Проект Каба 14 страница
Урия и Откровение снова вернулись в ризницу. На этот раз Урия открыл другой ящик и достал оттуда бутылку, в точности похожую на ту, из которой они пили в первый раз, но полупустую. Откровение сел, и Урия заметил, что кресло опять скрипнуло под его весом, хотя внешне гость не казался таким уж массивным. Откровение протянул ему кубок, но Урия покачал головой: - Нет, это первоклассный напиток. Его полагается пить из бокалов. Открыв комод орехового дерева, стоявший позади стола, Урия достал два пузатых хрустальных фужера и поставил их на заваленный бумагами и свитками стол. Затем откупорил бутылку, и чудесный аромат с пряно-торфяным оттенком наполнил комнату, навевая образы горных пастбищ, звенящих ручьев и тенистых лесов. - Вода жизни, - объявил Урия, щедро наполнил бокалы и сел напротив Откровения. Густой янтарный напиток оживил хрусталь золотыми отблесками. - Ну наконец-то, - сказал Откровение, поднося бокал к губам, - вот дух, в которого я могу уверовать. - Нет, еще рано, - возразил Урия, - позволь аромату раскрыться. Покачай бокал в руке. Видишь следы, стекающие по внутренним стенкам? Их называют «слезы», у этого напитка они стекают медленно и долго видны – значит, он будет крепким и насыщенным. - А теперь можно пить? - Терпение, - ответил Урия. – Осторожно понюхай напиток; чувствуешь? Аромат накатывает волной и щекочет чувства. Насладись этим мгновением, позволь запаху навеять воспоминания о местах, где он родился. Закрыв глаза, Урия покачал бокал с золотистой жидкостью, и тонкий аромат давно ушедших времен наполнил все его существо. Он ощущал полное, мягкое благоухание напитка, и в памяти рождались яркие переживания, которых в жизни ему испытать не довелось: путь на закате через дикий лес, полный колючек и вереска; дым из очага в зале с тростниковой крышей и деревянными стенами, увешанными щитами. Но сильнее всего он ощущал преемственность гордости и традиций, заключенную в каждом тоне напитка. Память вернула его в дни юности, и он улыбнулся. - А теперь пей, - сказал он. – Сделай хороший глоток. Посмакуй напиток на языке, не спеши, пусть он распространится во рту. Урия пригубил из своего бокала, наслаждаясь бархатной мягкостью теплого вкуса. Напиток был крепким, с оттенками прошедшего обжиг дуба и сладкого меда. - Давно мне не встречался такой букет, - сказал Откровение, и Урия, открыв глаза, увидел довольную улыбку на лице своего гостя. – Не думал, что в мире еще осталось что-то подобное. Лицо Откровения смягчилось, щеки порозовели. По какой-то неведомой причине Урия уже не ощущал прежней враждебности к гостю, словно их сблизил этот миг, наполненный впечатлениями, которыми могли насладиться только истинные ценители. - Это старая бутылка, - пояснил Урия. – Единственная, которую мне удалось спасти из развалин родительского дома. - Кажется, у тебя привычка держать под боком выдержанный алкоголь, - заметил Откровение. - Пережитки бурной молодости. Тогда я любил выпить лишнего, если ты понимаешь, о чем я. - Понимаю. Мне доводилось встречать многих, кому это пристрастие разрушило жизнь. Урия отпил еще, на этот раз маленьким глотком, и сделал паузу, восхищаясь густым вкусом. - Ты сказал, что хочешь узнать о Гадуаре? – наконец проговорил он. - Если ты готов к рассказу и действительно хочешь этого, то да. Урия вздохнул: - Хочу, да. Но готов ли я… Что ж, вот как раз и выясним. - Тогда при Гадуаре выдался кровавый день, - сказал Откровение. – Всем, кто был там, пришлось нелегко. Урия покачал головой. - Зрение у меня уже не то, что раньше, но я вижу, что ты слишком молод, чтобы помнить тот день. Сражение произошло еще до твоего рождения. - Поверь мне, - возразил Откровение. – Я знаю все про Гадуаре. От слов Откровения по спине священника пробежал холодок, и, встретившись взглядом с гостем, Урия увидел в его глазах такое бремя знаний и опыта, что ему стало стыдно за предыдущий спор. Но вот Откровение поставил бокал на стол, и наваждение прошло. - Вначале мне придется немного рассказать о себе, - заговорил Урия. – Каким я был в те времена, и как получилось, что на поле битвы при Гадуаре я обрел Бога. Если ты, конечно, не против выслушать мою историю… - Конечно же, нет. Расскажи мне то, что считаешь нужным. Урия сделал глоток и продолжил: - Я родился в городе у подножия горы, на которой стоит церковь. Было это почти восемьдесят лет назад; я был младшим сыном в семье местного лорда. Моему роду удалось пережить последние годы Старой Ночи и при этом сохранить большую часть фамильного богатства: моим предкам принадлежали все земли в округе, начиная от этой горы и до моста, соединяющего остров с материком. Жаль, я не могу сказать, что в детстве со мной плохо обращались, - это бы объяснило, почему я стал тем, кем стал; но это было бы неправдой. Семья потакала всем моим прихотям, и я вырос испорченным баловнем со склонностью к выпивке, разгулу и дерзостям. – Урия вздохнул. – Теперь-то я понимаю, каким мерзавцем я был, но таков удел всех стариков: вспоминать себя в молодости и слишком поздно с сожалением осознавать все совершенные ошибки. Как бы то ни было, в пылу подросткового бунтарства я решил попутешествовать по миру и увидеть те его уголки, что еще сохранили свободу после того, как по планете прошел Император. Столько стран уже признали его власть, но я был полон решимости найти последний клочок земли, еще не оказавшийся под пятой его армий грома и молнии. - Судя по твоим словам, Император был настоящим тираном, - сказал Откровение. – Он положил конец войнам, грозившим уничтожить планету, и сверг десятки тиранов и деспотов. Без вмешательства его армий человечество впало бы в анархию и уничтожило само себя за одно поколение. - Да, но, может быть, это было бы и к лучшему, - ответил Урия, отпивая из бокала. – Может быть, вселенная решила, что мы упустили свой шанс и наше время истекло. - Чушь. Вселенной нет никакого дела до нас и наших поступков. Мы сами творим свою судьбу. - К этой философской мысли мы, без сомнения, еще вернемся, но я рассказывал тебе о своей юности… - Да, конечно, - согласился Откровение. – Продолжай. - Спасибо. Итак, после того, как я объявил о своем решении отправиться в путешествие, отец любезно обеспечил мне щедрое содержание и снабдил свитой гвардейцев, призванных защищать меня в пути. Я покинул дом тем же днем, пересек серебряный мост четыре дня спустя и ступил на землю, которая оживала после войны и уже начинала процветать благодаря работе, обеспеченной приказами Императора. Молоты ковали пластины доспехов, фабрики, почерневшие от сажи, штамповали оружие, и целые города швей шили униформу для его армий. Перебравшись в Европу, я странствовал по континенту, предаваясь разгулу, и повсюду я видел его знамена с изображением орла. В каждом городе, в каждой деревне я видел, как люди возносят хвалу Императору и его могучим громовым гигантам; но их слова казались неискренними, как будто их благодарность была видимостью, вызванной страхом. Однажды, еще ребенком, я видел одну из армий гигантов Императора, но именно тогда я впервые увидел их уже после того, как покорение закончилось. Урии внезапно стало тяжело дышать: он вспомнил лицо воина, склонившегося, чтобы рассмотреть его поближе, как будто он был меньше чем насекомое. - Я пьянствовал и развратничал по всему Талийскому полуострову, и вот однажды я оказался рядом с гарнизоном суперсолдат Императора, разместившимся в разрушенной крепости на утесе. Конечно же, из-за своей романтической, бунтарской натуры я не удержался и стал дразнить их. Сейчас я с дрожью думаю о чудовищной опасности, которой себя подверг. Я кричал на них, обзывал уродами и прислужниками кровожадного, деспотичного монстра, единственной целью которого было порабощение человечества в угоду собственному тщеславию. Я перефразировал высказывания Сейтона и Галлиема [4] – даже не представляю, как я смог вспомнить слова классиков, будучи настолько в подпитии. Мне казалось, что мои речи – верх разумности, но вот один из гигантов вышел из строя и приблизился ко мне. Как я уже говорил, я был в стельку пьян, и меня переполняло то чувство неуязвимости, которое присуще только пьяницам и дуракам. Воин был огромным, массивнее, чем человеку дозволено быть природой. Его мощное тело было облачено в тяжелую силовую броню, защищавшую грудь и руки и, как мне показалось, делавшую их до нелепого большими. - В древности воины предпочитали сражаться один на один в рукопашном бою, а не пользоваться дальнобойным оружием, - пояснил Откровение. – В таких поединках решающей была как раз сила мускулов груди и рук. - О, тогда понятно, - сказал Урия. – Итак, он подошел ко мне и поднял со стула, опрокинув мой кубок и приведя меня в ярость. Я колотил по его доспехам, в кровь сбил кулаки о нагрудник, но воин только смеялся надо мной. Я заорал, требуя, чтобы он отпустил меня, и он отпустил – сбросил меня с обрыва в море, предварительно велев заткнуться. Когда я поднялся обратно в деревню, они уже ушли, но во мне осталась ненависть, какой мне еще не доводилось испытывать. Глупо, я знаю, ведь я сам нарывался, и рано или поздно кто-то должен был поставить меня на место. - И куда же ты отправился после Талии? – спросил Откровение. - В разные места, - ответил Урия. – Многое уже забылось из тех лет, ведь тогда большую часть времени я был пьян. Я помню, что пересек на песчаном скиммере наполненную пылью впадину, в которую превратилось Средиземное море, затем путешествовал по бесплодной земле конклавов Нордафрики, которую Шанг Хал превратил в пустыню из пепла. Все поселения, что встречались на моем пути, почитали Императора, и потому я отправился дальше, на восток, чтобы увидеть обломки Урша и павшие бастионы Нартана Дума. Но даже в столь удаленных местах, по праву считавшихся самыми пустынными уголками мира, я все равно встречал тех, кто возносил хвалу Императору и его генетически модифицированным солдатам. Я не мог найти этому объяснения. Разве эти люди не видели, что на смену одному тирану пришел другой? - Человечество шло к собственной гибели, - сказал Откровение, подавшись вперед в своем кресле. – Сколько раз мне еще повторять, что без Единения и Императора человеческий род вымер бы? Не могу поверить, что ты не можешь этого понять. - Нет, я все прекрасно понимаю, но тогда я был молод и полон юношеского пыла, для которого любая форма контроля является угнетением. Хотя старшему поколению это не нравится, задача молодых – расширять границы, все подвергать сомнению и устанавливать собственные правила. Я ничем не отличался от прочих юнцов; возможно, лишь кое в чем… - Итак, ты объехал весь мир и нигде не нашел земли, которая бы не присягнула на верность Императору… Куда же ты отправился потом? Прежде чем продолжить, Урия вновь наполнил свой бокал. - На какое-то время я вернулся домой, привезя семье подарки, по большей части украденные во время путешествия; затем я снова отправился в путь, решив на этот раз стать наемником, а не туристом. До меня дошли слухи о том, что в землях франков неспокойно, и я подумал, что там смогу снискать себе славу. До Единения франки были строптивым народом и не жаловали чужаков, даже если те прикрывались благими намерениями. Оказавшись на континенте, я услышал о Авулеке Д’агроссе и битве при Авельруа и сразу же направился в тот город. - Авельруа, - сказал Откровение, качая головой. – Город, отравленный злобой безумца, чьи посредственные способности не соответствовали амбициям. - Теперь я это понимаю, но тогда я узнал лишь, что Авулека несправедливо обвинили в жестоком убийстве женщины, которую Император назначил править его землей. Его уже готовились расстрелять, но его братья и друзья атаковали части армии, которые должны были привести приговор в исполнение. Солдат разорвали на куски, но в бою погибли и некоторые горожане. Среди павших оказался сын местного судьи, и настроение в городе стало совсем скверным. Несмотря на все свои недостатки – а их у него было немало, - Авулек был наделен редким ораторским даром, и он умело раздул пламя народного негодования, направив его против власти Императора. Не прошло и часа, как отряды в спешке сформированного народного ополчения взяли штурмом армейские казармы и перебили всех находившихся там солдат. - Тебе, без сомнения, известно, что Авулек действительно убил ту женщину? С грустью Урия кивнул: - Об этом я узнал потом, когда уже поздно было что-либо менять. - И что случилось дальше? - Когда я, полный задора перед грядущей битвой, добрался до Авельруа, Авулек уже склонил на свою сторону несколько городов в округе и собрал весьма внушительную армию. Урия улыбнулся: подробности его первых дней в Авельруа всплыли в памяти с ясностью, которой он не испытывал уже несколько десятков лет. - Зрелище было потрясающим, Откровение. Символы Императора были свергнуты, и город жил как будто во сне. На всех окнах пестрели флаги, по улицам маршировали оркестры, Авулек то и дело устраивал парады. Нам бы, конечно, следовало вместо этого проводить учения, но нас переполняли храбрость и чувство собственной правоты. Все новые и новые города вокруг Авельруа восставали против расквартированных там гарнизонов Императорской армии, и за несколько месяцев число повстанцев, готовых к бою, достигло сорока тысяч. - Сбылись все мои мечты, - продолжал Урия. – Это был блистательный акт неповиновения, полный мужества и героизма в лучших традициях древних борцов за свободу. Мы должны были стать той искрой, от которой возгорится пламя истории, и история должна была свергнуть этого диктатора, самодержавно подчинившего себе всю планету. Затем мы узнали, что армии грома и молнии движутся к нам с востока, и величественным строем двинулись им навстречу, чтобы сойтись на поле битвы. Авулек шел во главе армии; это был славный день, и я никогда его не забуду. Смех, поцелуи девушек и дух братства, объединивший нас в этом походе. У нас ушла неделя на то, чтобы достичь Гадуаре – гряды высоких холмов, лежавших прямо на пути наших врагов. В свое время я прочел немало описаний битв прошлого и видел, что для обороны это место хорошо подходит. Мы заняли высоту и хорошо укрепили фланги. Слева были развалины бастиона Гадуаре, справа – глухое, непроходимое болото. - Безумием было противостоять войскам Императора, - заметил Откровение. – Вы должны были понимать, что на победу шансов не было. Этих воинов специально создали для битвы, и дни их проходят в непрестанной боевой подготовке. Урия кивнул: - Думаю, мы поняли это, едва увидев врага, - сказал он, и лицо его потемнело, - но мы слишком верили в успех. К тому моменту в нашей армии было пятьдесят тысяч человек, а в армии противника – в десять раз меньше. Трудно было не проникнуться оптимизмом, особенно когда Авулек постоянно объезжал войска и подогревал наш азарт. Его брат старался образумить его, но было уже слишком поздно, и мы бросились в атаку вниз по склону – неистовые и блистательные дураки. С боевым кличем мы размахивали мечами, наши руки, взметнувшиеся вверх, сжимали пистолеты и винтовки. Я был в шестой шеренге, и нам пришлось пройти почти километр, прежде чем мы приблизились к строю противника. С начала нашей атаки они не сдвинулись ни на шаг, но как только мы подошли ближе, они вскинули ружья к плечу и открыли огонь. Урия умолк и сделал большой глоток. Его рука дрожала, и он с осторожностью поставил бокал на стол, а затем продолжил рассказ: - Я никогда не забуду тот шум, - сказал он. – Как будто внезапно разразилась гроза, и все первые пять шеренг нашей армии полегли; в них погибли все до единого, не успев даже вскрикнуть. Вражеские пули отсекали конечности или просто разрывали человека на части, и тело лопалось, как мешок с водой. Я обернулся, чтобы что-то крикнуть – не помню точно, что именно, - но тут затылок пронзила обжигающая боль, и я упал на труп солдата, которому оторвало всю левую часть тела. Казалось, что он взорвался изнутри. Я встал на колени и ощупал голову. Затылок был липким от крови, и я понял, что ранен. Рикошет или осколок. Будь это что-то более крупное, я бы точно лишился головы. Чувствуя, что истекаю кровью, я поднял взгляд и увидел, что противник опять открыл огонь. И вот тогда я услышал крики. Наша атака захлебнулась, мужчины и женщины толпились на месте, не в силах преодолеть растерянность и страх: они наконец-то поняли, во что их втянул Авулек. Громовые воины перешли в наступление; место ружей заняли мечи с цепными лезвиями. Этот звук, о боже, я никогда не забуду звук, который они издавали: гул, который можно услышать лишь в кошмарах. Мы уже были разбиты, первый же их залп сломил нас, а потом я увидел мертвого Авулека – он лежал посреди поля боя, взрывом ему оторвало всю нижнюю часть тела. На лицах всех, кто стоял рядом со мной, я читал тот же ужас, который испытывал сам. Люди просили пощады, бросали оружие и хотели сдаться, но воины в доспехах не остановились. Они подступили к нам вплотную и врубились в наши ряды, не ведая пощады. Нас рассекали на части и изничтожали такими точными ударами, что я не мог поверить: как столько людей погибло за столь короткое время? Война, по крайней мере, в тех книгах, что я читал, выглядела совсем не так: там люди чести добывали славу в поединке один на один, здесь же была только механическая резня. Я обратился в бегство, в чем не стыжусь признаться. Грязный, окровавленный, я побежал, спасая свою жизнь. Я мчался, словно за мной гнались все демоны из легенд, но я все равно слышал, как умирают мои товарищи; слышал этот ужасный хлюпающий звук, который бывает, когда режут мясо; чувствовал вонь экскрементов и выпущенных наружу кишок. Я мало что помню из того, что увидел на бегу – только отдельные сцены, где были мертвые тела и крики боли. Потом я выбился из сил и бежать больше не мог; и я полз по грязи, пока не потерял сознание. Придя в себя – и немало этому удивившись, - я увидел, что уже стемнело. На поле боя горели погребальные костры, и ночь полнилась победными песнями громовых воинов. Армия Авулека была уничтожена. Не разбита или обращена в бегство. Уничтожена. Меньше чем за час были убиты пятьдесят тысяч мужчин и женщин. Кажется, уже тогда я понял, что из всей армии выжил только я один. Светила луна, и в ее свете я плакал, истекая кровью и думая, какой бессмысленной была моя жизнь. Сколько душевной боли я доставил другим, сколько жизней искалечил в своей отчаянной погоне за наслаждением и собственной выгодой. Я оплакивал свою жизнь, свою семью, но внезапно понял, что рядом кто-то есть. - И кто же это был? – спросил Откровение. - Божественная сила, - сказал Урия. – Я посмотрел вверх и увидел над собой золотой лик, наполненный таким светом и совершенством, что слезы мои текли уже не от боли, но от восхищения. Фигуру эту окружало столь яркое сияние, что я зажмурился, боясь ослепнуть. Боль, терзавшая меня, ушла, и я понял, что вижу лицо Бога. Будь я лучшим поэтом в мире, то все равно не смог бы описать это лицо, но это было самое прекрасное из всего, что мне довелось увидеть. Я чувствовал, что устремляюсь вверх, и подумал, что это конец. А затем послышался голос, и я знал, что буду жить. - Что сказал тебе этот голос? – поинтересовался Откровение. Урия улыбнулся. - Он спросил: Почему ты отвергаешь меня? Прими меня, и ты поймешь, что я есть истина и единственный путь. - И ты ответил? - Я не мог, - сказал Урия. – Святотатством было бы вымолвить хоть слово. К тому же, видение всемогущего Бога лишило меня дара речи. - Но почему ты решил, что это бог? Ведь я говорил о способности мозга воспринимать только то, что он хочет воспринимать. Ты умирал на поле боя, вокруг лежали твои мертвые товарищи, и на тебя снизошло озарение о том, что жизнь твоя прошла впустую. Признайся, Урия, ведь ты можешь найти другое объяснение этому видению – объяснение более правдоподобное и не требующее вмешательства сверхъестественных сил? - Другое объяснение мне не нужно, - непререкаемо возразил Урия. – Откровение, ты сведущ во многих вещах, но ты не можешь знать, что происходит в моем сознании. Я слышал голос Бога и видел Его лик. Он поднял меня ввысь и погрузил в глубокий сон, и когда я проснулся, то обнаружил, что все мои раны исцелились. Урия повернул голову так, чтобы Откровение увидел длинный шрам у него на затылке. - Осколок кости пробил мне череп, и отклонись он хоть на сантиметр, он бы перебил мне позвоночник. Я остался один на поле битвы и решил вернуться в земли, где родился; но вернувшись домой, я обнаружил только руины. Горожане сказали мне, что мародеры из Скандии прослышали о богатствах нашего рода и отправились на юг за добычей. Убив моего брата, они изнасиловали мать и сестру, а отца заставили смотреть – так они надеялись заставить его признаться, где спрятаны сокровища. Но они не предвидели, что у отца моего было слабое сердце; он умер, прежде чем они смогли выведать фамильные секреты. От дома остались только развалины, а от моей семьи – только обескровленные тела. - Я соболезную твоей утрате, - сказал Откровение. – Вряд ли это послужит утешением, но жители Скандии отказались от Единения и около тридцати лет назад были стерты с лица земли. - Мне это известно, но смерть врага больше не доставляет мне радости, - ответил Урия. – Тех, кто убил мою семью, покарает Бог, и такого правосудия мне достаточно. - Это благородно, - заметил Откровение с неподдельным уважением в голосе. - Я взял кое-что на память из разоренного дома и отправился в ближайшее поселение, где собирался напиться до потери сознания, а потом подумать, как жить дальше. Но на полпути я увидел церковь Молниевого Камня и понял, что обрел цель в жизни. До тех пор я жил исключительно для себя, но, увидев шпиль церкви, я знал, что Бог уготовил мне особую задачу. Я должен был умереть при Гадуаре, но меня спас промысел Божий. - И в чем же заключалась эта задача? - Служить Богу, - ответил Урия. – Нести Его слово людям. - Поэтому ты здесь, в церкви? Урия кивнул: - Я пытался исполнить свое предназначение, но мир заполонили глашатаи Императора, восхваляющие разум и обличающие богов и теологию. Полагаю, именно поэтому ты здесь, а паства моя сегодня не пришла в церковь. - Тут ты прав, - согласился Откровение. – В некотором роде. Я действительно пришел сюда, чтобы попытаться объяснить тебе, в чем ты заблуждаешься. Я хочу узнать, что движет тобой, и доказать тебе, что человечество не нуждается в божественном пастыре. Это последняя церковь на Терре, и мой долг – предложить тебе добровольно принять новый порядок. - Или что? - Нет никакого «или», Урия, - Откровение покачал головой. – Пойдем обратно в церковь, и я расскажу тебе обо всем том зле, что вера в богов принесла роду людскому за его долгую историю, о кровопролитии, страхе и гонениях. Об этом будет мой рассказ, и ты увидишь, как вредны подобные верования. - А что потом? Ты пойдешь своей дорогой? - Мы же оба знаем, что это невозможно. - Да, - подтвердил Урия, осушая свой бокал. – Знаем.
- Давай я расскажу тебе историю, которая случилась много тысяч лет назад, - начал Откровение. Они пересекли северный трансепт и подошли к витой лестнице, ведущей на верхнюю галерею. Откровение пропустил Урию вперед и, взбираясь по лестнице, продолжил свой рассказ: - Это история о том, как стадо генетически выведенных животных вызвало гибель более девяти сотен человек. - Звери их затоптали? - Нет, в стаде была всего горстка животных, измученных голодом, – они вырвались из загонов на окраине Ксозера, некогда великого города в конклавах Нордафрики. Поднявшись по лестнице, Урия и Откровение пошли по узкой и темной галерее, в которой было холодно. На каменном полу густым слоем лежала пыль; галерею освещали несколько толстых свечей в железных настенных светильниках, хотя Урия не помнил, когда их зажигал. - Ксозер? – переспросил Урия. – Я там бывал. По крайней мере, я видел руины, которые, как сказал мне проводник, остались от города. - Вполне вероятно. Как бы то ни было, эти оголодавшие животные прошли по территории здания, считавшегося священным для одного из культов города. Члены этого культа, известные как ксозериты, верили, что генно-модифицированное мясо является оскорблением их бога, и в случившемся осквернении храма они обвинили секту Упаштар, конкурировавшую с ними. Ксозериты были вне себя от ярости и с ножами и дубинками набрасывались на любого приверженца Упаштар, который попадался им на пути. Само собой, секта Упаштар не осталась в долгу, и вскоре весь город охватили погромы, в результате которых погибло около тысячи человек [5]. - И в чем мораль этой истории? – спросил Урия, когда Откровение умолк. - В том, что происшествия, подобные этому, случались повсюду. Это типичный пример того, как ведут себя верующие с самых первых дней истории человечества. - Несколько надуманный пример, Откровение. Одна такая крайность еще не доказывает, что религия – это плохо. Вера есть основание морали [6]. Она дает людям стойкость духа, без которой не прожить жизнь. Без силы свыше, направляющей нас, мир погрузится в анархию [7]. - К сожалению, когда-то миллионы людей думали так же, Урия, но этот трюизм – ложь. Исторические хроники показывают, что с укреплением религии нарастает жестокость. Чем сильнее религия, тем сильнее враждебность. Только когда вера сдает свои позиции, у общества может появиться надежда стать гуманнее. - Я убежден, что это не так, - сказал Урия, остановившись у одной из арок и глядя вниз, на неф. Над полом вились клубы пыли, которую потревожил сильный ветер, гулявший по опустевшей церкви. – Мое Священное Писание учит, как прожить жизнь достойно. В нем есть наставления, без которых человечеству не обойтись. - Ты уверен в этом? – спросил Откровение. – Я читал твою священную книгу, и многое в ней говорит о крови и мести. Ты бы действительно стал жить так, как дословно сказано в ее заповедях? Или же ты считаешь, что герои этого священного текста – идеальные образцы для подражания? В любом случае, я подозреваю, что большинство людей сочли бы предложенную в нем мораль чудовищной. Урия покачал головой: - Откровение, ты не видишь главного. Большую часть текста не следует понимать буквально, речь идет о символах или аллегориях. Откровение щелкнул пальцами. - Это-то и есть главное. Ты сам выбираешь, что в твоей книге понимать буквально, а что трактовать как символ, и выбор этот – дело самого человека, а не божества. Поверь мне, в прошлые века пугающе большое число людей понимали священные писания абсолютно буквально, и результатом их истовой веры в каждое прочитанное слово были страдание и смерть. История религии полна ужасов, Урия, и если ты сомневаешься, просто вспомни, что люди веками творили во имя своих богов. Тысячи лет назад в покрытых джунглями землях майя царила кровожадная теократия, почитавшая бога в облике пернатого змея. Чтобы умилостивить этого злого бога, жрецы топили девственниц в священных колодцах и вырезали сердца у детей. Они верили, что у бога-змея есть и земное воплощение, а потому строители храмов, устанавливая первую сваю, пронзали ею тело девственницы, дабы укротить гнев этого вымышленного существа. Урия с ужасом посмотрел на своего гостя: - Ты же не станешь сравнивать религию, которую я исповедую, с таким языческим варварством? - А почему их нельзя сравнивать? – возразил Откровение. – Во имя твоей религии святой человек развязал войну, боевой клич которой был «Deus Vult» - на одном из древних языков старой Земли это означает «Так хочет бог». Его воины должны были уничтожить врагов в далеком королевстве, но первым делом они обратили свое оружие против тех, кто возражал против войны в их собственных землях. Тысячи людей лишились крова, были зарублены насмерть или сожжены заживо. Убедившись, что на родине не осталось несогласных, эти легионы благочестивых воинов двинулись к святому городу, который должны были освободить, и на пути в тысячи миль грабили все страны, через которые проходили. Достигнув города, они убили всех его жителей – якобы для того, чтобы очистить город от скверны. Помнится, один из предводителей праведного похода сказал, что кровь доходила до колен всадника и до уздечки коня, и случилось это по справедливому божьему правосудию. [8] - Но это было в древности, - заметил Урия. – Ты не можешь утверждать, что в событиях, столь затерянных в глубине веков, все случилось именно таким образом. - Если бы это событие было единственным, я бы с тобой согласился, - ответил Откровение, - но спустя всего лишь сто лет или около того еще один святой человек объявил войну против секты, зародившейся в лоне его собственной церкви. Его воины осадили цитадель сектантов во Франкии, и когда город пал, генералы спросили своего предводителя, как им узнать, кто из горожан правоверен, а кто еретик. Этот человек, руководствовавшийся именем твоего бога, приказал: «Убивайте всех, Бог узнает своих» [9]. В итоге было убито около двадцати тысяч мужчин, женщин и детей. Но хуже всего то, что охота за еретиками, возможно, пережившими осаду, привела к созданию организации, известной как инквизиция; чудовищная эпидемия истерии дала инквизиторам право пытать своих жертв дыбой, огнем и железом, лишь бы несчастный признался в ереси и выдал своих соучастников. Позже, когда большинство врагов церкви были пойманы и преданы смерти, инквизиция обратила свой взор на ведьм, и священники подвергли пыткам тысячи женщин, вынуждая их признаваться в противоестественных связях с демонами. На основании этих признаний их приговаривали к сожжению или виселице, и еще триста лет с десяток стран были охвачены этой истерией – безумием, в результате которого целые города были стерты с лица земли и более ста тысяч человек погибли. - Ты выбираешь из примеров истории только крайности, - упрекнул Урия, стараясь сохранить самообладание после таких рассказов, полных убийства и кровопролития. – Времена изменились, изменилось и отношение человека к ближнему своему. - Урия, если ты действительно веришь в это, то ты слишком долго сидел взаперти в своей полной сквозняков церкви, - сказал Откровение. – Наверняка ты слышал о кардинале Танге, экзархе, практиковавшем примитивную форму евгеники и повинном в массовых убийствах. В погромах, им санкционированных, и в лагерях смерти погибли миллионы жителей Индонезийского блока. Он умер меньше чем тридцать лет назад; целью его жизни был возврат к временам, не знавшим научного прогресса, а средства в точности копировали практику инквизиции сжигать на костре ученых и философов, которые смели оспаривать взгляды церкви на космологию. Больше выдержать такую беседу Урия не мог, а потому направился к лестнице в дальнем конце галереи, чтобы спуститься в притвор. - Откровение, ты видишь только кровь и смерть. Ты забываешь о добре, которое можно творить с помощью веры. - Если ты думаешь, Урия, что религия – это добрая сила, то тогда ты не замечаешь, насколько история нашего мира пропитана суеверной жестокостью. Незадолго до начала Старой Ночи религия утратила часть своего влияния на жизнь людей, это так; но, подобно страшному яду, она отказывалась уйти полностью и продолжала сеять разлад среди народов, которые выжили. Без веры в богов различия со временем стираются; новые поколения приспосабливаются к новым нравам, взаимодействуют, вступают в смешанные браки, и раны, унаследованные из прошлого, постепенно забываются. Только вера в богов и высшие силы отчуждает их друг от друга, а все, что разделяет людей, ведет к бесчеловечной жестокости. Религия – как раковая опухоль в сердце человечества, которая служит только этой опасной цели. - Довольно! – воскликнул Урия. – Я слышал достаточно. Да, люди совершали ужасные преступления во имя бога, но не менее ужасные преступления они совершали и без прикрытия религии. Вера в то, что существуют боги и загробная жизнь, – неотъемлемая часть того, что делает нас теми, кто мы есть. Если ты лишишь человечество этой составляющей, что, по твоему мнению, должно занять ее место? За годы священничества я много раз совершал обряд над умирающими, и нельзя недооценивать эмоциональную поддержку, которую человек на пороге смерти и его близкие находят в религии. - В твоих рассуждениях есть слабое место, Урия, - не согласился Откровение. – Способность религии даровать утешение ни в коей степени не значит, что ей нужно доверять и считать истиной. Для умирающего, может быть, и утешительно думать, что после смерти он попадет в некое райское место, где царят изобилие и бесконечное блаженство. Но даже если он умрет со счастливой улыбкой на лице, в масштабе вселенной и того, что есть истинно, это не будет иметь никакого значения. - Может быть, и так, но когда придет мой час, я умру с именем моего Бога на устах. - Ты боишься смерти, Урия? – спросил Откровение. - Нет. - На самом деле? - На самом деле, - подтвердил Урия. – Я достаточно нагрешил, но моя жизнь прошла в служении Богу, и я верю, что служил ему верно и достойно. - Почему же, приходя к верующим в их смертный час, ты видишь, что они не рады концу их земного пути? Разве домочадцы и друзья не должны в таком случае быть в хорошем настроении и праздновать переход их родственника в мир иной? Ведь если по ту сторону смерти нас ждет вечная жизнь в раю, почему же они не предвкушают час ухода? Может быть, потому что в глубине души они вовсе не верят в это? Урия отвернулся и спустился по лестнице в притвор. Гнев и досада придали его шагам живость, которой покорились даже скованные артритом суставы. Из входных дверей тянуло холодом, снаружи слышался лязг металла о металл. Притвор церкви Молниевого Камня выглядел просто и строго: каменные стены, устроенные в них ниши, и в нишах – статуи различных святых, почтивших своим присутствием церковь за тысячи лет ее существования. Ветер раскачивал давно потухшую свечную люстру под потолком: у Урии давно уже не было сил принести из подсобного помещения стремянку и взобраться по ней, чтобы заменить в люстре свечи. Он толкнул дверь, ведущую в церковь, и с трудом заковылял по нефу к алтарю. Четыре из зажженных им ранее свечей уже погасли, ветер, ворвавшийся следом за ним, загасил и пятую. Осталась только одинокая свеча рядом с часами, и Урия пошел на ее свет, слыша, что Откровение тоже вошел в церковь. У алтаря Урия с некоторым трудом опустился на колени, склонил голову и сложил руки в молитве. - Бог человека есть Свет и правый Путь, и все деяния Его – на благо людей, ибо мы его народ. Так учат священные слова нашей веры, но превыше всего то, что Бог защитит… - Здесь тебя никто не услышит, - сказал Откровение, стоявший позади. - Можешь говорить что угодно; мне все равно. Ты явился сюда, чтобы сделать то, что считаешь нужным, и я не буду больше потакать твоему лицемерному самомнению, играя в твои игры. Давай просто прекратим этот фарс. - Как хочешь, - согласился Откровение. – Больше никаких игр.
|