Annotation 3 страница

Тетя Бев – мамина сестра, хотя совершенно не похожа на нее. Собственно, никто и не подумает, что они сестры. Бев старше мамы на одиннадцать лет, десять месяцев и два дня, но выглядит моложе. У нее нет татуировок, за исключением черного завитка на левой лодыжке (по ее словам, это случилось, когда она «упала с дуба на Корфу»). Бывает, странно изъясняется, может сказать: «И вам тем же концом по тому же месту». Волосы у нее короткие и седые, как шерсть Вуфа, а на работе Бев целый день сует фонарик в уши и рты людей. На шее носит цепочку с золотым крестиком, хотя она не католичка, и в ее присутствии я никогда не произношу имя Лоренс, потому что так звали ее мужа, который украл у нее все деньги. Поселившись в моем доме, она прежде всего установила в дверной арке гостиной перекладину для занавески в душевой. Я смотрел на нее несколько минут, задаваясь вопросом: а вдруг ночью мозги моей тетушки вытекли через уши? – Для этого, – объяснила она, сообразив, почему на моем лице такое недоумение. Откинула голову назад, схватилась за перекладину обеими руками и начала ими перебирать, продвигаясь вперед. И я не сразу заметил, что ее ноги не касаются пола. – Ох! – вырвалось у меня, хотя я так и не понял, зачем ей это нужно. Бев рассмеялась, спрыгнула вниз, а потом я увидел, что она зацепилась за перекладину ногами и повисла, как летучая мышь. То есть в нашей семье сплошь сумасшедшие. Этим утром она поднялась в мою комнату и постучала в дверь. Я заметил, что дыхание у нее ровное и спокойное, и спросил: – Почем ты не дышишь, как старая собака? Тетушка недоуменно посмотрела на меня и поинтересовалась, что это значит. Я ответил, что мама всегда так дышит (я вывалил язык и тяжело задышал: хых-хых-хых), если поднимается на третий этаж. Морщины на лбу Бев разгладились, она засмеялась и поиграла мышцами рук. Я подумал, что для женщины это странно, хотя мышцы выглядели крепкими и напоминали луковицы в чулке. – Если трижды в неделю заниматься стенолазанием, три этажа – сущий пустяк. – Она похлопала себя по бицепсу. – Стенолазанием? Ты возьмешь меня с собой, когда полезешь в следующий раз? – Конечно, – ответила Бев. – Надо только найти стену поблизости. Я уже давно здесь не живу и не знаю, где она находится. – Стена есть за входной дверью. Тетушка закатила глаза. – Эта не та стена, про которую я говорю. – Потом она долго мерила меня взглядом, ее глаза напоминали леденцы. – В чем, во имя Марии и Иосифа, ты ходишь, Алекс? Я посмотрел на свою одежду. Забыл закатать брюки. – В костюме. Тетя Бев громко рассмеялась, и ее смех напоминал уханье филина. – Дорогой мой, нам надо пройтись по магазинам. Прежде чем я успел ответить, она потащила меня вниз, чтобы покормить, и не позволила резать лук, опасаясь, что я могу порезаться. – Но бабушка научила меня его резать, – возразил я, и внезапно она погрустнела и отвернулась к окну. Начался дождь. – При бабушке твоей маме было лучше? – тихо спросила Бев. Я пожал плечами. – Думаю, да. Но бабушка не любила моего отца, и это огорчало маму. – От мыслей о бабушке все тело закоченело, и мне показалось, что холод здесь ни при чем. – Мне действительно недостает бабушки. – Мне тоже, Алекс. Когда я посмотрел на тетю Бев, ее лицо расплывалось, а наше дыхание висело в воздухе, словно дым. Глава 6
Замалчивающиеся потери
Аня

Я проснулась поздно и обошлась без утренней пробежки. Мышцы ног, спины, шеи так болели, словно я провела ночь на дыбе, а выглянув в окно, увидела, что идет дождь. Я приняла решение не трогать пока мои вчерашние записи, а вместо этого разобраться с электронной почтой. Я еще не ответила на звонки встревоженных подруг, даже Фай, моей лучшей подруги с начальной школы. Она звонила девятнадцать раз и отправила четыре сообщения с просьбой позвонить ей. Но я ограничилась короткими электронными письмами: «Привет, все в порядке, сожалею, что не удалось созвониться (встретиться)». Отправила их всем, кто знал Поппи. Решила, что извинюсь и объясню все позднее. Прежде всего требовалось разобраться с Алексом. Я быстро приняла душ. Потом поехала в свой кабинет. Распаковку вещей тоже отложила. Когда я переехала в Эдинбург на учебу в медицинской школе, люди всегда спрашивали: «Каково это, вырасти в Северной Ирландии? » – и в их голосе слышался благоговейный трепет, будто мне удалось это первой. Именно тогда я почувствовала, какой опасной и изобилующей насилием кажется жизнь на моей родине: они видели во мне героиню, какой я, конечно же, не являлась. С профессиональной точки зрения социальные шрамы Северной Ирландии глубоки и проходят не только через психику тех, кто пережил это насилие. Хотя политики и празднуют то, что они называют «миром», те из нас, кто имеет дело с простыми людьми, находят все, что угодно, но только не это. Здесь история насилия обычно измеряется количеством жертв, но есть и другие потери, замалчивающиеся, но очень тревожные: у одного из пяти североирландских детей возникают серьезные проблемы с психикой до достижения восемнадцати лет, часто выливающиеся в самонаказание. Так они реагируют на участие ближайших родственников в насилии. Я прекрасно понимала желание Майкла сохранить Алекса и Синди единой семьей, но вернулась на родину не для того, чтобы консервировать разваливающееся. Я ставила перед собой иную цель: заново строить жизни. * * *

На автомобильную стоянку Макнайс-Хауса я приезжаю в 8: 59 утра. Почему-то ожидаю увидеть припаркованный на отведенном мне месте потрепанный «Вольво» Майкла, напряженный взгляд которого требовал от меня поставить Алексу пятерку с плюсом, словно он сдавал экзамен на пригодность к жизни в своей семье. Если бы все было так просто. Мне следовало осознать это раньше: Майкл видит во мне врага. Хочет сблизиться со мной, чтобы повысить свои шансы уберечь Алекса от – термин Майкла – «психушки». И, полагаю, здесь у меня и Майкла цель общая: против своей воли я привязалась к мальчику, ощутила что-то очень знакомое в ситуации, в которую он попал, нечто близкое. И я чувствую, что мне по силам помочь ему: хотя помощь может оказаться совсем не такой, как представляет ее Майкл. В кабинете я включаю чайник и оглядываю книги, которые мне наконец-то удалось расставить по полкам. В моей библиотеке, разумеется, психиатрические журналы и учебники, но также беллетристика, пьесы, религиозные тексты: правду о человеческой психике можно найти не только в справочниках и академических трудах. Пролистывая старые, с пожелтевшими страницами книги К. С. Льюиса и Милтона, я размышляю о том, что Алекс, по его словам, видит демонов. С давних пор, уж точно с первого столетия после Рождества Христова, мания и шизофрения шли рука об руку с проявлениями сверхъестественного и галлюцинациями. Бог, ангелы, супергерои, мученики… Последние две тысячи лет все они появлялись на сцене шизофрении в документально зарегистрированном бреде. Больные, заявляющие, будто видят демонов, далеко не редкость, но случай Алекса представляется мне весьма необычным. Он утверждал, что демон – его лучший друг. И, похоже, знал о Поппи. Только это свидетельствовало о том, что десятилетний мальчик с такой степенью осведомленности – уникум. Чайник трясется от нагрева. В голове звучит голос Поппи: «Это как дыра, мама. Дыра вместо души». Красный рычажок щелкает. Я думаю о лежащей в клинике Синди, ее усталом, исхудалом лице, на котором читается изнеможение женщины, прожившей в три раза больше нее, слышу ее признание, что она недостаточно хороша для Алекса. Записываю, что Алекс пытается понять свою темную сторону и скорее всего матери тоже. Записываю, что надо получше разобраться с аспектами стыда и вины в его характере, как я могу помочь ему понять, что для любого человека это естественно. Мне следует научить его справляться с ними, когда они вызывают ярость и потенциально могут привести к причинению вреда себе, а также другим. Я должна объяснить, почему его мать хватается за таблетки и лезвия всякий раз, когда черное облако застилает ей разум. Я смотрю на свои записи. В раскрытом учебнике обвожу две строки милтоновского «Потерянного рая», не потому что они проливают свет на состояние Алекса. Причина в ином: они окутывают меня сокрушающим чувством дежавю: У разума свое пространство, и в себе Из рая создает он ад, из ада – рай. Я постукиваю карандашом по столу, пытаясь вспомнить, где сталкивалась с этой цитатой, почему она выглядит такой знакомой, и тут все возвращается. Книгу мне подарила коллега. Начался первый год моей специализации по детской психологии, когда вопросы, связанные с поведением Поппи, постоянно роились в голове, а естественная материнская забота о благополучии своего ребенка обернулась для меня задачей, достойной супергероини: превратить ад Поппи в рай. Не получилось. Но это не означает, что не могло получиться, напомнила я себе. Ад, в котором живут психически больные, можно, образно говоря, переместить, если не переделать. Ад – не лечить человека (или лечить неправильно), оставлять разум уходить в себя без надлежащего вмешательства. Мои мысли возвращаются к Алексу. Майкл хочет, чтобы я написала отчет, на основании которого Синди и ее сын получат семейную поддержку, какую имели полное право получать уже многие годы: психиатрическая помощь, лучшее жилье, социальные льготы. Но что-то не дает мне покоя. Голос Поппи в моей голове повторяет слова Алекса о Руэне: «Он плохой Алекс». В досье Майкла прочитывался намек на биполярность Алекса, но я в этом не уверена. Глубоко вздохнув, я пишу «Шизофрения? » над моими записями. В большинстве случаев подобный диагноз вычеркивается с самого начала, потому что юношеская шизофрения встречается только у одного из миллиона детей моложе двенадцати лет. Некоторые психические расстройства могут быть следствием физического или сексуального насилия. Мне надо еще расспросить Алекса об отце и других родственниках, игравших существенную роль в его жизни. Были ли у матери любовники, общались ли они с Алексом? Очень часто матери, оказавшиеся в аналогичном положении, как Синди, оставляют любовников сидеть с детьми. Это тот самый случай? Вероятность насилия я собиралась изучить прежде всего, но предстояло исследовать и историю депрессии Синди, и влияние ее депрессии на Алекса, что гораздо сложнее. В результате я намечаю план действий и сразу начинаю реализовывать его. Связываюсь со школой Алекса и оставляю сообщение секретарю с просьбой предоставить мне возможность поговорить с учительницей Алекса, Карен Холланд. Потом ищу в Интернете название театральной труппы, в которую входит Алекс, – «Североирландский театр действительно талантливых детей» – и нахожу красивый сайт с фотографиями детей, собранных на сцене. Среди них улыбается и Алекс. Клик по иконке «Наши спонсоры» вызывает на экран логотипы компаний, пользующихся в здешних краях высокой репутацией, и фотографию красивой женщины с выступающими скулами, белозубой улыбкой и копной рыжих волос. Я ее узнаю: Джо-Джо Кеннингс, актриса из телесериала. Он мне очень нравится. Как и я, Джо-Джо родилась в Белфасте и вернулась после двадцати лет, проведенных в Лондоне, чтобы вдохнуть новую жизнь в региональное развитие театра, заручившись помощью знаменитостей, таких, как Кеннет Брана^[10], который давал мастер-классы юным актерам. Ее преданность искусству производит впечатление, и само участие Алекса в проекте вселяет надежду. В разделе «Контакты» сайта я пишу письмо, стираю, пишу другое, менее формальное. Кому: jakennings@dtdtheatre. co. uk От кого: A_molokova@macneicehouse. nhs. uk Отправлено: 08. 05. 07 в 09: 21.
Дорогая Джо-Джо (если позволите)! Пишу, чтобы попросить вас о встрече и коротком разговоре об одном мальчике, который участвует в Вашей постановке «Гамлета», намеченной к показу в Белфасте в следующем месяце, Алексе Брокколи. Я консультант СОДППЗ^[11]в Макнайс-Хаусе и курирую Алекса в свете недавних домашних изменений. Мне хочется побольше узнать о его участии в пьесе и об актерских способностях вообще. Надеюсь, вы выкроите время для нашей встречи. Искренне Ваша, Доктор Аня Молокова. Я щелкнула «Отправить» и вернулась к своим записям. Посмотрела на слово «шизофрения» и вздохнула. Я стала крайне непопулярна в определенных кругах из-за детей, которым ставила диагноз «юношеская шизофрения», прилипавший к ним, как наклейка-смайлик от дантиста. Как получилось, что такие дети вдруг полезли, как грибы? Этот укоряющий вопрос задавали мне обычно на конференциях. Откуда столь резкое увеличение случаев заболевания? Все потому, что дети, начиная с трех лет, действительно выказывают все симптомы шизофрении: путаница между реальностью и фантазией, резкая смена настроения, насилие, паранойя и необычные чувственные ощущения, или дело в таких докторах, как я, которые пытаются подогнать под симптомы болезни, например, поведение мечтательного ребенка или просто некую фазу детства? Со мной причина понятна: если ты проводишь восемнадцать лет с матерью-шизофреничкой, а потом двенадцать лет пытаешься помочь дочери-шизофреничке, у которых болезнь не диагностировали, а потому и не лечили должным образом, ты, конечно же, стремишься поставить точный диагноз, даже если это ужасная психическая болезнь, разрушающая семьи, словно мощная бомба. Мой компьютер пикнул: пришло электронное письмо. Отправила его Джо-Джо Кеннингс. Кому: A_molokova@macneicehouse. nhs. uk От кого: jakennings@dtdtheatre. co. uk Отправлено: 08. 05. 07 в 09: 25.
Нет проблем: репетиция в БОТ начинается в четыре часа. Мы сможем поговорить до нее, это подойдет? Джо-Джо. Я заглянула в ежедневник, сразу послала согласие на встречу, спросила только, означает ли БОТ Большой оперный театр. Ответ пришел незамедлительно. Кому: A_molokova@macneicehouse. nhs. uk От кого: jakennings@dtdtheatre. co. uk Отправлено: 08. 05. 07 в 09: 27.
Да, это Оперный театр. До встречи. Джо-Джо. Я читала вполглаза, не вникая в суть, потому что мелодичный сигнал, сообщающий о прибытии электронного письма, задел внутреннюю струну, и эхо от ее звучания умчалось в прошлое. Проклятие музыкального слуха. Четыре года назад эта же нота «си» звучала в моей квартире в Морнингсайде, где моя дочь играла на кабинетном рояле. Мысленным взором я увидела черноволосую Поппи, склонившуюся над коричневой крышкой нашего кабинетного рояля, наигрывающую какую-то придуманную ею мелодию. Играть на рояле научила ее я, продолжая семейную традицию. «Ты не Молокова, если не умеешь играть», – говорила моя мама. Но треньканье Поппи – увы, на большее она сподобиться не могла – принесло нечто более важное. Оно чудесным образом успокаивало девочку, позволяло ей растратить энергию, которая в противном случае вылилась бы в агрессию, и надолго сконцентрировать внимание. И она любила музыку. – Попробуй более высокую ноту, – говорю я ей, и она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня. – Спасибо, мама. Я вижу ее лицо – в форме сердечка, как у моей мамы, с маленькими темными глазами, от китайских предков по линии отца, и высоким, интеллектуальным лбом, она прикрывает его густой челкой. Даже в двенадцать лет чувствуется, что душа у нее старше: душа, отягощенная обостренным восприятием действительности. Семью месяцами раньше Поппи начала проходить интенсивный курс лечения ЮШ – юношеской шизофрении, – включающий пребывание в стационаре. Дочь ненавидела меня за это. Но, к моему облегчению, после возвращения из клиники появились явные признаки улучшения ее состояния. Впервые за многие годы я узнала, каково это, иметь нормального ребенка: ребенка, который говорит мне, что любит меня. Однако тревога остается: я смотрю на нее, стоя у дальней стены гостиной, прежде чем уйти и наполнить ей ванну, оглядываю комнату в поисках острых, бьющихся или легко воспламеняемых предметов. Поппи замирает, от ноты «си» переходит к ноте «до», и начинает сочинять новую мелодию. Слышу, что теперь она и подпевает. Убедившись, что дочь спокойна и всем довольна, я направляюсь через кухню в ванную, плотно закрываю за собой дверь и включаю воду. Наполняющая ванну вода заглушает треньканье кабинетного рояля, и на мгновение я задаюсь вопросом: а не вернуться ли мне в гостиную, чтобы проверить, все ли в порядке. «У нее все хорошо, – думаю я. – Пусть играет». Я помню отпуск, который мы провели в Париже, когда разговор зашел о том, чтобы нанять Поппи настоящего учителя музыки. Я пыталась учить ее сама, но обычно все заканчивалось смехом. Я роюсь в настенном шкафчике в поисках пены для ванн, и тут теплая волна прокатывается по коже, захлестывает сердце, легкие, подсказывая: что-то не так. Что-то не так. Я оглядываю полки шкафчика: ни таблеток, ни острых предметов. «Все нормально», – думаю я и тут же ругаю себя за то, что позволяю эмоциям брать верх над здравомыслием. Это основа моей врачебной подготовки и важный элемент успеха в лечении Поппи: доверять науке, а не чувствам. Но ощущение надвигающейся беды усиливается, и интуиция подсказывает, что я должна вернуться в гостиную и проверить, как там Поппи. Я поворачиваю краны, закрываю воду. Смотрю на себя в зеркальце шкафчика, хмурюсь шраму на щеке, который отвратительно розовый, не успевший побелеть от времени. Его еще не скроешь косметикой. Ветерок с улицы бросает волосы на лицо, холодит губы. Я наклоняюсь и закрываю окно. Окно. Ранее в этот день солнце нанесло редкий визит в Эдинбург во всем своем великолепии, заполнив парк на улице Принцев^[12]мужчинами в рубашках с короткими рукавами и женщинами в солнцезащитных очках. Оно заставило меня открыть окно в гостиной и впустить в дом прохладный воздух. Разумеется, предохранительная защелка не позволяла окну распахнуться. И Поппи пошла на поправку, заверил меня ее лечащий врач. Лечение приносило плоды. Окно. Я выглянула за дверь. Никакой музыки. Я видела край кабинетного рояля, отражающий розовые и синие огни города. Вдалеке на черной вулканический скале высился Эдинбургский замок, словно вознесенный туда тектоническими процессами в честь шотландской победы. Когда после приема лекарств Поппи так ослабела, что не могла подниматься по крутому холму, я показывала ей замок из окна нашей гостиной. Для нее замок служил не только эталоном красоты, но и символом надежды. Я выхожу из ванной в узкий коридор, который ведет в гостиную. Длинный диван пуст, в углу горит торшер. Вижу движение у окна, колыхание белой занавески. – Поппи? Она на подоконнике, силуэт, очерченный ночным небом. Голые ноги прижаты к груди. Меня охватывает тревога. – Поппи, нет нужды сидеть так близко к краю, – быстро говорю я. – Пожалуйста, отодвинься. Ты можешь упасть. – У меня замирает сердце. – И почему ты открыла предохранительную защелку? Я иду к ней, а она перебрасывает ноги через край подоконника и смотрит на меня. Лицо пустое. Сердце скачет в груди. Я поднимаю руки успокаивающим жестом. Я больше не говорю с двенадцатилетней девочкой. Я говорю с ребенком, страдающим шизофренией. Ее возраст и наши отношения меняют ракурс в свете ее болезни: она должна сохранять спокойствие – это главное. – Поппи, ты не могла бы снова поиграть мне? – Кто-то построил мост прошлой ночью, – отвечает она, улыбаясь. – От нашего окна к Эдинбургскому замку. Это круто. Я протягиваю к ней руки. – Пора спать, – слышу я себя, хотя мой голос доносится издалека, потому что в голове бушует паника. – Поппи, дорогая, слезай с окна. Дочь наклоняется вперед, качает ногами в холодном воздухе, и я вскрикиваю. – Мама, все хорошо, – говорит она. – Это же мост. Он из прочного железа. Я не упаду. – Поппи, никакого моста нет, – строго возражаю я. – Вернись в гостиную. Но ее лицо изменилось. – Ты мне не веришь? Я лихорадочно ищу способ отвлечь ее. – Вернись в гостиную, и я приготовлю тебе ужин. Что бы ты хотела? Пиццу? Я медленно приближаюсь к ней, не бросаюсь, потому что от неожиданности она может свалиться вниз. Балкона нет, пожарной лестницы – тоже. Ничто не помешает ей упасть на мостовую десятью этажами ниже. – Пиццу, да, – отвечает дочь, и меня охватывает облегчение. – Вот что я тебе скажу, – медленно произношу я, прокрадываясь мимо кабинетного рояля. – Я сделаю ее с пепперони и оливками, если ты прямо сейчас вернешься в комнату. Я так близко, что чувствую прохладу ночи. Если прыгну, есть шанс поймать ее. – Я люблю тебя, мамочка, – говорит дочь, улыбаясь. И тут я бросаюсь к ней. Она наклоняется вперед и падает, падает в черные глубины, кричит, когда я безуспешно пытаюсь схватить ее. На мгновение мои пальцы касаются ее руки. Но, несмотря на все мои усилия, мне ее не достать, инстинкт самосохранения удерживает меня на грани падения: половина моего тела снаружи, половина – в квартире, я плачу и тянусь за дочерью, расстояние до которой стремительно увеличивается. Глава 7
Призрак
Алекс

Дорогой дневник! Ладно, у меня есть новый анекдот, который я рассказал этим вечером, и все смеялись, хотя Джо-Джо сказала, что он политически некорректен. Ирландец, англичанин и шотландец моют стену небоскреба. Каждый день в перерыве на обед они сидят в своей люльке, оглядывают город и едят принесенные с собой сандвичи. Однажды англичанин открывает контейнер с ленчем и багровеет от злости. «Опять ветчина! – восклицает он. – Если моя жена завтра упакует мне еще один сандвич с ветчиной, я прыгну из люльки». Шотландец открывает свой контейнер и находит сандвич с сыром. «Опять сандвич с сыром! – возмущается он. – Если моя жена опять упакует мне сандвич с сыром, я прыгну из люльки». Ирландец открывает свой контейнер, обнаруживает сандвич с тунцом и тоже грозится прыгнуть из люльки. На следующий день англичанин открывает контейнер с ленчем и находит сандвич с ветчиной. «Хорошо, пусть будет так», – говорит он и выпрыгивает из люльки. Шотландец открывает свой контейнер. Там сандвич с сыром, и он выпрыгивает из люльки. Ирландец находит в контейнере сандвич с тунцом, кричит: «Ах ты, глупая женщина! » – и тоже прыгает. На похоронах жены англичанина, шотландца и ирландца утешают друг друга. «Я думала, он любил ветчину», – говорит жена англичанина. «И я думала, что мой муж любил сыр», – говорит жена шотландца. «Я ничего не понимаю, – рыдает жена ирландца. – Он всегда сам паковал контейнер с ленчем». * * *

Джо-Джо сказала, что ей анекдот не понравился, но потом признала, что мрачный подтекст соответствует подтексту «Гамлета». Это важно, чтобы мы рассказывали собственные анекдоты, потому что юмор – одно из средств избавления от тревог, которые донимают нас. Я объяснил ей, что не люблю ветчину, сыр и даже тунца, поэтому сомневаюсь, что от чего-то избавляюсь. Хотя этим вечером произошло нечто странное, и не просто потому, что пришла Аня или Кейти Макинерти поцеловала меня. На вечер назначили полный прогон «Гамлета», и я очень удивился и обрадовался, хотя занервничал, потому что, придя в театр, увидел Джо-Джо, разговаривающую с Аней. Аня выглядела очень счастливой, когда заметила меня, ее глаза стали большими, а улыбка – широкой и красной, из-за помады. Она выглядела очень красивой. Я увидел, как ее серебряная цепочка с талисманом – который скажет людям, что делать, если она заснет, поев арахиса, – засверкала в луче прожектора. Его наш осветитель, Тэрри, как и всегда, направил не в ту сторону. – Привет, Алекс! – воскликнула Аня. – Разве не здорово, что у тебя появилась поклонница, Алекс? – улыбнулась Джо-Джо. – То ли еще будет. – Аня психиатр, а не поклонница, – заметил я, и Джо-Джо, похоже, не знала, что ответить. Странно, поскольку обычно Джо-Джо всегда знает, что сказать. Она высокая и худая, и всегда носит ярко-розовое трико, и леггинсы с черными гетрами, и армейскую куртку, такую большую, что в ней хватит места для троих. Говорит она так, будто зачитывает новости на телевидении в десятичасовом информационном выпуске, родом из Северного Белфаста, и кое в чем очень суеверна: если кто-нибудь произнесет слово «Макбет» на сцене, или поставит обувь на стол в гримерной, или забудет текст на репетиции. Если уж текст забыт, мы должны импровизировать, учит она, не просто стоять в лучах прожекторов с открытым ртом, как олухи. Я поприветствовал Аню и Джо-Джо, вскинув руки с оттопыренными кверху пальцами, и они улыбнулись мне. Я оставил рюкзак в раздевалке и увидел, что Кейти Макинерти снова в мужской гримерной. Она говорит, что так надо, раз уж она играет мальчика. Я нахожу это странным. Кейти на два года и один месяц старше меня и примерно на семь с половиной дюймов выше. Чуть выше – это терпимо, но семь с половиной дюймов… она прямо-таки великанша. А еще – и это меня действительно напрягает – Кейти никогда не приносит свой текст и всегда просит разрешить ей заглянуть в мой, и стоит мне открыть банку колы, так ей сразу хочется пить. Я готов поспорить на миллион соверенов, что сегодня она снова забыла ключ от своего шкафчика, чтобы я пустил ее в мой. – Привет, Горацио! – воскликнула Кейти, когда я вошел в гримерную. – Привет, Гамлет, – ответил я, увидев, что у нее белая повязка на правом запястье. – Это у тебя после фехтования? Она посмотрела на руку с таким видом, будто забыла про повязку. Глупо. – Нет, не после фехтования. – Глаза у нее грустные, а взгляд – какой я часто видел у мамы, когда она хотела что-то сказать, но предпочитала, чтобы я сам об этом догадался. Ненавижу такие игры. В этот момент появился Руэн. В образе Старика, низкорослый и лысый, лицо перекошенное и сморщенное, как смятый в комок лист бумаги. Я даже уловил запах его отвратительного твидового пиджака. Пахнет он, как мокрая собака, которая уже десять лет назад подохла. – Ты в порядке? – спросила Кейти. – Хочешь положить вещи в мой шкафчик? – Мне требовалось избавиться от нее и узнать, зачем сюда заявился Руэн. Ее лицо засияло, как рождественская ель. – Да, это будет здорово… – Она наклонилась и попыталась поцеловать меня, но я дернул головой, и вместо щеки Кейти поцеловала мое ухо. Раньше никто не целовал меня в ухо. Я достал из кармана ключ и вдавил его в ее перевязанную руку. Кейти вскрикнула от боли, но я даже не извинился, потому что Руэн уходил. Я побежал за ним. Он вышел на сцену и посмотрел вверх. – Что такое? – спросил я. – Посмотри сам, глупый мальчик. Воспользуйся дарованными Богом глазами, – усмехнулся он. Я тоже посмотрел вверх и увидел, что осветитель Тэрри отворачивает старые разболтавшиеся шурупы от большого латунного прожектора, держа во рту новые. – Плохая идея – позволять мальчику, страдающему синдромом дефицита внимания, возиться со стационарным освещением. Или ты так не думаешь? – Руэн сложил руки за спиной. – Почему? – прошептал я, следя за тем, чтобы никто не заметил, как двигаются мои губы. Я видел Аню в глубине зала, но ничего не сказал, хотя и обратил внимание, что Руэн смотрит на нее. – Почему? Руэн взглянул на меня, будто обдумывал какой-то план. – Его можно легко отвлечь. Разве мама Кейти не устраивает в конце репетиции спектакль, поднимаясь на сцену и обнимая ее на глазах у всех? Я подумал об этом. Что-то не нравится мне в матери Кейти. Она всегда хлопает громче всех, если приходит посмотреть на игру дочери, но улыбка у нее лживая, а иногда от нее пахнет спиртным. И хотя она маленькая и работает в школьной охране, Кейти, похоже, ее боится. – Я этого не сделаю, – произнес я. – Как хочешь. – Руэн двинулся к кулисам. – Только, боюсь, Кейти пропустит премьеру. Ноги у меня стали ватными аж на девять секунд. Я смотрел Руэну вслед и уже открыл рот, чтобы закричать, потому что до меня дошел смысл его слов: словно кто-то выплеснул мне за шиворот кружку ледяной воды. Он намекал: если я что-то не сделаю с матерью Кейти, тогда она сознательно так навредит Кейти, что та не сможет выйти на сцену. Тут я увидел, что Джо-Джо машет мне рукой, словно протирает окно высоко над головой. – Ага, ты снова с нами, так? – спросила она, хотя я никуда и не уходил. Я кивнул. Джо-Джо улыбнулась. – Приготовил новый анекдот для сцены ареста, Алекс? Я рассказал анекдот, хотя внезапно почувствовал, что слово «ирландец» звучит как-то странно в этом зале, и Джо-Джо не смеялась, как обычно. Я вспомнил день, когда она пришла к нам домой, чтобы отвести меня на репетицию, а вместо этого ей пришлось вызывать маме «скорую». Подумал о том, как тряслись ее руки, когда она пыталась прослушать у мамы пульс. * * *

Джо-Джо принялась созывать всех на прогон третьего акта. Я побежал за Руэном. Нашел его за кулисами, лицо пряталось в тени. – Ты всегда сможешь помочь Кейти, – спокойно сказал он. – От тебя требуется лишь одно: в нужный момент прикрикнуть на Тэрри. Я чувствовал, как часто колотится у меня сердце. – Алекс? – услышал я крик Джо-Джо. Я шагнул к Руэну. – Но это не причинит вреда маме Кейти? Глаза Руэна на отвратительном лице напоминали маленькие острые ножи. Он улыбнулся. – Но разве она не причиняет вред Кейти? – Алекс! Я развернулся и побежал через сцену к своему месту. Джо-Джо направилась ко мне, ее глаза как-то странно смотрели на меня, и я запаниковал. А вдруг она заметила Руэна? Джо-Джо наклонилась ко мне. – Ты в порядке, Алекс? Я кивнул, показывая, что все у меня хорошо. – Точно? Я вновь кивнул, мол, абсолютно уверен. Джо-Джо улыбнулась и подпрыгнула, хлопнув в ладоши над головой. – Отлично! Новый план, это касается всех. Управляющий театра сказал мне, что сегодня у нас чуть больше времени, поэтому мы можем устроить полный прогон и выправить недочеты. Одни застонали, другие закричали: «Ур-р-ра! » Раз уж мы начинали сначала, то я играл и в первом акте. Попытался вспомнить новый анекдот, который хотел рассказать, но он вылетел из головы. Да и вообще мозг, похоже, превратился в сбившуюся пыль, какую приходится вытаскивать из трубки пылесоса. Вернулся Руэн уже не Стариком, а Призрачным Мальчиком. Пересекая сцену, повернулся ко мне, улыбнулся, и его глаза были черными. Огни погасли, стало темно, но потом мои глаза приспособились. Гарет и Лиам брели по сцене, с оружием, с каждым шагом приближаясь к Руэну, и я чуть не вскрикнул, боясь, что они в него врежутся. – Кто здесь? – крикнул Лиам. Дым-машина принялась укутывать сцену одеялом серебристого тумана. Над моей головой застрекотал проектор, но секундой позже Джеймс запустил какую-то музыку, чтобы скрыть шум. На стене за спиной Лиама проектор начал показывать фильм, для которого снялся один из знаменитых друзей Джо-Джо. На затуманенном фоне разглядеть лицо не представлялось возможным, мужчина действительно выглядел призраком. Он шел, но не приближался. Лиам его не видел. Настал мой черед выходить на сцену. Я шагнул вперед между черных полотнищ, отгораживающих кулисы. – Так кто здесь говорит о призраках? – громко спросил я, и Гарет с Лиамом чуть не выпрыгнули из штанов. – Мы подумали, что это ты. – Лиам развернулся, ткнув ружьем в пустоту. – Две ночи кряду мы видели… что-то. – Что-то? – повторил я, и пока Лиам рассказывал мне о призраке, туман стал гуще. Руэн стоял на другой стороне сцены, рядом с проекцией призрака. Стоял и ухмылялся. Потом его голос зазвучал в моей голове. «Алекс». Я моргнул, попытавшись проигнорировать его. Призрак повернулся и снова пошел, причем казалось, будто он действительно направляется к нам. – Да, этот призрак, демон, как ты его ни назови, – со страхом пробормотал Лиам, чуть изменив текст. – Ты решил, будто я обезумел, но я думаю, что он выглядит, как умерший король. Я шагнул к Лиаму, помня слова Джо-Джо, что я постоянно должен разворачиваться плечами к зрительному залу. Я помнил свою реплику, важную реплику, целиком из Шекспира, и Джо-Джо говорила, что людям с деньгами надо, чтобы в пьесе оставался Шекспир, вот я и тщательно заучивал такие фразы. – Да, я пронизан страхом и смущеньем. – И по моему голосу чувствовалось, что увиденное меня проняло. Лиам посмотрел на проекцию движущегося к нам человека, и когда он шагал, Руэн находился рядом с ним, а у меня создалось ощущение, будто в глазах двоится, и голова пошла кругом. Лиам принялся кричать, и музыка стала громче, зазвучав как удары сердца. Мне следовало поднять свой бутафорский пистолет и нацелить его на призрака. Но вместо этого я посмотрел на него, а когда поднял голову, Руэн стоял в десяти футах от меня и тоже держал пистолет. – Нет! – крикнул я, и он улыбнулся. Пистолет блестел в свете прожектора. Музыка звучала все громче. Кто-то закричал. Руэн поднял пистолет, прицелился в Лиама, и я услышал выстрел. Голову Лиама отбросило назад. Кровь хлынула изо лба. Он рухнул на сцену. – Лиам! – Я подбежал к нему, упав рядом с ним на колени. Кровь била струей, образовала сверкающую лужу у его рук, только почему-то не красная, как в фильмах. Черная. Музыка оборвалась, и в зале вспыхнул свет. Я огляделся. Никакого Руэна, и проекция совсем не призрака, скорее похожа на домашнее видео на стене-экране. Лиам наклонился вперед, и я увидел, что на его теле нет никакой крови. И он как-то странно посмотрел на меня. – Тебя трясет, – сказал он, садясь, и я хотел ответить, но так тяжело дышал, что не удалось произнести ни слова. Джо-Джо прибежала на сцену и выглядела совершенно потрясенной. – Алекс! – воскликнула она. – Это было великолепно! Так реально, так убедительно! Ты придумал это по ходу пьесы? – Я… я… – Больше я ничего сказать не мог, потом увидел пистолет в руке и бросил его на сцену. Джо-Джо уже знаками подавала сигналы осветителям. – Давай сделаем это снова. То же самое, пожалуйста, Алекс, – попросила она, но я покачал головой. – Не хочу. – По ощущениям, меня словно вываляли в грязи, и мне больше всего на свете хотелось сейчас принять горячую ванну. – Ты в порядке? – произнесла Джо-Джо. Я покачал головой. – Мне надо уйти, – ответил я, и она кивнула. – Хорошо, все, возвращаемся к плану А. Третий акт. По местам! Я пропищал Джо-Джо: «Спасибо», – а потом: «Извините». – Все хорошо, Алекс, не бери в голову. Я сбежал со сцены, в раздевалке распахнул свой шкафчик, переоделся, а когда добрался до дома, так долго сидел в горячей ванне, что пальцы порозовели и распарились. Глава 8
Охота на демона
Аня

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒