Дэвид Боукер 2 страница

– Когда я познакомился с этим молодым человеком, – продолжал Роджер, – ему нравилось считать себя бунтарем. Ему и в голову не пришла бы мысль о браке, так он боялся любого конформизма. Но тогда он не ценил – и, надеюсь, понял это сейчас, – что конформизм может быть очень даже приятным. Возможно, нам придется попрощаться (и кое‑ кто возблагодарит за это Господа) с Уильямом‑ бунтарем, но, хочется думать, вы все присоединитесь ко мне, чтобы сердечно поприветствовать Уильяма – благонравного, ответственного супруга.

В свое время Билли, возможно, закричал бы: " Отвалите! Я все еще бунтарь. Просто теперь я женатый бунтарь. А ты белобрысая задница! " Но сегодня банальности Роджера скатывались с него как с гуся вода.

Он был слишком занят мыслями о Злыдне, предвестнике смерти.

О человеке, который считал убийство актом милосердия.

Когда упоение начало спадать, в голове у Билли стали возникать яркие картинки. Он знал, что эти мимолетные видения связаны со Злыднем и предстоящей ночью. Билли постарался их вытеснить, но они все возвращались. И перед глазами вставало одно: бальный зал отеля, заваленный искромсанными телами.

* * *

Кузина Никки, учительница музыки в Исландии, привезла с собой на свадьбу джаз‑ рок‑ музыкантов из Рейкьявика. В Исландии джаз‑ рок, наверное, еще считался смутно опасным. Музыка была громкой и не слишком подходила для танцев. Но Билли решил, что это не имеет значения. К шести часам он был слишком взвинчен, чтобы танцевать, и довольствовался тем, что болтал с гостями. Его дядя Барт уже говорил гадости о своей жене Оливии.

– Видишь прожженное место у меня на воротничке? – нудил он. – Это все Оливия. Забыла выключить утюг. Совершенно новая рубашка из " секонд‑ хэнда"...

Отец Никки, разгильдяй и тупица Кейв, счел своим долгом продолжить замечательную традицию свадебного идиотизма: делать вид, будто танцуешь с ребенком. Означенным ребенком была Мэдди. Кейв был настолько безобразным, что незнакомые постоянно принимали его за Ника Хорнби[3]. А его жена Мэриан была еще хуже. И, невзирая на свое уродство, эти двое не смогли устоять перед сексом друг с другом. Плодом его стало чудо: две красавицы Никки и Лорна. Так и в милосердие вселенной поверить недолго.

Мэдди, у которой было лицо матери и хмурый взгляд отца, смотрела, выпучив глаза, поверх плеча Кейва. Кейв не знал, но Мэдди пустила ему слюну на пиджак, теперь у него по спине тянулись блестящие нити, точно прополз большой слизняк.

Мэриан, далеко не самая большая поклонница Билли, подошла размазать по его щекам помаду. На голове у нее красовалась шляпа, похожая на жертву аборта в закоулке. В глазах стояли слезы.

– Знаю, знаю, у нас случались разногласия, но, надеюсь, теперь с ними покончено. Надеюсь, я не приобретаю дочь, а теряю сына.

– Может, вы хотели сказать обратное? – спросил Билли.

Объявился литагент Билли Фэтти Поттс, который пугающе быстро подружился с его деверем.

– Спасибо, что успел в Лондоне кончить, – сказал ему Билли.

– Разве? А я и не знал, что мне так повезло! – расхохотался Поттс.

Роджер прокричал что‑ то, прозвучавшее как " Нет насеста! ".

– Где? – Билли огляделся по сторонам.

Встав, Роджер повторил свой вопрос, на сей раз проорав его Билли в ухо:

– Где невеста?

Билли вынужденно признал, что понятия не имеет. Роджер доверительно поведал Фэтти Поттсу, что это отличное начало для счастливого брака. Фэтти едва не обделался со смеху.

* * *

Вдоль крыши отеля тянулась невысокая декоративная крепостная стена с зубцами. Табличка на двери пожарной лестницы, которая вела на крышу, гласила, что гостям туда доступ закрыт и что открывание двери автоматически включает в вестибюле сигнализацию. Это была ложь: Билли с Никки уже несколько раз пробирались туда, не поднимая никакого переполоха.

Сейчас Никки, все еще в свадебном платье, стояла там одна, глядя на море. Ветер растрепал ей прическу, она плакала. Уже некоторое время Никки чувствовала, что живет не той жизнью. Нет, не плохой, просто чужой. У нее был новый дом, который она сама обставила. У нее был огромный сад, засаженный, ухоженный и готовый расцвести с началом весны. Но в глубине души она чувствовала себя мертвой, будто ей чего‑ то не хватает.

Не в том дело, что она не любила Билли или их дочку, просто она питала какие‑ то смутные надежды, а вышло совсем другое. А теперь, уже замужем за Билли, она еще сильнее ощущала эту неправильность.

– Эй! – окликнул позади нее голос. Мужской.

Никки было холодно, она была пьяна и потому не испытала страха, только лишь некоторое любопытство, и повернулась посмотреть, кто ее зовет. Это был Стив, друг Билли. Он стоял позади нее, одетый в тот же костюм, что и вчера. Его лицо казалось серьезным и задумчивым. Как и у нее, голова и плечи у него были присыпаны снегом.

Стив смотрел на нее и медлил, потом поднял руку и пальцем стер со щеки слезинку. Всхлипнув, она кивнула и упала ему на грудь. Температура была ниже нуля, но Стив показался ей очень теплым. Сняв пиджак, он завернул в него Никки.

– Тебе лучше спуститься, – сказал он. – Тут небезопасно.

Никки подняла глаза. Он не отрываясь смотрел на море, словно чувствовал, что там что‑ то поджидает. И его тон ее напугал.

– Спускайся, – повторил он.

В холодных темных глазах не было ни тени ободрения. Вернув ему пиджак, она пошла к двери пожарного выхода, несколько раз оглядывалась посмотреть, последует ли он за ней. Стив так и остался спиной к ней, пиджак свисал у него из левой руки, правая сжимала пистолет, а сам он пристально всматривался поверх зубчатой стены во что‑ то внизу.

* * *

Билли заметил, что Никки плакала, но не спросил почему. У него было такое ощущение, что ответ ему не понравится.

Чуть позже, когда Билли танцевал со своей молодой женой, в бальный зал вошел и сел в углу Злыдень. Билли пытался танцевать как Джон Траволта в " Криминальном чтиве" – не он первый совершил такую ошибку. Потом он заметил, что из угла за ним, как кошка за мышкой, наблюдает Злыдень. Билли похолодел, словно к загривку ему приложили кусок льда. Выражение на лице у Злыдня было убийственное. Билли знал, что танцует дерьмово, но не настолько же плохо!

Сперва бросили танцевать Билли и Никки, потом все остальные. Праздник почти сдох, словно ровнехонько на середину зала выкатилось предынфарктное сердце. По всему помещению распространялись прямо‑ таки токсичные волны ненависти. Мало кто способен вобрать в себя такое и остаться в живых.

Первыми ушли спать сестра Билли и ее семья. С ними уплелся Фэтти Поттс. Их уход придал храбрости дальним родственникам. Сочтя, что не знают Билли и Никки достаточно хорошо, чтобы рисковать быть выпотрошенными исхудалым психопатом, двоюродные дедушки и незамужние тетушки, друзья и соседи начали исчезать группками по трое или четверо.

Билли пошел в уборную. В мужском туалете было пусто. Он был сильно пьян. Стоя над писсуаром, прислоняясь лбом к холодным плиткам, он слушал, как булькает в трубах. Когда дверь со скрипом открылась, Билли повернулся, ожидая увидеть Злыдня. Но это был один из кузенов, которого Билли едва знал. Оба обменялись робкими кивками, смущаясь, что очутились вот так, бок о бок в общественном месте с расстегнутой ширинкой.

Когда Билли вернулся в зал, ему показалось, что он опустел еще больше. Злыдень сидел на прежнем месте, излучая чистейшую ненависть.

К Билли подошел дядюшка Никки спросить, что это за хмурый маньяк сидит в углу и не позвать ли службу безопасности отеля. Тут Билли признался, что человек в углу не беглый псих, а его друг. И вообще он никому не угрожает. А дурной глаз – еще не караемое законом преступление.

Оркестр мужественно сыграл еще несколько песен, пока и музыканты тоже не пали жертвами эпидемии страха. Солист сломался на середине " Мустанг Сэлли": просто перестал петь и сел на усилитель. Музыканты опустили инструменты. И не важно, что им заплатили играть до полуночи, до которой осталось всего двадцать минут. Атмосфера в бальном зале стала невыносимой. С них хватит. Они даже не предложили последний танец, потому что никто не танцевал. Просто сложили в спешке свое оборудование, так им не терпелось убраться отсюда, пока не произошло что‑ то ужасное. Наконец, дезертировала даже Никки, неразборчиво пробормотав, мол, надо проверить, как там Мэдди.

Чрезмерно усердный официант погасил половину ламп. И ушел, оставив Билли наедине со Злыднем. Поднявшись, Злыдень вышел на середину, теперь они стояли одни посреди бального зала. Оказавшись лицом к лицу, они несколько минут молчали.

– Мне нужно, чтобы ты пошел со мной, – сказал Злыдень.

И, повернувшись, вышел из бального зала. Билли подождал с полминуты, но все‑ таки поплелся следом. Спустившись по лестнице в вестибюль, они кивнули заспанному ночному портье, который открыл им дверь в заснеженную пустоту.

Оставляя глубокие следы в нетронутом чистом снегу, они пересекли стоянку. Спокойствие снизошло на Билли. Он не написал завещание. Но теперь, когда он женат, все его материальные ценности, все будущие роялти за книги автоматически перейдут к его жене и наследнице.

С темно‑ серого неба падали, кружа, огромные кристаллы. Билли запрокинул к ним лицо, спрашивая себя, почему только одна из шести снежинок ложится на кожу влажной. За стоянкой тянулась стена, ограждавшая территорию отеля, за ней шла проселочная дорога, а дальше маячил на холме темный лес. Когда Злыдень перелез через стену, Билли коротко задумался, не побежать ли ему назад, чтобы поднять тревогу. Но счел, что этим лишь подпишет смертный приговор жене и дочери.

На склоне холма снег лежал глубже. Тонкие кожаные туфли Билли сразу промокли. Он оскальзывался на каждом шагу, а Злыдень все поднимал и поднимал его – скорее как проводник, чем как палач. Они ступили под сень елей, корни которых закрывал жутковатый белый ковер.

Они все шли, задевая ветки, все больше намокали, все больше мерзли. Билли увидел на земле крепкий сук и задумался, не нагнуться ли за ним, чтобы использовать как дубину. Но сомневался, что удастся так убить Злыдня. Скорее всего такая выходка только еще больше его разозлит.

Наконец они вышли на большую поляну, куда уже не ложились тени елей. Снег падал вертикально, закрывая небо. Со всех сторон поляну обступили деревья. Сквозь густую метель Билли вгляделся в край поляны. Приблизительно в ста ярдах его поджидало жуткое зрелище: будто бы лунатик придумал " снежный шар", спрятал под стеклом гнусность вместо Деда Мороза или сказочного домика.

В центре поляны стояла молодая ель футов двенадцати высотой. С одной ее ветви, словно чудовищное елочное украшение, свисал мертвец. Он висел вниз головой, одну его ногу стягивала петля, другая зацепилась за соседнюю ветку, пальцы рук почти касались земли. Одет он был как охотник или траппер: в толстую парку, крепкие сапоги, кожаные митенки и вязаную шапку. Горло у него было перерезано, и залившая глаза и рот кровь походила на присыпанную сахарной пудрой патоку.

Билли не хотелось смотреть, но он ничего не мог с собой поделать. Рот мертвеца раззявился. Глазные яблоки словно покрылись слоем глазури. На высунувшийся язык ложились снежинки. За всю свою жизнь Билли видел только два трупа. Этот был вторым. В обоих случаях случилось это в обществе Злыдня.

– Кто это? – спросил Билли.

– Не знаю, – отозвался Злыдень. – Я надеялся, ты мне скажешь.

Единым плавным движением Злыдень извлек откуда‑ то огромный нож с широким лезвием. Билли глянул на нож, потом на Злыдня.

– Теперь мой черед?

Злыдень серьезно кивнул.

Ветер закружил вихрь снежинок вокруг головы Билли Дая. Думать он в этот момент мог только о дочери. Он жалел, что никогда не увидит ее взрослой, не доживет даже до ее второго дня рождения. Но к грусти примешивалось несомненное облегчение.

Никогда больше не придется чистить зубы или расчесывать волосы. Никогда больше не придется вставать утром или беспокоиться из‑ за денег, желать недостижимого или сожалеть о чем‑ либо. Он никогда не заболеет и не состарится.

Определенно, у смерти есть свои плюсы.

Глаза Злыдня темнели в запавших глазницах, отчетливо выступали скулы, он смотрел сверху вниз на Билли.

Потом мгновение миновало.

Отвернувшись, Злыдень схватил труп за голову и поднял ее. Шапка упала, открывая реденькие спутанные волосы. Правая рука Злыдня быстро задвигалась из стороны в сторону.

Вначале Билли словно опьянел от облегчения. Потом подобрался поближе и понял, что Злыдень отпиливает у трупа голову.

– Господи Иисусе! – вырвалось у него.

Не обращая внимания на этот протест, Злыдень продолжал перерезать мышцы и сухожилия.

– Зачем ты это делаешь?

– Хочу знать, кто он. Обычно я делаю фотографию. Но у меня нет с собой камеры.

Что‑ то хрустнуло, и голова отделилась от шеи. Убрав нож, Злыдень достал из кармана фонарик и посветил в лицо мертвецу. Лицо было самое заурядное: толстое, грубое, бородатое, а выражение на нем – крайне удивленное.

– Уверен, что не знаешь его? – спросил Злыдень.

– Определенно. – Билли отпрыгнул, когда голова качнулась в его сторону. – И держи эту чертову штуку от меня подальше.

– Ладно. Но сделаешь мне одолжение? Не посмотришь повнимательнее?

– Ну уж нет!

– Я ничего тебе не сделаю.

Билли неохотно наклонился, и тут Злыдень ткнул отрезанной головой в лицо Билли. Их губы соприкоснулись в ледяном поцелуе. Билли отдернулся, чтобы заорать, тогда Злыдень схватил его за шею и повторил всю процедуру.

– Билли, познакомься с Никто. Никто, познакомься с Билли.

Бессмысленно молотя кулаками воздух, Билли наконец вырвался и растянулся на земле, рыгая и растирая снегом губы, чтобы смыть вкус раззявленного рта.

– И что ты за сволочь! – сказал он, когда перевел дух. – Просто убей меня, и покончим с этим. Так мне хотя бы не придется больше на тебя смотреть.

– С чего это ты все время твердишь, что я тебя убью? – поинтересовался Злыдень.

Повернувшись на каблуках, он сердито зашагал назад в лес. Билли неохотно поплелся следом. Потревоженные Злыднем тяжелые от снега ветви били его по лицу.

– Так мы что, будем как раньше, да? – крикнул Билли. – И сколько человек умрет на сей раз?

– Не могу тебе сказать, Билл. Какой же тогда сюрприз?

– Кто дал тебе право портить мне жизнь? – заорал Билли.

– Это ты портишь людям жизнь, Билл. Уже по меньшей мере двадцать человек погибли из‑ за твоего длинного языка!

– Ну да! А кто их, черт побери, убил?

Они уже вышли на опушку. Внезапно остановившись, Злыдень вытянул левую ногу. Споткнувшись, Билли головой вперед покатился со склона. Остановился он у дерева – постанывая и держась за голову. Спустившись к нему, Злыдень раскурил элегантный косяк и опустился рядом с Билли на колени, прислонив голову удивленного мертвеца к стволу. Злыдня, казалось, происходящее ничуть не беспокоило, скорее забавляло.

– Так ты правда не знаешь, кто был этот невзрачный бедолага?

– Нет, – буркнул Билли.

Злыдень протянул ему косяк, но после первого же глубокого пыха Билли закашлялся. Злыдень сухо хохотнул.

– Что тут смешного? – вскинулся Билли.

– Твое лицо. Когда ты увидел меня на пляже. Вот и говори после этого про шок.

– Я вовсе не удивился. Я знал, что ты приедешь.

– Чушь.

– Конечно, знал, черт побери. Ты же прислал мне открытку.

– Какую открытку?

– Вот только не надо придуриваться. Треклятую поздравительную открытку к свадьбе в духе Франкенштейна.

– Я открыток не посылаю, – сказал Злыдень. – В жизни ни одной никому не послал.

– Ты не только сволочь, а еще и лжец.

– Я никакой открытки не посылал.

Вот это Билли изумило, а Злыдень не унимался:

– Какую открытку? Покажи.

– У меня ее нет. Я ее сжег.

– Все тот же идиот, как и раньше, – качнул головой Злыдень.

Выхватив у Билли косяк, он подобрал голову мертвеца и пошел прочь. Поднявшись, Билли кое‑ как спустился по склону. Злыдень двинулся по дороге и сейчас шел вдоль стены, прочь от отеля. Высокая, целеустремленная фигура, голова наклонена против ветра, в правой руке покачивается человеческая голова.

– И это все? – крикнул Билли. – Ты возвращаешься, портишь мне хренову свадьбу, пугаешь меня до чертиков, а потом просто уходишь?

Злыдень не остановился. Даже не обернулся.

– Псих, – пробормотал себе под нос Билли.

Опустив глаза, он увидел большой камень, наполовину присыпанный снегом. Наклонившись, он выковырял его из мерзлой земли. По всему его телу пробежала дрожь: Билли решил покончить с кошмаром. Доделать то, что попытался и не сумел раньше.

Злыдень уже скрылся из виду, но его свежие следы уходили в белую ночь. Билли оставалось лишь пойти по ним. Он поспешил вперед. Снег лежал неожиданно глубоко, Билли проваливался в него до середины икры. Сладкий морозный воздух наполнял легкие.

След Злыдня все тянулся и тянулся впереди – глубокий и четкий. Длинные отпечатки, оставленные огромными крепкими ботинками.

Прошла минута. Билли слышал только собственное дыхание. Он отдувался как мальчишка во время кросса.

Густой снег запорашивал глаза, и куда ни глянь, видно было лишь на несколько дюймов во всех направлениях. Холодная жижа в туфлях обжигала ноги. Правая рука почти онемела. Сжимавшие камень пальцы покраснели.

В любую секунду он ожидал увидеть впереди знакомую худую фигуру, помахивающую своей жуткой ношей. Но видел лишь глубокие отпечатки ног и белую пелену. Остановившись, Билли прислушался, стоял так тихо, что слышал, как ложатся на одежду снежинки.

Впереди раздался какой‑ то звук. Определенно скрип снега под ботинками.

Он уже близко. Очень близко.

Один решительный рывок. Большего и не понадобится. Билли прибавил шагу, спотыкаясь и оскальзываясь на снегу, лицо у него пылало от усилий.

Но Злыдень всегда оставался впереди.

Всегда вне досягаемости.

Всегда за гранью.

О, отведи жестокие глаза,

Погибели моей звезды.

Томас Стенли (1625‑ 1678). «Возвращение к былому»

С тех пор как Злыдень наставил на него пистолет, у Лола Шепхерда было худо с нервами. Впрочем, и до того прискорбного события с ними было не слишком хорошо. В молодости Лол приобрел печальную известность своей манерой подпрыгивать при малейшем звуке. Он не мог взять со стола чашку с блюдцем без неизменного дребезжания или перенести напиток через комнату, его не разлив, а что до расстегивания крючков бюстгальтера... ну... забудьте...

Когда‑ то Лол работал на Малькольма Пономаря. До самой смерти Пономарь был грозным главой " Пономарчиков", банды, заправлявшей Манчестером. У большинства гангстеров есть сентиментальная жилка, и Пономарь не был исключением. Сочтя дрожание Лола странно подкупающим, он нанял его водить свой личный лимузин, выгуливать пса и играть роль доверенного слуги. Это были легкие деньги, которым по идее полагалось стать еще более легкими после того, как Злыдень застрелил пса.

Но Лол был добрейшей души человеком, который за всю жизнь намеренно ни пенса не украл и мухи не обидел, и столкновение с убийцей в светлом колпаке темной ночью его доконало. Что Злыдень (по всей видимости, из каприза) оставил Лолу жизнь, не имело ровным счетом никакого значения. Доверие Лола ко вселенной и без того было хрупким. А в тот момент рухнуло окончательно.

Лол боялся выходить из дома. Боялся темноты. А больше всего боялся засыпать. Но как это ни странно, жил он не в изоляции. Его многие навещали: люди приходили к нему за советом, ценя его долгую память и энциклопедические знания манчестерского дна.

Неделю назад, например, явился Шеф собственной персоной и принес апельсины. Лол догадался, что Шеф выбрал апельсины потому, что дон Корлеоне в " Крестном отце" всегда покупал апельсины. Шеф пришел к Лолу за советом. Иногда ради того же заглядывал Маленький Мальк. Лол тщательно следил за своими словами, стараясь не повторить одному услышанное от другого. Ведь, как говорится, на войне длинный язык может стоить жизни.

Каждую среду старшая дочь Лола Джулия заезжала за ним по утрам, чтобы отвезти в супермаркет за покупками и на кладбище поменять цветы на могиле Вайолет. Вайолет, вторая жена Лола, скоропостижно скончалась несколько лет назад. Не настолько внезапно, как жертвы Злыдня, но все‑ таки. Коронер обвинил эмболию. Лол по сей день не знал, кто это такая.

Вайолет похоронили на кладбище в Норбери. Пока Лол ходил на могилу, Джулия ждала в машине. Сегодня шум и толкотня в супермаркете оказались ему не по силам: Лолу пришлось сидеть в кафе, угрюмо дуя на куриный бульон, пока Джулия сновала по проходам, накладывая в тележку продукты и вычеркивая записанное из списка.

День выдался не холодный, но Лол все равно доверху застегнул коричневый пуховик. Голову ему прикрывала мягкая фетровая шляпа. И пуховику, и шляпе было по меньшей мере лет тридцать. Старые вещи Лола успокаивали и утешали.

На кладбище он чувствовал себя в безопасности. Похороненные здесь покойнички не станут пихаться или чего‑ то от него требовать. Утро выдалось ясное. Светило, пригревая, зимнее солнышко.

Но и оно не могло забраться в самые хмурые уголки кладбища. К основанию кладбищенской стены льнул нерастаявший снег, а гравий вокруг могилы Вайолет был покрыт тонкой корочкой льда. В знак уважения Лол снял шляпу.

Надпись на надгробии Вайолет гласила:

Вайолет Шепхерд (1932 – 1999)

Любимая жена Лоренса (Лола)

Горячо оплакиваемая мать Джулии и Сюзанны

Если слезы сложатся во взлетную полосу,

А любовь сотворит самолет,

На небо отправлюсь я в полет

И вновь тебя на землю принесу.

А у подножия:

Надгробие предоставлено – по доброте душевной – Малькольмом Пономарем

Дочери Лола сочли, что выбивать имя Пономаря на надгробии матери – дурной тон, но Лол настоял. Пономарь оплатил не только камень, а все похороны. Никто больше не предложил, и у Лола ведь нет счета в банке. Малькольм поставил лишь одно условие: чтобы его щедрость увековечили в камне. Кто такой Лол, чтобы отказывать?

Вынув из вазы засохшую хризантему, он заменил ее на свежую. Даже забавно, как он скучает по жене. А ведь жить с ней было не сахар. Когда возраст Лола и его привычка к спиртному взяли свое, наградив его носом, как алая электролампочка, она то и дело указывала людям на этот его недостаток.

– Только посмотрите на его нос, – жаловалась она подругам. – Такое даже не запудришь.

Но, как это ни странно, ее отсутствие не принесло ожидаемой радости.

Лол встал, собираясь уходить. В тени было холодно, и Лол был не из тех, кто произносит речи мертвым наподобие Джимми Стюарта[4]. Когда он распрямился, колени у него скрипнули. Лол со вздохом повернулся.

И увидел перед собой Злыдня.

Из горла Лола вырвался звук, какой издает маленькая собачка, когда просится на улицу.

На Злыдне были тот же колпак палача и длинный черный плащ, как и в ночь бойни. Пятеро умерли тогда: все работали на Малькольма Пономаря, некоторые были друзьями Лола.

– Помнишь меня? – спросил человек в колпаке, столь же холодный и неумолимый, как кресты и могилы. В руке у него была сумка с логотипом гастронома " Сейсберис".

Лол сумел только кивнуть. Он уловил очень нехороший запах, как от гнилой капусты и дерьма.

– Извините. Мне нужно...

– Что?

– Мне нужно принять таблетку, – хрипло сказал Лол, тыча себя в сердце.

Достав из кармана белый пузырек с нитроглицерином, Лол попытался отвинтить крышку. Но у него слишком сильно дрожали руки. Положив сумку на землю, Злыдень отвернул крышку и протянул одну маленькую белую таблетку Лолу. Лол забросил ее под язык. На глаза у него навернулись слезы. Злыдень не мог бы сказать, было ли это от холода, страха или от усилий вздохнуть.

– Лучше? – спросил он.

– Да, спасибо. – Лолу пришлось прикусить язык, чтобы не добавить " сэр".

– О'кей, – отозвался человек в капюшоне.

Он наподдал ногой сумку, и оттуда выкатился белый футбольный мяч, который остановился у ботинка Лола. Выглядел он как неопрятный муляж человеческой головы из папье‑ маше. Кожа – слишком бледная, глаза – слишком стеклянные, нет, явно не настоящая. Потом Лол вдруг сообразил, что смрад исходит как раз от головы и что волосы и щетина, обрамляющие удивленное лицо, не подделка.

– Знаете, чье это?

– Нет! – выдохнул Лол. – О Господи!

– Взгляните налицо.

– Пожалуйста. Мне нужно домой...

– Взгляните.

Щурясь, Лол заставил себя рассмотреть оплывшие черты.

– Никогда его не видел.

– Он не из " Пономарчиков"?

– Нет. Их я всех знаю.

– Даже новеньких?

– Я еще поддерживаю связь с Шефом. О Боже... прошу прощения. – Лол издал оглушительное рыгание. – Этого типа я не знаю.

– Шеф меня еще ищет? – спросил Злыдень.

– Нет. Сначала боялся. Он хотел, чтобы убийства прекратились...

– Но?

– Но многие – нет. Я хотел сказать, многие вас ищут. Пятьдесят тысяч – большие деньги.

– Думаю, вам лучше рассказать. С самого начала.

Лол ждал. Его длинное лицо сделалось пепельно‑ серым. Тело содрогнулось. Со стоном отчаяния он схватился за сердце и согнулся пополам. Когда он поднял голову, Злыдень уже исчез. Поглядев на ворота кладбища, Лол увидел, что к нему бежит дочь – спешит, насколько несут ее тушку толстые ноги.

* * *

В ту ночь нервы у Лола совсем расходились. Он не мог сосредоточиться ни на одной телепередаче и подскакивал от малейшего шума. Любые шорох и скрип бередили воображение, и все кровавые фантазии заканчивались одинаково.

Сначала он стоит на коленях и молит о пощаде.

К затылку приставлен пистолет.

Потом кровь и мозги фонтаном вылетают у него изо лба.

Искушение позвонить Шефу было крайне велико, но Лол цеплялся за один непреложный факт. Случай дважды сводил его со Злыднем. И дважды Злыдень оставил ему жизнь.

В " Пономарчиках" Лол так и не поднялся дальше шофера. Недотягивал даже до роли водителя на ограблении, не доверили ему и крутить баранку, когда банда ездила в дом Злыдня. Он был всего лишь шофером Малькольма Пономаря, его матери и пуделя. Возможно, поэтому и выжил. Он не солдат. Он гражданский.

Но если он скажет Шефу, что Злыдень вернулся, то станет доносчиком. А доносчики, невзирая на свой гражданский статус, как правило, умирают.

В постель Лол лег около десяти, надеясь, что сон прогонит дурные воспоминания о прошедшем дне. Но не смог заснуть. Он лежал в темной квартире, вслушиваясь в ночные звуки. Всякий раз, когда по улице проезжала машина, по стене его спальни проносились сполохи света.

Он слышал телевизор из соседней квартиры: серьезное, напыщенное бормотание журналиста из зоны какого‑ то военного конфликта.

Снаружи открылась входная дверь. Звякнули бутылки из‑ под молока. Кто‑ то позвал кошку.

Где‑ то в вышине пролетел самолет.

По далекому железнодорожному мосту прогромыхал поезд.

Такое впечатление, что, кроме него, никому на свете спать не хочется.

Лол лежал на спине, потел, нервничал и трясся.

Наконец квартал затих, и Лол задремал. Разбудил его слабый толчок. Приоткрыв глаза, он оторвал от подушки голову и увидел смутный силуэт. Кто‑ то сидел у его кровати.

– Мы не закончили разговор, – произнес мужской голос.

" Прошу тебя, Господи, пусть это будет сон! "

– Вы сказали что‑ то про пятьдесят тысяч? – не унимался голос.

Тут Лол понял, что это наяву. Что Злыдень вернулся, а с ним вонь смерти и разложения.

– Награда, – объяснил Лол.

– Какая награда?

– Малькольм Пономарь‑ младший назначил награду за вашу голову. Пятьдесят тысяч фунтов за информацию, которая приведет к вашему убийству или поимке.

– Почему?

– Он считает, что вы убили его отца.

– Я его отца не трогал.

– Я знаю. Но он думает, что это вы. Удивительно, что до вас это не дошло. Я думал, это общеизвестно.

– Я был в отъезде. Кажется, мне многое нужно наверстать. – Повисла тишина. – Вернемся к тому, что я вам показал. Как по‑ вашему, это мог быть какой‑ то охотник за головами?

– Да.

– Кому отдали мою работу, знаете?

– Прошу прощения?

– Не играйте со мной в игры, иначе я очень рассержусь.

Лол закашлялся.

– Шеф мне такого не рассказывает.

– Я не спрашивал, что вам рассказывает Шеф, – произнес голос из темноты. – Я спросил, что вы знаете.

Лол с трудом сглотнул.

– Могу передать лишь слухи. Только имя. Это все, что у меня есть.

– Продолжайте.

– Дух. Сокращенное от Дух Тьмы.

– Что это значит?

– Понятия не имею, – признался Лол, а про себя подумал: " Если уж на то пошло, что значит " Злыдень"? "

– Мое имя значит, что те, кто меня расстроил, обычно умирают.

Лол вздрогнул: этот монстр умеет читать мысли.

– Если расскажете кому‑ нибудь, что меня видели, – мягко продолжал Злыдень, – я убью вас и всю вашу семью. Вы в этом сомневаетесь?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒