Зигфрид Обермайер 5 страница

Меру часто представлял себе, как может выглядеть этот пользовавшийся дурной славой человек. Чаще всего он воображал Себека мускулистым великаном, который способен убить любого одним ударом кулака и наряду со своей силой обладает безграничной хитростью.

Они вошли в пещеру, завешанную коврами, обставленную сундуками, столами, удобными стульями и матрасами. Свет от дюжины масляных ламп освещал маленькое уютное помещение, из глубины которого появился худой человек среднего роста.

Меру отпрянул, когда увидел лицо Себека: у того была голова, похожая на череп мертвеца, – без носа, ушей и волос. Ужасный шрам пересекал лицо, разрывал губы и делил отвратительную физиономию на две части. Левый глаз живо, зло и по‑ хитрому сверкал, правого не было. Глазная впадина была глубокой, как у наполовину сгнившего трупа.

– Ну, что ж, посмотри на меня внимательно, Меру. Царская справедливость коснулась меня еще в большей степени, чем тебя. – Он протянул вперед обрубки обеих рук. – Меня так долго избивали и отняли у меня столь многое, что я потерял всякое сходство с человеком. Так я стал Себеком. Я Крокодил, которого боятся, ненавидят, преследуют, и, тем не менее, я второй царь в стране Кеми – царь, который правит в темноте и которому подвластно все, над чем фараон даже при свете дня не имеет власти. Те, кого изгнали из общества, искалеченные, чужаки, бесполезные, желающие безудержной мести и безмерно честолюбивые обращаются ко мне, потому что фараон не может им помочь.

Себек доковылял до позолоченного кресла и со стоном уселся.

– Один год ты будешь на испытании, Меру, и, если ты подтвердишь то, что мы знаем о твоей предыдущей жизни, я сделаю тебя одним из моих четырех помощников. Их зовут Огонь, Вода, Земля и Воздух. Все они имеют различные задания. Земля всегда в дороге, он выведывает возможности, где и что можно достать. Воздух набрасывает планы наших предприятий, он же является партнером для желающих мести, которые хотят отправить к Озирису одного или нескольких людей. Вода отвечает за то, чтобы не оставалось следов после наших нападений и вылазок. Эти трое не дерутся. За схватки отвечает Огонь. Он предводительствует при нападениях и отвечает за всех отосланных к Озирису. Это не означает, конечно, что он собственноручно отсылает их туда. Его работа опаснее всех, поэтому должность Огня чаще бывает вакантной. Если ты подойдешь, то ты станешь следующим Огнем.

– Мой предшественник еще жив? – спросил Меру.

– Еще жив, – ответил изувеченный. – Но недавно он был тяжело ранен, и он более не так ловок, как раньше. Вскоре я должен буду найти ему замену.

Себек указал обрубком руки на ногу Меру:

– В каменоломне тебе подрезали сухожилие. Наш лекарь попытается поправить твою ногу. У тебя имеются еще вопросы или возражения?

– Нет, – ответил Меру. – Благодарю тебя за освобождение. Распоряжайся моей жизнью, моей силой, моими знаниями. Здесь я наконец нашел то, что искал всю свою жизнь, – настоящую родину.

Меру произнес это, но при этом думал лишь о дне мести, каким бы далеким этот день ни был.

Главный жрец Озириса проводил жаркие дневные часы в своем прекрасном доме, вокруг которого весь год зеленел и цвел заботливо поливаемый сад. Привратник попытался отослать прочь Ирамуна и Пиайя. У него было указание никогда не тревожить высокого господина в этот час.

– Скажи своему господину, что речь идет о важных вещах, которые касаются храма и строительных работ, и он тотчас примет нас.

Главный жрец Мери, толстый, несколько рассеянный человек средних лет, выслушал доклад Ирамуна вежливо, но слегка нетерпеливо.

– Что же здесь важного? Надсмотрщик избил тебя, а твой сын – его. Мне кажется, вы квиты. Возвращайся назад к своей работе и забудь о мести.

– Но главный надсмотрщик не забудет о ней и станет настаивать на наказании Пиайя, – возразил Ирамун.

– Поживем – увидим.

На строительной площадке они попали прямо в руки городской стражи, которая уже разыскивала Пиайя. Его арестовали за нападение на начальника и бросили в темницу. Ирамун ничего не мог предпринять, ему только сказали, что дело будет передано в суд.

В эти дни в Абидос приехал Рамзес. Он запретил торжественный прием, принял ванну, пообедал и тут же отправился в храм. Образование, полученное наследным принцем, и тот факт, что он вырос в окружении самых искусных творений – от масляной лампы до статуй богов, – позволяли ему с уверенностью судить о плохой, средней, хорошей или отличной работе художников и скульпторов.

Все, что ему показывали, он внимательно осматривал: начатые пилоны, стоявшие друг рядом с другом и похожие на громадные пироги основания колонн, каменные плиты с готовыми, наполовину готовыми или необработанными поверхностями, почти завершенный список царей – именные картуши шестидесяти шести фараонов от Хеопса до Сети. Среди них были также изображены фараон с принцем Рамзесом, они курили благовония перед своими обожествленными предшественниками.

Рамзес остановился и наморщил лоб.

– Тут у меня еще косичка ребенка. Нельзя ли это изменить?

– Извини, Богоподобный, но это представлено согласно планам Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч. В то время ты действительно был таким, если позволишь напомнить…

– Хорошо, воля Благого Бога, моего великого отца, для меня закон так же, как и для вас.

Рельеф в капелле Изиды Рамзес осматривал долго и тщательно.

– Превосходная работа! Я хотел бы, чтобы у нас в Мемфисе было побольше подобных мастеров. Кто это сделал?

Главный жрец обернулся к своим сопровождающим.

– Ирамун, я полагаю.

– Позовите его.

Ирамун вместе с другими мастерами из уважения к высоким гостям удалился. Они сидели в тени расщепленного каменного блока, когда старшего мастера позвали.

– Встань, друг мой, – сказал Рамзес упавшему перед ним на колени художнику. – Ты выполнил работу великолепно. Я хотел бы, чтобы мой отец мог видеть себя приносящим жертву Изиде.

– Это не только моя работа, Богоподобный, большую ее часть сделал мой сын Пиай, который сейчас невиновный сидит в тюрьме и ждет приговора.

Главный надсмотрщик выступил вперед:

– Извини, Богоподобный, он не является невиновным. Этот юнец сбил с ног меня, своего надсмотрщика, и набросился на меня с побоями. Этого нельзя оставить безнаказанным.

– Тогда расскажи Богоподобному, почему он сбил тебя с ног.

Худой, с головой коршуна надсмотрщик покраснел от гнева.

– Почему?! – закричал он. – Я…

– Прекрати! – воскликнул главный жрец. – В присутствии молодого Гора не спорят. Займемся этим позже.

– Нет! – сказал Рамзес. – Я сам во всем разберусь. Постыден факт, что столь искусный мастер сидит в тюрьме, в то время как храму срочно требуется каждая рука. Через час я хотел бы увидеть вас всех: Ирамуна, его сына, верховного жреца и главного надсмотрщика.

Рамзес велел доложить все о случившемся и вынес решение:

– Главного надсмотрщика сместить, следующие три месяца он будет выполнять самую черную работу – дробить камень. Если он себя оправдает, тогда посмотрим. Нельзя избивать старательного и прилежного скульптора только за то, что он на минуту передохнул от напряженной работы. То, что Пиай защищал своего отца, понятно. Нападение на начальника он искупил несколькими днями в тюрьме. А теперь оставьте меня наедине с мастером Пиайем.

Оба молодых человека почти одного возраста смотрели друг на друга. Соколиный взгляд наследного принца встретился с серыми бесстрашными глазами художника, и Рамзес почувствовал в Пиае нечто особенное. У обоих возникло ощущение, что они уже давно знакомы друг с другом. Каждый почувствовал в другом сходство намерений и мышления, несмотря на пропасть, разделяющую сына раба и наследника фараона. Оба хотели великого, оба видели перед собой цель, оба были полны решимости не сойти со своего пути.

– Можешь ли ты делать что‑ либо кроме рельефов?

– Все, что необходимо, Богоподобный. Я могу создавать фигуры из глины, камня, металла и дерева, могу рисовать, а также знаю важнейшие письменные знаки…

– Тогда у меня есть заказ для тебя. Изготовь мою фигуру, сидящую в короне Хепреш, из золота в пядь величиной. Я хотел бы подарить ее своей жене Нефертари. Сколько времени тебе на это потребуется?

– Пара часов, Богоподобный. Сегодня вечером она будет готова.

Пиай взял металлический штифт, вытащил осколок глины из своего передника и начал набрасывать быстрыми, точными штрихами фигуру наследного принца.

– Поверни голову, Богоподобный, сдвинь ноги. Да, так… С двумя скипетрами? Сделать ли под фигурой надпись?

Рамзес улыбнулся, наблюдая за работой молодого художника.

– Да, с двумя скипетрами, а в качестве надписи сделай два имени в картуше: мое и царицы.

– Для этого понадобится от полутора до двух дебов золота, Богоподобный.

– Мой казначей вручит тебе три деба. Все, что останется, будет тебе наградой.

Пиай глубоко поклонился.

– Откуда у тебя такое странное имя – Пиай?

– Это единственное, что мне оставили мои настоящие родители. Они оба мертвы. Мой отец был пленным воином с севера, а мать – рабыней, гнувшей спину на полях. Ирамун взял меня несколько лет назад в подмастерья, а со временем стал мне роднее родного отца.

– Ну, что до твоего происхождения, разве оно имеет значение при таком таланте и мастерстве. Я жду тебя сегодня вечером.

Пиай тотчас принялся за работу, вылепив по рисунку фигурку в палец величиной из твердого воска. Он долго работал над лицом юноши, исполненным величия сына Солнца. Работа давалась легко и шла быстро. В конце он вырезал два имени, окруженные картушем, на левом и правом плече сидящего на троне Рамзеса.

Пиай окунул восковую фигуру в холодную воду и аккуратно одел ее в глину. Затем проделал отверстия вверху и внизу, положил все в печь для обжига, где огонь закалил глину и растопил воск.

В плавильне по его указанию уже разогрели и растопили три деба золота. Здесь‑ то и произошло рождение золотого Рамзеса. Пиай уложил закаленную, полую глиняную форму в мокрый песок, расширил верхнее отверстие вдвое и залил в емкость раскаленное золото.

Дымясь и шипя, металл устремился в полую форму, заполнил ее целиком и тотчас застыл.

Более половины деба осталось в кувшине, с удовольствием отметил Пиай. Заказ наследного принца вмиг сделал его богатым.

Пиай отнес еще теплую полую форму на улицу, уложил ее в корзину с песком и начал осторожно разбивать бронзовым молотком. Сверкая, маленькая золотая фигурка показалась на свет. Там и тут на ней образовались струпья, а наверху, как и внизу, остались длинные выступы от литья.

Пиай тут же отнес фигуру отцу, который, внимательно осмотрев маленького золотого фараона, указал сыну и ученикам на некоторые небольшие ошибки, а потом сказал:

– Ты создал шедевр, сын мой. Возьми полировальный инструмент и исчезай отсюда. Если фигурку надо отдать сегодня вечером, работы еще много.

Радости Пиайя не было границ. Если отцу понравилась работа, тогда все хорошо. Он сточил оба выступа от литья, аккуратно собрал каждую пылинку золота в кусочек коровьей шкуры, и начал полировать фигурку. Эта трудная, кропотливая работе продолжалась пару часов, после чего скульптура приобрела истинное очарование. Несколькими точными движениями юный мастер немного удлинил уголки рта и глаз, выгравировал урей и углубил контуры двух показавшихся ему нечеткими картушей с именами. Складки передника были также не очень выраженными, поэтому Пиай старательно подчеркнул линии. Незадолго до захода солнца работа была готова. Пиай отполировал фигуру грубым льняным материалом до блеска, завернул ее в платок и положил в шкатулку из черного дерева, которая срочно была изготовлена точно по размеру скульптуры в столярной мастерской.

Рамзес сидел со жрецами Озириса и несколькими городскими чиновниками, среди которых был также Сенеб, за торжественной вечерней трапезой и скучал. Славословия не прекращались, потому что все знали, что очень скоро Рамзес станет единственным правителем. Тут к его уху наклонился один из доверенных слуг и прошептал:

– На улице стоит некий Пиай и утверждает, что ты, Богоподобный, ожидаешь его…

– Да, немедленно введи этого человека.

Пиай опустился на колени перед Рамзесом и протянул ему шкатулочку из черного дерева. Рамзес открыл ее, достал фигурку из платка и поднес ее к лампе. Он долго крутил ее и так и этак. От скульптуры исходило мягкое золотое мерцание. В зале воцарилась полная тишина. Все почувствовали, что это особое мгновение. Наконец Рамзес поднял глаза.

– Поднимись, Пиай! А вы, друзья мои, посмотрите на этого человека. Он также царь. Царь своего искусства, которого Пта отметил своими особыми дарами. – Он высоко поднял фигурку. – Пиай создал образ моего величества в золоте только в пядь величиной. Ее можно прикрыть рукой, но эта работа – само совершенство и заслуживает высокой похвалы.

Он наклонился к Пиайю и тихо сказал:

– Ты заслужил награды. Хорошенько обдумай, хочешь ли ты должность, титул, землю, зерно, скот. Я хотел бы тебя отличить любым приятным тебе способом. Завтра во втором часу дня я уезжаю, и до отъезда я приму тебя на своей ладье.

Пиай не провел бессонную ночь, и ему не нужно было советоваться с Ирамуном, потому что молодой мастер давно знал, чего хочет. Утром в назначенный час он был на месте, и Рамзес принял его на палубе под навесом от солнца.

– Садись, Пиай, и выпей со мной стакан вина.

– Ты оказываешь мне большую честь, Богоподобный.

– Ты заслужил это, мастер. – Рамзес заглянул в серые отважные глаза юного скульптора и довольным взглядом окинул его стройное жилистое тело. – Если бы ты не был таким искусным художником, я бы взял тебя воином личной охраны. У тебя тело воина.

– Мой отец был воином, но над моей колыбелью простер свою руку Пта, а не Монту.

– Похоже на то, мой друг. Итак, каково твое желание?

Пиай опустил глаза.

– Возможно, мое желание нескромно. Я разбираюсь в том, как делать скульптуры из глины, камня, металла и дерева, я могу рисовать, но меня восхищает искусство архитекторов. Я вижу, как храм Благого Бога, твоего великого отца, да будет он здрав, жив и могуч, вырастает из земли; вижу, как со своими планами, торопясь, бегают архитекторы, а сам так мало понимаю в этом, что от злости у меня болит печень. Мое желание в том, чтобы овладеть искусством зодчества, потому что я полагаю, что скульптор, украшающий храм своими фигурами и рельефами, должен знать, как построить само здание.

Рамзес усмехнулся:

– Хорошо сказано, мой друг. Это твое желание я могу выполнить. Поезжай на север, осмотри сначала Фивы с их храмовым городом, а затем отправляйся в Он, Бубастис и, наконец, в Мемфис, хранимый столь почитаемым тобой Пта, и осмотри там его Большой храм. Я жалую тебе царскую грамоту, благодаря которой ты сможешь бесплатно и беспрепятственно путешествовать по всей стране, жить где хочешь, и в любом месте тебе будут показывать строительные планы. Я даю тебе срок, по истечении которого ты должен будешь явиться в царский дворец в Мемфисе, где тебя будут ждать много заказов.

– Благодарность моя безгранична, Богоподобный, это чудесный подарок, но моя работа здесь, отец, храм Озириса…

– Если ты нужен своему царю, им придется без тебя обойтись. Прощай, Пиай, и пусть Пта хранит тебя на твоем пути! Мы увидимся в Мемфисе.

Благой Бог и сын Солнца, повелитель Обеих Стран, Мен‑ Маат‑ Ра‑ Птах‑ Мери‑ Ен‑ Сети готовился отправиться в Закатную страну. Лекари напрасно пытались изгнать демона болезни из его тела. Фараон Сети пережил сорок два разлива Нила. Большинство его подданных не доживали до этого возраста.

Сети стал слишком слабым, чтобы подниматься с постели. Советы и укрепляющие снадобья оказались бесполезными. Сегодня фараон не ощущал никаких особенных болей, но слабость свинцовыми гирями висела на его членах, и он полностью поддался ей, чувствуя, что борьба проиграна. Старый воин знал, что сопротивление бесполезно, только глупые и трусливые не покоряются воле богов. Он испытал тяжесть двойной короны, и теперь ему оставалось только подождать, пока бессмертные боги примут его в свой избранный круг. Сердце Сети прихрамывало, как измотанный воин в конце марша, и он чувствовал, как оно останавливается на все более длительные промежутки, чтобы потом с трудом начать спотыкаться еще некоторое время. Иногда фараону казалось, что он ясно видит, как Анубис с головой шакала склоняется над его ложем и осторожно прикасается к его груди. А вот прекрасный Пта дружелюбно смотрит на него и, как призрак, проходит мимо. Все выглядело так, будто боги хотели ближе познакомиться с фараоном, прежде чем принять его в свой круг. Люди, ожидавшие в комнате умирающего, конечно же, ничего этого не видели. Они робко смотрели на Благого Бога, хрипевшего на смертном одре, борясь за каждый вздох. Верховный жрец время от времени становился на колени перед ложем умирающего и прикладывал к носу фараона золотой знак Анк, но не для того, чтобы, как думали некоторые, укрепить его дыхание и продлить ему жизнь, а чтобы подготовить земное тело Сети к вечной жизни.

Справа от фараона на низкой скамеечке сидела Великая Царская Супруга Туя и держала руку умирающего. Царь уже давно болел, и она могла спокойно подготовиться к этому часу. На ее широком, несколько крестьянском лице нельзя было заметить никакого движения чувств. Конечно, Сети был ей хорошим супругом, и она искренне горевала о нем, однако она была разумной и трезвомыслящей женщиной и не хотела сопротивляться воле богов. Сейчас она должна уступить свое место Нефертари, и Туя думала об этом без сожаления. По истечении срока траура она хотела удалиться в свое поместье в Дельте и заниматься исключительно тем, что делала и до этого: разводить крупный рогатый скот и овец и заботиться о повышении урожаев зерна. Она посмотрела на Нефертари, которая присела в изножье ложа и испуганно посматривала на Благого Бога, который вот‑ вот мог превратиться в Озириса.

Сети ничего этого больше не замечал. Шаг за шагом он приближался к трону Озириса. Святая семья – Пта, Сехмет и Нефертем – уже были готовы сопровождать его, а добрая богиня Хатор ласково, по‑ матерински смотрела на него своими коровьими глазами.

Внезапно боги растворились в тумане, и на короткое время сознание вернулось к фараону. Его почти потухшие глаза с трудом отыскали Рамзеса, и любимый сын тут же почтительно склонился над ним.

– Послушай, сынок, не позволяй жрецам становиться слишком могущественными, ты – фараон, ты определяешь все, ты – верховный жрец всех богов. Не позволяй тем, из Фив, забрать скипетр из твоей руки, держись Пта…

Фараон откинулся назад и как через покрывало увидел, что над ним склонилась женская фигура. Он узнал в ней великую небесную богиню Хатор, мать всего, которая, утешая, заключила его в свои объятия. Люди в комнате умирающего услышали последний хриплый выдох и застыли в ожидании трудного свистящего вдоха, однако его не последовало. Лекарь поднес металлическое зеркальце ко рту и носу фараона. Зеркало осталось ясным.

Стоявший на коленях у постели верховный жрец поднялся и произнес спокойно и торжественно:

– Мен‑ Маат‑ Ра‑ Птах‑ Мери‑ Ен‑ Сети, Благой Бог, сын Солнца и повелитель Обеих стран, отошел из жизни и поднялся на небо, чтобы соединиться с Солнцем. – Затем взял Рамзеса за руку и проговорил: – Сокол в гнезде, молодой Гор появляется на троне, повелитель Обеих стран, Узер‑ Маат‑ Ра‑ Сетеп‑ Ен‑ Ра‑ Мери‑ Амон‑ Рамзес, чтобы стать царем Черной Земли, владеть Красной Землей и одерживать триумфальные победы над врагами на севере и юге. Рядом с Богоподобным сидит на троне и царствует Великая Царская Супруга Нефертари, непревзойденная милостью и прелестью, повелительница Обеих стран, возлюбленная царя, да живет она вечно!

Столица и страна погрузились в траур. Люди плакали и рвали свои одежды. Мужчины посыпали головы пеплом, а женщины мазали лицо грязью и громко оплакивали потерю Благого Бога.

В храмах произносили траурные хоралы и строго постились. Во время всего траура, который продолжался семьдесят два дня, были отменены все праздники. Состоятельные люди отказывались от мяса и вина. Бедные вдвое уменьшали меру пшеницы для своих ежедневных лепешек. В первые дни после смерти царя из всех домов столицы слышался громкий плач. Казалось, люди хотят превзойти друг друга в соблюдении траура. Оплакивали не смерть, потому что каждый знал, что на том на свете фараон воскреснет молодым и здоровым и будет вечно жить без забот. Нет, горевали о потере царя, который сделал Кеми большой и сильной страной, который был могущественным и справедливым правителем. В царском дворце также не прекращались вопли плакальщиц. Женщины и девушки из гарема измазали себе лица и верхнюю часть тела землей и глиной, расцарапали себе грудь, при этом они использовали красную краску, и «царапины», хоть и выглядели ужасными, но боли не причиняли.

Самым важным после смерти фараона, наряду с тем чтобы была обеспечена преемственность власти, была необходимость сохранения его тела, чтобы царственное ка не скиталось, не зная покоя. Сохранить тело для вечности были призваны бальзамировщики, однако их неохотно желали видеть лицом к лицу, потому что от них исходил постоянный трупный запах, который живые не слишком ценили. Бальзамировщики, или, как их называли, «ставящие печать бога», селились отдельно. Их мастерские и жилища располагались на левом берегу Нила, который отделял Западную пустыню от плодородных земель правобережья. Туда близкие приносили своих умерших и забирали их семьдесят дней спустя для окончательного погребения. Как бы ни было необходимо это мероприятие, мастерам, занимавшимся таким ужасным ремеслом, не доверяли, и о них ходило много легенд. Поговаривали, будто даже трупы молодых умерших девушек и женщин осквернялись этими мужчинами, не знавшими почтения перед мертвыми. Так как эти слухи не замолкали, было принято бальзамировать фараона в его дворце под постоянным присмотром.

Таким образом, люди, «ставящие печать богов» или «слуги Анубиса», как они себя гордо называли, были доставлены в царский дворец, где мертвый фараон лежал в большом тронном зале. Изготовленный из черного дерева стол для бальзамирования стоял на четырех низких ножках в виде голов льва. В изголовье были две красивые позолоченные львиные головы. На поверхности стола в изножье было вырезано отверстие, через которое жидкость из тела могла стекать в ведро.

Для члена царской семьи считалось плохой приметой встретиться с бальзамировщиком, не говоря уже о том, чтобы переброситься с ним парой слов.

Рамзес принял второго жреца Пта в своих личных покоях. Изящный темнокожий мужчина, казалось, не имел возраста: нельзя было определить, пережил ли он тридцать или сорок разливов Нила. Вся его семья была связана с храмом Пта. Обе сестры жреца были певицами, брат – хранителем печати храма Пта, а отец – тоже жрецом, чтецом Пта.

После того как вошедший церемониально приветствовал нового фараона, Рамзес указал ему на низкую скамеечку, и Птахотеп уселся. Он оценил оказанную ему честь.

– Достопочтенный слуга бога, я решил дать тебе важное поручение. При бальзамировании Озириса‑ Сети ты будешь наблюдать за работой, как Анубис. Я ценю твое старание и очень расположен к тебе.

В определенный час бог Анубис в облике человека, но с головой и хвостом шакала появлялся в зале для бальзамирования, садился на приготовленный для него высокий стул из черного дерева и молча смотрел на собравшихся вокруг тела мужчин. Таким образом, привратники тайны, четверо «ставящих печать бога», во время работы оставались под контролем. У изголовья стола сидел жрец‑ чтец со свитком на коленях.

Мастера‑ бальзамировщики не знали, кто скрывается под маской Анубиса. Это мог быть жрец, чиновник, доверенный или даже член царской семьи. Они знали только, что за каждым их движением внимательно наблюдают и что малейший неуважительный жест, самая ничтожная ошибка повлекут за собой тяжелое наказание. Не без страха они ожидали знака Анубиса, чтобы начать хорошо знакомую им работу.

Птахотепу было трудно дышать под маской Анубиса, и он чувствовал, как пот стекает у него по лбу и шее, но он должен выдержать много часов, не ослабляя внимания. Про себя он произнес молитву Озирису и медленно поднял жезл.

Жрец‑ чтец тут же начал вполголоса читать священные тексты, в то время как привратники тайны торжественно сняли льняной покров с мертвого тела и передали его своим людям. Один из «ставящих печать бога» ввел длинный золотой крючок в нос мертвого, проник им в мозг и начал медленно извлекать его кусочек за кусочком и складывать в уже приготовленную чашу. Народ Кеми верил в то, что все жизненные силы и разум исходят от сердца, а не имевший значения мозг просто извлекали, однако и его старательно собирали и хоронили вместе с умершим. Птахотеп, который впервые наблюдал за подобной церемонией, подавил приступ дурноты и заставил себя думать о святости и необходимости происходившего у него на глазах.

Чтобы удалить все остатки мозга бальзамировщик ввел в череп бамбуковую трубочку, через которую влил из кожаного мешочка вытравливавшую жидкость. После этого он закрыл отверстие носа кусочком ваты, смоченным в смоле, и отступил.

Другой «ставящий печать бога» быстрым движением позолоченного бронзового ножа вскрыл тело фараона. Голубоватые кишки вывалились наружу и были ловко и быстро удалены, как постепенно и остальные внутренности. Рядом стояли четыре помощника с сосудами для печени, легких, желудка и других внутренностей. Только сердце оставили на месте, чтобы позже забальзамировать его вместе с телом.

Стоявшие вокруг тела курильницы с благовониями были бессильны против проникавшим повсюду запахом испражнений, мочи и гниющей плоти.

На людей, занимавшихся здесь своим делом, все это впечатления не производило. Для них это была будничная работа, однако Птахотеп, аскетический дух которого не позволял ему выказывать слабость, был близок к обмороку. Недостаток воздуха, дурной запах и ужасная картина, открывшаяся его глазам, чуть было не лишили его самообладания. Однако жрец Пта собрался с силами и заставил себя думать о том, насколько важна его миссия.

Бальзамировщики очистили тело смесью из пальмового вина и ароматных трав. Подошедший надсмотрщик приподнял голову фараона, в то время как первый «ставящий печать бога» удалил куски ваты из ноздрей. Неприятная белая жидкость потекла наружу. Один из помощников промокнул ее губкой.

Птахотеп тихонько вздохнул. Он знал, что выдержал самое худшее. Теперь помощники заполнили освобожденное от внутренностей тело содой. Один из «ставящих печать бога» зашил разрез грубыми стежками, и после этого тело положили в ванну из кедрового дерева, наполненную содой, а сверху присыпали слоем соли.

Как звезда Сотис[6] на семьдесят дней исчезает за горизонтом, так и тело фараона на такой же срок должно было находиться под слоем соды, которая удаляла из него всю воду.

Это была первая и самая короткая часть царского бальзамирования, и Птахотеп с облегчением покинул помещение, в котором висел тяжелый запах испражнений, гнили и благовоний.

Столица медленно пробуждалась от траура. Жизнь входила в нормальное русло.

В царских мастерских вообще не было времени горевать, ведь Озирис‑ Сети должен иметь в своей гробнице все необходимое и поэтому нужно было изготовить мебель, посуду, подставки и много других вещей из дерева, камня и металла. Золотых дел мастера со дня смерти царя день и ночь плавили, стучали, выковывали. Золотая маска на лицо была давно готова, потому что ее начали делать еще при жизни фараона, но сейчас было необходимо изготовить еще кольца для пальцев, а также изящные украшения на шею и руки. Кроме того, нужно было украсить золотом внутренность саркофага, сделать футляры для пальцев рук и ног царской мумии, выковать скипетр, роскошное оружие и многое другое необходимое фараону в его загробной жизни.

Для Птахотепа, второго жреца храма Пта, началось теперь собственно бальзамирование и подготовка к погребению Озириса‑ Сети – более длительная, но и более приятная часть миссия Анубиса.

Бальзамировщики тем временем превратили большой тронный зал в склад товаров. Тут громоздились рулоны тончайшего хлопка, в углу были свалены платки, из маленьких кувшинов разносился аромат драгоценных благовоний и масел, два больших бронзовых ведра со смолой стояли на огне, а между двумя окнами была помещена большая часть сокровищ. Там ждали своего часа золотая маска, царские драгоценности, два скипетра и сверкающие футляры для пальцев рук и ног.

Птахотеп на этот раз смочил маску шакала изнутри ароматной эссенцией и расширил отверстие для дыхания так, что теперь со всем удобством мог сидеть на своем стуле из черного дерева и наблюдать за продолжением работ.

Когда началось тихое пение жреца‑ чтеца, бальзамировщики извлекли тело мертвого фараона из содовой ванны. Обезвоженный и от этого сильно высохший труп стал темно‑ коричневым. Мумию заботливо вымыли ароматной водой изнутри и снаружи, старательно вытерли доску платками, а затем «ведающий тайну» начал бальзамировать царскую голову. Он окунул хлопковый платок в масло и в горячее смолистое вещество и смазал лоб, нос, рот, щеки и шею, долго втирая в них снадобье. «Ставящие печать бога» обрабатывали остальное тело. Необходимо было сделать засохшее и отвердевшее от соды тело вновь гибким.

На это потребовалось несколько часов, и только к вечеру можно было начать обвертывание мумии. Для этого помощники обмакивали хлопчатобумажные платки, намотанные на длинные крючки, в кипящую смолу, а «ставящие печать бога» заполняли этими платками полость тела, которую они перед тем протерли кипящей смолой. Нос и рот заткнули пропитанной смолой ватой и сделали по возможности как у живого. В тело под сердцем положили большого скарабея, на котором был вырезан текст заклинания с просьбой к судье мертвых не отвергать сердце умершего. Жрец пел:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒