Часть вторая 2 страница

– Не считай меня совсем глупой, мам: я все понимаю. – Тана была высокая и статная, красивая, как отец. В ее глазах плясали задорные огоньки, отчего постоянно казалось, что она вот‑ вот рассмеется. Она догадывалась о том, что происходит, уже давно и мучилась этим. Глаза ее, обращенные на мать, теперь пылали негодованием. – Он поступает с тобой, как с уличной девкой, и это продолжается уже много лет. Почему он не женится на тебе, вместо того чтобы приходить и уходить, точно вор, по ночам?

Джин отшлепала ее по щекам за такие слова, но Тане это было как о стенку горох. Столько Дней Благодарения они провели в одиночестве, столько дорогих подарков доставляли им из фешенебельных магазинов на Рождество, но ни Джин, ни тем более Тана ни разу не были с ним в загородном клубе, куда он ездил с друзьями. Он не брал их даже тогда, когда брал Энн и Билли с их дедушкой и бабушкой.

– Его не бывает с нами, когда это важно для нас, разве ты этого не видишь, мам? – Крупные слезы катились по щекам дочери, и Джин пришлось отвернуться, чтобы не видеть их. Голос ее прозвучал хрипло, когда она попыталась возразить:

– Это не правда!

– Правда! Он обращается с тобой, как с прислугой. Ты ведешь его дом, возишься с его детьми и получаешь в подарок часы с бриллиантом, золотые браслеты, сумочки и духи. Что в этом проку? Где он сам? Ведь важно именно это, а не подарки.

– Артур делает то, что должен делать, – проговорила наконец Джин.

– Нет! Он делает то, что хочет. – Тана оказалась очень проницательной для пятнадцатилетней девочки. – Он пирует с друзьями в Гринвиче, ездит с ними летом в Бал‑ Харбор, а зимой – в Палм‑ Бич, а когда отправляется в деловую поездку в Даллас, то берет с собой Джин Робертc. Разве он пригласил тебя хоть один раз на курорт или к себе домой? Почему он не показывает Энн и Билли, как много ты для него значишь? Твой Артур предпочитает приходить сюда по ночам, украдкой, чтобы я, не дай бог, ничего не узнала. Но я уже не маленькая, черт возьми!

Ее всю трясло от возмущения: слишком часто в последние годы она замечала боль в глазах матери. Джин знала, что дочь ужасающе близка к истине, а истина заключалась в том, что Артуру было удобно такое положение вещей и ему недоставало силы воли плыть против течения, вступая в конфликт со своими детьми. Его страшила мысль о том, как они отнесутся к его связи с Джин. Во всем, что касалось бизнеса, этот мужчина мог свернуть горы, а перед домашними неприятностями пасовал. В свое время у него не хватило мужества достойно ответить на шантаж Мери, и он пошел у нее на поводу, мирясь с пьяными выходками жены до самого конца. Теперь то же самое повторялось с детьми. Но перед Джин стояли свои трудности: каково ей было выслушивать такие упреки от дочери… В ту же ночь она рассказала о них Артуру. У него был трудный день, и он ограничился усталой улыбкой.

– Все они в этом возрасте имеют свои причуды, Джин. Ты только посмотри на моих детей.

Билли исполнилось семнадцать лет, его в этом году уже дважды штрафовали за вождение машины в нетрезвом виде, а Энн исключили со второго курса колледжа. Ей было девятнадцать, и она вознамерилась ехать с друзьями в Европу, тогда как отец хотел подержать ее некоторое время дома. Надеясь уговорить ее, Джин повезла девушку на ленч, но та попросту от нее отмахнулась, заявив, что к концу года все равно добьется от отца того, чего хочет.

Энн оказалась права. Следующее лето она провела на юге Франции, где влюбилась в тридцатисемилетнего плейбоя‑ француза, сбежала с ним в Италию и вышла за него замуж в Риме. Ее беременность закончилась выкидышем, она вернулась в Нью‑ Йорк с темными кругами под глазами: начала привыкать к наркотикам. Ее замужество, как водится, наделало много шуму в международной прессе. Когда Артур встретился с «молодым человеком», ему сделалось нехорошо. Пришлось потратить целое состояние, чтобы откупиться от зятя, после чего отец оставил Энн на курорте Палм‑ Бич – чтобы она могла, как он сказал, «поправить свое здоровье». Однако, судя по всему, ее образ жизни отнюдь нельзя было назвать здоровым: все ночи напролет Энн пьянствовала со своими сверстниками либо, если представлялся случай, с их папашами. Это была довольно пикантная особа не в лучшем смысле слова. Джин не одобряла ее поведения, но в двадцать один год Энн уже была совершеннолетняя, и отец не мог ничего с ней поделать. Его дочь теперь получала огромные суммы с материнского имения, которое раньше было под опекой, и могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Снова отправившись в Европу, она опять впуталась в историю еще до того, как ей исполнилось двадцать два года. Единственным утешением для отца служило то, что Билли ухитрился остаться в колледже «Принстон» на этот год, несмотря на целый ряд скандалов, в которых был замешан.

– Должен тебе сказать, дорогая, что с ними скучать не приходится: дети не дают нам ни минуты душевного покоя, – заключил Артур.

С некоторых пор они с Джин проводили вечера в Гринвиче, в спокойной обстановке, однако на ночь она чаще всего уезжала к себе, как бы поздно они ни задерживались. Его детей теперь не было в доме, но ей приходилось думать о Тане. Джин не могла и помыслить о том, чтобы провести ночь вне дома, кроме тех случаев, когда Тана ночевала у подруги или уезжала куда‑ нибудь на уик‑ энд покататься на лыжах. Джин старалась придерживаться определенных норм поведения, и это его сердило.

– В конце концов они поступают так, как им заблагорассудится, какие бы положительные примеры ни были у них перед глазами.

Артур был по‑ своему прав, но не пытался отстаивать свою точку зрения слишком рьяно. Теперь он уже привык проводить ночи один. Это сообщало особую прелесть тем редким утрам, когда они просыпались бок о бок в общей постели. Прежних бурных чувств уже почти не осталось, но их отношения были удобны обоим, и в особенности ему. Джин не спрашивала с него больше того, что он желал ей дать, а Артур знал, как благодарна она за все то, что он сделал для нее в эти годы: дал ей ощущение защищенности, чего она никогда не смогла бы испытать без него, устроил ее на прекрасную работу, а Тану – в приличную школу; сверх того, дарил Джин драгоценности, меха, иногда брал в поездки. Ему это обходилось не слишком дорого, а Джин Робертc теперь уже не нужно было заниматься собственноручной обтяжкой мебели и шить себе платья, хотя она по‑ прежнему мастерски владела иглой. У них с Таной была комфортабельная квартира, которую убирала приходившая два раза в неделю женщина.

Артур знал, что Джин любит его; он тоже ее любил, но у него были свои обстоятельства. Никто из них больше не заговаривал о браке – теперь это потеряло смысл. Его дети стали взрослыми: в свои пятьдесят четыре года он был преуспевающим бизнесменом, его компания процветала. Джин все еще влекла его: она выглядела довольно‑ таки молодо, хотя в последние годы в ее облике появилось что‑ то от почтенной матроны. Ему нравилось в ней даже и это. Оглядываясь назад, он с трудом мог поверить, что прошло уже двенадцать лет. Этой весной ей исполнилось сорок, и они с ней провели неделю в Париже. Джин привезла дочери уйму дорогих безделушек и без конца рассказывала о своих впечатлениях от чудесной поездки, в том числе о юбилейном обеде в ее честь у «Максима». После такого трудно возвращаться домой, просыпаться в одинокой постели, искать его рядом и не находить. Однако она так жила уже давно, и это ее не тревожило, во всяком случае, она не признавалась в этом даже самой себе. И Тана после той вспышки трехлетней давности больше не упрекала ее – она чувствовала себя пристыженной: ведь ее мама была всегда так добра к ней…

– Я просто хотела для тебя лучшего, мам… Я хочу, чтобы ты была счастлива – ведь трудно быть все время одной.

– Я не одна, мое солнышко, – сказала на это прослезившаяся Джин, – у меня есть ты.

– Это не то. – Тана обняла мать и больше не говорила на эту запретную тему.

Однако прежней теплоты в отношениях с Артуром у Таны теперь не наблюдалось, и это расстраивало Джин. Если бы даже Артур и начал теперь настаивать на женитьбе, Джин оказалась бы в затруднительном положении, не зная, как отнесется к этому ее дочь, убежденная, что он целых двенадцать лет пользовался матерью точно удобной вещью, ничего не давая взамен.

– Как ты можешь это говорить? Мы стольким ему обязаны! – В отличие от Таны Джин помнила их жалкую квартирку на Восточной стороне, их более чем скудный бюджет: бывали времена, когда она не могла дать ребенку нормального мяса на обед, ограничивая бараньей котлетой или же кусочком бифштекса, тогда как сама ела почти одни макароны.

– Чем это мы ему обязаны? Велика важность – квартира! Ты столько работаешь, мам, разве ты не могла бы снять такую квартиру? Ты всего могла добиться сама, без его помощи.

Джин, однако, вовсе не была в этом уверена. Теперь она боялась расстаться с ним и оставить работу в «Дарнинг Интернэшнл», где была его правой рукой; боялась остаться без этой квартиры, без уверенности в себе, без автомобиля, который Артур заменял ей на новый каждые два года, чтобы она могла запросто разъезжать между Гринвичем и Нью‑ Йорком. Поначалу это был крытый пикап, на котором она отвозила Энн и Билли с друзьями в школу и забирала их обратно – так делали по очереди родители всех детей. А в последние годы он покупал ей менее вместительные, но более шикарные «Мерседесы». И дело заключалось не в том, что она гналась за дорогими подарками, – все было гораздо сложнее. Она постоянно ощущала, что Артур находится рядом, когда в нем есть нужда. Ей было страшно лишиться этого ощущения после стольких лет, проведенных вместе с ним. Она не могла бросить все в одночасье, что бы ни говорила ее дочь.

– А что как он умрет? – спросила раз Тана с безжалостной прямотой. – Тогда ты останешься одна, без работы и без ничего. Если он тебя любит, мам, почему не женится на тебе?

– Мне кажется, нам хорошо и так.

Зеленые глаза дочери расширились и посуровели – точь‑ в‑ точь как у ее отца, когда он был в чем‑ нибудь не согласен с Джин.

– Я так не думаю. Артур обязан тебе большим, чем ты ему. Он очень даже неплохо устроился, черт побери!

– Для меня тоже это удобно, Тэн. – В тот вечер у нее не было желания спорить с дочерью. – Мне не приходится приспосабливаться к чьим‑ то капризам. Я живу так, как мне нравится, как я привыкла жить. Он берет меня в Париж, в Лондон или в Лос‑ Анджелес, когда мне этого хочется. Я не могу пожаловаться на жизнь. – Обе они знали, что это лишь часть правды, но теперь нельзя было уже что‑ нибудь изменить: Артур и Джин шли каждый своим путем.

Разбирая бумаги у себя на столе, она вдруг ощутила его присутствие. Так было всегда, будто когда‑ то давно в сердце Джин вживили радар, который мог засекать только одного человека. Неслышными шагами он вошел в ее кабинет из своего собственного и остановился, наблюдая за ее работой. Почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову.

– Здравствуй, – сказал Артур и улыбнулся той улыбкой, которая вот уже двенадцать лет предназначалась ей одной. Стоило ему увидеть Джин, как в груди у него теплело. – Как дела?

– Нормально.

Они не виделись с полудня, что было необычно для них. За день они, как правило, общались много раз: по утрам пили вместе кофе, он часто вывозил ее куда‑ нибудь на ленч. Уже много лет о них ходили сплетни, особенно после смерти Мери Дарнинг, но в конце концов разговоры затихли: все решили, что они просто друзья, а если даже у них любовная связь, то очень осторожная и не имеющая последствий. Стало быть, и говорить не о чем. Он сел в свое любимое кресло напротив ее стола и раскурил трубку. Запах его табака пропитывал все помещения, где он жил, включая ее собственную спальню с видом на Ист‑ Ривер. За эти годы Джин полюбила этот запах, ставший для нее неотделимым от него самого.

– Как ты посмотришь на то, чтобы провести со мной завтрашний день в Гринвиче? Давай удерем отсюда и проветримся на природе.

От него редко можно было услышать такое, но последние полтора месяца он работал очень напряженно, и она подумала, что ему было бы полезно устраивать передышки почаще. Однако на сей раз пришлось ответить отказом.

– Мне бы очень этого хотелось, дорогой, но, к сожалению, я не смогу: завтра у нас большой праздник.

Он часто забывал о важных датах, но она и не рассчитывала, что он должен помнить о выпускной церемонии в школе ее дочери. Артур посмотрел на нее, не понимая, о чем идет речь, и она с улыбкой произнесла одно‑ единственное слово:

– Тана…

– Ах, да, конечно! – Он взмахнул рукой, в которой держал зажженную трубку, нахмурился, потом засмеялся над самим собой. – Какой же я растяпа! Что было бы, если бы ты полагалась на меня в такой же степени, как я на тебя? Ты все время оказывалась бы в неловком положении.

– Сомневаюсь. – Она посмотрела на него с нежностью; что‑ то очень интимное снова прошло между ними. Казалось, теперь они уже не нуждаются в словах. И что бы там ни говорила ее дочь, в эту минуту Джин Робертc не желала ничего сверх того, что имела. С ней был человек, которого она давно и преданно любила, и больше ей ничего не было нужно.

– Она, наверное, сейчас испытывает состояние подъема, – Артур с улыбкой посмотрел на сидящую перед ним уже немолодую, но еще очень привлекательную женщину: волосы чуть тронуты сединой, глаза огромные, темные, и во всем ее облике чувствуется нечто изящное и утонченное.

Ее дочь была выше ростом, немного угловатая, точно молодой верблюжонок, красивая той, еще не вполне расцветшей красотой, которая через пару лет будет заставлять мужчин останавливаться и смотреть ей вслед. Она выбрала себе колледж «Грин‑ Хиллз», расположенный в самом сердце Юга, и поступила туда сама, без чьей‑ либо помощи. Артур не одобрял ее выбора, для девушки с Севера он казался более чем странным: это был женский колледж, где учились главным образом местные красавицы в ожидании выгодной партии. Но Тану привлекала едва ли не самая лучшая в Штатах языковая программа, великолепные лаборатории и усиленная программа по изящным искусствам. Она решила все сама: благодаря высоким экзаменационным результатам она имела право на полную стипендию. Все было готово к отъезду, хотя занятия начинались только осенью; до этого она собиралась поработать в летнем лагере в Новой Англии. Завтра у них в школе торжественно отмечается выпуск – знаменательный день в ее жизни.

– Если судить по громкости звучания ее плейера, засмеялась Джин, – то она уже целый месяц в истерике.

– Лучше не говори мне о таких вещах. Вчера звонил Билли: на будущей неделе он приезжает домой с четырьмя товарищами, я совсем забыл тебе сказать об этом. Они хотят остановиться в павильоне бассейна. Боюсь, что после них там не останется камня на камне. Благодарение богу, они пробудут здесь всего две недели, а потом отправятся куда‑ то еще.

Билли Дарнингу уже сравнялось двадцать лет, и он теперь буйствовал еще больше, чем раньше, судя по тем письмам, которые присылали из колледжа его отцу.

Прочитав их, Джин решила, что, вероятно, он все еще переживает из‑ за смерти матери. Это была тяжелая утрата для всех, а ему было всего шестнадцать лет, когда она умерла; как‑ никак переходный возраст, думала сердобольная Джин Робертc, надеясь, что постепенно все уляжется.

– Между прочим, Билли устраивает вечеринку в будущую субботу. Он проинформировал меня об этом и просил поставить в известность тебя.

Она улыбнулась.

– Я сейчас запишу. Какие‑ нибудь особые пожелания?

Артур усмехнулся: она знала их слишком хорошо.

– Оркестр, выпивка на две или три сотни гостей. Кстати, передай приглашение Тане – это ее развлечет. Она может взять с собой одного из своих друзей, который привезет и увезет ее в своей машине.

– Я ей скажу. Не сомневаюсь, что она будет в восторге. – Джин говорила заведомую не правду: Тана ненавидела Билли всю свою жизнь, однако мать заставляла ее быть с ним любезной при встречах. Теперь им снова предстоял нелегкий разговор: после всего, что сделал для них Артур, Тана обязана быть вежливой и принять приглашение, она не имеет права забывать о его благодеяниях.

– Но если я не хочу! – Тана упрямо посмотрела на мать, тогда как из ее комнаты разносились на всю квартиру оглушительные звуки стереосистемы. Пол Анка с чувством исполнял популярную песню «Положи головку мне на плечо» по меньшей мере уже в седьмой раз, приводя в исступление мать девушки.

– С его стороны очень мило пригласить тебя, Тэн. Ты можешь пойти хотя бы ненадолго. – Этот аргумент Джин использовала уже повторно: она твердо решила на сей раз взять верх над дочерью. Нельзя допустить, чтобы Тана показалась невежей.

– Что значит ненадолго? Час туда, час обратно. Кому это нужно – ехать в такую даль из‑ за десяти минут? – Она нетерпеливо перекинула через плечо длинные золотистые волосы. Тана знала, какой настойчивой может быть ее кроткая мать, когда речь идет о Дарнингах. – Оставь это, мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что мне не хочется? Почему ты считаешь грубостью простой отказ? У меня могут быть свои планы на этот вечер. Через две недели я уезжаю, мне хочется побыть со своими школьными друзьями. Ведь мы с ними расстаемся, возможно, навсегда… – У нее был такой несчастный вид, что Джин сказала с улыбкой:

– Мы обсудим это в другой раз.

Тана тихонько застонала: она хорошо знала, как проходят такие обсуждения: мать будет стоять насмерть, если дело касается Билли, не вызывающего у Таны ничего, кроме отвращения. А Энн была еще хуже брата: чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на показную вежливость, она не слишком‑ то стеснялась с Таной, которая догадывалась, что Энн ведет распутный образ жизни: на прежних вечеринках брата она слишком много пила. С Джин она говорила в снисходительной манере, что вызывало у Таны желание надавать ей пощечин. Но она знала, что любой, даже слабый намек на ее истинные чувства снова приведет к тяжелой стычке с матерью. Такое бывало уже не раз, и сегодня Тана не была к этому расположена.

– Запомни раз и навсегда, мам: я туда не пойду.

– Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать решение именно сегодня?

– Я тебе уже сказала… – Зеленые глаза смотрели непреклонно, в них зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее лучше не трогать.

– Что разморозить на обед? – спросила она дочь. Зная ее испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их разговоре, не откладывая его на потом. Она последовала за матерью на кухню.

– Я уже вынула из морозилки бифштекс для тебя, г меня к обеду не жди – сегодня мы встречаемся с одноклассниками. – Она выглядела немного смущенной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила оставлять Джин одну. Тана знала, как много дала ее мать, сколько принесла жертв. Она слишком хорошо понимала, что всем обязана ей, а вовсе не Артуру Дарнингу с его испорченными, эгоистичными, избалованными сверх всякой меры детками. – Ты не возражаешь, мам? Я собираюсь не на свидание. – Голос дочери звучал примирительно.

Джин обернулась и посмотрела на дочь: она казалась старше своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: они очень долго жили одни, только мать и дочь; они делили горе и радость, плохое и хорошее; мать никогда еще не подводила Тану, а та была разумной и послушной дочерью.

Джин улыбнулась ей в ответ.

– Я хочу, чтобы ты имела друзей и ходила на свидания, моя радость. Завтра у тебя особенный день.

Назавтра они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны можно было позволить себе некоторые излишества, и Джин решила, что ей нет нужды скаредничать. Она получала несравнимо большее жалованье в «Дарнинг Интернэшнл», чем двенадцать лет назад, когда работала в адвокатской фирме, но оставалась по‑ прежнему очень бережливой и экономной. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей пришлось многое пережить. Всю жизнь ее одолевали заботы – Энди Робертc в этом отношении составлял ей полную противоположность. Тана походила скорее на отца: веселая и озорная, она чаще смеялась и воспринимала жизнь легче, чем Джин. Но, с другой стороны, и жить ей было легче: было кому любить и опекать ее. Жизнь девушки складывалась более удачно, и мать нередко напоминала ей об этом.

Джин достала сковородку, чтобы приготовить себе бифштекс. Тана ласково ей улыбнулась.

– Я с нетерпением жду завтрашнего вечера, мам. – Она была тронута, узнав, что мать поведет ее в такой дорогой ресторан.

– Я тоже. Куда ты идешь сегодня?

– В «Деревню», на пиццу.

– Будь осторожна, – озабоченно сказала Джин. Она всегда беспокоилась за дочь, куда бы та ни уходила.

– Я всегда осторожна, мам.

– Будут ли там мальчики, чтобы защитить тебя в случае необходимости? – Джин невольно улыбнулась, спросив об этом: порой так трудно определить, откуда исходит угроза, а откуда можно ожидать защиты; иногда то и другое неотделимы.

Прочитав ее мысли, Тана засмеялась:

– Будут. Можешь не волноваться.

– На то я и мать, чтобы волноваться.

– Ты у меня такая глупенькая, мам! Но я все равно тебя люблю. – Обняв мать за плечи, Тана поцеловала ее и исчезла за дверью своей комнаты, чтобы еще больше увеличить громкость музыки. Джин поморщилась. И вдруг услышала, что Тана подпевает певцу – она уже выучила песенку наизусть. Наконец она выключила плейер и вышла к матери в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно‑ белых туфлях‑ лодочках. Джин поразилась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж – точно в могиле.

– Желаю тебе хорошо повеселиться.

– Спасибо. Я не задержусь, мам.

– На это я не рассчитываю. – Джин улыбнулась про себя: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, она это понимала. Но Тана вела себя большей частью благоразумно.

Джин слышала, как она вернулась где‑ то в половине двенадцатого. Тихонько постучавшись в дверь ее спальни, Тана шепнула:

– Я дома, мам, – после чего пошла к себе. Успокоенная, Джин легла в кровать и заснула.

Следующий день стал незабываемым для Джин Робертc. Невинные юные девушки, одетые в белые платья и связанные между собой гирляндами из бело‑ розовых маргариток, образовали длинный ряд; позади них встали торжественно‑ серьезные юноши; и все они запели в унисон – их голоса взлетали к потолку, такие звонкие и чистые, их лица были такими свежими и цветущими! Казалось, им предстоит родиться заново, вступая в этот мир, полный политических страстей и интриг, полный лжи и инфарктов – все это ждет их за школьным порогом, чтобы причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь теперь не будет такой гладкой, какой была до сих пор; слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала и молодые голоса сплетались в общий хор – в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: отцы выпускников плакали, не таясь, как и матери…

И тут вдруг началось вавилонское столпотворение: едва выйдя в коридор, молодежь начала громко кричать, обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями, клятвами, которые вряд ли будут выполнены. Они клялись встречаться, ездить вместе в путешествия, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда‑ нибудь после… Джин наблюдала за ними исподтишка, в особенности за дочерью. Глаза у Таны стали как темные изумруды, лицо горело оживлением. И все они были такие возбужденные, такие счастливые, такие не искушенные жизнью…

Волнение Таны еще не улеглось, когда вечером того же дня они с матерью отправились в ресторан. Им подали деликатесный обед, и Джин преподнесла дочери сюрприз, заказав шампанское. Вообще говоря, Джин не хотела с таких лет приучать дочь к спиртному: судьба ее собственных родителей и Мери Дарнинг была еще свежа в ее памяти. Однако сегодня допускалось исключение. Поздравив дочь с бокалом в руке, она преподнесла ей небольшой футляр от Артура. Выбирала подарок, конечно, сама Джин, как все другие подарки, даже и те, что предназначались его собственным детям. Внутри лежал красивый золотой браслет, который Тана надела себе на запястье с выражением сдержанной радости.

– Очень мило с его стороны, – сказала она без особого, впрочем, воодушевления, и обе они знали почему.

Тана не стала вдаваться в дискуссии на эту тему, не желая огорчать Джин.

А к концу недели Тана проиграла ей решающую битву: у нее не хватило терпения слушать непрестанные материнские причитания, и она согласилась пойти на вечеринку к Билли Дарнингу.

– Но это в последний раз, мам. Договорились?

– В кого ты такая упрямая, Тана? Ведь тебе оказали любезность.

– Но почему? – Глаза девушки полыхнули зеленым огнем, и язык повернулся раньше, чем она успела сдержать себя. – Потому что я – дочь наемной служащей? Всемогущий Дарнинг снизошел до меня! Это все равно что пригласить горничную.

Глаза Джин наполнились слезами, а Тана удалилась к себе в комнату, проклиная свою несдержанность. Но она больше не могла видеть, как пресмыкается ее мать перед Дарнингами – не только перед Артуром, но и перед Энн, и перед Билли. Ей было нестерпимо, что каждое их слово или жест воспринимаются матерью как неслыханная милость, за которую надо униженно благодарить. Тана хорошо знала, что представляют собой вечеринки, устраиваемые Билли: реки вина, парочки в темных углах, приставания пьяных нахалов. Она ненавидела такие вечеринки, и эта не была исключением.

Один из друзей Таны, живущих неподалеку, привез ее в Гринвич в красном «Корвете», который взял у отца. Всю дорогу они проделали со скоростью восемьдесят миль в час: парень хотел произвести на нее впечатление, в чем, однако, не преуспел: Тана приехала на вечеринку в том же скверном настроении, в каком выехала из дома. На ней было белое шелковое платье и белые туфли без каблуков. Ее длинные стройные ноги смотрелись очень грациозно, когда она выбиралась из низко сидящей кабины автомобиля. Перекинув на спину золотистые пряди волос, она огляделась вокруг, заведомо не надеясь встретить знакомое лицо. Особенно ненавистны были ей эти вечера, когда Тана была маленькой и дети Артура открыто ее игнорировали. Теперь было проще. К ней направились трое молодых людей в полосатых хлопчатобумажных пиджаках, наперебой предлагая принести джин с тоником или что‑ нибудь другое по ее выбору. Она отвечала отказом и скоро смешалась с толпой гостей, потеряв из виду привезшего ее молодого человека. С полчаса она бродила по саду, кляня себя за то, что поддалась на уговоры. Развязные хохочущие девицы, собравшись компаниями, лихо поглощали пиво или джин с тоником, на них глазели молодые люди. Немного погодя заиграла музыка, и образовались пары танцующих. Еще через полчаса огни притушили, и разгоряченные алкоголем и танцами тела начали самозабвенно приникать друг к другу. Несколько пар, как успела заметить Тана, потихоньку ретировались. Только теперь она заметила наконец Билли Дарнинга, который, когда они подъехали, и не подумал их встретить. Он подошел к ней и окинул ее холодным, оценивающим взглядом. Раньше они встречались довольно часто, и каждый раз он оглядывал Тану заново, будто приценяясь. Это всегда сердило ее, как рассердило и теперь.

– Привет, Билли!

– Здравствуй. Черт знает, какая ты стала длинная! Такое приветствие ее не вдохновило, к тому же в нем не было смысла: он в любом случае был значительно выше ее. Но тут она заметила, что он уставился на ее высокий бюст, и ей захотелось ударить его. Она стиснула зубы и решила продемонстрировать хорошие манеры, хотя бы ради матери.

– Спасибо тебе за приглашение, – сказала она, хотя глаза ее говорили другое.

– Мы всегда приглашаем как можно больше девчонок.

«Точно скот, – подумала Тана. – Столько‑ то голов, столько‑ то ног, титек, ягодиц…»

– Благодарю за откровенность.

Он засмеялся и передернул плечами.

– Пойдем погуляем?

Она хотела отказаться, но потом подумала: «А почему бы и нет? » Он был старше ее на два года, но держался всегда так, что его можно было принять за десятилетнего ребенка, если, конечно, забыть, что он уже десять лет как пьет. Он схватил ее за руку и повел сквозь толпу незнакомых ей людей в ухоженный сад, в дальнем конце которого находился крытый бассейн, где расположились его друзья. Накануне они уже успели сжечь стол и два кресла, и Билли просил приятелей умерить свой пыл, если они не хотят иметь дело с его отцом. Однако Артур, будучи не в состоянии выносить присутствие сына, предусмотрительно уехал на эту неделю в загородный клуб.

– Ты должна посмотреть, что мы там натворили, – Билли усмехнулся и махнул рукой в сторону бассейна, а Тана ощутила чувство досады при мысли о том, что восстанавливать эти разрушения придется ее матери. Она должна будет привести все в порядок и сверх того – успокоить Артура, когда он увидит этот вандализм.

– Почему бы вам не попытаться вести себя как люди, а не как животные? – Она взглянула на него с кроткой улыбкой, и он на секунду смешался.

Внезапно что‑ то злобное и сердитое промелькнуло в его устремленных на нее глазах.

– Очень даже глупо так говорить! Впрочем, мне помнится, ты всегда была круглой дурой, скажешь, нет? Если бы мой предок не платил за твое обучение в частной нью‑ йоркской школе, ты скорее всего сшивалась бы сейчас в каком‑ нибудь бардаке на Западной стороне, ублажая тамошних учителей.

От изумления Тана лишилась дара речи и какое‑ то время смотрела на него, не произнося ни слова. Потом она повернулась и пошла прочь, слыша у себя за спиной его язвительный смех. «Что за мерзкий тип этот Билли! » – думала она, пробираясь назад к дому сквозь заметно погустевшую толпу. Большинство гостей было, как она отметила, старше ее, особенно девушки.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒