Благодарности 5 страница

— Гёбекли-тепе!

Все рассмеялись. Мир был восстановлен, и разговор продолжился. Роб еще минут десять записывал в блокнот, археологи же болтали между собой о первых шагах одомашнивания животных и о распределении каких-то «микролитов». Разговор сделался совсем уж специальным и малопонятным. Роб не сетовал на это. Он получил последние детали мозаики. У него пока не складывалось цельной картины — темные пятна оставались, — но все же картина была хорошая, захватывающая; рано или поздно она сложится. Он ведь журналист, не историк.

Он приехал сюда не для того, чтобы расставить все на свои места; он приехал, чтобы наскоро получить живое, непосредственное впечатление. Как там говорят о журналистике? «Первый набросок истории». Именно это Латрелл и делал и ни к чему иному не стремился: первый, еще грубый набросок.

Роб поднял голову. Оказывается, писал он уже добрых полчаса. Ученые решили не беспокоить его и потихоньку ушли, чтобы заняться тем, чем занимались в промежутках между спорами: копаться в земле и рассматривать древние камни. Роб поднялся, потер занемевшую шею и решил перед отъездом пройтись по раскопкам. Накинул на плечи рюкзак и зашагал, огибая ближайший бугор, пробираясь между огороженными участками и кучами выбранного грунта.

За основной территорией раскопок находилась обширная пустая площадка, где было полным-полно кремней. Это место Кристина показала ему в предыдущий приезд. Тогда Роб восхитился: сколько кусков породы, старательно обработанных людьми каменного века двенадцать тысяч лет назад, просто валяются повсюду. Их были тысячи, в самом буквальном смысле. Стоило присесть на корточки, немного покопаться в земле, и в руках у тебя оказывался каменный топор, наконечник стрелы или какой-нибудь режущий инструмент.

Так журналист и решил поступить: найти какой-нибудь сувенир. Подставив спину жаркому солнцу, Латрелл опустился на колени и уже через несколько минут был вознагражден. Осторожно держа находку, он внимательно осмотрел ее. Это был умело, даже не без изящества сделанный наконечник стрелы. Роб представил себе мужчину, изготовившего его двенадцать тысяч лет назад под открытым небом. Водной набедренной повязке, с луком, висевшим за мускулистой спиной… Примитивный человек. И все же именно он возвел грандиозный храм, украшенный мастерски выполненной резьбой. Парадокс. Пещерный человек, построивший собор! Это могло стать прекрасной преамбулой к статье Роба. Замечательный, живой образ.

Журналист выпрямился и сунул наконечник в застегивавшийся на молнию боковой карман рюкзака. Несомненно, налицо нарушение доброй сотни турецких законов — похищение исторической ценности, — но вряд ли в ближайшие годы можно опасаться того, что Гёбекли-тепе оскудеет кремневыми осколками времен каменного века. Вновь забросив рюкзак за спину, Роб на прощание окинул взглядом всхолмленную, лишенную растительности местность, выжженную безжалостным солнцем. На ум пришел Ирак, лежавший не так уж далеко отсюда. Если сесть в машину и показать Радевану направление, они будут на турецко-иракской границе через несколько часов.

А потом в памяти Латрелла всплыли образы Багдада. Лицо террористки. У Роба пересохло во рту. Неприятное чувство. Он повернулся, зашагал назад и вдруг услышал ужасающий вопль.

Так могло кричать животное, испытывающее мучительную боль. Скажем, обезьяна, которую режут заживо.

Он ускорил шаг. До него донеслись другие звуки. Что происходит? И тут вопль раздался снова. Роб побежал; рюкзак болтался у него на спине.

Оказывается, Латрелл зашел дальше, чем осознавал. Где главный участок раскопок? Холмы казались совершенно одинаковыми. В чистом воздухе пустыни голоса разносились далеко. И не звуки обычных разговоров, а крики и рыдания. О боже! Определенно что-то стряслось. Роб свернул налево, потом направо, взбежал на гребень холма и увидел, что возле одного из огороженных участков — новой траншеи — собралась целая толпа. Рабочие, отталкивая друг друга, лезли вперед.

Чуть не падая — подошвы легких ботинок отчаянно скользили на сыпучем песке и каменной осыпи, — Роб сбежал по склону и принялся протискиваться сквозь толпу. В нос бил запах пота и страха. Грубо оттолкнув последнего из тех, кто преграждал ему дорогу, журналист оказался на краю траншеи и посмотрел вниз. Все не отрываясь смотрели туда же.

В конце траншеи торчал новенький стальной штырь, один из множества устрашающего вида штырей, которыми на раскопках закрепляли брезент. И на этот своеобразный кол лицом вниз был насажен Франц Брайтнер.

Штырь насквозь прошел через грудную клетку ближе к левому плечу. Из раны струилась кровь. Рядом стояла Кристина; она что-то говорила Францу. За ее спиной Иван лихорадочно нажимал на кнопки мобильного телефона. Двое перепуганных рабочих бестолково пытались вытащить железку из земли.

Роб уставился на Франца. Тот, похоже, был еще жив, но рана выглядела ужасающей; по всей вероятности, штырь пробил легкое. Безнадежно. В Ираке Роб насмотрелся на раны. И такие ему доводилось видеть — случалось, что при взрывах куски дерева разлетались в разные стороны, вонзаясь в тела людей, протыкая грудь, разбивая голову.

Роб знал, что Франц не выживет. «Скорой помощи», чтобы добраться сюда, потребуется не менее часа. Медицинского вертолета, на котором можно было бы доставить раненого в Анкару, вероятнее всего, нет. Франц Брайтнер неизбежно умрет — здесь, в траншее. В окружении молчаливых камней Гёбекли-тепе.

Карпы в прудах Авраама возбужденно плескались и толкались, борясь за кусочки лаваша, который крошил Латрелл. Сам журналист как загипнотизированный смотрел на рыб. Их отчаянное неистовство вызывало отвращение.

Роб пришел сюда в надежде успокоиться — в многолюдном городе это было единственное известное ему тихое зеленое место. Но тишина не помогала. И, глядя на суетящихся рыб, он вновь и вновь прокручивал в памяти события минувшего дня: Франца, нанизанного на штырь, отчаянные звонки по мобильным телефонам, принятое в конце концов решение — перепилить штырь снизу и, не вынимая железку из тела, доставить Франца в Шанлыурфу на автомобиле Кристины.

Роб с Радеваном поехали следом. Старенькая «тойота» ползла за лендровером среди холмов, а затем по равнине до больницы Харранского университета, расположенной в новом квартале города. Там Роб ждал в грязноватом коридоре вместе с Кристиной, Иваном и громко всхлипывавшей женой Франца. Наконец к ним вышел врач, чтобы сообщить печальную новость: Франц Брайтнер скончался.

Карпы дрались за каждую крошку хлеба. Кусали друг дружку. Роб отвернулся и увидел турецкого солдата, стоявшего рядом с армейским джипом. Солдат с автоматом в руках хмуро смотрел на европейца.

В городе было введено особое положение; впрочем, это не имело никакой связи со смертью Брайтнера. Террорист-смертник взорвал себя в Диярбакыре — городе, расположенном в двух сотнях миль по пыльной дороге на юг, центре курдского сепаратизма. Никто, кроме самого террориста, не погиб, но с десяток людей получили ранения, и напряжение в регионе сразу усилилось. Сегодня армия и полиция были везде и не скрывали своего присутствия.

Роб тяжело вздохнул. Временами казалось, что насилие повсюду и от него не скроешься. А журналисту хотелось именно скрыться.

Перейдя по деревянному мостику через узкий канал, он сел за стол. Сразу подошел официант чайханы, вытирая руки концом засунутого за пояс полотенца, и Роб заказал воду, чай и оливки, мечтая хоть ненадолго забыть о Франце. О пятнах крови, оставшихся в машине Кристины. О штыре, непристойно торчавшем из торса злополучного археолога.

— Сэр…

Официант принес чай. Позвякивала ложечка. Кусочки сахара растворялись в темно-красной жидкости. Блики солнечного света пробивались сквозь листву небольшого парка. Маленький мальчик в красной футболке с эмблемой «Манчестер юнайтед» пинал мяч на газоне. Его мать была с головы до пят укутана в черное.

Роб допил чай. Все, пора действовать. Уточнив, сколько времени в Лондоне, он извлек мобильный телефон и набрал номер.

— Да! — рявкнул, по своему обыкновению, Стив.

— Привет. Это…

— Робби! Мой корреспондент на археологическом фронте. Как поживают каменья?

От знакомого жизнерадостного акцента кокни настроение Роба немного улучшилось. Мелькнула мысль — стоит ли вновь портить его, рассказывая Стиву о случившемся? Но прежде чем он решил, как поступить, Стив заговорил сам.

— Куски, что ты прислал, мне глянулись. Помираю хочу увидеть, что ты из них сварганишь. Когда ты там завязываешь?

— Ну, собирался завтра, вот только…

— Отлично, мой мальчик! В колонну по пять, и…

— Да, но…

— И пришли мне фотки! Отщелкай все, что сможешь, и…

— Стив, тут возникла проблема.

Лондонский собеседник умолк. Наконец-то Роб воспользовался представившейся возможностью и заговорил сам. Рассказал Стиву все. И о тайнах, окружающих раскопки, о трудностях, связанных с их проведением, о недовольстве рабочих, о жутком заклинании, о сложностях местной политики. Объяснил редактору: прежде не был уверен в значимости подобного материала, вот и держал его при себе.

— Ну а сейчас уверился? — резко бросил Стив.

— Да. Потому что…

Роб посмотрел на замок, украшенный большим красным турецким флагом. Глубоко вздохнул. И рассказал Стиву жуткую историю о смерти Франца.

— Господи! Ну что ты за человек? — отозвался на его повествование Стив.

— Не понял…

— Я послал тебя на раскопки, чтобы ты мог передохнуть. В тихое спокойное место, где всего лишь несколько каких-то поганых каменюк. Делов-то! Никаких драм. Никаких неприятностей на твою задницу.

— Да, я понимаю, но…

— Но ты тут же оказываешься в гуще гражданской войны, среди молящихся дьяволу жрецов, и рядом с тобой какого-то гунна насаживают на вертел, точно кебаб. — Стив хохотнул. — Ты и там умудрился вляпаться в дерьмо. И что теперь собираешься делать?

Роб задумался. Что он собирается делать, он пока не знал.

— Не могу решить… Пожалуй, мне сейчас не обойтись без указаний редакции. — Он поднялся, продолжая прижимать телефон к уху. — Стив, ты как-никак босс. Я совсем растерялся. Скажи, что делать, и я сделаю.

— Доверься инстинктам.

— Что ты хочешь сказать?

— Поступай, как чутье подсказывает. У тебя нос сюжеты чует, как ни у кого другого. Не хуже чем у собаки-ищейки. — В голосе Стива послышался металл. — Говори прямо: есть там сюжет?

Чтобы ответить на вопрос, размышления не требовались. Роб повернулся и жестом попросил официанта подать счет.

— Да, по-моему, есть.

— Значит, тебе его и разрабатывать. Рой землю. Ищи следы. Торчи там еще две недели. Как минимум.

Роб кивнул. Он ощутил прилив профессионального возбуждения — однако омраченного грустью. Слишком кошмарную смерть принял Брайтнер. К тому же Роб рвался домой, чтобы повидаться с дочкой. Поэтому Латрелл решил сказать все как есть.

— Но, Стив, я хочу увидеть Лиззи.

— Твою девочку?

— Ага.

— Нежный ты мой! — рассмеялся Стив. — Сколько ей сейчас?

— Пять.

Редактор вновь умолк. Роб посмотрел на старинную мечеть на противоположной стороне блестевшего на солнце пруда. Кристина сказала ему, что когда-то в этом здании помещалась церковь крестоносцев.

— Ладно, Роб. Сделай то, о чем я прошу, и мы сразу же прямиком отправим тебя домой. Бизнес-классом. Идет?

— Спасибо.

— У себя в «Таймс» мы всегда поддерживаем хороших родителей. Но мне нужно, чтобы ты прямо сейчас кое-что для меня сделал.

— Что именно?

— Набросай базовый очерк об этих камнях. К четвергу. Я подпущу туда туману, намекну, что в статье далеко не все. Мы сможем состряпать из твоего материала серию. От нашего собственного корреспондента в каменном веке. С демонами в пустыне.

Роб засмеялся, сам того не желая. Стиву всегда удавалось приободрить его своим цинизмом, характерным для Флит-стрит[11], и беспощадным юмором.

— Ладно, Стив, пока.

Когда Латрелл сунул телефон в карман, на душе значительно полегчало. Нужно выполнить работу, написать очерк, провести расследование. И потом он сможет вернуться домой и встретиться с дочерью.

Покинув тишину и покой парка, Роб вышел на курдскую улицу. Там орали друг на друга водители такси, мужчина тащил ослика, который, в свою очередь, волок телегу с целой горой арбузов. Здесь было так шумно и суматошно, что Роб даже не услышал звонка своего телефона, лишь почувствовал вибрацию.

— Да?

— Роберт?

Кристина. Он остановился как вкопанный посреди пыльного тротуара. Бедная Кристина. Ей пришлось везти Франца в больницу. Она не доверила это дело никому другому. Роб видел, что ее машина внутри вся перепачкана кровью — кровью ее друга. Как же бедняжке сейчас тяжело!

— Кристина, вы как? В порядке?

— Да, да, спасибо. Со мной все хорошо…

По голосу поверить ей было трудно. Роб искал сочувственные слова — он просто не знал, что еще сделать. Однако Кристина будто не замечала его попыток. Она говорила резко, отрывисто, словно с трудом сдерживая эмоции.

— Вы улетаете вечером? Как и собирались?

— Нет, — ответил Роб. — Я получил новое задание и останусь здесь самое меньшее на две недели.

— Очень хорошо. Мы могли бы встретиться? В караван-сарае.

Роб растерялся.

— Да, но…

— Сейчас?

Совершенно сбитый с толку, Роб согласился. Телефон тут же отключился. Свернув налево, Роб быстро поднялся на холм и оказался на суматошном крытом рынке.

Сук представлял собой классический арабский базар того сорта, который быстро исчезает с Ближнего Востока. Со множеством полутемных закоулков, с перемазанными копотью кузнецами, с торговцами коврами, зазывающими покупателей, со входами в крошечные мечети. Солнце бросало похожие на копья тонкие лучи сквозь дыры в проржавевшей крыше. В темных древних закоулках точильщики острили ножи, рассыпая снопы искр в пропитанный запахом пряностей воздух. И посреди всего этого находился самый настоящий старомодный караван-сарай: просторный, прохладный внутренний дворик с кофейными столиками и красивыми каменными аркадами. Место для сделок и обмена сплетнями, место, где купцы торгуются за шелк, а отцы договариваются о женитьбе своих детей, наверно, уже тысячу, если не больше, лет.

Войдя на изрядно забитую народом площадку, Латрелл огляделся, осматривая столики и сидевших за ними. Заметить Кристину оказалось нетрудно. Она была здесь единственной женщиной.

Ее лицо заметно осунулось. Роб сел напротив. Археолог пристально посмотрела ему в глаза, как будто искала там что-то. Роб даже не пытался догадаться, что именно. Женщина молчала, что усиливало ощущение неловкости.

— Послушайте, Кристина, я так… сожалею, что Франц… Я знаю, вы были дружны, и…

— Не надо, прошу вас. — Кристина уткнулась взглядом в стол. Сдерживая слезы, или гнев, или что-то подобное. — Хватит. Я понимаю, вы хотите как лучше. Но хватит.

Она вскинула голову, и Роба смутило выражение ее похожих на коричневые топазы глаз. Глубоких и печальных, прелестных, хотя и покрасневших от слез. Она откашлялась, прочищая горло. А потом сказала:

— Я думаю, Франца убили.

— Что?

— Роб, я была там. Я видела. Возник спор.

Караван-сарай вдруг заполнился шумом крыльев взлетающей стайки голубей. Мужчины потягивали кофе по-турецки, сидя на ярко-красных ковриках. Роб вновь повернулся к Кристине.

— Спор — это еще далеко не убийство.

— Роб, я видела. Его толкнули.

— Господи!

— Именно так. Это не несчастный случай: его сознательно толкнули на подвернувшуюся железку.

Роб нахмурился.

— Вы были в полиции?

Кристина отмахнулась от его слов как от назойливой мухи.

— Да. Они не желают ничего знать.

— Вы уверены?

— Меня практически выставили из полицейского участка. Стоит ли церемониться с женщиной…

— Идиоты.

— Возможно. — Кристина заставила себя улыбнуться. — Но им тоже нелегко. Рабочие — курды, а полицейские — турки. Политические осложнения недопустимы. Тем более вчера в Диярбакыре был взрыв.

— Я видел новости по телевизору.

— Так что, — продолжала Кристина, — просто пойти и арестовать нескольких курдов за убийство… прямо сейчас… не так-то просто… О боже!

Она уронила голову на руки.

Роб подумал, что она сейчас разрыдается. За ее спиной возвышался над аркадами караван-сарая минарет. На вершине чернели большие громкоговорители, но сейчас они молчали.

Кристина овладела собой и вновь выпрямилась.

— Я хочу узнать. Хочу что-то сделать… расследовать…

— Что вы имеете в виду?

— Хочу все выяснить. Почему он копал по ночам, почему его решили убить. Франц был моим другом. Так вот, я хочу знать, из-за чего он погиб. Вы поможете? Я хочу поехать в Гёбекли и посмотреть записи Франца, его материалы…

— Но ведь турецкая полиция наверняка все забрала. Разве нет?

— Он многое прятал, — ответила Кристина. — Но я знаю где. В его хибарке на раскопках, в шкафчике. — Она подалась вперед, как будто собираясь в чем-то признаться. — Роб, нам необходимо там побывать. И выкрасть его материалы.

Неприятный, с сильной болтанкой, полет через Ирландское море на остров Мэн длился недолго. В зале прилета аэропорта Рональдсвэй Форрестера и Бойжера встречали заместитель старшего констебля и сержант в форме. Форрестер улыбнулся и пожал им руки. Полицейские представились: заместителя старшего констебля звали Хейденом.

Все вместе вышли из здания на стоянку машин. Форрестер и Бойжер посмотрели на странный белый шлем сержанта и понимающе кивнули друг другу. В метрополии фирменные головные уборы выглядели иначе.

Форрестер имел представление об особом статусе острова Мэн. Колония Короны со своим собственным парламентом, флагом, традициями, оставшимися в наследство от древних викингов, и собственными уникальными полицейскими силами. Официально Мэн вообще не являлся частью Соединенного Королевства. Здесь лишь несколько лет назад отменили телесные наказания. Перед вылетом из Лондона начальник проинструктировал Форрестера, что во время визита на Мэн придется следовать несколько необычному протоколу.

На стоянке было холодно. Моросило. Четверо стражей порядка поспешно зашагали к большому автомобилю Хейдена. Затем они молча ехали по сельской местности, отделявшей аэропорт от предместий Дугласа, главного города острова, расположенного на западном побережье. Форрестер опустил стекло в своем окне и выглянул наружу, пытаясь проникнуться ощущением здешних мест, почувствовать, куда его занесло.

Пышная зелень лугов, блестящая под дождем листва дубов, крошечные серые часовенки — все наводило на мысли о бриттах и кельтах. Ну а когда полицейские добрались до Дугласа, сгрудившиеся вдоль берега жилые дома и вульгарные офисные здания напомнили о Шотландских Гебридах. Единственным признаком, что они находятся за пределами Соединенного Королевства, служили флаги Мэна с его гербом — соединенные вместе три бегущие ноги на ярко-красном фоне. Флаги развевались под влажным ветром на некоторых строениях.

Молчание нарушали только отдельные реплики. Неожиданно Хейден обернулся, взглянул на Форрестера и заявил:

— Труп мы, конечно, оставили на месте преступления. Мы не какие-нибудь любители.

Слова прозвучали довольно странно. Форрестер предположил, что встречающие их полицейские из состава крохотных — сотни две, если не меньше — правоохранительных сил обижены его приездом. Большой чин из столицы. Лондонец, сующий нос в чужую епархию.

Но у Форрестера было серьезное дело, и он хотел как можно скорее увидеть место трагедии, немедленно приступить к работе. И плевать на всякие там протоколы.

Автомобиль вновь выехал из города и покатил по более узкой дороге; справа тянулся ряд высоких деревьев, а слева раскинулось неспокойное Ирландское море. Форрестер разглядел мол, маяк, несколько суденышек, приплясывавших на серых волнах, и еще один холм. А затем машина въехала в большие ворота, и впереди возникло старое белое строение, громадное, похожее на замок.

— Форт Эннз, — объявил Хейден. — Теперь здесь офисы.

Подходы к зданию были огорожены лентой. Форрестер увидел поставленную на газоне палатку и успел заметить полицейского, который вошел в дом со стареньким «кодаком» для съемки отпечатков пальцев. Выбираясь из автомобиля, детектив думал о том, насколько компетентны местные криминалисты. Интересно, когда здесь произошло последнее убийство? Пять лет назад? Пятьдесят? Наверно, местные ребята заняты в основном охотой за курильщиками дури, малолетними пьяницами и геями. Ведь тут гомосексуализм, кажется, до сих пор запрещен…

Полицейские прошли в дом через переднюю дверь. Двое молодых людей с лицами, закрытыми респираторами, вскинули головы и взглянули на Форрестера. Один из них держал в руках банку с алюминиевой пудрой. Потом эксперты направились в соседнюю комнату. Форрестер шагнул было за ними, но Хейден придержал его за рукав.

— Нет, — сказал он, — нам в сад.

Домина оказался внутри совершенно безликим. Его грубо перестроили под офисы: кто-то жестоко истребил весь прежний интерьер и установил серые перегородки, шкафы для документов, компьютеры и люминесцентные светильники. На некоторых столах красовались модели кораблей и паромов. По стенам висело несколько морских карт; судя по всему, офисы принадлежали компании, занимавшейся судостроением или проектированием судов.

Следом за заместителем старшего констебля Форрестер вышел в просторный вестибюль. Большие застекленные двери выводили оттуда в находившийся за домом обширный сад, окруженный со всех сторон высокой живой изгородью. Дальше виднелась роща. Сад уродовали вырытые в нескольких местах ямы и возвышавшиеся рядом с ними кучи земли; посреди изувеченного зеленого газона стояла большая желтая полицейская палатка; ее клапан был застегнут, скрывая находящееся внутри.

Хейден открыл стеклянную дверь, они прошли несколько ярдов по траве и оказались возле желтой палатки. Он повернулся к лондонским офицерам.

— Вы готовы?

Форрестер уже начал сердиться от нетерпения.

— Да, конечно.

Хейден расстегнул клапан.

— Мать твою… — пробормотал Форрестер.

Убитому было на первый взгляд лет тридцать с чем-то. Он лежал ногами в сторону полицейских и был абсолютно гол. Но выругался детектив не из-за этого. Голова покойника была засыпана землей — а все тело торчало наружу. Поза трупа производила чрезвычайно неприятное, но одновременно отчасти и комическое впечатление. Форрестер сразу решил, что жертва умерла от удушья. Убийцы вырыли небольшую ямку, сунули несчастного головой в нее и плотно засыпали землей, чтобы он неизбежно задохнулся. Отвратительный способ хладнокровного убийства. Черт возьми, зачем понадобилось устраивать такое?

Бойжер, не скрывая потрясения, обошел труп. Несмотря на то что под тентом казалось холоднее, чем в продуваемом морскими ветрами саду снаружи, труп ощутимо пованивал. Форрестер пожалел, что у них нет защищающих от запаха разложения масок.

— А вот и звезда, — сказал Бойжер.

Он оказался прав. Форрестер тоже обошел труп и посмотрел на него спереди. На груди убитого была вырезана звезда Давида; раны оказались даже глубже и грубее, чем на теле чудом спасшегося смотрителя.

— Мать твою… — повторил Форрестер.

Хейден, стоящий рядом с ним, улыбнулся — впервые за все утро.

— Ну, — сказал он, — я даже рад, что вы чувствуете то же самое. Я уж решил было, что это только на нас так подействовало.

Через три часа Форрестер и Бойжер пили горячий кофе из пластиковых стаканчиков в большой палатке, стоявшей перед главным входом в здание. Местные копы проводили в «замке» пресс-конференцию. Столичные офицеры остались вдвоем. Труп, пролежавший на газоне тридцать шесть часов, наконец-то увезли в лабораторию местного коронера.

Бойжер взглянул на Форрестера.

— Не сказал бы, что местный народ так уж дружелюбен.

Форрестер хохотнул.

— Если не ошибаюсь, у них до… чуть ли не до прошлого года был свой собственный язык.

— И еще кошки, — добавил Бойжер и подул на кофе. — Разве не здесь живут кошки без хвостов?

— Да. Мэнские кошки.

Сержант посмотрел сквозь проем в палатке на белое здание.

— Что же нашей банде могло здесь понадобиться?

— Один бог знает. И почему тот же самый символ? — Форрестер подлил себе кофе. — Что еще нам известно об убитом? Ты говорил с полицейским, который все это обнаружил?

— Конструктор яхт. Работал наверху.

— В воскресенье?

Бойжер кивнул.

— Да. Обычно по выходным здесь никого не бывает. Но он работал в свой выходной.

— Значит, ему просто не повезло?

Помощник отбросил прядь белокурых волос, все время стремившуюся прикрыть его голубые глаза.

— Как и тому типу с Крэйвен-стрит. Вероятно, тоже услышал шум.

— И спустился вниз. А наши милашки-убийцы решили разукрасить его и потом вкопали голову в землю, словно крокетные воротца. И держали, пока он не умер.

— Не сказать, что это по-дружески.

— А что на камерах наружного наблюдения?

— Ничегошеньки. — Бойжер пожал плечами. — Парень в шлеме сказал, что в камеры не попало ничего. Ни в одну. Ноль.

— Как и следовало ожидать. И с отпечатками пальцев, и со следами обуви. Тоже ничего. Эти парни безумные, но не безмозглые. Как раз наоборот.

Форрестер вышел из палатки и, смаргивая капли усилившегося дождя, принялся рассматривать дом. Тот был ослепительно белым, свежевыкрашенным. Просто дополнительный маяк для местных моряков, высокий замок прямо над молом и портом. Детектив окинул взглядом башенки, всмотрелся в окна с поднимающимися рамами. Ему хотелось понять, что же могло связывать старинный лондонский дом с другим зданием, по виду из того же восемнадцатого века, но расположенным на острове Мэн. И тут полицейского словно толкнуло. А что, если? Он прищурился. Что-то в здании было не так. Оно было ненастоящим — чтобы понять это, тех познаний в архитектуре, которыми обладал Форрестер, вполне хватало. Кладка выглядела чересчур аккуратно, а окна совсем новые — сделаны десять, от силы двадцать лет назад. Дом стилизован под старину, причем не слишком искусно. И, решил детектив, не исключено, что убийцы это понимали. Современный интерьер внутренних помещений остался совершенно нетронутым, лишь сад перекопан. Наверняка налетчики снова искали что-то. Но внутрь даже не сунулись. Судя по всему, они знали, где не нужно искать.

По-видимому, они вообще знают довольно много.

Форрестер поднял воротник, чтобы укрыться от холодных дождевых капель.

Когда они сели в лендровер Кристины, уже темнело. Начался час пик. Проехав всего несколько сотен метров, машина намертво застряла в пробке.

Кристина откинулась на спинку сиденья и вздохнула. Включила радио, выключила. Потом взглянула на Роба.

— Расскажите о Роберте Латрелле.

— В смысле?..

— О работе. О жизни. Что хотите…

— Ничего интересного.

— И все же.

Он очень коротко поведал о том, как прожил последние десять лет. О том, как они с Салли поспешили родить ребенка; о том, как выяснилось, что у супруги есть любовник; о неизбежном разводе.

Кристина внимательно слушала.

— Вы все еще сердитесь? Из-за всего этого?

— Нет. Причина во мне, не в ней… Я хочу сказать, тут много моей вины. Я вечно в разъездах, и жене было одиноко… Вообще-то я очень уважаю Салли.

— Простите?

— Она учится на юриста. Для этого требуется характер и ум. Чтобы начать новую карьеру, когда тебе за тридцать. Я восхищаюсь ею. Никаких обид. — Он пожал плечами. — Мы разошлись просто потому, что слишком рано поженились.

Кристина кивнула. Потом спросила о родне. Он так же коротко рассказал о своих ирландских и шотландских предках, об их эмиграции в Юту в тысяча восемьсот восьмидесятом. О мормонах.

Лендровер наконец тронулся с места. Роб взглянул на спутницу.

— А вы?

Машин стало заметно меньше. Женщина с силой нажала на педаль газа.

— Французская еврейка.

Роб уже давно догадался об этом по ее фамилии: Мейер.

— Половина моих родных погибла во время холокоста. Но половина уцелела. Французские евреи сравнительно неплохо пережили войну.

— А родители?

Выяснилось, что мать Кристины занимается наукой в Париже, а отец был настройщиком роялей. Он умер пятнадцать лет назад.

— Если честно, я не думаю, чтобы он так уж рвался настраивать эти самые рояли. Просто рассиживался в своей квартире в Париже. Трепался.

— Точь-в-точь как мой папаша. Только он к тому же был большой скотиной.

Кристина покосилась на него. Ограниченное рамой окна небо переливалось разными цветами, от пурпурного до сапфирового. Роскошный пустынный закат. Машина уже довольно далеко отъехала от Шанлыурфы.

— Вы говорили, ваш отец был мормоном?

— Был и есть.

— Я однажды побывала в Солт-Лейк-Сити.

— Да ну?

— Мы работали в Мексике, в Теотиуакане. Я получила отпуск и отправилась в Штаты.

— В Солт-Лейк-Сити? — рассмеялся Роб.

— В Юту. — Она улыбнулась. — Сами ведь знаете: каньоны, парк Арки…[12]

— А-а. — Он кивнул — Теперь понятно.

— Потрясающие виды. Так или иначе, нам пришлось лететь через Солт-Лейк-Сити.

— Самый скучный из крупных городов Америки.

Их догнал и обогнал армейский грузовик; турецкие солдаты с любопытством смотрели сквозь тучу пыли на сидевших в лендровере. Один из них, увидев Кристину, помахал рукой и широко заулыбался, но женщина сделала вид, будто не заметила приветствия.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒