет, и тогда получится настоящее «белое Рождество», что было бы просто замечательно. И потом, это будет первый снег за то время, что он живет в кемпере. Покупатели стрелой проносятся через автостоянку, таща огромные сумки и цепляющихся за них малышей, от холода все кажутся какими-то нахохлившимися и взъерошенными, в ледяном воздухе словно рассыпан перец, так щиплет в носу. Некоторые украсили себя шарфами и шапками с рождественскими сюжетами, у одной девочки на шапочке даже торчат оленьи рога, и из-за них шапка все время сползает набок. Вся эта суета происходит на фоне пестрых холмов Кренхемской пустоши, вершины которых устремлены в холодное серое небо. Зеленые, желтые, розовые и пурпурные пятна на склонах холмов – это папоротники, вереск, дикие орхидеи и травы, обожженные холодом и кое-где побуревшие. Вдали виднеется «Бесли Хилл», и Джим различает вокруг него разные строительные механизмы. Ходят слухи, что там будет новый микрорайон из пятнадцати роскошных пятизвездочных особняков. С тех пор как построили Кренхем-вилледж, строительство началось и по всей пустоши. Там и сям возникают новые стройплощадки, причем возникают внезапно, точно из-под земли, и они похожи на вылезшие из могил кости некогда похороненных здесь людей.

– Тебе что, делать нечего? – говорит, появляясь у Джима за спиной, мистер Мид, маленький человечек с аккуратными усиками. У мистера Мида есть свой собственный набор парковочных конусов, которыми, в случае чего, всегда можно выгородить место на стоянке.

– Я с-с-с…

Но мистер Мид не дает ему договорить. Так, собственно, делают все. Наверное, людям неприятно, когда человек так сильно заикается, что смотреть больно.

– Между прочим, Джим, у тебя шляпа набок съехала.

Действительно съехала, потому что она ему мала. И потом, разве это шляпа? Во всяком случае, это явно не серьезная шляпа. Во-первых, она оранжевая, как и его форменная футболка, фартук и носки, во-вторых, сделана из мягкого пластика, хотя и претендует называться «трилби», то есть вполне мужской шляпой. Единственный человек, который такой шляпы не носит, – это мистер Мид, потому что он управляющий. В конце концов, и от членов королевской семьи не стоит ждать, чтобы они размахивали флажками или вывешивались из окон, пусть все прочие подобным образом выражают свои патриотические чувства, завидев их.

Джим поправляет оранжевую шляпу, и мистер Мид удаляется, чтобы собственноручно обслужить какую-то посетительницу. А новая повариха, конечно, снова опаздывает.

И дело не в том, что посетителей в кафе слишком много. Несмотря на все недавние усовершенствования, за столиками только двое мужчин, застывших над своим кофе в такой неподвижности, что может показаться, будто они замерзли насмерть. Самая живая вещь здесь – это искусственная елка из фиброволокна, ее поставили на лестничной площадке, чтобы она приветствовала посетителей, которые поднимаются в кафе из супермаркета, расположенного на первом этаже, елка мигает разноцветными огоньками – зелеными, красными, синими. Поглядывая на нее, Джим брызгает на столик аэрозолем и протирает его тряпкой. Один раз. Затем второй. На такой работе подобное повторение действий вполне допустимо. Отчасти это заменяет процедуру с волшебной клейкой лентой; ничего, вечером Джим вернется в свой домик на колесах и сможет воспроизвести весь ритуал правильно, то есть проделать все строго двадцать один раз.

Чья-то тонкая рука дергает его за рукав.

– Вы пропустили мой столик, – говорит какая-то женщина. Ага, это та самая, которую только что обслуживал мистер Мид. Джим выдергивает руку из ее цепких пальцев, словно они его обожгли. Да он даже в глаза ей посмотреть не может!

На прогулке обитатели «Бесли Хилл» всегда шли рядом друг с другом и никогда друг к другу не прикасались. Если няньки кому-то и помогали одеться, то делали это неторопливо, спокойно, прекрасно понимая, что могут невольно вызвать у пациента панику.

– Вы что, не видите? – раздраженно говорит Джиму посетительница, словно он какой-то дурак, и указывает на столик в центре зала. Она выбрала тот, что стоит на одинаковом расстоянии и от окна, и от сервировочного стола у противоположной стены. На спинке стула уже висит новенькое пальто дамы, на столе возле баночек с приправами и бумажными пакетиками с сахаром стоит ее чашка кофе. Джим следует за ней, и она приподнимает свою чашку, чтобы он мог вытереть столик. Лучше бы все-таки она не стояла так близко от него! У Джима начинают дрожать руки. Женщина нетерпеливо вздыхает и говорит:

– Бог знает, что тут творится в вашем кафе! Может, на его переустройство и истрачена огромная сумма, да только все равно это дешевка. Ничего удивительного, что здесь так пусто.

Джим брызгает аэрозолем. Два раза. Потом еще раз. Вытирает. Два раза. И еще раз. Чтобы немного расслабиться, он старается полностью освободить свои мысли, как ему вечно советовали медсестры. Он представляет себе белый свет, как он плывет в нем… но тут чей-то крик резко возвращает его к реальности, сокрушая только что созданную им защиту:

– Черт бы побрал эти проклятые ступеньки! О-о-о! Чтоб вас всех!..

Нет, в таких условиях невозможно продолжать работать! Джим украдкой бросает взгляд на особу, что хватала его за рукав. Вид у нее в высшей степени оскорбленный, как, впрочем, и у мужчин, что до этого казались абсолютно замороженными. И все они смотрят на мигающую елку.

– Чтоб меня черти взяли! – говорит елка.

Интересно, думает Джим, а мистер Мид знает, что елка не только мигает, но еще и разговаривает и даже непристойно ругается? Но тут из-под елки показывается физиономия новой поварихи Айлин, она поднимается наверх с таким видом, словно ей пришлось карабкаться по голой отвесной скале.

– Вашу мать… – отчетливо произносит она.

Вспышка, вспышка, вспышка – это елка ей отвечает.

Кстати, поварихе не полагается пользоваться лестницей для посетителей. Ей следует подниматься по служебной лестнице. Этого нарушения порядка вполне достаточно, чтобы Джима начало трясти. Кроме того, своими воплями и неожиданным появлением эта грубиянка нарушила ритуал, и теперь ему придется снова пшикать аэрозолем и вытирать, пшикать и вытирать…

– Послушайте, я вовсе не намерена торчать здесь весь день! – возмущенно говорит ему посетительница. – Может, наконец отойдете от моего столика? Очень вас прошу!

Джим старается не думать об Айлин, но ощущает ее, словно приближающийся фронт непогоды. Трудно притвориться, что ее как бы не существует. Иногда он слышит, как она смеется на кухне с двумя другими молодыми девицами, и в ее смехе столько веселья и недвусмысленности, что он пробуждает в душе Джима чудовищный хаос, и ему приходится, закрыв уши руками, выжидать, когда этот хаос уляжется. Айлин – женщина высокая, ширококостная, со спутанной гривой золотисто-рыжих, «тициановских», волос, ее волосы лишь чуточку темнее дурацких шляпок, которые обязаны носить все служащие кафе, а посредине идет ослепительно белый пробор. На ней зеленое пальто цвета падуба, которое трещит по швам в тщетных попытках удержать в себе ее могучее тело.

– Ради бога! – почти кричит надоедливая посетительница. – Я всего лишь попросила вас вытереть стол. Да что с вами, в конце-то концов? Где управляющий?

Айлин хмурится, словно услышала что-то неприятное, и идет в сторону кухни. Сейчас ей придется пройти совсем близко от Джима, и он начинает все снова: пшикает и вытирает, пшикает и вытирает. Он должен освободить свои мысли…

– Скорей, скорей, поторопитесь, пожалуйста! – не унимается эта противная особа.

Несмотря на немалые размеры Айлин, походка у нее удивительно легкая и быстрая. Противная особа стоит точно у нее на пути. Господи, почему же она не отойдет в сторону? – в ужасе думает Джим. И почему Айлин идет здесь, а не поднялась на кухню по служебной лестнице? Она надвигается на эту особу, как скала, сейчас попросту сомнет ее. Джим дышит часто-часто, в ушах у него поднимается звон. Если эта особа сейчас не отойдет, если он сейчас не сделает все правильно, случится нечто ужасное…

Влево, вправо, влево, вправо. Влево, вправо. Его рука дергается так быстро, что мышцы горят огнем. Кончики пальцев покалывает от напряжения.

Айлин уже почти рядом.

– С-стол, – с трудом выговаривает он, потому что процесс вытирания явно не помогает, так что придется все-таки прибегнуть к словам, – п-привет…

– Что это вы такое говорите? – возмущается противная особа и подходит к Джиму еще ближе, чтобы получше расслышать. И Айлин, точно вода в распахнутые ворота шлюза, устремляется дальше, в сторону кухни. Опасность миновала.

Но Айлин то ли случайно задела стул, то ли не совсем случайно, но он так и подпрыгнул, когда она проходила мимо, и пальто, висевшее на спинке, соскользнуло на пол, став похожим на шелковую лужу.

– Чтоб тебя! – Айлин и не подумала остановиться.

Это катастрофа. И опасность по-прежнему угрожает Джиму.

– Извините! – восклицает противная особа так пронзительно, что это слово тут же приобретает совершенно противоположное значение. – Извините, мадам! Вы что, даже поднять мое пальто не намерены?

Но Айлин, не оборачиваясь, движется в сторону кухни.

– Немедленно поднимите мое пальто! – приказывает противная особа.

– А чего самой-то не поднять? – бросает Айлин через плечо.

У Джима сердце пускается бешеным галопом. Пальто лежит у его ног.

– Я этого так не оставлю! – угрожающим тоном заявляет противная особа. – Я сию же минуту вызову управляющего. Я на вас жалобу напишу!

– Да пожалуйста, – говорит Айлин и вдруг – о нет, только не это! – останавливается. Похоже, теперь она уже никуда не собирается уходить. Поворачивается к противной особе и смотрит на нее в упор, та тоже не отводит глаз. А Джим по-прежнему торчит между ними и все пшикает и вытирает, пшикает и вытирает, шепча при этом: «Привет, солонка! Привет, подсвечник! » Ему необходимо, чтобы все встало на свои места, чтобы все было, как прежде. Вот если бы еще это пальто каким-то чудом вновь очутилось на спинке стула! Он закрывает глаза и нащупывает в кармане свой любимый брелок с ключами. Думает о клейкой ленте и о том, что нужно сохранять спокойствие, но ничего не помогает. Этой приставучей женщине не поздоровится. И Айлин тоже не поздоровится. Не поздоровится и всем посетителям супермаркета, и мистеру Миду, и девицам на кухне, а виноват будет только он, Джим…

Джим наклоняется и поднимает пальто с пола. Скользкая ткань струится у него между пальцами, как вода. Он вешает пальто на спинку стула, но руки у него так трясутся, что пальто опять соскальзывает на пол. Приходится опять нагнуться, поднять его и снова повесить. Джим чувствует, что обе женщины внимательно наблюдают за ним– и Айлин, и эта особа с металлическим голосом. У него такое ощущение, словно с него заживо сдирают кожу. Словно он перестает быть самим собой и превращается в них, в этих женщин. Затем противная особа садится за столик и кладет ногу на ногу, говорить Джиму спасибо она явно не собирается.

У дверей кухни Айлин останавливается. Поворачивается к Джиму и одаряет его широкой улыбкой. Затем исчезает за дверью, а Джим смотрит ей вслед. Он настолько потрясен, что ему просто необходимо глотнуть свежего воздуха. Но выходить сейчас из кафе он не должен. Он должен вытереть следующий стол и на этот раз сделать все как полагается.

* * *

       – Почему вы считаете, что обязаны выполнять эти ритуалы? – спросила у него как-то раз медсестра. – Что, по-вашему, может случиться, если вы этого не сделаете? – Это была очень милая молодая девушка, только что закончившая училище. Она сказала, что Джим слишком многое воспринимает как катастрофу, что ему нужно научиться бороться с собственными страхами. – И тогда вам станет ясно, что эти страхи на самом деле из себя представляют. И ваши ритуалы сразу покажутся вам бессмысленными. – Она разговаривала с Джимом очень ласково, ей явно казалось, что его страхи – что-то вроде мебели, которую в любой момент можно задвинуть в дальнюю комнату и навсегда о ней забыть. Ему бы очень хотелось, чтобы эта милая девушка оказалась права. Ей удалось добиться от врачей разрешения брать с собой Джима на железнодорожную станцию, где люди совершенно свободно приезжают и уезжают, где нет никакой возможности проверить, есть ли где-то потайные пространства и безопасные входы и выходы. – Это все существует только у вас в голове, понимаете? – убеждала она Джима, когда они вышли из автобуса и двинулись через вокзальную площадь.

       Только она ошиблась. На вокзале оказалось столько людей, там царил такой хаос – носились туда-сюда поезда, на платформах кишели пассажиры, бродили хромые голуби, всюду виднелись разбитые окна и зияющие вентиляционные люки, – что все доводы медсестры оказались моментально опровергнуты, и Джим еще больше уверился в том, что в жизни куда больше случайностей, чем он думал. Если уж на то пошло, то он скорее недооценивал угрозу случайностей, как недооценивают ее и все остальные. Слишком многое на самом деле грозит нам катастрофой – вот что он понял. И понял, что должен немедленно что-то сделать. Немедленно! Джим ринулся в комнату отдыха, чтобы там – в относительном уединении – совершить все необходимые ритуалы, но в спешке чуть не налетел на огромный титан, стоявший в вокзальной чайной. Если б он его опрокинул, то нанес бы страшный ущерб посетителям, весьма в этот час многочисленным. И тут уж нервы у него не выдержали: он нажал на кнопку тревоги. Через час – когда уехали пожарные, прибывшие на вокзал в таком количестве, что по всему юго-западу случились задержки в тушении пожаров, – Джима обнаружили под скамьей, где он лежал, свернувшись калачиком. Он больше никогда не видел ту молоденькую сестричку со свежим личиком. Ее уволили, и виноват в этом был именно он, Джим!

       * * *

       В конце дня Джим должен отнести в уборную новый рулон голубых бумажных полотенец, и когда он берет его в кладовой, которая совсем рядом с кухней, то снова слышит голос Айлин. Она разговаривает с двумя девушками, которые отвечают за горячие блюда. Джим слышит, как она спрашивает:

       – Ну, и что с этим Джимом такое? – Он потрясен тем, как просто она произносит его имя. Значит, их что-то связывает? Но ведь ясно же, что никакой связи между ними нет.

       Джим замирает на месте, прижимая к животу рулон голубых бумажных полотенец. И дело вовсе не в том, что ему так уж хочется подслушать разговор, скорее уж он предпочел бы вовсе не быть здесь, и теперь ему кажется, что наилучшим выходом из создавшегося положения будет притвориться, будто его и впрямь здесь нет.

       – Он в кемпере живет, – говорит одна из девушек. – Там, за новым микрорайоном.

       – У него нет ни дома, ничего, – вторит ее подруга. – Просто поставил там свой прицеп, и все.

       – И вообще он немного…

       – Что – немного? – нетерпеливо спрашивает Айлин, потому что, похоже, никому не хочется говорить вслух, какой он, Джим.

       – Сама знаешь, – говорит первая девица.

       – Умственно отсталый, – говорит вторая.

       – Неправда, Джим давно поправился, и его выпустили, – возражает первая девушка. Джим не сразу понимает, откуда его выпустили, но девушка продолжает: – Он действительно большую часть жизни провел в «Бесли Хилл», а когда лечебницу закрыли, ему просто некуда было идти. Его пожалеть бы надо. Он ведь и мухи не обидит. – А Джим и не догадывался, что она все это знает.

       – А еще он овощи сажает, – говорит вторая девушка. – Морковку там всякую и тому подобное. И цветы. Он семена по сниженным ценам в супермаркете покупает. А иногда еще навоз и другие удобрения. Воняет жутко!

       Айлин издает какие-то очень странные и очень громкие звуки, такие резкие и оглушительные, что Джим не сразу понимает, что это такое. Оказывается, это она так смеется. Но смех у нее совсем не злой, вот что больше всего его поражает. Такое ощущение, словно она смеется вместе с ним, и это очень странно: ведь он-то вовсе не смеется. Он прямо-таки прилип к стене, прижимая к сердцу рулон голубых полотенец, и сердце у него стучит так, словно вот-вот взорвется.

       – Ох, чума тебя забери! – говорит Айлин. И спрашивает: – И как же эта фигня должна на голове держаться?

       – Мы ее шпильками для волос прикалываем, – советует первая девушка. – Ты прямо в поля их воткни, вот она и будет держаться.

       – Забери. Я это дерьмо носить не буду.

       – Ну что ты, придется. Таковы правила. И волосы под сетку подбери. Сетку тоже надевать обязательно.

       Джиму не удается услышать, чем закончился разговор про шляпу. Дверь на кухню вдруг захлопывается, и голоса женщин перестают быть слышны, точнее, они все еще слышны, но слов различить нельзя, их голоса превратились в некое неопределенное гудение – точно так же исчезает в неопределенности весь остальной мир, когда Джим возится со своими растениями. Он решает выждать еще немного и, когда становится достаточно безопасно, относит бумажные полотенца в уборную, затем моет и дезинфицирует раковины и унитазы. В оставшееся время Джим протирает столы и относит на кухню подносы с грязной посудой, передавая их тем самым девушкам, которые назвали его умственно отсталым. Посетители приходят и уходят, но их немного. За окнами низко нависла темная снеговая туча, такая тяжелая, что едва может сдвинуться с места.

       Всю свою взрослую жизнь Джим провел в неком заведении, где его никто не любил и не заботился о нем. Год проходил за годом, и они были так похожи, что ему порой даже вспомнить не удавалось, чем один год отличался от другого. После лечения у него иногда выпадали из памяти целые дни, а время он стал воспринимать как некий набор не связанных между собой пустых промежутков. Иногда ему приходилось спрашивать у сиделки, что он сегодня ел и ходил ли на прогулку. Когда он жаловался на провалы в памяти, доктора уверяли, что это всего лишь последствия депрессии. На самом деле он обнаружил: ему было бы легче вообще обо всем забыть.

       И все же это было ужасно – в последний раз, навсегда, покинуть «Бесли Хилл». И ужасно было видеть, как других обитателей лечебницы разбирают по домам родственники, как, подхватив их пальто и чемоданы, сажают их в легковые автомобили или в микроавтобусы. Некоторые пациенты плакали, а один даже попытался сбежать через пустошь. Им не хотелось возвращаться к тем, кто когда-то постарался начисто о них забыть. Им не хотелось переселяться в хостел или в приют. Когда была произведена оценка доставшегося Джиму имущества, о нем позаботились сотрудники социальной службы, а одна из них даже подыскала ему работу в супермаркете. Она оказалась приятельницей мистера Мида, с которым они вместе играли в любительском театре. В конце концов, сказала она, Джим вполне может жить в своем домике на колесах. А потом, если захочет, и мобильный телефон себе заведет, и новых друзей. Будет им звонить или посылать SMS, будет с ними встречаться.

       – Но я боюсь заводить друзей, – сказал ей Джим. – Я же не такой, как все нормальные люди. И я просто не знаю, что мне делать.

       Она улыбнулась, но не стала дружески касаться его плеча, а просто положила руки на стол рядом с его руками.

       – Никто не знает, что значит быть нормальным, Джим. Все мы только стараемся быть такими. Порой об этом даже задумываться некогда, а порой кажется, будто ты тщетно пытаешься догнать автобус, который уже полулицы проехал. Но ты учти, Джим: еще не поздно. Тебе всего пятьдесят. Ты еще можешь начать все сначала.

       * * *

       В следующий раз столкнувшись с Айлин, Джим старательно отводит взгляд и пытается обойти ее стороной, но она останавливается и окликает его:

       – Привет, Джим. Как дела? Смотри, осторожней. – В вытянутой руке у нее тарелка с сэндвичем для какого-то посетителя.

       Ее вопросы просты и понятны, но Джим тем не менее ответить не может. Потупившись, он изучает носки своих ботинок. Они длинные и узкие. Слишком короткие брюки не закрывают лодыжек. В течение всех тех лет, что минули со времен его детства, его тело упрямо стремилось вширь и ввысь, не помещаясь в тех костюмах и на тех стульях, которые были предназначены для других тел. И теперь Джим всегда покупает ботинки и кроссовки на размер больше, чем ему нужно, опасаясь, что тело снова сыграет с ним шутку и за ночь вырастет еще на добрый дюйм.

       Джим продолжает упорно смотреть на носки ботинок, словно они необычайно интересны, и думает: «Сколько еще я смогу вот так продержаться? Скоро ли Айлин это надоест и она пойдет дальше? »

       – Ты от меня не шарахайся, – говорит Айлин.

       Даже не глядя на нее, он хорошо знает, в какой позе она стоит перед ним – одной рукой подбоченилась, во второй держит тарелку, широко расставленные ноги попирают землю. Нет, это молчание просто невыносимо!

       – Ладно, еще увидимся, – наконец говорит Айлин и уже готова уйти, но тут Джим поднимает голову. Это ужасно трудно – посмотреть ей прямо в глаза, но ему хочется, чтобы она поняла… А что поняла? Он пытается улыбнуться. У Айлин на тарелке «сезонный» сэндвич, у Джима в руках антибактериальный аэрозоль. Так что не с чего ему так уж особенно улыбаться. Ему просто нужно слегка размять мышцы лица. Просто нужно, чтобы она поняла. Хотя ему и самому по-прежнему не ясно, что именно он хочет дать ей понять. Больше всего его улыбка похожа на бессмысленное махание флажком. Или на попытку рассеять кромешную тьму светом карманного фонарика. Скорее всего, ему хочется просто сказать ей: «Вот он я. Вот она ты». Только и всего.

       Айлин хмурится, глядя на него, она словно сожалеет, что причинила ему некую боль.

       Придется ему, видно, поработать над своей улыбкой.

     Глава 7

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒