КИРЗА. Духанка (2)
Климат странный, гнилой какой-то. Болота кругом. Вечная сырость. Сушилки не работают, утром натягиваешь на себя холодные влажные тряпки. Порежешь палец – месяц рана не зажвает. У всех поголовно – грибок на ногах. Кто-то из второй роты подхватил лобковых вшей. Причём не от девки, а через выданные в бане трусы. Теперь, прежде чем надеть сменку, разглядываем каждый шов.
Привыкаешь к особому языку. Начинаешь “шарить” и “рюхать”, стараешься не “тормозить”. Не “залетать” и не “влезать в залупу”. Знаешь, что такое “тренчик” и “чипок”. Привыкаешь, что человека зовут, скажем, не Сергей Иванович, а “товарищ капитан”. А когда тот получает майора, какое-то время путаешься и зовёшь его по-старому, капитаном. И кажется тебе, что человек взял и сменил себе имя. Обнаружил, что забыл, как называется в университете должность главного человека на кафедре. Полдня вспоминал. Ну не может же быть, чтобы “начальник кафедры”… Так недалеко и до того, чтобы декана “командиром факультета” назвать…
От постоянного общения с хохлами замечаю, что начал “шокать”. “Шо? А цэ шо? А вин тоби шо казав? ” – раздаётся весь день вокруг и начинает проникать в тебя, хочешь ты того или нет. Мат вообще въедается в речь намертво, и я немного беспокоюсь, как я буду общаться с людьми на гражданке. Встречаются мастера жанра, но в основном – грязная бессмысленная ругань. Некоторые слова слышу впервые. Из обновлённой коллекции: “пиздопроёбина”, “триебучий блядохуй”, “промандоблядь”, “хуепутало”, почему-то обязательно ещё и “грешное”. В армейском языке огромное количество аббревиатур разного типа. ОЗК, КПП, ГСМ, ПХД, БПП... Начпо, помдеж, начхим, оргзанятия…
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться! Замполит полка подполковник Алексеев, ждущий в нашей курилке командира роты МТО, недоверчиво косится на нашего взводовского клоуна Укола. Обычно солдаты замполита избегают. Не тот это человек, с кем поговорить хочется. Хам, сволочь и “гнида подзалупная”. На общеполковых собраниях Алексеев призывает нас, невзирая на разницу в званиях, чувствовать в нём друга и старшего товарища. Заходить к нему в приёмное время, если кому надо поговорить по душам. Попить чайку даже. Алексеев – человек выдающийся. У него выдаётся всё – пузо, жопа, лоснящаяся круглая рожа… Воняет от него постоянно то водкой и луком, то чесноком и одеколоном. - Слушаю вас, товарищ солдат. Все находящиеся в курилке замирают. - А почему ваша должность неправильно называется? Алексеев собирает на лбу одинокую складку и вкрадчиво произносит: - Разрешите вас не понять? Уколов того и ждет: - Ну вот есть заместитель комадира полка – замкомполка, если заместитель по тылу – зампотылу, есть заместитель по вооружению – замповооружению… Так? А вы заместитель командира по политическому воспитанию. Должны быть – зампополвос. Или хотя бы зампополит… Алексеев минуту сидит молча, размышляя. Затем его осеняет: - А пошёл-ка ты на хуй, товарищ солдат! Два наряда вне очереди!
Замполит “мандавох” старший лейтенант Сайгаров, Сайгак. Читает роте политинформацию. - Долго, годами, веками, столетиями человека занимал, волновал, беспокоил вопрос об устройстве, так сказать, строении и сруктуре нашего мира, мироздания, нашей вселенной, одним словом, всего Космоса. Войска, в оторых вам выпала честь служить, или, лучше сказать, проходить воинскую службу, носят название, а точнее, именуются Военно-Космическими силами. Для чего они нужны, необходимы, для чего они требуются нашей Отчизне, нашей Родине, нашему государству? Это главный, ключевой, основопологающий и коренной вопрос нашей с вами сегодняшней лекции, или, если быть точным, политинформации…
Всё это Сайгак монотонно бубнит, перебирая какие-то мятые бумажки. Сам замполит длинный, тощий и унылый. “Мандавохи” впадают в транс, прикрывая глаза и кивая головами. Сайгак, не делая замечаний, аккуратно записывает фымилии спящих в свою тетрадочку и докладывает потом ротному. По внеочередному наряду каждому обеспечено, но сил противостоять бубнежу замполита нет.
Интересно - все говорят “поставь” вместо “положи”. “Поставь письмо на тумбочку! ” “Тетради, ручки - ставим в сторону и строимся на обед! ” - командует в ленинской комнате Старцев. Иногда говорят “поклай”. “Поклай сюды пилотку”. Но так говорят интеллигенты, которые знают, что неправильно говорить “ложить”, надо - “класть”.
- Где мои ножницы? - с тревогой спрашиваю я Костюка. - Яки? - искренне удивляется тот. - Я тебе дам, блядь, яки! Таки, которые утром взял у меня! - замахиваюсь я на Сашко локтём. - Не дай Бог, проебал! Убью! Минуту Костюк напряжённо думает. Радостно улыбается: - Так я тоби их пид подушку пиставыл! Мне представляется картина. По команде “отбой” я прыгаю в койку, опускаю голову на подушку, и в мой мозжечок с хрустом входят лезвия вертикально стоящих парикмахерских ножниц. Откидываю подушку и вижу под ней ножницы. В целости и сохранности. Мирно лежащие. - Как это ты их не проебал? - теперь моя очередь удивляться. - Вот! - ещё радостней улыбается Сашко. Проебал он их в следующий раз. Зато через год у него уже был целый набор - от щипчиков для ногтей до украденного где-то садового секатора.
Секатором любит стричь ногти на ногах Василий Иванович Свищ. По призыву Свищ старше нас на полгода, то есть шнурок. Однако по возрасту старше всех - ему двадцать четыре года. Призвался он с какого-то глухого хутора Западной Украины. Настолько глухого, что только в армии Вася первый раз в жизни увидел телефон. Он знал, конечно, что это за штука и для чего она, но вот увидел впервые. У себя на хуторе Вася занимался суровым и тяжёлым крестьянским трудом. Несколько лет ждал повестки. Потом ему это надоело и он сам добрался до военкомата. Там только развели руками, извинились и выписали военный билет.
Физической силы Вася Свищ необычайной. Запросто раздавливает одной рукой банку сгущёнки. Плоскую батарейку “Элемент” сминает в гармошку. Бляху ремня сгибал и разгибал тремя пальцами.
Прапорщик Воронцов в Васе души не чает. Называет уважительно Василием Ивановичем. Сватает в сержанты. - Та ни... Нэ хочу... – всякий раз качает головой Свищ.
Перед заступлением в наряд Вася идёт в чипок и покупает полтора килограмма карамелек. За сутки съедает весь пакет. Если конфет вдруг нету, может есть всё что угодно. Однажды спокойно съел пачку сухих макарон. Просто отламывал и жевал, запивая дегтярной крепкости чаем. Чай он пил из двухлитровой банки. Повара ему не жалеют каши, и Вася осиливает по пять-шесть порций. Правда, после этого в течении получаса беспомощен, как остриженный Самсон. Вася снимает с себя ремень, и волоча его за собой, плетётся в казарму. Едва одолевает лестницу на второй этаж, затаскивая себя по перилам. Добирается до своей койки и с размаху плюхается на неё спиной. Эта привычка хорошо всем известна. Однажды ему под пружины койки поставили табуретку. Табуретка одной высоты с койкой. Даже чуть приподняла провисшие пружины. Но ни с боку, ни с верху ничего не заметно. Входит Василий Иванович. Взвод и “мандавохи” замирают. Все делают вид, что занимаются своими делами. Василий Иванович кладёт ремень, поворачивается к койке спиной... Падает... Ы-ы-ыхх! Раздаётся ужасный хруст. Вася лежит неподвижно. - Всё, бля, пиздец! - произносит кто-то. Тут Вася поворачивается на бок, свешивает руку с кровати и принимается шарить под ней. - Якись, шо-то сломав... - задумчиво так говорит и извлекает ножку от табуретки.
Так ржали, что к нам заглянули из роты снизу: что у вас происходит?..
Зимой, когда Вася стоял в наряде на КПП, над ним подшутили так. Перед КПП - огромная асфальтовая площадь. Летом и осенью её подметают, а зимой, соответственно, расчищают от снега. Простой лопатой тут не справиться, площадь большая. Поэтому имеется специальный, удлинённый скребок для двух человек. Один берётся за одну ручку, второй за другую, и поехали... Впереди, сбиваясь слоями, нарастает и тяжелеет с каждой секундой, с каждым пройденным метром, снежный вал... Хватаешься за самый конец ручки, весь подаёшься вперёд, наваливаешься грудью...
Вася запросто управлялся таким скребком в одиночку. Поглазеть на это останавливались даже офицеры.
Ребята из роты МТО не поленились и изготовили ещё один скребок. Только ковш сделали из куска стали миллиметров пять толщиной, а вместо ручек приварили два огромных лома. Васин скребок украли, а на его место прислонили к стенке новый. Вышел Вася. Удивлённо осмотрел новый инструмент. Даже ощупал. Затем пожал плечами и потащил его на площадь. Через час, красный и распаренный, Вася пил чай в дежурке. Площадь была чиста.
- Ты как, Вася, не устал? - не выдержал наконец дежурный по КПП. Вася, улыбаясь, закивал головой: - Трохи стомывси сёходни!.. Почэму - не знаю...
Однажды, летом ещё, меня и Васю послали залатать проржавевшую “колючку” на дальнем периметре части. Мы, стараясь попадать в ногу, идём по шоссе. Вася впереди, я сзади. За Васиной широченной спиной мне ничего не видать. На наших плечах – толстая палка с огромным мотком новенькой проволки. Жарко. Идти далеко. Скучно. Вася – собеседник тот ещё. Зная, что этот хохол закоренелый “бендеровец” и терпеть не может ничего исконно русского, я запеваю, нарочито “окая” и “якая”, песенку, которую запомнил ещё в университете на занятиях по фольклористике:
Ой, бяда! Бяда! В огороде лебяда! Черямуха белая! Ай, что лябовь наделала!
Вася шагает и сопит. Наконец, вполоборота повернув ко мне голову, басит: - Дурацкы писны у вас, москалэй… Нэ умеэте спиват як надо… - Вася, а ты заспивай, як надо, а я послухаю, - подначиваю я ещё, но Вася снова лишь сопит в ответ и качает головой. Приятно подоставать здоровенного парня, зная, что тебе за это ничего не будет. Мы проходим мимо дорожного знака “Ограничение по скорости – 20 км. ” - Вася, перекур! – прошу я. Некурящий Свищ пожимает свободным плечом и кивает. Мы сбрасываем нашу бобину под дорожный знак и усаживаемся рядом, в пожухлую траву. Я расстёгиваю крючок воротника и закуриваю. Свищ – на полгода старше меня по призыву, прекрасно знает, что расстёгиваться мне ещё не положено. Однако ему это глубоко безразлично. Вася поймал мелкого серого кузнечика и сосредоточенно разглядывает его. Кузнечик едва различим между Васиных толстых пальцев. Мимо нас по шоссе изредка пролетают легковушки, на скорости далеко за сто. Вася отпускает, наконец, полураздавленное насекомое и удручённо говорит: - Якы ж такы усё у вас, москалэй, трохышно… Ничохо нэма бильшохо… Я откидываюсь на спину и выпуская дым в синее небо, лениво роняю: - А у вас в Хохляндии кузнечики, небось, с корову размером, да? Вася обижается на “Холяндию”. Срывает травинку и принимается обкусывать её кончик. С быстрым шелестом проносится ещё пара легковушек. - Ладно, Василий Иванович, не парься. Мы пока одна страна. Знаешь, как один дядька говорил? “Одна страна, один народ, один фюрер! ” Вася удивлённо поворачивается: - Якой фюрер? Хытлер, шо ли? Машу рукой: - Ладно, проехали… Ты на политзанятии не вздумай только ляпнуть это. А то скажешь ещё, что я научил… С тебя взятки гладки, а мне ещё после армии в универ восстанавливаться. Характеристику от замполита получать… Ты лучше вот что… Я приподнимаюсь на локте и тычу сигаретой в дорожный знак: - Видишь, знак стоит? Вася кивает. - А ведь он, Вася, никому тут на хер не нужен. Вон, козлы, как гоняют! И притом, действительно, с какой стати тут скорость ограничивать?.. Людям нужна свобода! Вася давно привык к моей болтовне и лишь усмехается. - А вот слабо тебе, Вася, подарить людям свободу? Радость передвижения без границ? А? Вася недоуменно смотрит то на меня, то на знак. Машет рукой: - Та ни… Рази можно!.. ХАЫ нарухаэт, колы пиймают… Понимаю, что надо дожимать: - Да кто тебя здесь “пиймаэт”? Тут глухомань такая, не хуже, чем у тебя на хуторе! Давай, Вася, вырви этот знак к ебеням собачьим! - Покурыв, и пишлы дальше! Працуваты трэба! – переходя в оборону, Вася изрекает командным голосом и поднимается с земли, стряхивая с кителя невесть откуда набежавших муравьёв. Наверно, учуяли полкило карамелек в его кармане. - Ну, пишлы, пишлы, - встаю я тоже. – Просто вам, хохлам, слабо москальские знаки вот так вот взять и выдернуть. Вообще-то я знаю, что подначивать Васю – всё равно что обманывать ребёнка. И легко, вроде бы, но и нехорошо как-то. Но… Вася смотрит на меня с укоризной, затем делает решительный шаг к знаку, пригибается слегка, расставляет ноги пошире и хватает обеими руками облупленный столб почти у самой земли. - Вась, ты чего, не надо… Я ж так, прикола ради сказал… Лицо Свища краснеет, щёки надуваются и я слышу какой-то треск. Наверное, лопнули его штаны, думаю я. Нет – это трещат корни выдираемой травы. Земля у основания знака вспучивается, и под Васино кряхтенье из недр появляется на свет божий огромная бетонная чушка – фундамент указателя. Вася делает ещё одно усилие, и отбрасывает поверженный знак в сторону. Я вижу, как по грязному и влажному пористому бетону в беспокойстве снуют мокрицы и ещё какие-то насекомые. - Вася… - сдавленно говорю, наконец.. – Пошли “колючку” чинить, а?
По ночам по казарме снуют крысы. Шебуршатся под крашеными досками пола, запрыгивают на койки и лазили в тумбочки. В казарме живёт котёнок Душман. Ночи уже холодные, сентябрьские. Душман сворачивается клубком у кого-нибудь в ногах, и урча, как моторчик детской игрушки, засыпает, согреваясь. Однажды посреди ночи просыпаюсь от непонятного копошения у самого лица. “Душман, сгинь, паскуда! ” - вытаскиваю из-под одеяла руку и открываю глаза. Ору. Правда, шёпотом. Невероятных размеров крыса шугается тоже. Тяжело спыгивает на пол и исчезает в темноте. “Наверное, беременная, ” - думаю. Долго ещё не могу уснуть. Всё кажется, что меня ощупывают её длинные, тонкие, мелко подрагивающие усики.
Крысы грызут всё, что им попадается - мыло, конверты, сигареты. У тех, кто ныкает в карманы хлеб или конфеты, просто выгрызают карманы. Отрава их не берёт. Крысоловки помогают мало, чаще в них попадаем пальцами мы сами. Решили прибегнуть к помощи природного врага. Взрослого кота достать не удалось. Пеплов притащил откуда-то серого трёхмесячного котёнка. Так в казарме появился Душман. Котёнок крыс боялся до смерти. Они его и загрызли в конце концов.
Мы ловим крыс тазиком. Над приманкой - коркой хлеба, крепится перевёрнутый таз. Таз держится на короткой палочке. К палочке привязывается нитка. Крыса появляется всегда неожиданно. Хвостатой меховой рукавицей она стремительно пересекает взлётку и подбегает к приманке. Усаживается на задние лапы и подозрительно оглядывается. Затаив дыхание, мы вжимаемся глубже в койки. Наконец крыса вытягивает морду вдоль пола и подползает к самой корке. Тут охотник - обычно это Мишаня Гончаров, дёргает за нитку. Тазик падает и крыса попадает в ловушку. Теперь главное - вскочить и подбежав к тазику, наступить на него ногой. Потому что пойманная зверюга начинает под ним метаться и пронзительно пищать. Таз ходит ходуном. Кто-нибудь, обязательно в сапогах, приподнимает самый краешек таза. Когда показывается голый шнур хвоста, таз снова прижимается к полу. На торчащий хвост наступают сапогом и убирают таз. Разъярённая крыса, изогнувшись, впивается зубами в рант кирзача. Сверху ей наносится удар шваброй.
С одного удара крысу убить не удаваётся никогда. Бывает, что оглушённой, полумёртвой уже, принимаются играть в хоккей, швыряя швабрами её по всей взлётке. Вся переломанная, безглазая, с разбитым черепом, крыса упорно пытается куда-то ползти. Оставляя за собой тонкий кровяной след.
Суббота. Сегодня баня и ПХД. Парково-хозяйственный день. Трусение одеял и уборка территории. Трусить одеяло - это значит, на пару с кем-то, взявшись за концы вытертого до крайности и местами дырявого полотна, вытряхивать из него пыль. При этом надо постараться, чтобы одеяло не порвалось. Потом наведение порядка в расположении и на прилегающей территории. Бычки, бумажки, листья - всё должно быть убрано. Дорожки должны сверкать “как у кота яйца”. Снимаешь с коек бельё и тащишь в каптёрку. Каптёрщик, шнурок, придирчиво пересчитывает простыни и наволочки. Выдаёт свежие. Всё надо тут же пересчитать и просмотреть на предмет целости. Дырявые вернуть и потребовать заменить. Каптёрщик выёбывается и отказывается. - Хорошо, - говоришь. – щас я вот эти Бороде отдам. Получаешь другие. Заправляешь их себе.
По натянутой нитке ровняются тумбочки и полоски одеял на койках. В руках - две дощечки с приделанными к ним оконными ручками. Дощечками разглаживаешь и “пробиваешь” одеяла. Койки все провисшие, с вылетевшими пружинами. Матрасы слежавшиеся, продавленные. Но одеяла на них должны быть ровными, идеально натянутыми. Даже если выполнил все поставленные задачи, лучше не садиться и не отдыхать. Мигом найдут тебе ещё кучу дел. Так и ходишь, подправляешь что-нибудь, разглаживаешь, ровняешь.
По-другому ПХД расшифровывается как Пиздец Хорошему Дню.
Помыться в бане толком не успеваешь - если припашут менять бельё и там. Если повезёт - успеешь вылить на себя пару шаек. Вода из кранов бьёт то ледяная, то до нестерпимости горячая. Неделя на неделю не приходится. Пол скользкий, весь в ошмётках грязной мыльной пены. Но под кипятком научились мыться быстро. Если присесть под душем на корточки, то долетающая вода успевает остыть на несколько градусов - двери постоянно распахнуты и всё пронизывается сквозняками. Вполне возможно намочиться, выскочить, натереться мочалкой, заскочить под струю снова и попытаться смыть. Гомон стоит страшный. Кто-то на кого-то орёт, кто-то ржёт и визжит, кто-то петь пытается. Двое не поделили что-то и теперь катаются по полу, пытаясь ухватить друг друга за скользкие руки. Их подбодряют воплями и свистом. В другой стороне играют в “снежки” – швыряются завязанной в узел мокрой мочалкой. Попадёт такой “снежок” в пах – мало не покажется. Шутка – окатить кого-нибудь полной шайкой кипятка или ледяной воды и посмотреть, как жертва дёргается. Желательно не только успеть помыться, но и постираться. Окатываешь разложенную на кафельном выступе форму водой из шайки, проходишь по самым грязным местам – воротник, край рукавов и задняя сторона брюк – огромной намыленной щёткой и быстро споласкиваешь. На ходу выжимая, бежишь в предбанник, надеясь, что твою подменку – рваньё четвёртого срока носки – не спиздили или не выбросили куда-нибудь. Иначе будешь в мокром ходить, на себе досушивать.
После бани меня и Черепа назначают пищеносами. Мы должны забрать из караулки бачки с посудой, принести их в столовую, вымыть, наполнить ужином и отнести обратно. В караулке нас встречают Соломон, Конюхов и Подкова - плюгавый, губастый хохол из Ивано-Франковска. Подкова тут же припахивает нас мыть полы. Начкар, старлей по фамилии Мамлеев, курит и смотрит телевизор. Нас он не замечает. Возвращается Борода - он в карауле разводящий. - Так, быстро в столовую, без хавчика нас ещё оставите! Через двадцать минут чтоб были здесь, докончите. Съебали! - Не дай боже, опоздаете! - кричит вслед Соломон. “Боже” он произносит с ударением на последнем слоге, и через “э” - “божЭ” Задыхаясь, мы с Черепом бежим по холму, кратчайшем путём, в столовую. На дорогу у нас уходит семь минут. Семь минут обратно - итого четырнадцать. Чтобы заполнить бачки - шесть минут. Должны успеть. В столовой нас немедленно припахивают повара - грузить какие-то ящики и мыть в разделочной пол. Там же мы встречаем Петручу - Славу Петраченко с нашего призыва. Петруча учился в кулинарном, и его распределили поваром. Завидовали ему по началу, да быстро перестали. Он один из поваров молодой. Остальные, четверо, черпаки, лупят его нещадно. Всю пахоту взвалили на него. На Петручу страшно смотреть - бледный, глаза ввалились. Двигается бочком, вздрагивая от малейшего шума.
Череп пытается объяснить, что нас ждут, и получает по спине веслом - здоровенной палкой для перемешивания пищи. Один из поваров - молдаванин Гуля - в тапочках, трусах и тельняшке - открывает какой-то кран и на пол льются потоки горячей воды. Всё покрывается паром. - Две минуты! - орёт Гуля. - И я удивляюсь - всё сухо!
В караулку мы прибегаем с опозданием в полчаса. Борода оттаскивает от нас Соломона с Подковой и ведёт обоих в сушилку. Мы обречённо заходим. Сейчас начнётся. Но Борода задумчив и спокоен. - Вы им сказали, что вас тут ждут? - спрашивает нас. Киваем. - И сказали, что Борода вас ждёт? - от вкрадчивого голоса сержанта нам не по себе. Обычно за этим следует вспышка бешеной ярости. Чем-то это напоминает мне сцену из мультфильма про Маугли, и я решаюсь пойти до конца: - Гуля сказал, что ему похуй. “Так ониии назвааали меняяя жёлтой рыыыбоййй? - Да, да, Каа! И ещё земляным червяком! ”
- Так, быстро домывайте и в казарму! - принимает решение Борода. - Завтра я сменяюсь, будем разбираться. Гуля вас пиздил? Наше молчание Борода принимает как ответ и выходит из сушилки. - Ну, что скажешь? - спрашиваю Черепа по дороге в казарму. - Жопа полная! - мрачно отвечает Череп.
Вечером следующего дня Борода подзывает меня к своей койке: - Через полчаса ужин. Собери всех бойцов взводовских, кто не в наряде. Будет политинформация. Через несколько минут мы стоим. Я, Череп, Холодец, Паша Секс, Сахнюк и Кица. Борода садится на кровать по-турецки. Закуривает и оглядывает нас. На соседних койках лежат Соломон, Дьячко и Подкова. - Значит, воины, так, - неторопливо начинает Борода. - Вы служите во взводе охраны. Мы - элита части. Мы не стоим на тумбочке и не заступаем в столовую. Вас мало, и на всех не хватит. И ебать вас могут только ваши старые. Ни “мандавохи”, ни “буквари”, ни повара какие-то сраные. Только мы. Мы не лезем к чужим бойцам, и никто не лезет к нам. Это закон. И он нарушен. - Кирзач, Череп! Пизды Гуле вкатить сможете? - подаёт голос Соломон. Мы переглядываемся. - Сможем! - решительно говорит Череп. - Тогда вперёд! - Борода легко вскакивает с койки и влезает в сапоги. - Не зарываться! Скажу - хватит - значит, всё! Всосали?! Остальные бойцы остаются на месте! Соломон, Дьяк, Стёпа - пошли! До построения успеть надо! Скорым шагом двигаемся к столовой. - Главное, не бздеть! - говорит нам в спину Соломон. - Если что - мы рядом. Борода подходит к освещённому окошку поварской комнаты и стучит по стеклу. - Чё нада? - раздаётся голос. - Гуля, это Борода. Выйди на секунду. Насчёт хавчика базар есть. Через минуту на пороге появляется Гуля, с сигаретой в зубах. - Бля, ну чё нада, отдохнуть не да... Череп оказался разрядником-боксёром. Серией ударов он отбрасывает Гулю назад. Повар сползает по стене коридорчика. Соломон и Дьяк оттаскивают Черепа за ворот. Все впечатлены. - Теперь ты, - говорит мне Борода. Мне не хочется бить сидящего на полу молдавана. Тот держится за голову руками и потряхивает ей, не веря случившемуся. - Да, вроде, хватит с него, - неуверенно говорю я. - Тогда получишь сам, - отвечает Борода. Выбор невелик. Гуля начинает приподниматься. Я подбегаю и с размаха бью молдавана носком сапога. Попадаю куда-то в мягкое, очевидно, в живот. Повар издаёт странный звук, словно икает, и снова скрючивается на полу. На шум выбегают другие. В растерянности замирают в коридоре. - Так, бойцы! Бегом в казарму! Дяденьки говорить будут! - ухмыляется Борода и стягивает с себя ремень. - Вам ещё рано на такое смотреть. Повара хватают лежащего неподвижно Гулю и втаскивают обратно в поварскую. Запирают за собой дверь. - Домой! - командует Борода, и, поигрывая бляхой, первым отправляется в казарму. Мы следуем за ним. Неожиданно Борода оборачивается и несколько раз охаживает нас ремнём по спине и ногам. Боль жгучая. - Вы охерели, бойцы, так дедушек бить? - скалит зубы сержант. - Звери растут, Соломон! - обращается он к товарищу. Тот отвешивает нам по оплеухе: - Чтобы не борзели у меня, ясно? И ни кому ни слова!
Больше нас в столовой не трогали. Отыгрались на Петруче. Выдержал он в столовой месяца три. Затем сунул левую руку под нож хлеборезки. Остался без большого пальца и двух фаланг указательного. Петручу увезли в госпиталь в Питер и больше он в часть не вернулся. Пальцы ему спасли, пришили. И комиссовали по инвалидности.
- Помнишь, Паша, про госпиталь мы с тобой мечтали? - спрашиваю я Секса. - Когда по полосе в карантине бегали? - Помню... - вяло как-то отвечает Паша.
|