|
|||
Кира Измайлова Анна Орлова 17 страница– А учитель музыки и молодой музыкант? – прищурился я вдруг и замолк на полуслове. Мы с сержантом переглянулись и хором выпалили: – Музыка! – Точно! Учитель музыки, конкурсант… этот, богатый, наверняка в этом разбирался, а газетчик мог о чем‑ то писать! – захлебывался Пинкерсон. Кажется, под этой невзрачной внешностью скрывалась настоящая ищейка, которую только пусти по следу. – Вот только студент… Но они же везде бывают, всех знают, так что… – Вы вот что, – пресек я его порыв. – Проверьте, кого обучал тот пожилой человек… – Думаете, кто‑ то, кому он отказал?.. – поймал мою мысль на лету сержант. – Точно. – А газетчик мог о том же написать… – протянул Пинкерсон и начал сгребать свои бумажки. – Я побежал, мистер Кин! Двоих хотя бы притянуть, а там с остальными понятно будет! Спасибо! – Да я‑ то тут причем? – крикнул я ему вслед. – Вы мне, главное, мой кактус найдите! – Я постараю‑ у‑ усь! – раздалось с лестницы, и сержант вылетел на улицу, с грохотом хлопнув дверью. Я посмотрел в окно, как он рысит прочь, пожал плечами и подумал, что даже если Лилиана ко мне не вернется, то молодой человек, возможно, поймает маньяка, что тоже неплохо, и решил немного почитать перед ужином… – Вик, последнее слово, – сказал мне Фрэнк немного позже. – Сегодня или никогда. Еще немного, и я не смогу взять тебя даже багажом! Сам понимаешь, все забито под завязку! – Сколько у меня на раздумья? – спросил я. Окончательно на что‑ то решиться оказалось не так‑ то просто! Признаюсь, я даже обратился к рунам, однако вновь выпавшая перто (на этот раз – перевернутая) ситуацию не прояснила. – Нисколько, – ответил он мрачно. – До утра, не более того. Лайзу я уже отправил с проводником, она должна быть на борту шхуны. А я утром уезжаю. Ну, ты знаешь, я поделюсь с тобой теплой одеждой и пайком, но все‑ таки не хотелось бы везти тебя контрабандой! – К утру я точно определюсь, – кивнул я, пожал его громадную ладонь и уселся в кресло в дальнем углу гостиной с бокалом бренди. Ехать или нет? Если ехать, то что писать родным? Кому передать дела на время моего отсутствия? Как долго оно продлится? Как много вопросов и как мало времени для их решения? Да одна лишь проблема доставки моих питомцев из этого особняка домой ставила меня в тупик! Сам‑ то я уж точно не успею, если утром уеду с Фрэнком, а доверить их кому‑ то еще… Вызвать Ларримера? А на кого он оставит дом? И где, черт бы его побрал, Сирил?.. Какой‑ то звук привлек мое внимание, и я осторожно выглянул из глубин кресла. У камина кто‑ то устроился, видимо, тоже чтобы поразмыслить в тишине и покое, и теперь возился, что‑ то раскладывая и бормоча себе под нос. Мне не хотелось делить уютную гостиную с кем‑ то еще, равно как и мешать этому кому‑ то заниматься своим делом, поэтому я встал и направился к выходу. Путь мой лежал мимо камина, и я отметил, что уединения сегодняшней ночью искал Чандлер, покинувший меня на выставке кактусов. Ну, что уж теперь вспоминать… – Доброй ночи, – сказал я ему, подойдя со спины. Реакция Юджина оказалась совершенно неожиданной: он вздрогнул, выронил все, что было у него в руках, подскочил и уставился на меня. – Я вас напугал? – спросил я как можно дружелюбнее. – А… нет‑ нет, просто неожиданность, – произнес он фальцетом и сглотнул. Я посмотрел под ноги. Вот так дела! Корзинка для вязания, в точности, как у тетушки Мейбл, мотки пряжи, блестящие крючки… – Боже, вы все разроняли! – сказал я, опускаясь на колено, чтобы помочь собрать это богатство. – Я… – Чандлер кашлянул. – Я никому не скажу, – заверил я, собирая клубочки и моточки в корзину. – Моя тетушка считает, что вязание невероятно успокаивает, и даже пыталась обучить меня этому искусству, но я к этому совершенно неспособен, равно как и к вышиванию гладью. Разве что крестиком… – Вот как… – с явным облегчением выдохнул он. Я действительно не собирался никому рассказывать об этом мелком недоразумении: мало ли, какие бывают причуды у джентльменов! Кто‑ то пишет картины, кто‑ то собирает курительные трубки, кто‑ то разводит кактусы, а кто‑ то вяжет крючком… И я бы так никому ничего и не сказал, если бы не подобрал почти готовую вещицу, подкатившуюся к самому моему ботинку. Это был крохотный кактус. Лофофора. Точно такая, какие находили на трупах. Кажется, мне удалось не измениться в лице, подавая Чандлеру его пожитки, я даже раскланялся с ним и отправился наверх, лихорадочно соображая, что делать дальше. Ни до чего хорошего я не додумался, разве что решил, что нужно непременно уведомить сержанта Пинкерсона, но только не посреди ночи. Затем я постучал к Фрэнку. На мое счастье, он еще не спал, паковал вещи и встретил меня словами: – Ну что, надумал?! – Боюсь, нет, – ответил я, – у меня другое… Уж кому я могу рассказать обо всем – так это Фрэнку, особенно после той истории с Палмером… Он и сейчас выслушал меня со всем вниманием, потом сказал: – Но ты же понимаешь, Вик, что это дело полиции. – Разумеется, – кивнул я, – но из полицейских у меня под рукой только молоденький сержант, а инспектор может просто отмахнуться от наших с ним подозрений и изысканий. Нужно что‑ то более весомое… – И не забывай о том, что не хотелось бы бросить тень на Общество в том случае, если Чандлер и впрямь в чем‑ то замешан, – сказал Фрэнк рассудительно. – Не то кто захочет давать нам деньги, сам подумай? Я бы на твоем месте пошел к сэру Келли и рассказал ему все от и до, уж он точно придумает, как быть дальше! – Хорошая идея, – кивнул я. – А ты?.. – А я уезжаю до рассвета, – усмехнулся он, взглянув на гору чемоданов. – Жаль, что ты и в этот раз остаешься. – Ну, посмотрим, – вздохнул я, и мы крепко пожали друг другу руки. Да, сэр Келли – это выход. В том случае, если он мне поверит, разумеется! Я едва дождался утра, репетируя речь, а как только забрезжило утро, отправил посыльного за сержантом (тот примчался, по‑ моему, даже не умывшись), и вскоре уже стучался в дверь нашего почтенного председателя. Он открыл в халате, шлепанцах и ночном колпаке, очень перепугавшись – решил спросонок, будто начался пожар. В мой сумбурный рассказ он вник только с третьего раза, после того, как Оллсоп принес нам по чашечке чаю, и сэр Келли пришел в рабочее состояние. – Ну что же, мистер Кин, – проговорил он, хмурясь, – судя по всему, вы и этот юный сержант проделали большую работу, однако против мистера Чандлера у вас нет решительно никаких улик… ну, кроме того, что вы увидели. Это ведь не повод арестовывать почтенного джентльмена… – Вот потому‑ то я и прошу вас, сэр Келли, позволить нам с Пинкерсоном только заглянуть в комнату мистера Чандлера! Если там есть что‑ то компрометирующее, то имеется шанс, что оно окажется на виду! Надежды мало, но иначе… – тут я чуть не прослезился, – иначе я никогда не увижу мою Лилиану! Лицо сэра Келли приобрело неописуемое выражение. – Но ведь все узнают, – сказал он тоскливо. – Никто не узнает, сэр, – весомо произнес Пинкерсон, промолчавший все время, пока я убеждал председателя. – Я смогу убедить инспектора, чтобы делу не давали огласки, и никакие газетчики ни о чем не пронюхают, ручаюсь! Обштопаем дело шито‑ крыто, маньяка никто и не свяжет с вашим почтенным Обществом, не будь я Мэтт Пинкерсон! Да и то, еще неизвестно, может, мистер Чандлер вовсе ни при чем… А иначе, – прищурился он, – вы только представьте! Вот поймают этого ненормального другие, выйдут на Общество, тут же пресса слетится… Да к вам после этого на пушечный выстрел не подойдут! «Далеко пойдет юноша», – хмыкнул я, успевший было счесть его закоренелым романтиком. В то же время я очень пожалел о том, что не захватил с собой Хоггарта и его подружку, вот кто бы обыскал комнату и не оставил следов! Увы, они наотрез отказались даже от поездки в Лондон, заявив, что столько кактусов сразу – это уж чересчур. Да и, если подумать, кто поверит свидетельству призраков, которых и видят‑ то единицы? – Только при условии неразглашения я готов пойти на такое, – тяжело вздохнул сэр Келли. – Оллсоп! – Сэр? – отозвался тот из‑ за двери. Наверняка подслушивал, но на старого дворецкого можно было положиться, он сплетен не разносил. – Подите сюда. Скажите‑ ка, мистер Чандлер постоянно находится в особняке? – Никак нет‑ с, – с легким поклоном ответил Оллсоп. – Каждое утро мистер Чандлер отбывает и возвращается к обеду. Затем, бывает, остается здесь, а иногда не возвращается до самого утра. – Сегодня он тоже уехал? – Ему только что подали воду для бритья, – лаконично сказал дворецкий. – Прекрасно. Уведомите, когда он уедет, – велел сэр Келли. Тот снова поклонился и промолчал. Сказать, что нам сложно было дождаться отбытия Чандлера, значит ничего не сказать. Мы с Пинкерсоном сидели у меня в комнате, вернее, я сидел, а сержант кружил по комнате, как зверь в клетке, и только что не порыкивал от предвкушения. Я был настроен более скептически (ну не идиот же Чандлер, чтобы держать улики на виду! ), но и я заразился его настроением. К тому моменту, когда Оллсоп позвал нас на выход, я уже тоже готов был рыть землю копытом, как боевой конь перед атакой. – Ну вот, – кисло сказал сэр Келли, – смотрите. Мы с сержантом огляделись, а сам Пинкерсон разве что не принюхался. – Разрешите войти? – спросил он у сэра Келли, признавая в нем старшего. – Входите. Только, умоляю, ничего не трогайте! Иначе… скандал, боже, какой может быть скандал! – Я осторожно, – пообещал сержант и прокрался по одной половице так, что любой охотник‑ масаи ему бы позавидовал. – Так, тут ничего… Вот вижу корзинку с мотками шерсти, но вязаного кактуса там нет. Сэр, а можно шкаф открыть? – О боже, зачем? – простонал сэр Келли. Мы с ним топтались на пороге. – Оттуда пахнет чем‑ то. Вроде бы мокрой землей, – сказал Пинкерсон, шмыгая носом. – Ну открывайте, – содрогнулся сэр Келли. Уж не знаю, может, он решил, что Чандлер держит там кладбищенскую землю, как в дешевых романах о вампирах. Скрипнула дверца добротного гардероба красного дерева. – О боже! – воскликнул председатель. – Лилиана! – вскричал я. – Он же ее загубил!.. Корни могли загнить! И свет! – Ага, улики налицо, – довольно сказал сержант, аккуратно прикрывая дверцу. Только сейчас я заметил, что он был в простых нитяных перчатках. – Позвольте, господа, я позвоню в участок. Тут надо как следует все обыскать, а у меня нет даже ордера. Мы с сэром Келли схватились друг за друга и, по‑ моему, так и простояли, пока не прибыли инспектор Барнс с подкреплением. – Что вы тут еще накопали? – недовольным медведем рычал инспектор (от чучела, кстати, он шарахнулся так же, как все остальные). – Какие еще улики? – Вот, похищенный у мистера Кина кактус, – четко отвечал сержант. – Может, это другой! – Уж я свою Лилиану узнаю среди тысячи! – вступил я с хорошим чувством момента. – Позвольте, я ее заберу, ей срочно нужно в теплицу, тут же холодно, и сырость… – Это вещественное доказательство, – уперся Барнс, – оно отправится в участок! – Но вы ее загубите! Препирались мы еще долго, пока Пинкерсон со свойственной ему изобретательностью не предложил сделать фотографию улики. Я на радостях пообещал оплатить услуги фотографа, и инспектор, поворчав, сдался. Тем временем обыск шел своим чередом, и на свет появились описания лофофоры и действия ее активных веществ, фотографии, разнообразные порошки и настойки, вероятно, из того же несчастного кактуса… А еще альбом с вырезками из газет и журналов – в основном рецензии на выступления различных музыкантов, репортажи с музыкальных конкурсов. Барнс метал на сержанта убийственные взгляды. Пинкерсон сиял и улыбался мне. Сэр Келли утирал испарину с лысины и нервно вздрагивал, стоило хлопнуть двери внизу. Там дежурили два дюжих констебля, призванных перехватить Чандлера, едва он переступит порог особняка. – Картина ясна, – сказал сержант, надувшись от гордости, и потыкал в журнал с вырезками. – Глядите, вот это имя… Этого газетчика убили, а до того он писал о выступлении Чандлера. Гадость написал, кстати, но это же не повод убивать! А вот про учителя музыки… Что с ним, не знаю, может, отказался Чандлера обучать? Это у него спрашивать надо. – А остальные? – буркнул инспектор. – Наверно, просто дурно о нем отзывались. Ну, тот богач мог оскорбить походя, студенты тоже на язык остры, а бедный скрипач… конкурент, я думаю, – пожал плечами герой дня Пинкерсон. – Это на допросе выяснится. А вот тут список‑ то большой, вырезок масса… Представляете, сколько бы он еще убил? – Угу, – мрачно сказал Барнс. – Так, значит, в газеты… – Никакой прессы! – хором воскликнули сержант с сэром Келли, а Пинкерсон добавил: – Простите, сэр, такое условие. Берем убийцу, но чтоб без огласки. Хотите, всем скажу, что это вы его… – Вы мне еще условия ставить будете? – начал наливаться краской инспектор, но тут внизу наконец хлопнула дверь, послышались звуки возни – это, видимо, Чандлера затаскивали в служебную комнату, как было уговорено, а потом по лестнице взбежал красный, как рак, констебль. – Сэр, – неуверенно сказал он инспектору, – вы сказали обыскать задержанного… Только это… – Что?! – Нам бы даму… Вроде в соседнем участке служит одна такая, разрешите пригласить? – Да зачем?! Женщина‑ то вам зачем потребовалась? Сами не можете?! – Никак нет… – еще гуще покраснел констебль. – Это… Чандлер… Он… Он дама! Тут уж мы все лишились дара речи, а сэр Келли схватился за сердце. – Не верите, сами пойдите посмотрите! – выдал полицейский. Ну разумеется, мы не пошли, а остались ждать вызванную сотрудницу полиции… Когда Чандлера – не Юджина, а Юджинию, как выяснилось, – выводили через черный ход, она визгливо ругалась и кричала: – Вы ничего не понимаете, плебеи! Музыка будет вечной! Она переживет всех вас, косные, тупые люди! Я призвана нести музыку высших сфер!.. Это потом уже я узнал всю историю, а вкратце позволю себе изложить ее здесь. Юджиния Чандлер была влюблена в музыку, недурно играла на нескольких инструментах и мечтала сделаться композитором, но, разумеется, женщине такой путь был заказан. Так она стала Юджином: при ее внешности, крупной кости, плоской фигуре и грубоватых манерах притворяться мужчиной не составляло труда. Она вступила в наше Общество, даже побывала в паре‑ тройке несложных путешествий, где и узнала о свойствах Lophophora williamsii. Должно быть, приготовленный из кактуса напиток окончательно расшатал и без того неустойчивую психику Юджинии, и в итоге она окончательно уверовала в свою избранность. Затем она распустила слух о подхваченной малярии, чтобы, не вызывая подозрений, предаться музицированию (используя зелье из лофофоры для стимуляции вдохновения). Увы, ее музыку не воспринимала публика, ее освистывали, а призы на конкурсах получали другие… Те, кто посмел усомниться в таланте Юджинии, дорого поплатились за это. Тот несчастный учитель действительно отказался взять великовозрастного «ученика», прочие – кто резко отозвался о манере игры Юджинии, кто просто посмеялся… Она мстила всем, оставляя на телах своих жертв знаки божественного кактуса (лофофору действительно обожествляют некоторые племена индейцев). И сколько еще могло было быть убитых!.. Надо думать, Юджиния сочла знаком свыше, что моя бедная Лилиана практически сама пришла ей в руки… А через день ко мне снова явился Пинкерсон, на этот раз почему‑ то в гражданском, и весело сказал: – А знаете, меня уволили, сэр! – Боже, но за что? – поразился я. Казалось бы, за такое рвение молодого человека могли только поощрить… Надо же! – Да за самоуправство, с обыском этим, – ответил он. – Если бы в газетах пропечатали про опасного маньяка, про историю эту с женщиной, которая себя за мужчину выдавала, ничего бы не было. Начальству бы благодарность вышла, а меня бы простили. А тут все шишки на голову Барнсу, а от него – на меня… Ну и вылетел я. – О, мне очень жаль, Пинкерсон, – удрученно сказал я. – Если бы я знал… Может, мне поговорить с инспектором? У меня есть кое‑ какие связи, да и сэр Келли… – Да ничего, – отмахнулся бывший сержант. – Никогда у меня к этой службе по‑ настоящему душа не лежала. Одни бумажки знай пиши! Не‑ ет, теперь, когда я сам по себе, я частным сыщиком стану! Открою свое агенство, так и назову – «Пинкерсон». Звучит, а? – Весьма, – кивнул я. – А средства у вас имеются? – Да так, отложено кое‑ что на черный день, – туманно ответил он. – Пробьюсь, где наша не пропадала! Только вот попросил бы… если кому из ваших знакомых какая помощь понадобится, вы уж скажите про меня, не сочтите за труд! – Непременно, – серьезно ответил я, потом сообразил, что вообще‑ то очень обязан этому молодому человеку, вынул чековую книжку и впихнул ему чек, невзирая на сопротивление. – И не возражайте! Мой кактус очень дорого стоит, а если бы не вы, он бы погиб! Так что считайте это вознаграждением за спасение заложника. – Ну, если так, тогда конечно, благодарствую, – ухмыльнулся Пинкерсон, поднес руку к шляпе и был таков. Ну, надеюсь, у него все сложится удачно… Я же принялся собираться домой. Лилиана была вне опасности, остальные питомцы тоже, и дорогу они должны были перенести хорошо. Я выходил из гостиной, когда внизу вдруг грохнула дверь, кто‑ то отчаянно взвизгнул (значит, впервые увидел чучело медведя), что‑ то с грохотом уронил, а через секунду в ноги ко мне бросился Сирил. Подчеркиваю, бросился – не в переносном смысле. Кузен, стоя на коленях, обхватил меня руками, едва не роняя на пол, и что‑ то бессвязно подвывал. И, боже, в каком он был виде! Один рукав полуоторван, шляпы нет, галстук болтается где‑ то за плечом, на рубашке не хватает пуговиц, брюки грязны, словно Сирил ползал по грязи, волосы всклокочены, а под глазом сияет изумительный фингал. – Ви‑ ик… – провыл он, вцепляясь в меня еще крепче. – Умоляю, спаси‑ и‑ и… – Это чучело, – сказал я, безуспешно пытаясь оторвать от себя кузена. – Оно безопасное. – Я проигра‑ а‑ ал… – всхлипнул Сирил. – А‑ а, вот почему тебя так разукрасили, – понятливо кивнул я, все‑ таки выдравшись из его объятий. – Много продул? Он назвал сумму, и я невольно присвистнул. – Я два дня прятался по каким‑ то трущобам, – снова всхлипнул кузен. – Есть нечего было, а мне сказали, если не принесу денег, меня уже не просто побьют, а изувечат! Я покивал. Эта песня была вечной, правда, обычно Сирилу доставалось меньше. Однако и сумма в этот раз была… солидной. – И чего ты от меня хочешь? – спросил я. – Спаси меня! – Сирил уставился на меня честными глазами. Вернее, одним, второй заплыл. – Я больше не стану играть, клянусь! – Судя по тому, что у клятвопреступников отсыхают руки‑ ноги, а ты вполне бодро бегаешь, что‑ то тут не так, – заметил я, отряхивая грязь с брючин. – Сирил, ты ужасен. Ты много раз зарекался не играть больше, я тебе никогда не верил, но в этот раз ты превзошел самое себя! – Но Ви‑ ик… – глаза кузена налились слезами. Рыдать он умел виртуозно, но в этот раз явно не притворялся, и я мог его понять. Теоретически. – От тебя разит, – сказал я с презрением. – Поди наверх. Оллсоп! Будьте добры, ванну этому юному… хм… джентльмену. – Мне надеть нечего, – буркнул Сирил, быстро оживая. – Подберу что‑ нибудь из своего, ничего, что велико. Потерпишь до дома. Оллсоп, и, пожалуйста, если что‑ то осталось от обеда, подайте, пожалуйста. – Хорошо, сэр, – кивнул он с достоинством, но, удаляясь, не удержался, обернулся и произнес: – Не хочу сказать ничего дурного, сэр, но почему‑ то именно во время ваших визитов тут творится что‑ то невообразимое! – Совершенно с вами согласен, Оллсоп, – хмыкнул я и погнал Сирила в свою комнату. Отмывшись и поев, он заметно повеселел, я же открыл только что собранный чемодан, выбирая вещи, подходящие Сирилу по размеру. – Вот, пожалуй, – сказал я, подавая ему видавшие виды брюки и пиджак. – Ну и, конечно… – Ух ты! – вытянул он из стопки белья мои кальсоны. – Вик, а что это такое? Это теперь мода такая? Я присмотрелся. Протер глаз. Еще раз присмотрелся. Нет, мне не померещилось, на нижнем белье действительно были неумело вышиты (суровыми нитками! ) некие знаки… На метку прачечной это не походило даже отдаленно, да и в любом случае женщины вышивают аккуратнее. И тут меня озарило. Это же руны! И, насколько я могу судить, символизирующие препятствия на пути! Ответ на вопрос «кто? » лежал на поверхности. Ну, я с ним разберусь! – Так что это, Вик? – нетерпеливо притопывал Сирил, стоя в одной рубашке и носках. – Да, это мода, Сирил, – ответил я медленно. – Последняя лондонская мода…
* * * На то, чтобы уладить дела Сирила, мне понадобилось почти полдня. Кузен любезно снабдил меня списком своих кредиторов (весьма солидным списком, должен заметить), и на визиты пришлось потратить немало времени. Домой я добрался, чувствуя себя уставшим до невозможности. Как же мне надоело вытаскивать Сирила из всевозможных ям, в которые он норовит запрыгнуть с таким воодушевлением! Самого кузена я отправил мириться с миссис Вашингтон, причем он с таким жаром отрицал необходимость этого, что пришлось едва не выпихивать его из авто. И только прозрачный намек на то, что я могу и не погашать долги непутевого родственника, заставил его нехотя поплестись к двери особняка несравненной дамы его сердца… К тому же отвратительней погоду сложно даже придумать: от ледяного дождя с сильным ветром не спасали ни зонт, ни шляпа. Зато дом мой казался оплотом тишины, спокойствия и уюта… если, разумеется, позабыть о некоторых обстоятельствах. Из кухни тянуло ароматом свежеиспеченных булочек, холл просто сверкал чистотой, а сам Ларример выглядел, как обычно, преисполненным спокойствия. Совместными усилиями мы перенесли моих несчастных питомцев под родной кров, и я наконец вздохнул с облегчением. Правда, их еще предстояло поднять наверх, в оранжерею. – Надеюсь, поездка была удачной? – поинтересовался Ларример, почтительно помогая мне снять пальто. С зонтика моего капало, начищенные только утром ботинки являли собой жалкое зрелище, а шляпу, брюки и плащ хоть отжимай! – Плодотворной, – уклончиво ответил я, рассеянно разматывая шарф, и тут вспомнил: – Ларример, у меня к вам есть один очень деликатный вопрос… Я бросил на верного дворецкого многозначительный взгляд, под которым невозмутимость бедолаги дала едва уловимую трещину. – Да, сэр! – с запинкой откликнулся он. – Прямо сейчас? Признаюсь, меня одолевало любопытство. Но один взгляд на моих бедных питомцев, страдающих в довольно прохладном холле, заставил меня отложить расспросы. – Нет, сначала помогите мне! – велел я, поднимая горшок с многострадальной Лилианой. – Да, сэр! – согласился он с явно видимым облегчением… Когда кактусы были водворены на место, я попросил: – Пойдемте в мою спальню, Ларример! Он только кивнул и горделиво последовал за мной. Надо полагать, с таким же молчаливым достоинством Ларример отправился бы и на эшафот, а сейчас его ждала еще более пугающая перспектива… – Ларример, скажите мне, что это? – вопросил я, извлекая из чемодана злополучные кальсоны. – Кальсоны, сэр! – откликнулся тот с терпением старого дядюшки, отвечающего на бесконечные вопросы надоедливых племянников. – Теплые кальсоны, сэр! Я скептически взглянул на сей предмет гардероба и, аккуратно отвернув пояс, продемонстрировал Ларримеру необычную вышивку. – Что это? – уточнил я безжалостно. Ларример потупился и выговорил с явным трудом: – Простите меня, сэр! Судя по лицу дворецкого, его одолевала сильнейшая зубная боль или муки совести (что, впрочем, равнозначно). – За что именно? – поинтересовался я, откладывая в сторону улику. – Я… – начал Ларример, запнулся, потом нащупал за своей спиной кресло и осел в него. На моей памяти он впервые позволил себе такую вольность! – Я виноват, я очень виноват, сэр! Но я не мог, просто не мог позволить, чтобы вы снова отправились путешествовать! Он не смотрел на меня и от избытка чувств даже вспотел. Хм, теперь ясно, почему мне столь настойчиво выпадала перто перевернутая. Ничего не скажешь, неудачные магические опыты! Пожалуй, стоит быть поаккуратнее с Ларримером, а то бог знает, на что он теперь способен! – Не нужно так волноваться, Ларример, – уже значительно мягче предложил я. – Рассказывайте все по порядку, а то я ровным счетом ничего не понимаю! – Да, сэр! – обреченно согласился он, вытирая вспотевший лоб белоснежным платком. – Видите ли, вы сказали мистеру Кертису, что собираетесь уехать. А я не мог придумать, как сделать так, чтобы вы остались дома и… Он замолчал, с преувеличенной старательностью складывая платок. – И вы решили изучить руны, – догадался я, глядя на него с веселым удивлением. Признаюсь, в голове не укладывалось, что мой чопорный дворецкий способен на такое! – Да, сэр! – скорбно подтвердил он. – Я подумал, что если вы не чураетесь таких вещей, то… – То вам тоже можно? – весело закончил я. Ларример поднял взгляд на меня. Глаза его покраснели, но подбородок был упрямо выдвинут вперед. – Именно, сэр! – подтвердил Ларример с достоинством и неожиданно добавил: – И я, конечно, очень виноват, сэр… Но ведь это помогло! – Ларример, мой вам совет – попросите Мэри научить вас вышивать! – только и ответил я.
Глава 15. Альгиз [7]
Осока, в болотах растущая, ранит жестоко, кровью листья свои обагряя того, кто схватить ее жаждет бездумно. Древнеанглийская руническая поэма
Меня одолевал сплин. – Сэр, еще ложечку! – упрашивал верный Ларример, пытаясь заставить меня открыть рот. Я упрямо помотал головой, отказываясь глотать мерзкий бульон, в котором плавало нечто, напоминающее сопли. Этого добра у меня и так имелось предостаточно, так что употреблять его дополнительно не было никакого желания. – Сэр! – голос Ларримера был полон укоризны. – Вы должны лечиться, сэр! Дворецкий снова ловко сунул ложку мне под нос. После бульона своей очереди ожидали какие‑ то подозрительные микстуры и мазь, источающая непередаваемую вонь. – Не надо! – попросил я, малодушно отворачиваясь и стараясь не разжимать губы. – Сэр! – Ларример был неумолим. – Извольте хоть немного поесть! Кажется, еще чуть‑ чуть, и он станет упрашивать меня съесть ложечку за тетю Мейбл, ложечку за Сирила… Хоть под одеяло от него прячься, в самом деле! Впрочем, это бесполезно, он и туда заберется с очередным притиранием или отвратительным горячим молоком с пенками, которое я ненавижу с детства. Видимо, именно поэтому я практически никогда не болел, но в последние годы расслабился, потерял бдительность, а ледяной дождь окончательно меня доконал. – И не помогли ваши шарфы и зонтики, Ларример, – отчаянно прогнусавил я. – Что толку было тащить все это с собой, если теперь я… Я всхлипнул (или всхлюпнул, что точнее) и откинулся на подушки. Что самое обидное, недавно забегал в гости Сирил, сообщить, что помирился‑ таки с миссис Вашингтон (не иначе, разжалобил ее синяком и рассказом о своих злоключениях в трущобах). Так вот, кузен был до неприличия здоров, бодр и буквально окрылен… каким‑ то чувством. А ведь он вымок не меньше моего! Вот что значит молодость, брюзгливо подумал я. Когда‑ то я часами шагал под тропическими ливнями и ледяными ветрами, ночевал на голой земле и питался невесть чем, но и ни разу даже не чихнул, а теперь… Точно, старею! Болеть я ненавижу. Бог с ним, с жаром, это можно стерпеть. Но этот проклятый насморк, от которого нос становится похож на переспелую грушу! Но боль в горле! Теперь даже мои питомцы не приносили мне привычного утешения, и я малодушно оставил заботу о них на Ларримера: при каждом взгляде на них мне мерещилось, будто я пытался проглотить какой‑ то из кактусов повышенной колючести, и он застрял у меня в горле. Ну а про мерзкие лекарства я уже говорил… – Сэр… – Ларример было само терпение, а обращался со мной как с тяжело больным, будто я лежал при смерти, а не маялся от банальной, хоть и страшно неприятной простуды. – Быть может, вы желаете еще чего‑ нибудь? – Знаете… – Я задумался, что было не так просто: голова казалась отлитой из чугуна. – Пожалуй, Ларример, я с удовольствием съел бы кусочек копченого сала на корочке черного хлеба… И с чесноком, да! К этому изысканному лакомству я пристрастился во время одного из своих путешествий. Жаль, в Англии его достать практически невозможно, разве только договориться специально с каким‑ нибудь фермером, но я об этом постоянно забывал. Судя по лицу Ларримера, я нанес ему тягчайшее оскорбление. – Сэр!.. – произнес он непередаваемым тоном, покачал благородной седой головой и удалился, держа поднос с недопитым бульоном. Я подавил вздох: на ужин меня ожидала еще какая‑ то невообразимая бурда. И почему считается, что больным полезны именно такие малосъедобные блюда?
|
|||
|